Роберт Швейхель
За свободу
Роберт Швейхель
За свободу
Роман из эпохи Великой крестьянской войны в Германии
Роберт Швейхель и его роман «За свободу»
Когда немецкий писатель Роберт Швейхель издал в 1898 году свой последний роман «За свободу», ему было уже около восьмидесяти лет. Это произведение стало его своеобразным завещанием своему народу. Роман о Великой крестьянской войне 1525 года, главным героем которого был восставший народ, напоминал немцам об их героическом прошлом и звал к новым боям за свободу. В революционное будущее родной Германии писатель‑демократ Швейхель непоколебимо верил.
Эпиграфом к роману можно смело взять известные слова Фридриха Энгельса, которыми он начинает свою работу «Крестьянская война в Германии»: «Немецкий народ также имеет свою революционную традицию. Было время, когда Германия выдвигала личности, которые можно поставить рядом с лучшими революционными деятелями других стран, когда немецкий народ проявлял такую выдержку и развивал такую энергию, которые у централизованной нации привели бы к самым блестящим результатам, когда у немецких крестьян и плебеев зарождались идеи и планы, которые достаточно часто приводят в содрогание и ужас их потомков»[1]. Честное объективное изображение в художественном произведении величайшей эпохи немецкой истории – огромная заслуга Швейхеля.
Поход в далекое прошлое был предпринят писателем не ради бесстрастных исторических изысканий. Следуя за Энгельсом, Швейхель считал, что из эпохи Крестьянской войны можно извлечь немало полезных политических уроков для современности. Не последними из них являются мысли о необходимости единства всех угнетенных и о крепком союзе крестьянства и городской бедноты.
В конце XIX века в немецкой литературе было сравнительно немного произведений, в которых ставились бы большие общественные проблемы. Известной узостью кругозора страдали даже такие выдающиеся и прогрессивные писатели того времени, как Теодор Фонтане (1819–1898) и Вильгельм Раабе (1831–1910).
В то же время откровенно реакционная литература буквально завалила книжный рынок псевдоисторическими романами, прославлявшими прусский дух и избранность германской нации (Детлев фон Лилиенкрон, Феликс Дан и др.).
В 80–90‑х годах в немецкой литературе все больше распространяются также различные антиреалистические направления, прежде всего натурализм и символизм. На их фоне резко выделялся талант Гергарда Гауптмана (1862–1940), автора выдающихся социальных пьес «Перед восходом солнца», «Ткачи» и др. Но когда в 1896 году (за два года до появления романа Швейхеля) Гауптман написал пьесу о крестьянском восстании 1525 года «Флориан Гейер», то в его творчестве уже явно слышались нотки усталости и разочарования. Отдавая дань мужеству восставших крестьян, Гауптман сосредоточил основное внимание на фигуре их предводителя – рыцаря Флориана Гейера и его устами высказал известное разочарование в революции.
Иные проблемы волновали Швейхеля, обратившегося к той же эпохе. Он сосредоточил свое внимание на представителях революционного народа: в его романе они не оттеснены на задний план и не безлики, не являются послушными орудиями «выдающихся личностей», а сами творят свою судьбу и историю своей страны.
Прогрессивный политический деятель и литератор Роберт Швейхель (1821–1907) стоит в немецкой литературе несколько особняком, вне сложившихся групп и направлений.
Мы напрасно стали бы искать его имя на страницах буржуазных историй немецкой литературы. Это один из тех передовых писателей, чье творчество в течение многих лет упорно и несправедливо замалчивалось. Зато его помнила рабочая Германия. Франц Меринг – одни из первых марксистских литературоведов и критиков – сказал о нем: «В литературной истории немецкого рабочего класса он имеет обеспеченное место, как его имеет Веерт[2], как имеют и другие, о которых ничего не хотят знать буржуазные немецкие историки литературы»[3].
Писатель‑демократ до конца своего творчества оставался верен принципам реализма. «Именно художественная совесть Швейхеля, – писал о нем Меринг в 1906 году, то есть за год до его смерти, – продиктовала ему критическое отношение к современному натурализму… Не потому, что он отказывался признать за Гауптманом, Гольцем, Гальбе действительный поэтический талант, а потому, что он чувствовал и понимал, что вместе с этим новым течением занялась не новая заря литературы, а только мимолетная игра красок, оживлявшая неизбежный закат. Ибо этот поэт был всегда цельным человеком и солдатом в освободительной борьбе человечества»[4].
Швейхель не сразу стал писателем. Сын кёнигсбергского купца, он отверг торговую карьеру, которую навязывал ему отец, и поступил на факультет права. Еще студентом Швейхель был Захвачен революционным движением 1848 года и стал приверженцем самого левого крыла буржуазной демократии, связанного с возникавшими в то время по всей стране союзами немецких рабочих. После поражения революции Роберт Швейхель, в отличие от многих представителей тогдашней буржуазной молодежи, не сделался ренегатом и не изменил своим передовым убеждениям, а оставался верен им всю свою жизнь.
Его выступления в демократической и рабочей печати закрыли ему в Германии все пути. И вот после окончательного разрыва с семьей, после неоднократных арестов и, наконец, официального запрещения проживать в Пруссии Швейхель был вынужден покинуть родные края и стать эмигрантом.
Он обосновался в Швейцарии, где семь лет преподавал в Лозаннском университете. Здесь он начал писать свои первые рассказы и повести. Их героями были свободолюбивые и честные крестьяне Швейцарских Альп, жизнь которых он с увлечением изучал.
В начале 60‑х годов Швейхель смог наконец вернуться на родину. Он снова обращается к журналистской деятельности, стремясь всеми силами помогать простому народу.
Уроки минувшей революции не прошли для Швейхеля даром. Он все больше отходит от позиций буржуазного демократа и становится защитником интересов рабочего класса. Жизнь столкнула его сначала с Вильгельмом Либкнехтом, затем с Августом Бебелем – двумя ветеранами немецкого рабочего движения. Оба они имели на Швейхеля благотворное влияние. Вместе с Либкнехтом он демонстративно уходит из редакции «Северонемецкой всеобщей газеты», когда она сделалась подголоском реакционного правительства Бисмарка. По инициативе Бебеля Швейхель выступает в 1868 году на Нюрнбергском съезде рабочих союзов с речью в поддержку программы Интернационала. Хотя впоследствии Роберт Швейхель не стал ни последовательным марксистом, ни активным деятелем социал‑демократии, он всю свою жизнь горячо сочувствовал борьбе немецких рабочих и принимал в ней участие своим пером.
Последние годы его жизни были почти целиком посвящены писательской деятельности. С середины 60‑х годов, уже после возвращения из эмиграции, он начал публиковать свои первые повести из жизни швейцарской деревни, а с 70‑х годов обратился к жанру романа.
Правдивые и свежие по материалу произведения Швейхеля были замечены и имели успех. В них он описывает жизнь простого народа. Писателя более всего интересует жанр так называемой «деревенской повести», которую он понимает как «простейшую клеточку народной истории».
Но скоро чисто психологические коллизии из сельской жизни перестают удовлетворять Швейхеля. Он ставит перед собой более смелую задачу: показать судьбы отдельных людей на фоне больших народных движений, показать, как народ работает и мыслит, сочиняет свои песни и сражается за великое дело свободы.
Все романы Роберта Швейхеля в той или иной мере посвящены освободительным народным движениям. Самому автору они представлялись этапами на пути к созданию настоящего немецкого социального романа. В первом из них – «Лесорубе» (1868) – действие происходит во время польского освободительного движения 1863 года; «Резчик из Ахензее» (1873) направлен против господства иезуитов в Швейцарии, а в «Сокольничих св. Виргиля» (1881) перед читателем предстает Тироль 1800 года, когда его свободолюбивые сыны восстали против господства баварцев. И, наконец, «За свободу» (1898) – последний и самый зрелый роман писателя – представляет собой широкое полотно из эпохи Крестьянской войны.
Швейхель вложил в роман «За свободу» весь свой политический опыт, накопленный за долгую жизнь. Это помогло ему разобраться в противоречиях отдаленной эпохи.
Обращение к теме Великой крестьянской войны в 1898 году было не менее актуально, чем в 1850, когда Энгельс написал свою книгу «Крестьянская война в Германии». Маркс и Энгельс указали тогда на революционность немецкого крестьянства и на желательность «второго издания Крестьянской войны», которая дала бы мощного союзника немецкому рабочему классу. Только победоносная народная революция позволила бы решить тогда вопрос, поставленный еще в далеком 1525 году, – об объединении страны снизу, о создании единой демократической Германии.
Объединение страны завершилось в 1871 году. Но это не было объединением снизу волей революционного народа. Немецкое юнкерство и буржуазия разделили между собой власть, навязав народу реакционную империю во главе с прусской королевской династией. Против этого реакционного режима активно выступили немецкие пролетарии. Несмотря на репрессии, рабочее движение в Германии становилось все более грозной силой. Однако в 90‑х годах стала ясно обнаруживаться опасность ревизионизма, стремившегося сбить немецкий пролетариат с революционного пути. Поэтому так особенно тепло был встречен передовой рабочей аудиторией роман Швейхеля с его резкой антидворянской направленностью и революционным народом в качестве главного героя.
Швейхель обращается к материалам Крестьянской войны 1525 года не как историк, а как писатель‑романист. Он стремится изобразить эту отдаленную эпоху во всех подробностях, воссоздать живые картины и характеры того времени, проследить отдельные людские судьбы на фоне больших общественных событий. Но прежде всего писателя интересует Крестьянская война и судьба народа. Трудно перечислить здесь все многочисленные сюжетные линии романа, да, в сущности, в нем и нет иного сюжета, кроме событий Крестьянской войны. Ее первые вспышки во Франконии, где происходит действие, служат завязкой, трагический конец восстания – развязка романа. Главный герой – простой немецкий люд.
«За свободу» – своеобразный роман‑хроника. В нем почти нет вымышленных действующих лиц и событий. Швейхель очень точно, до мельчайших подробностей следует за документальными данными. Он использует ряд летописей и документов того времени, а также книгу Циммермана «История Крестьянской войны в Германии»[5], которую Энгельс недаром назвал «похвальным исключением из немецких идеалистических исторических произведений». Швейхель досконально изучил также вслед за Циммерманом хронику некоего Томаса Цвейфеля – писца города Ротенбурга, оставившего подробное и сравнительно объективное описание волнующих событий тех лет. Благодаря этому не только отдельные герои, но даже их поступки не вымышлены писателем, а взяты из действительной истории Крестьянской войны. Можно с уверенностью предполагать, что Швейхель был хорошо знаком и с упоминавшейся работой Энгельса.
Роберт Швейхель не скользит по поверхности, не гоняется, подобно целому ряду своих современников, лишь за внешним историческим колоритом, а честно пытается разобраться в глубоких классовых противоречиях эпохи. В целом он безусловно следует анализу, данному Энгельсом.
Перед нами Германия бурной, жестокой и героической эпохи Реформации и Крестьянской воины 1525 года. Немецкий народ впервые поднялся тогда на открытую борьбу против своих угнетателей: против нестерпимого хозяйничанья в стране папского Рима и жестокого произвола немецких князей, против дворян, попов и богатых патрициев в городах.
В конце XV – начале XVI века Германия оказалась в состоянии острого экономического и политического кризиса. Для ее дальнейшего развития страшным препятствием оказалась прежде всего ее раздробленность. Всем в стране заправляли князья – многочисленные духовные и светские феодалы. Они бесконтрольно вершили суд и расправу над своими подданными, затевали междоусобные войны, чеканили монету, учреждали налоги. Император и имперский сейм имели над князьями только чисто номинальную власть, которой те вольны были подчиняться или не подчиняться.
По мере того как усиливалась власть князей, подавляющее большинство остальных дворян опустилось до положения мелких рыцарей. Рыцари рейнские, швабские, франконские все еще тщились отстаивать для себя право подчиняться только императору, но все рыцарство жестоко страдало от княжеского самовластия. В массе своей рыцари обеднели и разорились. Но все они по‑прежнему были полны непомерных претензий и жадно тянулись к блеску и роскоши княжеских замков, к праздникам и турнирам, участие в которых было им давно не по карману. Стараясь выжать как можно больше средств из своих и без того разоренных владений, они особенно безжалостно эксплуатировали крестьян; без конца занимая деньги, они попадали в кабалу к богатым горожанам; рыцари не брезговали даже прямым грабежом на дорогах, когда противники были слабы и это могло сойти с рук. Рыцари завидовали богатству католической церкви, мечтая при первых беспорядках поживиться за счет церковных владений. В целом это было беспокойное сословие, жившее во вражде со всеми другими и постоянно недовольное своим положением, – вот почему некоторые рыцари оказались захваченными народным движением 1525 года.
Но надо помнить, что с народом рыцарству было не по пути. Правда, отдельные передовые представители (вроде Ульриха фон Гуттена, упоминаемого в романе) искренне стремились сгладить противоречия между мелким дворянством и низшими сословиями и возглавить восстание против князей и церкви. Но они мечтали о восстановлении германской империи во главе с дворянством, то есть их идеалы по сути своей были реакционны. Поэтому народ не поддержал рыцарского восстания под руководством Франца фон Зиккингена перед самой Крестьянской войной, а дворяне, примкнувшие в 1525 году к крестьянскому ополчению, оказались в большинстве своем союзниками недолговечными и коварными.
В романе Швейхеля правильно передано и особое положение духовенства в Германии того времени. Католических попов дружно ненавидели все сословия, но более всего народ – крестьяне и горожане. Могуществу папы и его духовенства в Германии не противостояла сильная светская власть, и это позволяло духовенству грабить народ и творить всякие бесчинства. Невежественные и жадные священники, вроде отца Бокеля у Швейхеля, обирали страну «подобно саранче египетской», как говорится в летучих листках того времени. Монастыри и обители владели обширными землями с крестьянами, а духовные господа были нередко могущественнее и беспощаднее светских. Не случайно народное восстание началось с Реформации – всеобщего возмущения против римской католической церкви.
Швейхель показывает в романе, как в годы перед Крестьянской войной по стране бродили многочисленные проповедники и сеяли семена Реформации. Мощным оружием в руках народа стало священное писание, переведенное на немецкий язык Лютером. Заветы кротости, бедности и всеобщей братской любви раннего христианства помогали тогда обличать несправедливость дворян и попов. Народ понимал Реформацию не только как реформу церкви, но и как коренное изменение всех старых порядков. Не «злокозненная Реформация» – «начало всех бед» – послужила причиной народного восстания, как думают некоторые недальновидные политики в романе Швейхеля, а сама она возникла в результате всеобщего глубокого недовольства широких слоев народа.
Волновалось бюргерство в городах, во многом руководившее умонастроением остальной Германии. Вольные имперские города и города, подчинявшиеся отдельным князьям, одинаково страдали от самовластья дворянства и поборов церкви. Но не менее острые конфликты таились и внутри городских стен. Выделившаяся из среды бюргеров зажиточная патрицианская верхушка безжалостно эксплуатировала городскую бедноту и подвластных городу земледельцев. С патрициями враждовали низы города: неимущие плебеи, бесправные подмастерья – верные союзники восставшего крестьянства. Что касается основной массы среднего бюргерства, то оно отличалось в те времена значительной шаткостью, показанной Швейхелем на примере горожан Ротенбурга далеко не достаточно. Горожане активно поддерживали крестьян, когда те одерживали победы, и отшатывались от них при первых неудачах, продавая этим прежде всего свои собственные интересы.
И, наконец, у самого основания этой пирамиды сословий находились крестьяне – огромное эксплуатируемое большинство народа. В начале XVI века более 80–85 % населения Германии жило в деревнях и кормило своим непосильным трудом все официальные сословия империи. Немецкие крестьяне делились тогда на крепостных и так называемых «зависимых», которые получали свои клочки земли в аренду на грабительских условиях и в любой момент могли лишиться их. К началу XVI века положение тех и других резко ухудшилось. У них были насильно отобраны все общинные угодья: леса, водопои и пастбища; учреждались все новые поборы, и землевладельцы присвоили себе неограниченные права не только на имущество, но и на личность крестьянина, его жены и детей.
Крестьяне были полны воспоминаний о «старых временах», когда они жили свободней. Несмотря на переходившую из поколения в поколение привычку к подчинению, с конца XV века все чаще и грознее становятся открытые вооруженные восстания крестьян отдельных областей против своих господ: в 1476 году – выступление под руководством Ганса Бегейма, но прозвищу Дударь, из Никласгаузена; в 1493 году – восстание союза «Башмака» в Эльзасе; в 1502 году – волнения в Шпейерском аббатстве; в 1513–1514 годах – многочисленные движения крестьян и горожан в разных частях Германии и восстание союза «Бедного Конрада» в Вюртемберге и т. д. (Обо всех этих восстаниях упоминается в романе)… И, наконец, весной 1525 года огромная территория Германии была охвачена грозной Крестьянской войной, невиданной доселе и приведшей в ужас всех ревнителей установившихся порядков – от князей до зажиточных горожан.
Действие романа происходит во Франконии – в районе самых напряженных боев Крестьянской войны, вокруг вольного имперского города Ротенбурга на Таубере. Но Швейхель стремится держать читателя в курсе общего развития событий Крестьянской войны. Он не раз упоминает имя замечательного немецкого революционного вождя Томаса Мюнцера – одного из главных вдохновителей и руководителей восстания крестьян и плебеев. Целый ряд других видных вождей восстания являются непосредственными героями романа: полководец Флориан Гейер, прозорливый политик Вендель Гиплер – автор «Двенадцати статей» восставших крестьян, вероломный Гец фон Берлихинген и др.
Мы уже упоминали, что даже второстепенные персонажи Швейхеля – исторические личности, имена которых известны из документов и хроник. Но автор сумел в большинстве случаев сделать действующих лиц своего романа живыми людьми. С одной стороны, они – типичные представители сословий, с другой – характеры, наделенные индивидуальными чертами. Швейхелю помогает дарование художника‑психолога, порою довольно тонкого. Наиболее удачны представители революционного народа – все эти «неладно скроенные, но крепко сшитые фигуры Великой крестьянской войны»[6], Симон Нейфер – староста из Оренбаха под Ротенбургом и его смелая порывистая сестра Кэте, подмастерье Каспар Эчлих и «Большой Лингарт» – один из героических предводителей народного войска, даже «Черная Гофманша» – олицетворение народного горя и жажды мщения – все это яркие личности и вполне в духе эпохи.
Не все герои одинаково удались автору. Это относится прежде всего к вымышленным персонажам, как правило наделенным излишней мелодраматичностью. Так, нарочито романтизирован образ Ганса Лаутнера – молодого подмастерья ювелирного цеха, а также история его роковой любви к богатой горожанке Габриэле Нейретер, хотя в изображении самой этой жестокой и вероломной красавицы нет никакого приукрашивания.
Стремясь показать, что все высокие моральные качества и все подлинно человечное присуще людям из народа, а их противники подлы и бесчеловечны, Швейхель часто прибегает к приему романтического контраста: благородная крестьянка Кэте и заносчивая патрицианка Габриэла; самоотверженная любовь подмастерьев Лаутнера и Эчлиха и низменная страсть дворянина фон Розенберга. При этом Швейхель несколько отступает от свойственной ему реалистической манеры повествования. Однако несомненной заслугой автора является то, что все живое и честное в романе становится на сторону революционного народа.
Весь роман проникнут сильной антидворянской тенденцией, актуальной для времени Швейхеля, когда реакционное немецкое юнкерство все еще занимало господствующее положение в стране. У Швейхеля с негодованием изображены не только такие изуверы и притеснители крестьян, как юнкер Цейзольф фон Розенберг, но и вероломные союзники народа, предавшие его в решительный момент: Гец фон Берлихинген, ставший по инициативе Гиплера предводителем «Светлого ополчения» крестьян, рыцарь Стефан фон Менцинген – один из руководителей бюргерской оппозиции в Ротенбурге. Если историк Циммерман несколько приукрасил эти фигуры, то Швейхель воссоздал их образы правдивей. Кровавую расправу с дворянами в Вейнсберге романист показывает как «жестокую справедливость» угнетенного народа.
Благородный Флориан Гейер, особенно любимый автором, – удивительное и единственное исключение среди людей своего класса – дворян. Пусть иногда этот герой, как и его молодой друг Макс Эбергард – доктор римского права, становится рупором сокровенных и слишком современно звучащих идей автора, но преданность Флориана народному делу, сохранившаяся до самого конца, его редкое бескорыстие и принципиальность обрисованы автором убедительно, с искренней теплотой и даже преклонением перед этим человеком. У Швейхеля нет противопоставления Флориана людям из народа, как в упомянутой пьесе Гауптмана. В «верном Флориане» автор воплощает светлую фигуру настоящего вождя, для которого интересы народа выше его личных. Недаром именно в предсмертном сне Флориана Роберт Швейхель высказал свои собственные сокровенные мечты и надежды. Флориану снилось, что «крестьяне снова восстали по всей немецкой земле. Но теперь они уже боролись не только за свою деревню, за свой край, а как дети одной матери, как граждане одной страны. Своим единством они создали несокрушимую силу. Это он, Флориан, ведет их от победы к победе над угнетателями народа. Вот вспыхнул последний страшный бой – и мощь врага сломлена навсегда. Неистовые клики войны сменились радостными песнями, и они, взявшись за руки, шагают с женой через цветущие поля. Исчезли замки на холмах, сгинули монастыри в долинах, города сбросили свои стены. Повсюду процветает радостный труд. Нет больше ни господ, ни рабов, всюду лишь свободные люди» («За свободу», кн. 3, гл. 9.).
В последних частях романа Швейхель показывает, как крестьянское восстание терпит поражение, неизбежное в силу целого ряда причин: крестьянские выступления были разобщены и неорганизованны, рыцари и даже горожане оказались ненадежными союзниками и в решительный момент предали общее дело. Глава войска усмирителей, палач Трухзес, наделенный полномочиями Швабским союзом князей, маркграф Казимир и другие заливают страну потоками крови. Князья с невероятной жестокостью расправляются со всеми, даже косвенно причастными к народному делу. Но роман «За свободу» оканчивается не пессимистической нотой, а словами надежды. Он устремлен в будущее. «И в самом деле, потоки народной крови, пролитые господами, лишь приглушили огонь, но не потушили его, – говорит Швейхель в конце романа. – … Каспар рассказывал о Флориане Гейере и доставал спасенное им под Ингольштадтом черное знамя с золотым восходящим солнцем. И в сердцах крестьян с новой силой возрождалась надежда, и они верили, что наступит день, когда взойдет солнце свободы и озарит своим сиянием закабаленный и порабощенный народ».
Роман написан местами очень эмоционально. В повествовании не чувствуется нарочитой архаизации, хотя автор использует целый ряд обиходных слов и разговорных выражений эпохи Крестьянской войны. Приблизить эту эпоху, сделать ее героев понятными и близкими своим современникам – вот стремление автора, которое он выполнил с немалым мастерством. Отдельные художественно слабые места и анахронизмы не снижают общей ценности романа, давшего живую и исторически правдивую картину борьбы немецкого народа за свободу и социальное равенство.
Роман Швейхеля рано заметили в России. Он был впервые переведен на русский язык в 1905 году и вышел в следующем, 1906 году, еще при жизни Роберта Швейхеля. Тогда же в буржуазно‑литературном журнале «Русская мысль» была опубликована приветственная рецензия на это произведение. Между строк в ней выражалась мысль о том, что, может быть, русской революции суждено воплотить в жизнь те светлые мечты, которые волновали когда‑то немецких крестьян и плебеев во время Великой крестьянской войны 1525 года.
После революции роман Швейхеля в сокращенном переводе несколько раз переиздавался в нашей стране: в 1923, в 1928 и в 1939 годах. Большим успехом роман «За свободу» пользуется сейчас в Германской Демократической Республике. Новое издание романа, несомненно, будет с интересом встречено советскими читателями. Эта книга поможет лучше понять революционные традиции немецкого народа и тем самым будет содействовать укреплению дела мира и дружбы.
Е. Маркович
Книга первая
Глава первая
Это было в четверг, накануне крещенья. Шел 1525 год. Несмотря на сырую и холодную погоду, перед одной из самых жалких лачуг Оренбаха стеной стоял народ. Деревня раскинулась в лесистой местности, справа от большой дороги, которая вела из Ротенбурга на Таубере через Среднефранконскую возвышенность на север, до самого Майна. Непроницаемая изгородь из терновника окружала деревню, и даже кладбище было обнесено толстой стеной, выложенной из булыжника. От церковной площади расходились во все стороны кривые, изломанные улочки, тянувшиеся между крестьянскими дворами, бревенчатыми и глинобитными домиками крепостных и поденщиков. По древнефранконскому обычаю крестьянский двор представлял собой замкнутый четырехугольник, и из жилья можно было попасть в хлев или сарай, не выходя из‑под крыши. Но эти четырехугольники редко имели правильную форму. Крепостные жили хуже скота, да и вольные крестьяне не могли похвастать чистотой. Куры, утки, свиньи свободно разгуливали по комнатам. Стены и потолки почернели от копоти: дымоходы были редкостью, да и те из досок, обмазанных глиной. Еще реже встречались в окнах стекла, их заменяла толстая промасленная бумага. Дома тогда крылись большей частью соломой; считалось, что она дает больше тепла, чем драница. Что ни кровля, то аистово гнездо; что ни огород, то кусты бузины вдоль покосившегося сарая; что ни сад, то кривые стволы яблонь да неуклюжая хлебная печь. Повсюду следы упадка, запустения.
Крестьяне владели по праву наследственных арендаторов теми самыми участками, которые спокон века были собственностью их предков. Крепостные получали небольшие наделы в краткосрочную аренду. Ротенбургские патриции, или «именитые граждане», державшие в своих руках всю власть в городе, давно пришли к убеждению, что земля, обрабатываемая нерадивыми крепостными, которых сгоняют на работу фогты[7], приносит куда меньше дохода, чем у арендаторов, которые работают якобы на самих себя. Поэтому вольный город Ротенбург, владевший шестью с половиной квадратными милями земли и сорока пятью деревнями, обратил своих крепостных в свободных арендаторов и вменил им в обязанность вносить непомерно высокую арендную плату – разумеется, помимо всех прочих податей и налогов. Их свобода, в противоположность крепостным, принадлежавшим светским и духовным владетелям и городским патрициям, заключалась в том, что они, попав в нужду, имели полное право умирать с голоду, не обременяя своих господ заботами о себе. В те времена земледелие составляло основной источник доходов, и чем больше испытывали феодалы потребность в роскоши, тем сильнее исходили кровавым потом не только арендаторы, но и все крестьянство или, как тогда говорили, весь «бедный люд».
В жалкой лачуге, перед которой столпились жители Оренбаха, под соломенной крышей, прогнившей и поросшей мохом, ютился крепостной Конц Гарт. Дверь хижины была заперта изнутри, и перед нею взад и вперед ходил человек, свирепо, как цепной пес, поглядывая на толпу, хранившую зловещее молчание. Это был судебный пристав Эндзейского десятинного управления, коему был подчинен Оренбах. Помимо дурной погоды, была и другая причина, вызвавшая крайнее раздражение господина пристава. Конц Гарт упорно не желал отпереть ему дверь, хотя тот требовал этого именем шультгейса[8], графа фон Верницера. Теперь пристав ждал кузнеца, за которым послал своего кнехта. Ни для кого не было тайной, чего хотел от крепостного представитель власти, и у многих сердце сжималось от страха при мысли, что рано или поздно их тоже сгонят с земли. Вся деревня могла засвидетельствовать, что Гарт и его жена работали, выбиваясь из последних сил, от зари до зари, лишь бы свести концы с концами. И вот среди зимы их выбрасывают на улицу, как собак.
– Староста! – раздались голоса. Все вздохнули с облегчением, когда со стороны площади показался Симон Нейфер, мужчина во цвете сил, лет тридцати с небольшим, среднего роста, широкоплечий, широкогрудый, с характерным грубоватым лицом и свободно посаженной головой. На бритом по‑крестьянски лице – борода, как и высокие сапоги, была в те времена привилегией знати – выдавалась вперед верхняя губа и широкий подбородок. Умные карие глаза оглядывали толпу. Он был первым старостой в Оренбахе, так же как прежде был его отец, который, овдовев, поселился в доме сына. За спиной Симона показался кузнец, мейстер Виланд, с увесистым молотом на плече, в сопровождении посланного за ним кнехта с мечом и в шлеме.
– У вас есть предписание господина шультгейса выселить Конца Гарта? – спросил Симон Нейфер пристава. – Покажите.
– Что это на вас напало? – изумленно воскликнул тот. – Не узнаете, что ли, Штекерлейна из Эндзее, судебного пристава?
– А вы, как видно, не знаете своих обязанностей? Или забыли, что не имеете права распоряжаться в деревне как представитель власти, не предъявив общинному совету своих полномочий?
Спокойный тон старосты еще больше подстегнул высокомерие чиновника. Плевать ему на всех старост и на все общинные советы в мире!
– В таком случае выселение не состоится, и вы будете отвечать перед судом за оскорбление местных властей, – невозмутимо заявил Симон Нейфер. Толпа зашумела, выражая одобрение своему старосте.
– Тьфу ты, пропасть! – возмутился Штекерлейн. – Это мы еще посмотрим! – И он приказал кузнецу выломать дверь.
Закоптелый кузнец, со вздыбленными, точно аистово гнездо, волосами, вопросительно посмотрел на старосту и, увидев, что тот молчит, не двинулся с места. А тут еще его жена, худая, костлявая женщина, закричала:
– Якоб, не смей! – и, повернувшись к односельчанам, продолжала: – Если среди вас есть настоящие мужчины, вы не допустите, чтобы Конца с женой и детьми выбросили на улицу, как собак!
Судебный чиновник бросил на нее злобный взгляд, но решил, что благоразумней будет исполнить требование старосты. Яростно засопев, он выдернул из‑за пояса официальное предписание о выселении Конца Гарта. Пока Симон не спеша развертывал и читал бумагу, через его плечо глядел на нее кудрявый молодой человек – общинный писец Пауль Икельзамер, брат учителя латыни в ротенбургской школе.
– Вовсе не обязательно выселять человека силой, – произнес Симон, протянув Штекерлейну бумагу, которая не вызывала возражений. – Оставь Конца в покое, ведь он тоже человек. Ручаюсь, что к утру он очистит свою лачугу. Господин граф фон Верницер будет доволен.
– Как бы не так! – зашипел пристав. – Пусть убирается сейчас же. Новый арендатор не может больше ждать. Мыслимое ли дело? Больше года Конц не платит ни аренды, ни церковной десятины! Начальство и его преподобие тоже хотят жить.
– А нам что ж, околевать? – выкрикнул кто‑то из толпы.
– Конц, Конц, отопри! – возвысил голос староста.
В лачуге по‑прежнему никто не отзывался. Штекерлейн повторил свое приказание кузнецу. Когда тот подошел к двери, толпа замерла, и слышно было, как шуршит его кожаный фартук, длинный и жесткий. Мейстер Виланд, даже не сняв молота с плеча, ударом ноги высадил дверь.
– Стоило отрывать человека от работы по таким пустякам, – презрительно бросил он, спускаясь по каменным ступенькам. В дверях за его спиной показалось изнуренное непосильным трудом и лишениями лицо арендатора. Костлявой рукой он судорожно сжимал топор и, угрожающе сверкая глазами, закричал:
– Не подходи, кому жизнь дорога!
– Опомнись, Конц! – крикнул ему Симон. – Не усугубляй своей беды. Подумай о жене и детях.
– Побираться они смогут и без меня, – хрипло проговорил несчастный, замахиваясь топором на кнехта, обнажившего меч.
Борьба длилась недолго. Дюжий кнехт выбил топор из рук у обессилевшего крестьянина и, схватив его за шиворот, с такой силой отбросил от дверей, что тот плашмя растянулся посреди улицы.
Толпа возмущенно зароптала. Тут вдруг раздался громкий вопль: из дома выбежала жена Гарта с ребенком на руках. Другой малыш лет трех цеплялся ей за юбку, а из‑за спины, весь дрожа от страха, уставился на окровавленное лицо отчима, которому мать, причитая, помогала подняться на ноги, подросток лет тринадцати. Женщина была значительно старше Конца. Ее первый муж когда‑то арендовал участок, с которого теперь сгоняли Конца. Конц собирался жениться на любимой девушке – дочери крепостного из Рейхардсроде – деревни к северу от Оренбаха, надеясь со временем получить в аренду клочок земли после смерти одного из арендаторов, но местное начальство отказало ему в разрешении и заставило взять в жены вдову умершего арендатора, оставшуюся с ребенком на руках. Ни просьбы, ни мольбы ни к чему не привели, и Конц Гарт выбивался из последних сил, чтобы прокормить нелюбимую женщину и чужого ребенка. Судебный пристав и кнехт начали очищать лачугу бедняка, выбрасывая на улицу его жалкий скарб. Толпа загудела. Штекерлейн грубо приказал попридержать языки, но староста гневно возразил:
– Э, нет! Много на себя берете! Тянете из нас жилы и запрещаете кричать? А я вам говорю, будем кричать, да так, что эти господа в Ротенбурге услышат нас, помяните мое слово!
– Коли крестьянин работает как скотина, – подлил масла в огонь Пауль Икельзамер, – начальство обязано по крайней мере не мешать ему. Где Конц среди зимы добудет хлеба для голодных ртов?
– Ох‑ох‑о, что же поделаешь? – вздохнул седой как лунь старик с космами, падающими на иссохшее лицо, изборожденное клинописью морщин. Тяжкий труд, годы и болезни согнули его спину, и он обеими руками тяжело опирался на костыль. Это был Мартин Нейфер, отец Симона. – В старину, когда мы еще были свободными хлебопашцами и сами судили и рядили у себя в общине по правде и справедливости, – продолжал он, – честный человек не боялся такой напасти. Не то что нынче!
– Да воздаст им за это дьявол! – крикнула Виландша.
Тем временем жена несчас<