Послышались быстрые, лёгкие шаги капитана, и он взволнованно спросил:
- Что случилось? Почему Ибрагим уехал чернее тучи, не желая ничего мне объяснить? Кто же поедет с этим извергом?
- Я, капитан. Не волнуйтесь, - ответил ему И.; его, укутанного в чёрный плащ, капитан в темноте не заметил.
Пораженный внезапным появлением И., капитан словно онемел. И только через некоторое время к нему вернулась способность говорить.
- Да как же это я вас не видел? Как же мне не доложили о вас? Ведь это невозможная небрежность моих дежурных!?
Капитан был взволнован и раздражён, каким его, выдержанного и всегда корректного, я ни разу ещё не видел.
- Я встретил на берегу вашего старшего помощника, и он взял меня в свою шлюпку. Но я знаю, что он пошёл искать вас, чтобы доложить обо мне. Не сердитесь; зная, что вы жили вместе с нами в одном доме в Константинополе, он не отказал мне в просьбе взять с собой на пароход без пропуска, - успокаивающе говорил капитану И.
- Мой Бог! Для меня иметь вас на пароходе ещё некоторое время - это больше чем счастье. Но нарушение дисциплины...
Тут подошёл старший помощник, рапортуя о своём возвращении, а также о прибытии доктора И. Капитан уже остыл и только спросил, почему он замедлил явиться с докладом о провезённом без пропуска лице. Помощник поднял перевязанную руку, говоря, что какой-то болван поставил на дороге ящик с пилой и гвоздями; и он, ранив руку, должен был задержаться, чтобы её перевязали.
И. предупредил капитана, что на берегу ждет Ананда, желающий с ним проститься и побыть на пароходе. Капитан обрадовался, как ребёнок, и немедленно послал на берег шлюпку.
Мы остались вдвоём с И. в темноте, сияющей звёздами, - и какими звёздами, - ночи и моря. Я приник к И. и говорил ему, что не в силах разобраться, как может существовать рядом с этим сияющим небом, отражённым в блистающем море, с ароматом цветов, с красотой тела и духа, такая масса зла, страданий, кощунства, убийств и боли.
- Не помещается в моей душе вся эта жизнь, - жаловался я моему другу. - Ну как я буду слушать сейчас музыку, если знаю и помню, что толпа злодеев обкрадывает бедняков: что где-то сидит одинокий, всеми брошенный человек, обиженный, без любви и мира в сердце. И вот здесь этот злодей, убийца и вор, а там сироты и голодные. И как сможет играть и деть Ананда после того разочарования, какое ему сейчас принёс Ибрагим? Ананда получил удары от Анны, от Генри. А теперь ещё Ибрагим! Может ли он быть в силах петь и играть?
- Ты, Левушка, видел толпы людей, думающих только о себе. Ты привык понимать музыку как развлечение, удовольствие. Ты знаешь только тех, одарённых, что поют и играют за деньги. Они тоже иногда, в порыве творчества, уносят людей в красоту. Но их игра, их песни и музыка идут не от потребности излить из себя любовь, чтобы людям стало светлее.
Музыка Ананды и Анны, как и многих им подобных, - это их свет, их молитва и радость, их призыв к добру и помощь страдающим. Они не нуждаются в восторгах толпы. Они в толпе растворяют зло; умиротворяют и облегчают страсти. И когда сегодня ты будешь слушать музыку, - ты поймёшь величие духа Ананды. Ты услышишь не стон его сердца, упрекающий тех, кто причинил ему скорбь. Ты увидишь полное прощение. Радость, что он мог вобрать в себя их страдание.
Послышались голоса, на палубе засверкали огни, и на неё взошёл Ананда под руку с сияющим капитаном.
Ласково поглядев на меня, спросив капитана, как понравился ему привет его будущей жене, Ананда оставил нас в капитанской каюте, прося не покидать её, пока он не вернётся, и пошёл вместе с И. к Браццано.
Капитан переоделся в свежий костюм, отдал кое-какие распоряжения сменившему его помощнику, и только мы собрались сесть за шахматы, как вошли наши друзья.
И. остался на пароходе, и на этот раз я более чем сожалел о нашей разлуке.
- Что, дружок, не хочется расставаться с И.? - спросил Ананда.
- Не только не хочется, но неужели я никогда не буду так твёрд, чтобы не переживать разлуку как надрыв сердца, как непоправимое горе? За это время моё сердце сделалось точно мешок - так много в нём любимых людей. И в то же время мешок этот в дырах, точно пули пронзают его разлуки, - ответил я.
- Ничего, Левушка, нынче мы с Анной найдём для тебя такие музыкальные заплаты, что завтра ты проснешься иным человеком, - улыбнулся мне Ананда.
Шлюпка пристала по указанию капитана совсем в другом месте. Там мы нашли экипаж и ровно в девять часов были у Строгановых.
Нас ждали в гостиной с чаем. На столе, среди красивых ваз с цветами, я увидел блюдо, подаренное мною Ананде. И на нём точно такой же торт для принца-мудреца.
Рассматривая со своего места Елену Дмитриевну, я заметил, что она похудела; часто и беспокойно поглядывала на Строганова, который был весел и радостен, но на жену и младшего сына не обращал внимания.
Анна, по обыкновению в белом платье, была более чем хороша. Но какая-то перемена произошла в ней. Я не умел себе этого объяснить; но она стала казаться мне более земной, более простой. Теперь можно было представить её матерью семейства, чьей-то женой, тогда как раньше такие мысли даже не приходили в голову. Я ещё не отдал себе отчёт, что же такое совершилось в ней, как Ананда вывел меня из задумчивости:
- Ты, Левушка, не протестуешь, что я подарил твоё блюдо Анне? Это увеличит её приданое, так как не сомневаюсь, что ты уже выдал её замуж.
Я был так сконфужен и поражен, что если бы не князь, вошедший с большими извинениями, что опоздал, - я не знал бы, как выйти из положения.
Князь объяснил, что, пользуясь отсутствием всех нас и небрежностью прислуги, в наши комнаты забрались жулики. Но что их заметили вовремя, и, не успев ничего украсть, они убежали. Но что ему пришлось успокаивать перепуганную жену, оставить у дома и в доме караульных, почему он и задержался.
Ананда покачал головой, капитан встревожился и пожалел, что не может остаться на ночь в доме, а у меня в голове мелькнуло только одно слово: "уже".
- Да, да, уже, - точно заглядывая под мою черепную коробку, шепнул Ананда.
Со всех сторон посыпались на князя вопросы; женщины казались испуганными.
Одна Анна посмотрела пристально на меня и Ананду, сохраняя полное спокойствие.
Не задерживаясь долго за столом, мы спустились вниз, в прелестный музыкальный зал.
И на этот раз комната была убрана цветами. Я подумал, что милый капитан, по горло занятый, всё же не забыл украсить в последний раз этот зал, ибо только он, с его изысканным вкусом, мог так подобрать цветы. Я сел рядом и шепнул ему:
- Как я вас люблю за ваше внимание к людям, капитан. - Как я вас люблю за ваше желание сказать людям больше, чем они того стоят, - ответил он мне. - Я, Левушка, встревожен. Я так хотел бы, чтобы вы поскорее уехали отсюда.
- Я хоть и не встревожен, но тоже хотел бы уехать поскорее, - признался я.
Анна села за рояль, Ананда настроил виолончель. Никак того не ожидая, я вдруг узнал русскую, песню, так обработанную и таким человеческим голосом сыгранную на виолончели, что мгновенно забыл всё.
Передо мной прошла вереница детских дней, потом я вырос, потом снова стал маленьким, пока звуки, наконец, не смолкли. - Из России - поедем в Англию, - сказал Ананда. Полилась колыбельная песня, и я уже не мог различить в себе ничего, кроме счастья жить.
Ананда встал, поставил к стене инструмент и запел. Что он пел - я не знаю; слов я не понимал. Но что это был гимн, гимн торжествующей любви, - это я ощущал каждым нервом. Радость, которой билось сердце певца, выливалась и из меня: я почти физически ощущал её вокруг себя, в себе. Не было границы между мною и всем окружающим; я унёсся, растворился во вселенной, сознавая себя её живой единицей.
Как сменялись звуки, как чередовались певцы - я уже не различал. Только когда оба голоса слились в дуэте, точно в молитвенном экстазе, - я возблагодарил мир за то, что в нём живу: принимая всё злое и низкое, я обещал кому-то и чему-то - самому великому - жить для того, чтобы помогать невежественному и злому понять красоту. Ибо однажды поняв её в себе, я уже не мог жить без неё и вне её.
Дуэт кончился. Глаза почти всех были влажны. Мои же были сухи, горели, и только сердце билось, как молот, да мысль шла по-новому, точно музыка сегодня открыла мне какие-то новые горизонты, чтобы жить бескорыстно и беспристрастно воспринимать людей.
Целуя руки Анне и прощаясь, я сказал ей:
- В сказке говорится, что для праведника важнее указать путь в рай другому, пусть сам он при этом споткнётся. Сегодня вы двум невеждам указали путь. Быть может, невежды и не достигнут рая. Но вас они не забудут, как нельзя забыть однажды почувствованного во сне блаженства.
Глаза её сверкнули, она улыбнулась мне и подала со своей груди цветок.
Стоявший рядом капитан сказал:
- Прибавить я могу только одно: минуты, пережитые сегодня, раскрыли мне, в путах каких предрассудков я до сих пор жил. Я не понимал, что жизнь начинается там, где кончается разъединение - каст, наций и социального положения. Сегодня я понял, как сливаются в сердце человека воедино земля и небо.
И ему дала Анна цветок, он поцеловал его и положил в тот карман, где - я знал - лежал платок сэра Уоми.
Мы вышли вместе с князем, которого ждал экипаж и который только сейчас заметил, что И. с нами не было. Ананда объяснил, что И. остался на пароходе и поедет с капитаном до первой стоянки, откуда вернётся встречным пароходом.
Князь был очень опечален, что не простился с И., и вообще был встревожен.
Капитан сел с нами в экипаж, сказав, что хочет проводить нас до дому, чтобы самому осмотреть комнаты.
Когда мы добрались до калитки, то увидели, что караульные беспокойно бегают по дорожкам сада, уверяя, что слышат какой-то шум.
Ананда успокоил их и просил оставаться на месте, у главного входа в дом.
Мы прошли в наши комнаты. Мы не нашли никаких следов беспорядка, всё вроде было на месте. Только на моей постели Ананда обнаружил чей-то красный платок с чёрной каймой. От платка несло сильными, приторными духами, настолько одуряющими, что становилось тошно.
Взяв палочкой этот платок, Ананда бросил его в камин. В комнате капитана на столе лежало письмо, довольно толстое, и адрес был написан на непонятном мне языке.
- Ну и жулики! Да это просто дураки, князь! Вы не беспокойтесь, - это шарлатанство, - сказал Ананда вконец расстроенному князю.
- Быть может, это и так; но с тех пор, как Жанна сходила с ума, я стал волноваться за всех своих гостей. Не хватало только, чтобы кто-то разбрасывал здесь всякую дрянь. Смрад от этих духов хуже, чем от любой кокотки, - осматриваясь по сторонам, отвечал князь.
- Да и кому это письмо? Вы понимаете этот язык? - подходя к столу, спросил он Ананду.
- Язык этот я понимаю. И написан здесь не адрес, а изречение из Корана: "Кто хочет победить, бери не меч, но силу Аллаха". Платок подброшен одними людьми, а письмо - другими. Но и то, и другое - всё ведёт к одному узлу, к одной шайке. Страшного нет ничего. Идите к вашей жене и успокойте её; ложитесь с миром спать, а завтра поговорим.
Князь простился с нами, но я не видел, чтобы он окончательно успокоился.
Как только мы остались одни, Ананда перебросил палочкой письмо на толстую бумагу и швырнул его в камин, на красный платок. Ничего нам не объясняя, он облил жидкостью вещи; и они, без запаха и звука, превратились в пепел.
Капитан сказал, что оставит нам на ночь Верзилу, без которого до девяти часов утра может обойтись. Ананда согласился, добавив, что я буду ночевать в его комнате на диване, так как здесь смрадно; а Верзила ляжет у него в прихожей.
Сказано - сделано. Мы проводили капитана до калитки; и не прошло и получаса, как Верзила уже стучался к нам, добродушно улыбаясь во весь свой рот.
Он привёз нам записочки от И. и капитана. Первый сообщал, что ему удалось снестись с друзьями и он довезёт Браццано только до ближайшей остановки. А потому завтра вечером будет дома. Меня же он просит не отходить от Ананды ни на шаг.
Капитан писал мне, что нашёл на пароходе полный порядок, что Хава - молодец и он её теперь любит. Что же касается его необыкновенного внутреннего состояния, то он продолжает носить в себе небо и землю, не чувствуя, что они разъединены. Но выразить этого словами не умеет и как долго это будет продолжаться - не знает.
Ночь в доме князя прошла благополучно. Но рано утром, гораздо раньше обычного, князь уже стучался к нам, прося посмотреть его жену, которая снова потеряла речь и глаза её выражают ужас.
К моему удивлению, Ананда вышел из своей комнаты совершенно одетым и готов был уйти с князем сразу же, без меня. Я взмолился, чтобы он меня подождал пять минут, памятуя о приказе И.
- Ты и здесь не хочешь нарушить приказа твоего поручителя? - засмеялся Ананда.
- Бог с вами, Ананда, какого ещё поручителя вы выдумали? Я просто хочу, чтобы И. не имел лишней причины беспокоиться, и хоть это его желание хотел бы исполнить в точности.
- Да, Левушка, я очень счастлив, что И. нашёл в тебе такого верного друга. Лучше поступает И., давая тебе точные указания, как и где себя вести, чем я, стараясь развить в человеке способность самостоятельно распознавать всё с первых же шагов.
Мне так хочется подготовить человека, научить его твёрдо стоять на ногах.
А выходит так, что пока он подле меня, то твёрд и верен. Но как только остаётся один - решения его оказываются шаткими, а закалённая верность - мифом.