Вечерним университетом назвали ребята беседы у костра. И правда, университет, где есть и свой профессор, и юные студенты. А любая беседа, что лекция. О чем только ни говорится у костра. Азат мастер поддерживать огонь и большой искусник разжечь любой костер. У него каждый раз особый тип костра. Для варки пищи он разводит небольшой костер с жарким пламенем либо «колодец», либо «шалаш». Если «колодец», то колья складываются как сруб, колодца, если «шалаш», то конусом, как ставится юрта. «Звездный» костер у него в самом деле похож на звезду, так как колья кладутся крест‑накрест, навалом. А «таежный» костер разжигает еще иначе. Толстое бревнышко кладет с подветренной стороны, а разжигаемые колья одним концом на это подставное бревно, другим просто на землю.
Сегодня он разжег костер «нодья». Сложил поленце на поленце вертикально меж колышками. Торцом к ветру. Но ребятам костер не понравился. Лучше все же «звездный». И, уступая их прихоти, Азат сноровисто разжег им «звездный костер». Не очень дымит, почти нет копоти. Пламя ровное, спокойное. И перед глазами огненная звезда. Лучше Азата никто из ребят не умеет разжечь костра. Да и никто не пытается. Все костры в лагере на откупе у Азата. Тут он хозяйничает безраздельно. Ребята даже кличку ему придумали: профессор огня! Ничего кличка. Азату даже льстит такое прозвище. Все же профессор, ни кто‑нибудь и ни что‑нибудь, а огня!
Беседа за «звездным костром» согревала душу. Огонь – он добрый, и чем больше такого огня, тем лучше!
Профессор Бахтин вспоминал свою юность, даже детство. Мальчишкой он был любознательным, и отец повсюду возил его с собой. Взял как‑то раз в Питер, как тогда называли Ленинград, и сводил в Минералогический музей. Теперь Он в Москве, а в ту пору был там. Как тогда распалилось его детское воображение! Глядел и загорался. Были камни, глаз не оторвать! Одни блестящие, как металл, другие – прозрачные, как стекло, а третьи – сами светятся, да так, просто загляденье. Чего только не видел. И камни, упавшие с неба, – метеориты, и камни, добытые у нас, завезенные из других стран. У каждого – свое название, своя судьба. Иногда интереснее, чем у иного человека. Еще тогда стало ясно, у камня – своя жизнь, и захотелось постичь ее, изучить.
Теперь же музей еще богаче. В обрамлении электрических люстр есть в нем чудесная карта со сверкающими синими звездами. Это карта ископаемых богатств. Поглядишь на нее и видишь, как несметны наши сокровища.
Профессор умолк было и вдруг загорелся снова:
– Есть у нас еще одна карта, в Эрмитаже хранится, в Ленинграде. Не карта, а чудо из чудес. Из уральских самоцветов сложена. И многие из них изготовлены человеком, который сидит среди нас. Вот он, – указал Бахтин на старого камнереза. – Сами спросите.
Ребята обрадованно загалдели, и Корнею Ильичу пришлось рассказать, как делалась Фа карта. Ее готовили на Свердловской гранильной фабрике. Лет тридцать тому назад. Опытнейшие мастера. «Не мне чета, я еще за молодого слыл, хоть мне и было уже за тридцать. Старейшие искусники, у которых я и учился гранильному делу». Сейчас Корней Ильич уважительно перечислял их имена. Воронов, Боровских, Зверев, Китаев, Фролов. О них московские газеты писали. В руках таких мастеров, сверкая гранями, оживали рубины, топазы, аметисты, аквамарины, горный хрусталь, изумруды. Они точили из них треугольнички, квадратики, ромбики, эллипсы. Гранили богатую оттенками яшму, светло‑зеленый амазонский шпат, нежно‑розовый родонит. На каждую республику изготовили рубиновую звезду.
Тончайшая работа!
– Помню, – говорил старый камнерез, – я рубины оттачивал. Каждый на трех дисках. И что ни камень – пятьдесят семь граней. Четыре тысячи камней. А это лишь штрих. Вот так было.
А кончили – камни отослали в Ленинград. Над картой трудились лучшие ювелиры и художники. Аквамаринами они обозначили Северный морской путь, дымчатым хрусталем – предприятия нефтяной промышленности. Темно‑вишневым альмандином – сеть электростанций. Яркими рубинами – металлургические заводы. Нежно‑голубыми топазами – бумажные фабрики. Изумрудами – предприятия по обработке дерева. У каждого камня – своя форма и свое значение.
– Правда, чудо‑карта! – восхитилась Альда.
– Есть в ней и порок, – продолжал Корней Ильич. – Как ни хороша карта, а с каждым годом стареет. Уже тысячу заводов ставим на год. Попробуй исправь это на такой карте. Вот и выходит, музейный экспонат. Память о нашей молодости!
Теперь опять заговорил профессор:
– Музей есть музей! – вернулся он к своей мысли. – И камень в музее, как ни хорош, а в музее. Куда интереснее он в природе, в руках человека, в деле. Такое ни в каком музее не увидишь.
С увлечением рассказал о своей поездке в Хибины. Там, за Полярным кругом, он впервые увидел тысячеметровые горы. Полуночное солнце. Фантастические краски северного сияния. И загадка на каждом шагу. Нет, какие там камни! Красные, как кровь. Ярко‑зеленые. Фиолетовые. Серебристые. Золотистые. Все краски радуги.
Жили они в палатках. Было жарко и – холодно. Их съедали тучи комаров, назойливой мошкары. От них не спасали даже сетки. Хибинские камни затмевали все. Несметные клады! Он говорил о них с увлечением, описывал камень за камнем. Там ничего тогда не было, а теперь город. О хибинских апатитах знает весь мир!
Состав несложен – просто фосфорнокислая соль кальция с примесью фтора. Минерал так разнообразен и странен, что не случайно назвали его апатитом – по‑гречески означает «обманный». То он напоминает кварц или берилл, то просто – известняк, а то – даже зернистый мрамор. Лет сорок назад о нем почти не слышали. Сейчас же часто пишут как о полярном золоте. Камень плодородия. Камень жизни!
Оказывается, есть и зеленый апатит. Редчайший камень. Бахтин видел его своими глазами.
Почти до полуночи шел нескончаемый разговор про Хибины, и, казалось, с гор Южного Урала ребята волшебно перенеслись далеко на север, за загадочный Полярный круг, и с самим профессором всю ночь под негаснущим полярным солнцем пробродили по Хибинам.
Университет университетом, а режим режимом. Давно время спать. Илюшку взялся проводить домой сам Платон Ильич. Вместе с ними увязался и Сенька. Сели в лодку. Тихо заурчал мотор.
И ночное озеро – такая прелесть! Выбрались на середину, заглушили мотор и минут пять посидели молча. Такого нигде не увидишь. Сразу два неба. Одно – над головой – с золотыми горошинами звезд, другое – под лодкой, на дне озера. Два берега. Один елями вверх. Другой елями вниз. Два кольца гор. Одно образует темную эмалированную чашу над озером. Другое под ним, внизу. И тишь несказанная. Кажется, кричи, греми, грохай во что попало, ничто не зашелохнет. И ласковая, теплая, стекловидная вода. Она на все смотрит и все вбирает в себя, ничего не выпуская из своих глубин. И столько в ней простора, кажется, опрокинь весь мир, и он найдет себе место.
Вот он, ночной Урал!
Капитан Илюшка
На бивак туристов Илюшка приплыл на моторке ни свет ни заря. Лагерь еще спал. Мальчонка привязал к дереву лодку, вышел на берег и присел у вчерашнего костра. Он едва теплился. Илюшка по‑хозяйски подкинул еловой суши, и костер весело затрещал. Огляделся, почесал затылок и вдруг обрел решимость. Забрал пустое ведро, сел в лодку и снова уплыл на озеро. «Привезу им рыбы на завтрак, пусть едят».
Проснувшись первым, Юрка выглянул из палатки и увидел моторку уже далеко от берега. «Не спится ему, бесенку», – узнал он Илюшку. Хотел крикнуть ему, да побоялся. Еще разбудит ребят. А они намотались за эти дни: то его тащили, то Злату искали.
Какое‑то незнакомое до сих пор чувство признательности одолело Юрку, захлестнуло душу, и не от горечи и обиды – от радости. Пусть не его очередь, он все равно начистит картошки, подготовит завтрак.
Пока возился с картофелем и кипятил чай, проснулся Азат. За ним сегодня завтрак. К его удивлению, костер уже горит жарко. Чай на огне. И даже картофель начищен. Подумать только, Юрка! Скорохват, однако, скорохват! Это не в осуждение ему, а в похвалу.
– Выходит, захватил мое хозяйство, – дружески усмехнулся он Дежневу.
– Думаю, заботы о завтраке поделим без обиды, – улыбнулся Юрка.
– Валяй, помогай или уж я тебе, теперь не разберешь.
Азат не выспался и еле шевелился. Ни спорить, ни говорить ему не хотелось. А едва из‑за гор показалось солнце, как пристала моторка, и Илюшка появился на берегу с ведром в руках.
– Вот на завтрак привез, – сказал он, ставя ведро с рыбой, – сам наловил. Правда, маловато: клюет еще плохо.
– Давай ее сюда, – обрадовался Юрка, – мы сейчас такой шашлык сварганим – пальчики оближешь. Садись, помогай чистить. Умеешь, капитан?
Илюшка даже удивился. Как помнит себя, он всю жизнь чистил рыбу. Как‑никак, а рыбак.
После завтрака тронулись на Нукаш. Гора хоть и высокая, выше тысячи метров, но от берега озера до ее вершины, можно сказать, рукою подать. Чуть более трехсот метров. Илюшка говорит, камней здесь много. Если нужно, он целый мешок насобирает, а не то, хоть лодку привезет. Конечно, на десятилетнего Илюшку полагаться не приходилось, но его взяли с собой. Он лучше всех знает здешние места.
День выдался жаркий, и с первых шагов ребят одолели слепни. Они тучами носились над головой, беспощадно жалили в шею, в руки, в спину, даже сквозь фланелевую ткань. Никакого спасу. Лишь когда выше поднялись в гору, стало легче, и слепни отхлынули.
С оголенной вершины Нукаша еще и еще во всем своем величии открылся Урал. Куда ни глянь, горы и небо. Сенька раскрыл альбом. Захотелось запечатлеть эту красоту. Сел на голый камень, слегка обросший мхом, что же рисовать? Казалось, что ни нарисуй, все изумительно.
Перед ним три гребня: один над другим, и последний – под облака. Вот он, Урал! Всюду гребни то окаменелых, то зеленых волн, над которыми лишь у самого горизонта нависли сизые тучи, слегка позолоченные еще косыми лучами солнца. Подпирая их широкими плечами, Иремель будто опасался, как бы они не осели на зеленые ковры трав и серебряные нити горных рек.
Платон Ильич молча присел рядом с Сенькой.
На юг раскинулась горная Башкирия. Там за горами ее лесостепи, ее нефтяные промыслы, новые города. Даже ему, географу, республика открывалась с какой‑то своей новой стороны. Отсюда, лишь теперь, осмыслились ее пространства. Сто сорок три тысячи квадратных километров. Больше Греции, больше ГДР, больше Чехословакии! В два раза больше Ирландии. В четыре раза больше Гвинеи. Почти в пять раз больше Албании! И такие горы, которым позавидует любая страна.
Подбежал Илюшка и притащил груду камней. Прижимая их к груди, возбужденно говорил, где и как нашел. Если нужно, он еще принесет. Мальчонке так хочется услужить новым друзьям из Уфы. Пусть помнят маленького капитана.
Платон Ильич поглядел на его камни. Пока ничего оригинального. Уже видели, уже собирали такие камни и по пути сюда, и здесь.
Илюшка огорчился, было, но быстро взял себя в руки. Огорчаться надолго он не умел. Не годятся эти – он принесет другие. Тут столько разных камней. Знал бы, он приготовил их целую гору. Во какую! – показал он рукою, подняв ее над своей головой.
Ласково поерошив его волосы, Платон Ильич отпустил мальчишку. Энергии у него на десятерых достанет. Востер шельмец, и душа чистая, открытая всему хорошему. Как‑то, маленький капитан рассказывал, встретил весной браконьеров. На машине с сетями примчались. Стал кричать и гнать их. Они с хворостиной за ним, не запугали: Илюшка поднял такой гвалт, что черные гости перепугались, собрали сети и укатили. Ни с какой несправедливостью его душа не мирится. А девчонок не терпит. Говорит, с ними кашу не сваришь. Пищат, верещат, и все не так. Как Альда ни пыталась расположить паренька к себе, ничего не вышло. Льнет к ребятам, девчонок же сторонится. Вот и сегодня ни одного камешка им не принес. Тогда Альда схитрила, решив задеть его мальчишечью гордость.
Сама подсела к нему и стала показывать камни. Илюшка слушал нетерпеливо. Чувствовалось, вот‑вот сорвется и сбежит. Тогда, как бы невзначай, она сказала:
– А ты настоящий парень, не боишься девчонок, не сторонишься.
– Честно, я их не очень… – признался Илюшка. – Лучше с мальчишками…
– А по‑моему, что за человек, если даже девчонок боится. У нас в школе таких и за мальчишек не считают.
– Да я не боюсь, просто не хочу с ними.
– Не хочешь – значит не умеешь. А настоящий мальчишка все умеет.
Посидели молча. Но Илюшка не мог ни молчать долго, ни бездействовать:
– Ладно, – сказал он ей, вставая, – я и тебе принесу камни. Хочешь?
– Очень хочу.
– Тогда побегу искать.
– А хочешь, и я с тобою?
– Ни, не угонишься. Один быстрее.
– А вот угонюсь – беги!
– Ты хитрая, – без упрека, даже одобрительно сказал Илюшка. – Ладно, бегим.
– Не бегим, а бежим.
– А, все равно…
На бивак возвращались окружным путем. Мимо свинофермы.
Азату захотелось попить, и он забежал в одну избу, в другую. Никого нет. Увидел глухой сарай, без окон. Заглянул туда. Только открыл дверь, как оттуда вырвался прездоровенный боров. Пудов на двадцать, не меньше. Азат никогда не видел таких огромных. Очень породистый, наверно. Один пятачок у него с лицо человека. Все это разгляделось потом, а сразу он перепугался и пустился бежать. А боров за ним. Опасливо оглядываясь, Азат летел со всех ног. С таким лучше не связываться: куснет – ногу перекусит. Боров быстро запыхался и отстал. Но налетела девчонка и стала кричать, зачем он выпустил борова. Сам выпустил – сам и загоняй. Такой гвалт подняла, хоть и от нее спасайся. «Ладно, – решился, наконец, Азат, – помогу ей загнать борова». Сломил длиннющий прут и побежал за ним. А тот и не думал возвращаться в свою берлогу. Видно, сидеть там невесело и лучше на воле. Едва Азат приблизился к нему, как боров снова припустился за ним. Играет он или собирается кусаться – тут не разберешь. Но подопытным кроликом Азату быть не хотелось. Пришлось снова тикать. Ребята как раз тоже вышли к ферме. Они глядели, как Азат бегал от борова и во все горло хохотали над ним.
«Вам хорошо, чертякам, – рассердился Азат, – а тут попробуй справиться с таким верзилой». И сколько ни гонялся за ним, проку не было. Спасла его та же самая девчонка лет тринадцати, что набросилась на него минуту назад. Выскочила с ведром в руках и – к борову.
Тот, видно, лакомка, понюхал ведро и покорно поплелся за девчонкой. Азат лишь завистливо поглядел на нее и не преминул не похвалить:
– А ты смелая!
– Не такой, как ты! – сверкнула глазенками девочка, щекоча рукою борова за ухом. – В другой раз не выпускай – сам загонять будешь. Тебе чего надо‑то?
– Попить хотел.
– Иди вон в ту избу, сейчас принесу, – и указала рукой, куда идти…
В лагерь вернулись с заходом солнца. Усталые, голодные и все же радостно возбужденные: их по‑детски забавляло даже пустячное приключение.
Вечернего университета на этот раз не было. Грек всех уложил спать. Даже Илюшку, который, отогнав домой лодку, остался ночевать в лагере. Бели надо, он готов сопровождать ребят хоть на край света.
Едва улеглись, как где‑то вблизи послышалось овечье или козье блеяние. Сенька выглянул из палатки. Как раз вечером заходили пастухи и искали двух овец, отбившихся от стада. Но животных не видно. Затем все стихло. А прошло минут пять – снова блеют. Что за наваждение. Сенька прошел к костру. Будить никого не надо, а поймать бы тех овец неплохо. Не то еще нарвутся на волка, и поминай их как звали.
Выполз из палатки и Илюшка:
– Ты чего, Сеня? – спросил он.
– Слышал, овцы? Вот бы поймать их, а придут пастухи – заберут.
Илюшка засмеялся.
– На что им такие овцы. То же птица – козодой зовется. Она и кричит. Кто не знает, всегда думает – овцы.
Сенька рассмеялся. А послушаешь, прямо коза или овца. Странная птица, и название у нее странное.
– Раньше, говорят, верили, будто она коз ночью доит. Потому и такое название ей, – пояснил Илюшка.
– Это кто же сказал тебе?
– Мамка говорила.
– Ты дивный парень.
– Все говорят.
– Прямо мужичок‑с‑ноготок.
Илюшка усмехнулся:
– Меня и отец так зовет.
– Ладно, идем спать.
Оба вернулись в палатку и быстро уснули.
Когда Илюшка открыл глаза, весь бивак уже шумел. Вот‑те и раз! Проспал. Мигом вскочил на ноги, тут же, у палатки, сделал зарядку и побежал умываться к озеру.
Лагерь быстро свертывался. Решили переместиться за кордон, неподалеку отсюда. Платон Ильич осмотрел у Юрки ногу. Рана стала затягиваться. Стоит, однако, походить, и разбередить ее ничего не стоит. А сутки‑другие покоя, и рана заживет. Правда, есть еще и боль в ступне – от растяжения. Значит, опять нести. Не оставлять же его здесь, в горах. Нетерпеливый, он наверняка сбежит, и беды с ним не оберешься. Да и травмировать его душу ничем не хочется. Как ни трудно, а надо нести.
– А вы оставьте его у нас, – сказал Илюшка.
Платон Ильич ласково поерошил ему волосы.
– С тобой оставил бы, да видишь, возвращаться сюда не с руки. Лучше уж нести. А завтра‑послезавтра, глядишь, он и сам пойдет.
Загасили костер. Собрали и зарыли в неглубокую ямку консервные банки. Убрали все, чтобы не захламлять площадку. Таков уж закон туриста – не оставлять за собой недостойных следов.
Как ни упирался Юрка, решили нести. Но Юрка не сдавался. Подозвал к себе Сеньку и сказал:
– Уговори ребят, сам пойду. Ничего не случатся.
– Не капризничай и не упрямься.
– Не хочу никого обременять.
– А собьешь ногу еще больше, знаешь, сколько с тобой просидим. Как камни, тебя не отправишь по почте. Тогда еще больше обременишь. Не хандри.
– А я думаю, лучше оставить, – наперекор всем заспорил Петька. – Либо в колхозе, либо у пионеров. Иначе не то нянчиться, не то нефрит искать. Всех же свяжет.
– Что ты мелешь? – возразил Сенька. – И донесем, и нефриту это не повредит.
– А чего за всех решаешь! Может, не хочу нести.
– Без тебя донесем, и никто не откажется.
– Ну, и несите себе!
Прикусив губу, Юрка смолчал. Знал, нелегко будет ребятам. Но и сидеть с ним в горах, случись разболится нога, еще хуже. Да и поддаваться Петьке не хотелось. Пусть лучше несут!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Визит медведицы
Новый лагерь разбили у бурливой горной речушки. Вода в ней чистая‑чистая. Каждый камешек на виду. И холодная. Зубы просто немеют. Зато очень вкусная. А смочишь голову – волосы становятся легкими, шелковистыми. У самой воды березняк – светлый, прозрачный. От него рябит в глазах. А неподалеку слань, как зовут здесь открытые поляны. И травища, высокая, густая, душистая. Каких только нет тут трав. Ежа, чемерица, чина, таволга, манжетка, мятлик и, бог знает, какие еще. Если б не профессор, ребята не знали бы и названий многих трав. Еще выше сосны, в подлеске рябина, Ольха, малина, черемуха, шиповник. А вокруг небо и горы, горы и небо. Какая‑то первозданная красота. Дышится легко‑легко, и столько у тебя сил, что можно обнять горы и небо. Кажется, стань, взмахни руками, и можно полететь птицей, с горы на гору.
Нет, вчера и позавчера у Альды не было таких ощущений, такой легкости, такого задора, как сегодня.
В километре от бивака Сенька обнаружил монолит сургучной яшмы и принялся вырубать кусок за куском. Альда заинтересовалась выступом невысокой скалы, очень богатой разным камнем. У подножия ее привлекла каменная россыпь. Орудуя геологическим молотком, она отбила кусок замшелого серого камня. С внутренней стороны он оказался белым, как мел. Альда обрадовалась и позвала Злату:
– Гляди, какой камень!
– Это мел?
– Нет, что‑то другое.
Отсекла еще кусок и еще. Белизна камня необыкновенна. Подбежал Сенька, повертел в руках, поглядел на породу через лупу:
– По‑моему, аморфный магнезит. Здесь его немного, а в прошлом году мы нашли целую скалу, можно сказать гору. У местных жителей сохранилось даже предание. Будто на гору сливали кобылье молоко. Его некуда было девать. Тогда и образовалась гора кислого молока. Оттого и белая, как мел.
– Нет, оригинален! – любовалась магнезитом Альда.
Они присели у комля могучей лиственницы и стали разбирать образцы минералов. Нежданно‑негаданно позади раздался странный звук, и все трое насторожились. Сенька встал, вскочили и девочки. Что такое? Будто повизгивает не то щенок, не то какой‑то звереныш. Однако, ничего не видно. Затем опять кто‑то заскулил. Сенька бросился туда и вдруг оцепенел. В траве барахтался маленький звереныш, сразу и не разобрать какой.
– Глядите‑ка! – позвал он девочек.
И все трое склонились над малышом.
– Медвежонок! – ахнула Злата. – Такого же однажды принес из лесу и дед Корней.
Медвежонок! Сенька испуганно поглядел по сторонам. Откуда он здесь? Не поблизости ли и его мать? Нехватало еще им повстречаться с медведицей.
Альда взяла зверька на руки, и он доверчиво ластился к девочке. Лизал ей пальцы рук, тыкался мордочкой в грудь. Маленький, лохматенький и такой мирный, что трудно поверить, будто из такого может вырасти большущий медведь.
– Возьмем его с собою? – предложила Альда. – Вот ребята обрадуются. Пусть растет в школе. Есть же у нас зооуголок.
– Ладно, айда в лагерь! – скомандовал Сенька. – Не то еще нарвемся на медведицу – будет тогда история.
Настороженно озираясь, они заспешили на бивак, где дежурил сегодня один Азат. Медвежонок его удивил и обрадовал. Вот так находка! Налил ему молока. Ничего пьет, еще причмокивает. Дал немного меду. Даже заурчал от удовольствия. Поди ты, какой смелый. Вроде ручной. Злата сказала, это потому, что еще очень маленький. Мало что понимает. Такого легче приручать.
Повозившись с час с медвежонком, все трое пошли по своему маршруту, оставив Мишутку на попечение Азата.
Уложив его в пустой рюкзак из‑под продуктов, Азат прикорнул у палатки. Солнце хорошо припекало, сам он устал с подготовкой обеда, оттого и уснул.
Разбудил его звук грузных шагов. А когда открыл глаза, сначала оторопел, затем вдруг обрадовался. А, старый знакомый! Пожалуйста, дядя Миша. Давно соскучились по тебе. Вскочил и пошел Мишке навстречу. Сегодня есть чем угостить лакомку. Сохранилось немного меду, есть сгущенное молоко, сахар. Видать, лесник выпустил Мишку погулять, а тот старой дорогой – сразу к ребятам. Знает, без угощения не отпустят.
– Иди, иди смелее! – поманил Мишку пальцем и сам двинулся ему навстречу. – Давай поборемся.
Медведь заурчал и встал на задние лапы. «Смотри, понимает!» – удивился Азат, готовясь в самом деле схватиться с Мишкой. Но едва он приблизился к нему, как зверь зарычал, и, Чувствовалось, рассвирепел. Что с ним такое? Испугался Азат, пятясь к палатке. Ручной‑ручной, а хватит лапой или куснет зубами – не поздоровится. Медведь же в самом деле заметно свирепел все больше и больше. Что‑то тут не то. Азат перепугался не на шутку. Может, опять на дерево? Ребята засмеют. Скажут, был уже один раз в дурачках, теперь еще попался.
– Миша, Мишута, Мишутка, ты что? – пятился Азат, пытаясь образумить старого знакомца! Хочешь медом угощу? Чего ты рычишь, дурачок.
У палатки Азат приостановился, соображая, что же все‑таки предпринять. И вдруг, как озарение, мысль – а что, если это не ручной медведь, а всамделишный или даже медведица? Не пришла ли она по следу за зверенышем? Азат задрожал даже. Как это он не подумал сразу? Она же задерет его, задушит в лапах. А сегодня у него и ружья нет. И уже не раздумывая, бросился к дереву, как кошка заскользил по стволу. Лишь с высоты трех метров спокойнее взглянул вниз.
Медведица опустилась на четвереньки и настороженно заспешила к палатке. Обошла ее вокруг, обнюхивая нижнюю кромку брезента. Призывно заурчала. Медвежонок заливисто откликнулся ей из рюкзака. Тогда медведица рванула зубами полотно, смяла грудью одну из стоек, надавила на другую, и палатка рухнула. Медвежонок заскулил под брезентом, и медведица неистово стала рвать и метать, пытаясь добраться до детеныша.
Азат так и замер, перегнувшись через ветвь лиственницы и свесившись с нее вниз головой. Что же будет теперь? Все порушит. И зачем они притащили медвежонка? Из‑за него беды не оберешься. Еще хорошо, как оставит в покое Азата? А что, если полезет на дерево? Куда деваться? А что, если придут ребята? И он поглядел по сторонам, чтобы предупредить их вовремя.
Наконец, медведице удалось сорвать брезент и открыть место, где стоял рюкзак с медвежонком. Она вытащила его за загривок зубами. Не выпуская из пасти и озираясь по сторонам, побрела в лес.
И после того, как медведица скрылась, Азат еще долго сидел на дереве. Ну, и история. Хорошо, Юрка на кордоне. Не то угодил бы ей в лапы. Но едва он вздумал спуститься вниз, как снова увидел медведицу. Она вышла из‑за деревьев, направляясь к лагерю. Медвежонка с нею уже не было. Видать, оставила в лесу. Что же сейчас будет? Неужели за мной? – оторопел Азат. Ему сразу сделалось знобко. Медведица тем временем уже прибежала на бивак. Еще и еще обнюхала рухнувшую и изувеченную ею палатку и подобралась к ведру с очищенной рыбой. Урча от удовольствия, быстро уплела полведра хариуса и как ни в чем не бывало, заспешила в лес. Азат вздохнул, горестно и облегченно одновременно. Натворила бед. Жаль медвежонка, жаль рыбу, жаль палатку.
Спуститься на землю он еще опасался: вдруг вернется снова? Ну и ну! А говорили, нет тут близко диких медведей. Вот‑те и нет. Заявись она ночью – с перепугу не знай, что и делать.
Пока он сидел на дереве, раздумывая о случившемся, в лагерь вернулся Платон Ильич с ружьем. За ним тащился Петька. Они оторопело оглядели бивак, не понимая, что же тут случилось, и только увидев свалившегося с дерева Азата, в один голос спросили:
– Это кто же набезобразничал тут?
– Медведица была, палатку изувечила, медвежонка унесла, рыбу сожрала, – перечислял Азат еще испуганно.
Затем, уже собравшись с силами, пересказал о всем, что было.
Платон Ильич перепугался. Вот‑те и оставляй ребят одних. Нет, не везде можно и посылать их в глухие места. Нужно быть дальновиднее. Глушь, есть глушь, и здесь все возможно. Эх, и ребята не догадливые. Разве можно было тащить сюда медвежонка. Медведица разыщет и обязательно придет за ним.
– А ты не врешь? – насупился Петька, обращаясь к Азату. – То у тебя сороки, то медведи. Вечно с тобой что‑нибудь случается.
– Случается!.. Что я нарочно, по‑твоему, позвал медведицу? Или сам собрал сорок? Чего ты городишь?
– Чего ж ты на дерево забрался? – не унимался Петька. – С перепугу, что ли? Я бы на твоем месте пустил в ход кухонные ножи. Ели бы мы сегодня медвежатину.
– Ладно тебе городить… – разобиделся Азат. – Вон бери ножи и гонись за нею. Далеко, наверно, не ушла. Покажи свою лихость, Аника‑воин.
– Но, но!.. – прикрикнул на ребят Платон Ильич. – Мне чтоб не ссориться.
Уже вечерело, и ребята один за другим возвращались на бивак. Их изумлению не было границ. Медвежонок, медведица, разгром палатки! Никому из них не хотелось бы оказаться на месте Азата. Сначала испуг, изумление. Затем их одолевало любопытство. А прошел страх – появился юмор.
Петька все подшучивал над Азатом.
– Ты ее значит, Миша, Мишута, Мишенька, а она тебя как? Говоришь, рычала?
Ребят одолевал хохот.
– Ладно, хорошо кончилось, – урезонивал ребят Биктимер. – А что, если ночью заявится. Снова рыбки захочет? Придется дежурить.
– Вот и оставим Азата, – озоровал Петька. – Пусть караулит. Глядишь, по знакомству с ним медведица не станет буянить.
Все еще не было Сеньки с девочками, не возвратился и Корней Ильич с профессором. Платон Ильич с опаской поглядывал в гору, куда они ушли и с нетерпением ждал возвращения. Не случилось ли чего с ними? Правда, у Корнея с профессором ружье, и выстрелов не слышно. Значит, все в порядке. А ведь Сенька и девчонки безоружны. Что если нарвутся на медведицу? Недолго раздумывая, Платон Ильич взял свое ружье и, позвав с собою Биктимера, уже двинулся было в гору. Как вдруг появились и запропавшие. Притащили много образцов камней. Как ни интересны были их находки, в центре внимания весь вечер оставалась медведица.
И смех и грех
Ужин прошел шумно. Ребята рассчитывали на рыбий шашлык, но хариусом полакомилась незваная медведица.
Солнце нехотя скатилось на кручи скал, и сразу, как это бывает лишь в горах, померк день. На дальнем хребте потухло последнее дерево, только что горевшее в багрянце заката. Азат распалил костер, и ребята уселись вокруг, безумолку споря и озоруя, кто во что горазд. Вечера за костром всегда интересны, и их любили. Сегодня особенно. Жаркий костер – все же защита и от медведицы, если она пожалует ночью. Оба ружья зарядили жаканом, и они висели наготове. Профессор лежал поодаль, раскинувшись навзничь, и думал о чем‑то своем. Корней Ильич сидел с ребятами у костра и пока отмалчивался. Платон Ильич, устав за день, улегся в палатке и быстро уснул. Заснули и девчонки в своей палатке. У костра остались лишь ребята.
– Корней Ильич, расскажите, как поймали Мишку, как убили медведицу? – попросил вдруг Азат. – Давно обещали.
– Раз обещал – сделаю, – крякнув, сказал старый камнерез. – Набедовался я тогда, чуть жизни не лишился. Все же одолел зверя. Человек, если силен духом, всегда одолеет. Любое дело. Лишь бы здорово захотел. По‑моему, попал в беду – никогда не сдавайся, как бы лихо тебе ни было.
Говорил он тихо, не спеша. Чувствовалось, заново полон чувств, пережитых тогда, и старое будто заново проходило через его душу.
Ребята слушали зачарованно, изредка перебивали, уточняли, что и как было. Их особо интересовали свои ребячьи мелочи, на которые он часто не обращал внимания в рассказе.
Во так же, как и сегодня Сенька, нашел он в лесу медвежонка. Принес домой. Ребятам забава, взрослым забота. А тут и медведица пронюхала, где ее детеныш, и зачастила к кордону. День и ночь бродит вокруг. Естественно, пришлось за ней охотиться. Ходил‑ходил на нее с ружьем – никак не дается. Хитрая была, осторожная. Зря на рожон не лезла. Поставил один капкан, другой, да с приманкой, с медом. Ну и клюнуло. Угодила медведица в капкан. Заводило ей ногу и сидит, как на привязи. Капкан‑то к колу был прикручен. Осталось пристрелить, и медведица твоя. А пришел, увидел ее, пожалел и соблазнился взять живьем. Пусть, думаю, поживет в зоопарке. Приготовил сеть, чтобы опутать, пошел снова. А стал ее брать – промахнул как‑то. Сдуру один взялся, без помощников. Медведица и насела на него, рассвирепела. Сорвалась с кола и потащила за собой. Барахтался с нею, барахтался, с трудом одолел, ударив ножом под лопатку, в сердце значит. Зато самого медведица чуть не задрала. Искровянила, измяла, исцарапала лицо, шею, искусала руки. Сколько ни охотился, никогда такого не случалось. А тут оплошал и чуть жизни не лишился. Вот та медведица и разрисовала ему лицо.
Ребят одолевало нетерпение. А как ставится капкан? А как бить зверя? А как искать по следу! Сто вопросов, и на каждый ждут ответа.
Костер жарко потрескивал, разгораясь все ярче и ярче. Сосновая и еловая сушь пылала жарко, и было светло, как днем. Стало горячо, и ребята отодвинулись. Спать никому не хотелось.
– А может, заявится наша медведица? – пытал старика Азат.
– Правда, может? – уже иронизировал Юрка. – А то Азат соскучился… Ты рыбы ей приготовил? А зря. Так она не пойдет.
– Ладно тебе балагурить! – отмахивался Азат.
На какой‑то миг ребята притихли, а Петька встал и сладко потянулся. Не пора ли спать? Вдруг за кустами раздался шорох, и все повскакали с мест. Что такое? Неужели она? Прислушался и Корней Ильич.
– Разбуди‑ка Грека, – сказал Сенька Биктимеру. – И девчонок тоже.
Прислушиваясь, ребята невольно поглядели на деревья. Еще с вечера каждый из них инстинктивно выбрал себе одно из них, чтобы при надобности забраться на сучья.
Ночь была звездная и тихая‑тихая. Ее покой едва нарушал еле слышный лепет горного ручья – он журчал под боком. И темная‑темная, чернее чернил. Ничего не разглядишь. Особенно после костра. Что же теперь делать? И как быть? Если она, спать не даст, пока с ней не расправится Корней Ильич. А расправиться с медведицей в такую ночь не так просто. Да и зверь, видать на рожон не полезет. Голодна она – не голодна. А чтобы полакомиться, едва ли пойдет на огонь, да на людях. И все же, небезопасно.
Отошли к палатке. Отсюда легче наблюдать за кустарником, откуда послышался шум. Альда приложила руки к груди. Сердце, готовое выскочить наружу, стучало громко.
– Что‑то страшно, Злата, – шепнула она подружке, и обе прижались друг к другу.
Но вот в кустах снова послышался шум, резкий, сильный, будто кто‑то ломился через чащу. Что за оказия? Чего ей надо у огня? Смелая, оказывается. Напряжение достигло предела. Так натягивается струна. Стоит чуть усилить натяжку, и она с треском лопается. Нечто подобно сейчас и в душах ребят. С медведицей шутки плохи, и приходилось быть настороже Беда, как попадешь ей в лапы.
Опять тихо‑тихо. Затем снова шорох, снова кто‑то ломится через кусты, шарахаясь из стороны в сторону. Лучше бы не тащить сюда того медвежонка. Из‑за него теперь все беды. Ошибку, Однако, не поправишь. Теперь не спи и дрожи всю ночь.
Девчонки притаились, ни живы ни мертвы. Перетрухнули и ребята. Платон Ильич отошел с ружьем в сторону, Корней Ильич в другую. Профессор стоически присел у палатки и все твердил:
– Ничего, ребята, все обойдется, все будет хорошо! Всех медведица не проглотит!
Всех нет, а кое‑кого может сцапать.
Как вдруг зверь снова махнул через кусты. Казалось, вот‑вот он вырвется к самому огню, и все сразу увидят медведицу.
– А, дьявольщина! – обругался, не стерпев, Корней Ильич. – Сейчас я его окаянного пугну отсюда! – и, вскинув ружье за плечо, бросился к кустам.
Сенька даже оцепенел. Правда, тут же и восхитился мужеством охотника. Но зачем же все‑таки рисковать? А старый камнерез вышел к самым кустам и уже крикнул оттуда:
– Глядите‑ка, вот он разбойник!
Все удивились, что за панибратство с медведем?
– А ну, прочь отсюда! Прочь, говорю! – на кого‑то кричал Корней Ильич.
Ага, догадался Сенька, это же ручной медведь с кордона. Но к горечи и радости ребят оказался вовсе не ручной медведь, а обыкновенный заблудившийся теленок. Его, верно, ищут, а он тут блуждает, пугая ребят.
Смеху теперь, хоть отбавляй. Вот тебе и медведица! А все Азат. «Придет, придет», – просто запугал всех. Оказывается, теленок. Смех и грех.
Теперь оставалось лечь спать.
Легенда про Чудо‑камень
Первые же километры пути через Уреньгу оказались тяжкими. На ладонях появились мозоли. От носилок. Биктимер тяжело дышал. Ныло плечо. Азат тоже отдувался, и по лицу его струился пот. Сегодня Юрка казался куда тяжелее, чем вчера.
Подошел Платон Ильич и подменил Азата. «Передохни малость». – «Я еще могу, не надо». Грек не уступил. Азат с минуту оттирал платком взмокшее лицо.
На первом же малом привале распрощались с Илюшкой. Паренек полюбился всем и с первых же минут стал родным и близким. Удивительный ребенок. Смелый, рассудительный, мастер на все руки. Дружить с ним одно удовольствие. Платон Ильич расцеловал его и долго не выпускал из рук. Профессор подарил ему диковинный нож в семнадцать лезвий. Расцеловались с ним и ребята. Пытались было обнять его и девчонки, но Илюшка не поддался. Только потом уже сам подошел к Альде, обнял ее и запросто сказал:
– Прощай, сестренка. Буду в Уфе – зайду в школу.
– Приходи, на урок возьмем, в музей сходим, в кино, в театр.
Сенька протянул ему небольшой листок:
– От меня, на память!
Илюшка глянул и ахнул. С рисунка на него смотрел он сам. И до чего похож! Сидит на камне, глядит на солнце и смеется.
– Спасибо, сберегу.
Расстались с ним трогательно и тепло.
Продолжая путь, стали чаще меняться у носилок и все же уставали. Видно, сказывалось утомление, и сил становилось меньше.
Шли чистым сосновым лесом. Такой бор! Воздух свежий, смолистый. Тропка усыпана старой хвоей, мягкой и упругой. А спустились в сырую низину, я на ребят обрушились тучи комаров. Хорошо,