ПРОКУРОР. Вы видели, кто стрелял?
СВИДЕТЕЛЬ. Поначалу нет. Было очень темно, увиденное меня потрясло, я решил, что тут бродит какой-то сумасшедший — кому еще придет в голову стрелять в беззащитного ребенка? Тут я заметил фигуру неподалеку, человек держал в руке револьвер, который еще дымился. На моих глазах он застонал и упал на колени. Потом, потеряв сознание, растянулся на земле.
ПРОКУРОР. Вы сейчас видите этого человека?
СВИДЕТЕЛЬ. Да. Вот он передо мной, на скамье подсудимых.
По залу снова пронесся ропот, всем зрителям, как и мне, стало ясно: эти показания — самые губительные. Сидевший рядом Лестрейд притих и поджал губы — я понял, что его вера в Холмса, принесшая ему столько пользы, изрядно пошатнулась. А что же я? Признаюсь, я был в смятении. По идее невозможно было представить, что мой друг убил ту самую девочку, с которой больше всего хотел поговорить, — ведь была вероятность, что Салли Диксон узнала от своего брата нечто, способное привести нас к «Дому шелка». Кстати, очень интересно было бы узнать, что она вообще делала на Коппергейт-сквер. Может, ее поймали и держали под замком еще до того, как к нам пришел Гендерсон? А он просто заманил нас в ловушку, предполагая завершить дело именно таким образом? Такое объяснение казалось мне единственно логичным. В то же время я вспомнил не раз слышанные слова Холмса: отбрось невозможное, и что останется, каким бы невероятным оно ни казалось, будет правдой. Можно отбросить показания Исайи Крира — такого человека ничего не стоит подкупить, он скажет все, что от него потребуют. Но совершенно невозможно или по меньшей мере абсурдно полагать, что видный врач из Глазго, старший полицейский чин из Скотленд-Ярда и сын графа Блэкуотерского, представитель английской аристократии, собрались вместе, чтобы без видимой причины сфабриковать показания и обвинить в преступлении человека, которого они никогда прежде не видели. Именно перед таким выбором я оказался. Либо все четверо лгут, либо Холмс под воздействием опиума действительно совершил жуткое преступление.
Но судью подобные сомнения не терзали. Выслушав показания, он попросил книгу обвинений, занес туда имя и адрес Холмса, возраст и само выдвинутое против него обвинение. Сюда же были вписаны имена и адреса прокурора и его свидетелей, а также перечень вещей, найденных у заключенного. (Он включал в себя пару очков-пенсне, моток бечевки, кольцо с печаткой, изображавшей герб герцога Кассель-Фельштинского, два окурка, завернутых в страницу из лондонской «Корн серкулар», пипетку, несколько греческих монет и кусочек берилла. По сей день мне интересно, что обо всем этом подумали власти.) Холмсу, за все время слушания не произнесшему ни слова, было сказано, что он останется под стражей до решения коронерского суда, который состоится в начале следующей недели. А потом начнется судебный процесс. На этом слушание было закрыто. Мировой судья торопился — ему предстояло рассмотреть еще несколько дел, а за окном уже начинало темнеть. Я смотрел, как Холмса выводят из зала суда.
— Идемте, Ватсон! — сказал Лестрейд. — Живее, у нас мало времени.
Я вышел за ним из зала, спустился на один лестничный пролет и попал в подвальный этаж. Комфортом там и не пахло, даже стены были выкрашены в зловещий цвет, изрядно облупились и имели убогий вид. Возможно, этаж был спроектирован специально для заключенных, мужчин и женщин, которым пришлось распрощаться с обычным миром наверху. Лестрейд, естественно, здесь бывал. Он быстро провел меня по коридору, и мы оказались в вытянутой комнате, выложенной белым кафелем, с одним окном и скамьей, которая тянулась по всей длине помещения. Скамью делили деревянные перегородки, и, сидя здесь, ты был изолирован и не мог общаться с теми, кто сидел по другую сторону. Я сразу понял — это был тюремный зал ожидания. Возможно, здесь до слушания держали Холмса.
Едва мы вошли, у двери возникло какое-то движение — и в сопровождении человека в форме появился Холмс. Я бросился к нему и даже был готов его обнять, но сдержался — для него это было бы еще одним звеном в цепи испытанных им унижений. Но когда я обратился к нему, голос мой предательски задрожал:
— Холмс! У меня просто нет слов. Несправедливый арест, такое обращение с вами… просто не укладывается в голове.
— Да, все это чрезвычайно интересно, — откликнулся он. — Здравствуйте, Лестрейд. Забавно развиваются события, да? Что вы об этом скажете?
— Не знаю, что и думать, господин Холмс, — пробормотал Лестрейд.
— Ну, к этому нам не привыкать. Наш друг Гендерсон устроил нам хорошенькую свистопляску, а, Ватсон? Не будем забывать, что чего-то подобного я и ожидал, будем считать, что Гендерсон сослужил нам добрую службу. Я и раньше подозревал, что мы натолкнулись на заговор, который не ограничивается убийством в гостиничном номере. Теперь я в этом уверен.
— Какой толк от этой уверенности, если вас посадят в тюрьму и нанесут разрушительный удар по репутации? — ответил я.
— Думаю, моя репутация сама о себе позаботится, — сказал Холмс. — Если меня повесят, Ватсон, вам придется убедить ваших читателей, что произошло большое недоразумение.
— Вы, конечно, можете шутить, господин Холмс, — вмешался Лестрейд с досадой в голосе. — Но хочу вас предупредить — у нас очень мало времени. А улики против вас, если говорить прямо, неопровержимые.
— Что думаете о свидетелях, Ватсон?
— Не знаю, Холмс, что сказать. Друг друга они, судя по всему, не знают. Родом из совершенно разных мест. И в то же время дают одну и ту же картину происшедшего.
— Надеюсь, мое слово для вас значит больше, чем слово нашего друга Исайи Крира?
— Естественно.
— Тогда знайте: то, что я рассказал инспектору Гарриману, полностью соответствует действительности. При входе в курильню опиума меня встретил Крир — как нового клиента, скажем так, радушно, но не без осторожности. На матрацах в полузабытьи — или делая вид — лежали четверо, один из них действительно был лорд Хорас Блэкуотер, хотя, конечно, тогда я его не знал. Я дал понять, что пришел за четырехпенсовой порцией радости, и Крир предложил пройти в его кабинет и там с ним расплатиться. Чтобы не вызывать подозрений, я согласился, но едва переступил порог комнаты, как на меня набросились двое, схватили за шею, связали руки.
Одного из них, Ватсон, мы знаем. Гендерсон, собственной персоной! Другой был бритоголовый, с плечами и бицепсами борца, настоящий силач. Я не мог и шевельнуться. «Очень неразумно, господин Холмс, встревать в дела, которые вас не касаются, и неразумно полагать, что вы можете тягаться с людьми, которые куда сильнее вас», — сказал Гендерсон или что-то в этом роде. В это же время ко мне подошел Крир, в руке его был стаканчик с отвратительно пахнувшей жидкостью. Это было какое-то дурманящее зелье, и его влили мне между губ, я ничего не мог поделать — трое против одного. Вытащить оружие я не мог. Средство подействовало почти немедленно. Комната поплыла перед глазами, ноги совершенно обмякли. Эти трое отпустили меня — и я рухнул на пол.
— Мерзавцы! — вскричал я.
— А дальше? — спросил Лестрейд.
— Больше ничего не помню — пришел в себя, когда рядом оказался Ватсон. Видимо, мне дали очень сильное средство.
— Все это замечательно, господин Холмс. Но как объяснить показания доктора Экленда, лорда Хораса Блэкуотера и моего коллеги Гарримана?
— Они сговорились.
— Но зачем? Все они — люди непростые.
— Именно. Будь они простыми, я был бы более склонен им поверить. Вас не удивляет, что три таких замечательных представителя рода человеческого выплыли из тьмы в одно и то же время?
— Но в логике им не откажешь. Ни одного сомнительного слова в суде не прозвучало.
— Нет? Позволю себе с вами не согласиться, Лестрейд, я насчитал несколько. Возьмем для начала милейшего доктора Экленда. Он сказал, что было слишком темно и он не мог видеть, кто стрелял, но тут же добавил, что увидел дымок из моего револьвера, — это вас не удивляет? Какое-то уникальное у него зрение. Теперь Гарриман. Есть смысл уточнить, было ли ограбление банка на Уайт-Хорс-роуд. Прямо какое-то указание свыше.
— Что вы имеете в виду?
— Если бы я собрался грабить банк, я бы подождал до полуночи, когда народ совсем разойдется с улиц. К тому же я предпочел бы районы побогаче: Мэйфейр, Кенсингтон, Белгравию, — там местным жителям есть что нести в банк, соответственно есть что украсть.
— А что скажете про Перкинса?
— Констебль Перкинс — единственный честный свидетель. Ватсон, если вас не затруднит…
Но Холмсу не удалось закончить: в дверях появился готовый метать громы и молнии Гарриман.
— Какого дьявола здесь творится?! — вскричал он. — Почему заключенный не на пути в камеру? Кто вы, сэр?
— Я инспектор Лестрейд.
— Лестрейд! Я вас знаю. Но это дело веду я. Почему вы вмешиваетесь?
— Господин Шерлок Холмс мне очень хорошо известен…
— Господин Шерлок Холмс известен очень многим. Мы всех их будем сюда приглашать для близкого знакомства? — Гарриман повернулся к полицейскому, который вывел Холмса из зала суда и теперь стоял неподалеку, явно чувствуя себя неловко. — Полицейский! Я запишу вашу фамилию и номер — будете наказаны. А сейчас отведите господина Холмса на задний двор, там его ждет полицейский транспорт, чтобы перевезти на новое место жительства.
— Куда именно? — спросил Лестрейд.
— Он будет содержаться в исправительном доме в Холлоуэе.
При этих словах я побелел: любой лондонец знал, в каких условиях содержатся заключенные в этой мрачной и внушительной крепости.
— Холмс! — крикнул я. — Я вас навещу…
— Как ни печально, я вынужден возразить: пока идет расследование, принимать посетителей господин Холмс не сможет.
Что еще оставалось нам с Лестрейдом? Оказывать сопротивление Холмс не пытался. Полицейский подошел к нему, помог подняться и вывел из комнаты. Гарриман проследовал за ними, и мы остались вдвоем.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Яд
О смерти Салли Диксон и судебном слушании написали все газеты. Одна статья сейчас лежит передо мной, бумага изрядно поистерлась от времени, и кажется, в ней вот-вот появятся дыры.
Два дня назад на Коппергейт-сквер, неподалеку от реки и Лаймхаус-Бейсин, было совершено серьезное и омерзительное преступление. Вскоре после полуночи констебль Перкинс, патрулировавший квартал, услышал выстрел и поспешил к источнику шума. Он не успел спасти жертву, шестнадцатилетнюю девушку, она работала в лондонском пабе и жила неподалеку. Следствие установило, что она возвращалась домой и неожиданно подверглась нападению человека, только что вышедшего из курильни опиума, какими славится этот район. Этим человеком оказался Шерлок Холмс, детектив-консультант, который тут же был взят полицией под стражу. Свою причастность к преступлению он отрицает, но против него дали показания несколько весьма уважаемых свидетелей, включая доктора Томаса Экленда из Вестминстерской больницы и лорда Хораса Блэкуотера, которому принадлежит тысяча акров земли в Галламшире. Господина Холмса поместили в исправительный дом в Холлоуэе, и вся эта прискорбная история — лишнее свидетельство того, что бичом нашего общества являются наркотики; она ставит под вопрос законность существования курилен, этих рассадников порока, в которых можно свободно приобрести смертоносное зелье.
Могу не уточнять, что читать эти строки наутро в понедельник после ареста Холмса было чрезвычайно неприятно. Некоторые положения этого отчета были весьма сомнительны. «Мешок с гвоздями» находился в Ламбете. С чего репортер взял, что Салли Диксон возвращалась домой? Любопытно, что пребывание самого лорда Хораса в «рассаднике порока» было оставлено без внимания.
Выходные пришли и ушли — что мне было делать эти два дня? Только нервничать и ждать новостей. Я послал в Холлоуэй свежий комплект одежды и пищу, но дошла ли передача до Холмса, я не знал. Майкрофт никак себя не проявил, хотя пропустить статьи в газетах он не мог, к тому же я послал в «Диоген» несколько сообщений. Я не знал, как быть: негодовать или тревожиться? С одной стороны, его молчание было неучтивым и даже вызывающим — конечно, мы ослушались и сделали именно то, чего он просил не делать, но он все равно без колебаний мог бы воспользоваться своим влиянием, учитывая серьезность положения, в каком оказался его брат. Но я помнил слова Майкрофта: «Я ничем не смогу вам помочь»… Что же это за «Дом шелка» такой, способный связать по рукам и ногам человека, имеющего влияние в коридорах власти?
Я уже решил прогуляться к клубу и предстать перед Майкрофтом лично, как вдруг зазвонил дверной звонок, и после небольшой паузы миссис Хадсон вошла в сопровождении очень красивой и чрезвычайно обаятельной женщины, одетой с простой элегантностью. Я был так погружен в собственные мысли, что не сразу узнал госпожу Кэтрин Карстерс, жену уимблдонского галериста, чей визит к нам и положил начало цепи неприятных событий. На самом деле, увидев ее, я затруднился увязать обстоятельства, то есть не мог объяснить, каким образом шайка ирландских бандитов в американском городе, уничтожение четырех полотен Джона Констебла и пальба, открытая агентами Пинкертона, могли привести нас к нынешнему положению дел. Это был настоящий парадокс. С одной стороны, труп в частной гостинице госпожи Олдмор стал отправным пунктом для дальнейших событий, с другой стороны, он не имел с этими событиями ничего общего. Вероятно, тут во мне берет верх писатель, но вполне можно сказать, что два моих повествования каким-то образом переплелись воедино и персонажи из одного взяли и перекочевали в другое. Вот до какой степени я пришел в смятение, когда увидел госпожу Карстерс. Да, это именно она стояла передо мной, я тупо смотрел на нее — и вдруг она разрыдалась.
— Дорогая госпожа Карстерс! — воскликнул я, вскакивая на ноги. — Прошу вас, не надо так огорчаться. Садитесь. Налить вам воды?
Она не могла вымолвить ни слова. Я подвел ее к креслу, она достала платок и промокнула им глаза. Я налил воды и принес ей, но она жестом отказалась.
— Доктор Ватсон, — пробормотала она наконец. — Вы должны простить меня за этот визит.
— Что вы! Я очень рад вас видеть. Просто, когда вы вошли, я был погружен в свои мысли, но сейчас, поверьте, я в вашем полном распоряжении. Есть ли у вас новости из Риджуэй-холла?
— Есть. Жуткие новости. А господина Холмса нет?
— Разве вы не слышали? Не читали газеты? Она покачала головой.
— Новости меня не интересуют. Муж не хочет, чтобы я читала газеты.
Я хотел показать ей статью, которую только что прочел, но передумал.
— Боюсь, господин Шерлок Холмс вышел из строя, — сказал я. — На некоторое время.
— Тогда я пропала. Мне просто не к кому больше обратиться. — Она опустила голову. — Эдмунд не знает, что я пришла к вам. Если честно, он был категорически против. Но клянусь, доктор Ватсон, я просто сойду с ума. Неужели этот кошмар, разрушающий нашу жизнь, никогда не кончится?
Она снова начала плакать, а я беспомощно сидел и ждал, пока она успокоится.
— Может, стоит рассказать, что вас сюда привело? — предложил я.
— Я расскажу. Но сможете ли вы помочь? — Внезапно она оживилась. — Конечно! Вы же доктор! Доктора к нам уже приходили. Столько, что и не перечесть. Но, может быть, вы посмотрите на то, что происходит, по-другому. Вдруг вы все поймете?
— Ваш муж заболел?
— Не муж. Золовка, Элиза. Помните ее? Когда вы познакомились, она уже жаловалась на головную боль, еще какие-то боли, но с тех пор ее состояние внезапно ухудшилось. Эдмунд считает, что она умирает и ей ничем нельзя помочь.
— Почему вы решили прийти за помощью сюда?
Госпожа Карстерс выпрямилась в кресле. Она вытерла глаза, и мне вдруг открылась ее сила духа, которую я отметил при нашей первой встрече.
— Мы с золовкой недолюбливаем друг друга, — сказала она. — Не буду этого скрывать. С самого начала она считала меня авантюристкой, вонзившей когти в ее брата, когда он пребывал в состоянии глубокой подавленности, охотницей за чужим состоянием, только и мечтавшей на ее брате нажиться. А я, между прочим, привезла сюда свои деньги, и немаленькие. Я, между прочим, вернула Эдмунду здоровье на борту «Каталонии». Кем бы я ни была, Элиза и ее матушка с самого начала меня возненавидели, с самого начала меня отвергли. Понимаете, Эдмунд всегда принадлежал им — младший брат, преданный сын, им невыносимо было думать, что кто-то еще может сделать его счастливым. И в смерти своей матери Элиза обвиняет меня. Представляете? Пламя вырвалось из газовой горелки, трагический несчастный случай, а она вбила себе в голову, что ее мама покончила жизнь самоубийством, лишь бы не видеть меня новой хозяйкой в их доме. Возможно, у них обеих помутился рассудок. Я не смею сказать это Эдмунду, но это правда. Почему они не могли смириться с тем, что он любит меня, почему не могли за нас порадоваться?
— А это новое заболевание?..
— Элиза считает, что ее травят ядом. Мало того, она убеждена, что это моих рук дело. Не спрашивайте, почему она в этом убеждена. Я же говорю — помутнение рассудка!
— Вашему мужу об этом известно?
— Конечно! Она обвинила меня в его присутствии! Бедный Эдмунд! Я никогда не видела мужа таким смущенным. Он не знал, как реагировать. Что будет с ее рассудком, если он возьмет мою сторону? Эдмунд был совершенно подавлен, но едва мы остались одни, он кинулся ко мне, умоляя его простить. Элиза больна, в этом нет сомнений. Эдмунд считает, что ее навязчивые мысли — следствие этой болезни. Вполне возможно, он прав. Но все равно для меня это положение стало невыносимым. Пищу для нее теперь готовят отдельно, и Кирби несет ее прямиком из кухни в ее комнату, ни на секунду не выпуская из поля зрения. Фактически Эдмунд ест из той же тарелки, что и она. Он делает вид, что составляет ей компанию, но по сути выполняет те же функции, что и дегустатор в Древнем Риме. Может, мне следует его за это поблагодарить. Вот уже неделю он ест все, что и она, и прекрасно себя чувствует, а ей становится все хуже. Если я добавляю ей в пищу сонную одурь, почему же эта отрава действует так избирательно? Это настоящая загадка.
— А в чем причину ее болезни видят доктора?
— Они в полном замешательстве. Сначала они решили, что это диабет, потом заражение крови. Теперь они опасаются худшего и лечат ее от холеры. — Она опустила голову, а когда подняла снова, глаза ее были полны слез. — Скажу вам жуткую вещь, доктор Ватсон. Иногда я хочу, чтобы Элиза умерла. Я никогда не желала смерти другому человеку, даже моему бывшему мужу в минуты его пьяного буйства. Но порой я думаю: если Элиза уйдет, по крайней мере нас с Эдмундом оставят в покое. Разлучить нас — вот мечта всей ее жизни.
— Вы хотите, чтобы я съездил с вами в Уимблдон? — спросил я.
— Вы поедете? — Глаза ее загорелись. — Эдмунд не хотел, чтобы я встречалась с Шерлоком Холмсом. По двум причинам. С его точки зрения, деловые отношения между ним и вашим коллегой завершены. Человек из Бостона, который его преследовал, мертв, а значит, никаких действий больше не требуется. И если я приведу в дом детектива, Элиза, по его мнению, лишний раз убедится в своей правоте.
— А вы что считаете?
— Я надеялась, что господин Холмс докажет мою невиновность.
— Если вам станет легче на душе, я готов вас сопроводить, — сказал я. — Но имейте в виду, я всего лишь врач общей практики, мой врачебный опыт ограничен, хотя длительное общение с Шерлоком Холмсом научило меня подмечать необычное, и, возможно, я увижу нечто, ускользнувшее от внимания других докторов.
— Правда, доктор Ватсон? Я буду вам очень благодарна. Временами я чувствую себя совершенно чужой в этой стране, и какое благо, что можно рассчитывать на чью-то поддержку.
Мы вышли вместе. Я не собирался покидать Бейкер-стрит, но было ясно, что сидение в четырех стенах вряд ли что-то даст. Лестрейд по моей просьбе пытался что-то сделать, но разрешение посетить Холмса в Холлоуэе пока получено не было. Майкрофт в «Диогене» появится только ближе к вечеру. И, несмотря на сказанное госпожой Карстерс, тайна человека в кепке была далека от разрешения. Будет интересно снова встретиться с Эдмундом Карстерсом и его сестрой… Конечно, я плохая замена Холмсу, но вдруг удастся увидеть или услышать что-то, способное пролить свет на происшедшее и ускорить освобождение моего друга.
Поначалу Карстерс не обрадовался, когда я появился в вестибюле его дома с изысканными картинами и негромко тикающими часами. Он собирался ехать на обед и был одет со всей тщательностью: сюртук, серый сатиновый шейный платок, до блеска начищенные туфли. Цилиндр и трость лежали на столике у двери.
— Доктор Ватсон! — воскликнул он и повернулся к жене. — Кажется, мы договорились, что прибегать к услугам Шерлока Холмса больше не будем?
— Я не Холмс, — уточнил я.
— Это верно. Я только что прочитал в газете, что господин Холмс попал в пренеприятную историю.
— Он расследовал дело, которое к его двери принесли вы.
— Но это дело завершено.
— Вынужден с вами не согласиться.
— Будет тебе, Эдмунд, — вмешалась госпожа Карстерс. — Доктор Ватсон был настолько добр, что приехал сюда со мной из Лондона. Он согласился осмотреть Элизу и высказать свое авторитетное мнение.
— Элизу осмотрели уже несколько докторов.
— Еще одно мнение лишним не будет. — Госпожа Карстерс взяла мужа за руку. — Ты не представляешь, в каком я состоянии последние несколько дней. Прошу тебя, дорогой. Пусть доктор ее осмотрит. Может быть, ей полегчает, хотя бы потому, что кто-то выслушает ее жалобы.
Карстерс смягчился. Похлопал жену по руке.
— Хорошо. Но прямо сейчас не получится. Сестра поднялась поздно, и я слышал, что она принимает ванну. С ней Элси. Пока она приведет себя в надлежащий вид, пройдет не меньше получаса.
— С удовольствием подожду, — сказал я. — Пока есть время, если не возражаете, я бы осмотрел кухню. Коль скоро ваша сестра настаивает, что в пищу ей что-то подмешивают, есть смысл посмотреть, где эту пищу готовят.
— Разумеется, доктор Ватсон. Извините, что был груб. Господину Холмсу я желаю всего наилучшего, а вас рад видеть. Просто этому кошмару не видно ни конца ни края. Сначала Бостон, потом моя несчастная мама, потом убийство в гостинице и вот теперь Элиза. Только вчера я приобрел работу гуашью рубенсовской школы, прекрасная работа — Моисей на Красном море. И сейчас я думаю: а вдруг на меня наслали проклятия, как на египетского фараона?
Мы спустились вниз, в большую и довольно просторную кухню, до того заполненную всякими кастрюлями и сковородками, дымящимися котлами и столами для резки и рубки, что складывалось впечатление активной деятельности, хотя деятельность была сведена почти к нулю. В комнате находились трое. Одного я узнал сразу. Это был дворецкий Кирби, который в свое время пустил нас в Риджуэй-холл. Он сидел за столом и намазывал хлеб маслом. Маленькая рыжеволосая толстушка стояла у плиты и помешивала суп, и аромат говядины и овощей распространялся по комнате. Третьим был молодой проныра, он сидел в углу и лениво протирал ножи и вилки. Кирби с нашим появлением поднялся, а парень остался сидеть, поглядывая через плечо, будто вошли какие-то незваные гости, не имевшие права его беспокоить. Этому длинноволосому блондину с девичьим лицом было лет восемнадцать-девятнадцать. Я вспомнил, как Карстерс говорил Холмсу и мне, что под лестницей у них работает племянник жены Кирби, Патрик, — видимо, это он и был.
Карстерс представил меня.
— Это доктор Ватсон, он пытается определить, чем больна моя сестра. Он задаст вам несколько вопросов — постарайтесь ответить на них как можно откровеннее.
Я навязчиво вторгся в кухню, но совершенно не знал, что говорить, и начал с поварихи, которая из троих казалось наиболее открытой для беседы.
— Вы миссис Кирби? — спросил я.
— Да, сэр.
— Всю еду готовите вы?
— Да, сэр, мы с мужем готовим всю еду на этой кухне. Патрик чистит картошку, помогает мыть посуду, если есть настроение, но вся пища проходит через мои руки, и если что-то в этом доме отравлено, доктор Ватсон, здесь вы отраву не найдете. Моя кухня безукоризненна, сэр. Раз в месяц мы делаем тут полную чистку с карболкой. Можете пройти в буфетную, если желаете. Все на своих местах, свежего воздуха в достатке. Продукты покупаем неподалеку, ничего несвежего сюда не попадает.
— Прошу прощения, сэр, но причина болезни госпожи Карстерс не в еде, — пробормотал Кирби, бросив взгляд на хозяина дома. — Господин Карстерс ест то же самое, а чувствует себя хорошо.
— Если позволите сказать, в этом доме творится что-то странное, — заявила миссис Кирби.
— Что вы хотите этим сказать, Маргарет? — спросила госпожа Карстерс.
— Точно сама не знаю, мадам. Ничего не хочу сказать. Но мы все страшно тревожимся за бедную мисс Карстерс, и с этим домом явно что-то не так, но что бы это ни было, моя совесть чиста, а если кто с этим не согласен, я завтра же соберу вещи и уеду.
— Никто вас не обвиняет, миссис Кирби.
— Она права. С этим домом что-то не так.
Это впервые заговорил племянник Кирби, и его акцент напомнил мне слова Карстерса о его ирландском происхождении.
— Вас зовут Патрик, верно? — спросил я.
— Верно, сэр.
— Откуда вы родом?
— Из Белфаста, сэр.
Наверняка это было чистым совпадением, но Рурк и Килан О′Донахью тоже были из Белфаста.
— Вы здесь давно, Патрик? — решил уточнить я.
— Два года. Приехал чуть раньше госпожи Карстерс. — И парень ухмыльнулся, будто отпустил какую-то шутку для своих.
Это было совершенно не мое дело, но он вел себя — сидел на стуле развалившись, говорил развязным тоном — нарочито неуважительно, и я поразился, что Карстерс такое ему позволяет. Жена его не была столь терпимой.
— Как ты смеешь так с нами разговаривать, Патрик! — возмутилась она. — Если тебе есть что сказать, говори прямо, без намеков. Если тебе тут не нравится, ты волен уехать.
— Вполне нравится, госпожа Карстерс, и никуда особенно я ехать не собираюсь.
— Какая наглость! Эдмунд, ты скажешь ему что-нибудь?
Карстерс помедлил, но тут паузу прервал резкий звонок. Кирби взглянул на ряд колокольчиков, висевших на дальней стене.
— Это мисс Карстерс, сэр, — сказал он.
— Наверное, закончила с купаньем, — предположил Карстерс. — Можем к ней подняться. Или у вас есть другие вопросы, доктор Ватсон?
— Нет, — ответил я.
Несколько заданных мной вопросов оказались совершенно бесполезными, и я внезапно пал духом — мне пришло в голову, что, будь на моем месте Холмс, он бы, наверное, уже нашел ключ к разгадке. Какой он сделал бы вывод, глядя на молодого слугу из Ирландии и его непонятные отношения со своими хозяевами? Что особенного увидел бы в этой комнате? «Ватсон, вы смотрите, но не наблюдаете». Он произносил эту фразу не один раз, и сейчас я, как никогда, был с ней согласен. На столе лежит кухонный нож, на плите бурлит суп, с крючка в буфетной свисает пара фазанов, Кирби смотрит себе под ноги, его жена стоит, держа руки на фартуке, Патрик продолжает улыбаться… Все это сказало бы Холмсу больше, чем мне? Безусловно. Покажите Холмсу каплю воды, и он убедит вас в существовании Атлантического океана. Покажите ее мне — и я стану искать кран. Вот в чем было главное наше отличие.
Мы пошли по лестнице до самого верха. По дороге нам встретилась девушка, она несла таз и два полотенца. Это была Элси, служанка. Голову она держала книзу, и на ее лице я не прочитал ровным счетом ничего. Она проскользнула мимо нас и исчезла.
Карстерс тихонько постучал в дверь и вошел в спальню сестры — проверить, готова ли она меня принять. Я и Кэтрин Карстерс ждали снаружи.
— Я вас оставлю, доктор Ватсон, — сказала она. — Если я войду, золовка только огорчится. Пожалуйста, дайте мне знать, если заметите что-то, имеющее отношение к ее болезни.
— Конечно.
— Еще раз спасибо, что приехали. Мне легче на душе оттого, что вы — мой друг.
Она удалилась, и тут же Карстерс открыл дверь и пригласил меня войти. Я вошел в тесноватую, шикарно меблированную комнату с маленькими окнами, встроенную в свес крыши; занавески наполовину задернуты, в камине горел огонь. Вторая дверь открывалась в смежную туалетную комнату, откуда явственно доносился запах лаванды. Элиза Карстерс полулежала на подушках, укутанная шалью. Я сразу заметил, что со времени нашего прошлого визита ее здоровье сильно ухудшилось. Вид у нее был утомленный и измученный, так часто выглядели мои самые тяжелые пациенты, глаза излучали жалобный свет над крутыми утесами, в которые превратились ее скулы. Она причесалась, но волосы все равно в беспорядке спадали на плечи. Руки ее, как у покойницы, лежали на простыне прямо перед ней.
— Доктор Ватсон! — приветствовала она меня скрипучим голосом. — Почему вы решили меня навестить?
— Об этом меня попросила ваша невестка, мисс Карстерс, — ответил я.
— Моя невестка хочет моей смерти.
— У меня не сложилось такого впечатления. Позвольте мне взять вашу руку и проверить пульс.
— Берите что угодно. У меня все равно ничего не осталось. А после того как я умру — помяните мое слово, — Эдмунд будет следующим.
— Перестань, Элиза! Что ты говоришь! — отругал ее брат.
Я нащупал ее пульс — он бился быстро, ее тело боролось с недугом. Кожа приобрела голубоватый оттенок, что вместе с другими известными мне симптомами позволяло предположить: диагноз холеры вполне мог соответствовать истине.
— У вас бывают рези в желудке? — спросил я.
— Да.