Три
Сезона
Любви.
Душевная слякоть.
Нам же знакома погода последних дней октября: сыростно, мерзостно, пакостно. Это если смотреть на осень из окна, это по дороге в магазин, в сарай за дровишками. Бр-р-р! В лесу же восхитительно, превосходно, радостно. Да, капнет с еловой ветки за шиворот и не раз; да, будет поступать за голенища сапог «забортная» влага и просочится к вечеру по портянкам к подошвам; да, может запятнать твою ветхую суконную тужурку со стажем лесных скитаний в четверть века снежной слякотью.
Но ты знаешь, что вполне можешь сковырнуть с лёжки прыткий белый мячик и отсалютовать ему громом своей одностволки. Ты можешь услышать не раз чистейший в мире звуков свист петушка, самого ловкого в деле маскировки лесного жителя. Тебе мало знаком звон дорогих бокалов, но ты можешь попытаться сымитировать хрустальную трель серенького певца и посадить его на мушку своего ружьишка. Возможно, ты вздрогнешь от ударов могучих крыльев, поднявшегося с «пола» (земли) крылатого «мамонта» и проводить его бесшабашным выстрелом из «ижевки». Впрочем, вполне возможно, что на этот раз ты не выстрелишь ни в зайчика, ни в рябчика, ни в глухаря. Сегодня ты пришёл за уединением. Оно тебе стало важно, к нему было стремление. Ты его получишь. Ты в лесу. Лес в тебе. Ты пришёл на приём к лесу-доктору лечить душу. Скорее сбежал оттуда, где душа наполнилась тоскливой слякотью.
Надоело слыть блажным, приставучим, озабоченным – влюблённым. Да, одиночество вещь скверная, но чтобы избежать женских игр с собственной персоной, иночество, отшельничество будет, пожалуй, предпочтительнее. Да, уж, эти пресловутые женские души! То их люби и люби, а то не подходи, не прикасайся. Крайне капризные растеньица, эти женщины! Не в тот грунт посадил, не в то время, не полил (а полил, так чрезмерно окажется), не подкормил… - всё негоже. А если расслабишься, допустишь на сердце нежность, попытаешься погладить листочек, то тут же получишь крапивный ожог, тут же по тебе пройдутся стеблями шиповника: «Такой, сякой…озабоченный…». Известно: посади это растение, под названием женщина, в золотую вазу с «грунтом» из американской «зелени», так всё равно скоро будет недовольна. Мы же помним сказку о золотой рыбке, ну старуху ту? Но одно дело по тексту сказки над глупостью потешаться, и другое – испытать на своей житухе-бытовухе. Никогда женщина не покается в своём непостоянстве, и вечно будет мужик терзаться и задаваться вопросом: «Хрен знает, что ей и надо?!»
Всё для вас и только тогда, когда вам хочется. «Эй, где ты там, машинка, по прозванию мужик?! Поработай, а потом лежи на своём половике хоть под порогом, хоть в бане, хоть в сарае…» пока тебя не позовут, не возжелают. «Ах, у тебя душа есть? Свои желания? Чушь! Я Женщина, пишусь с большой буквы, и этим всё сказано. Пожелаю – иди, так беги вприпрыжку; отрежу – нет, так носа не показывай. Чего ты там стенаешь? О равных правах мычишь? Помолчал бы, ведь я Женщина!
И вы, женщины, ещё твердите: «Куда, мол, мужчины делись?!» «Что это они повымирали?», - недоумеваете вы. Ответ прост. В устроенном вами «концлагере» рабы мужики долго не живут. Да и не желают!
Ты знаешь способы лечения душевной тоски. Физическая работа – незамысловатая и потная (дурь выбивает хорошо); застольная компания – бесконечная и в итоге, бесполезная, бессмысленная; сочинительство – мучительно-сладкое дело и отвлекающее. Ты выбрал сегодня лесное отшельничество, охотничье одиночество. Осень, однако! А лесная осень топит иней на сердце, греет душу, съедает тоску-печаль. Такой опыт уже обретён, наработан. Накоплен не в противостоянии с женщинами, не в борьбе, а в попытках понимания. Надо вновь побродить по лесам своей памяти и любви, попытаться взвесить свинец одиночества. Нет, не только для того, чтобы не стать записным женоненавистником. Ненавистником вообще быть не надо. Просто набраться смирения и терпения. А лесное уединение не озлобит!
У какого-то костра, в глубине какого-то квартала обязательно снизойдёт нечто светлое, тёплое, радостное, благодатное, простое и понятное. И какими же никчемными покажутся тебе прежние обиды и переживания! И позовёт опять дорога обратная, к покинутому порогу… Обиды и непонимание будут выброшены и забыты, словно изношенные до дыр портянки в лесных скитаниях. В конце концов, очень нужно для охотника, чтобы его добыча была «освящена» женским восхищением. Ведь он зовётся добытчиком ради неё – Женщины! С большой буквы.
Сутки в предложенных обстоятельствах.
Арктика целовала деревенские избы затяжным поцелуем. Настырный до нахальности ветерок с Баренцева, с Карского морей, то ли моря Лаптевых, обтекая приземистый полярный Камень (Урал), морозил жилища, мало обращая внимания на обильно «кушающие» дрова печки, нахально лез под одежды к выстуженным жизнью телам редких аборигенов. Валентину в своём нетопленном дому первую ночь пришлось покрутиться, словно у скудного лесного костра. Минус, зажившийся внутри стен, уходил медленно, тяжело и неохотно. Её предложение «смазать салазки» и катить отседова, то есть от неё, были «запряжены» в собственную гордость и благополучно доставили к оставленному (не брошенному, нет!) родному порогу. Предстояло тереть редьку одиночества.
По прибытии по январскому хладному «пенату»* он позвонил. Потревожил её, вечно занятую, своим звонком надежды в час не поздний, но не очень и ранний вечерний. Она, вечно в заботах, ещё только подошла к дому, отпирала дверь… Минута разговора, способная растворить убийственное уныние, была не подарена.
Валентин залил масла в лампадку у маленького домашнего иконостаса – божницы. Живой благородный огонёк всю ночь служил маячком в блуждании по избе, светил в душу, чтобы вытопить застоявшиеся в ней чернила. «Бесенята» на телеэкране были погашены. Не спалось. Выглянул в окно – луны нет. За слабо светлеющей полоской снежного покрывала, там, где чернота леса соединялась с небом, густо висел мрак. Чёрная гуашь горизонта и сажа души запросили воссоединения.
- К снегу завтра, видно, - вздохнул Валентин.
Он знал, что скоро в то же самое окошко, сначала робко заглянет, а потом смело зайдёт утро и позовёт навстречу. Под тёмным всегда скрывается светлое, если поскрести. Не всё ещё выхлебано одиночество. Сколько его налито в миску жизни – не знать. И где-то плавают кусочки радости…возможно, жирные.
Утром за дверью заскулила и заскреблась собака, призывая к делам насущным. Ублажив, чем попало, потребность пса в пище, Валентин набрал номер, надеясь застать её дома. Нет, она уже шла на работу и не хотела завязывать разговор. Сама не перезвонила.
Днём сходил в магазин и купил необычный, наверное, для деревенских набор: килограмм сахарного песка, пачку чая «МК», рулон туалетной бумаги. Назвал его «набор джентльмена» - минимальный.
- Чего-то в нём не хватает, - зудела мысль. – Ах да! Ну, конечно, вернувшемуся в деревню «джентльмену» в его тощем магазинном пакете не хватало «малышки» беленькой. – Но не сейчас…не сейчас…
Ещё по-зимнему краткий уходящий день позвал прокатиться на лыжах. Оказалось, не прокатиться, а с трудами немалыми побарахтаться пару-другую сотню метров до видимой из окна лесной опушки. Целинное снежное покрывало земли было мягким и пухлым, словно женская грудь. Не целинная. Глубокий перемёрзший рыхлый снег пудовыми медвежьими капканами держал лыжи в своём плену. Их ширина значения не имела, как и его развёрнутое красноречие перед её решительностью. Глубокую ступенчатую лыжницу можно было сравнить со своей собственной нескладывающейся жизнью.
На озадках домашнего участка взгляд зацепился за корявое деревце. Ива выкурнула из земли несколько далековато от межи, на обрабатываемом клине, и своей нагловатой настойчивостью не раз приводила к мысли взять в руки топор. Людно было в деревне, людно в семье…шла борьба за сенокосные и пахотные сотки. Ровный, прямой стволик на быстренько вытянувшемся до пары саженей деревце расчленился на множество побегов, и летом оно было похоже на миниатюрную водонапорную башню. Памятуя про багаж лесных знаний, Валентину пришла в своё время мысль превратить неукротимо и неуправляемо расширяющуюся крону в шаровидную. Верхние побеги не дрогнувшей рукой лесовода (значит, родной рукой?!) были обрестанены (обрезаны). Планируемой декоративности из ивы почему-то не получилось. Деревце стало чахнуть и сохнуть. Это ива-то!
Сейчас её многочисленные отростки-сучки смотрелись особенно скорбно и печально. Хозяин знал, что они уже не выбрасывают почек, а те не разворачиваются в листья. Ему подумалось:
- Как деревце похоже теперь на него, с трудом плывущего по снегу. – Самого так же не раз подрубали и обрезали. – Вот опять подпилили…может, смертельно. - Подрезали неожиданно и больно. - Он растение - летом, а его – в крещенские морозы. – А считал Её лесоводом (родной, значит) своей лесной души…
- Одиночество полезно…иногда…малыми дозами. - Когда его много, когда ему не видно края, когда не знаешь, расстанешься ли с ним – это убийственно. - Такого одиночества не утопить, даже, в ежедневных трёх стаканах магазинного «пойла». – Позвоню ещё разок…потом…может, завтра, - роились мысли на свежем воздухе.
В окошко-дыру старой бани развалюхи, что топилась ещё по-чёрному, вела по лисьи аккуратная строка следа. Такие бани всегда ставили на отшибе. Губы Валентина невольно тронула усмешка:
- Обратно-то «кумушка» явно вылезла «чернобуркой».
Когда-то у него чуть дальше, у колхозных бывших складов была налажена постоянная засидка. На приваду шли все останки от забоя домашнего скота. Иногда с колхозной фермы перепадало кое-что посолиднее. Не один десяток вечерне-ночных лунных часов был проведен в морозном охотничьем бдении. Уж очень хотелось удивить женщину пышной лисичкой. Эх, мужская наивность! Разве женщину чем-то удивишь?! Ну, принесёшь что-то, а для неё всё не подарок, всё не чудо. Ну и что, скажет она: так и надо…так и должно быть…да больше нужно, больше!..
Валентин понимал, что мысли эти навеяны расставанием. С горьким вкусом полыни оказалась любовь, односторонней, как горбыль, непонятной, словно лепет дитя. Он стоял над следом и потешался про себя над лисой-белодушкой, решившей перекраситься в чернобурку. Или замаскироваться под зверя меланиста** с помощью банной сажи? Память качнулась в прошлое и перенесла его в ту охоту, подарившей юной компании такой желанный и ценный трофей.
Было это во времена белого снега, сладкого сахара и непознанного женского мира. А ещё во времена свободного хождения-владения оружием и вольной охоты. То есть в таком отдалившемся прошлом, что Валентина начинали посещать сомнения: а было ли? Одноклассницы пока не стали объектом притяжения, а вот лес, река, оружие магнитили с непреодолимой силой. Охотой увлеклись повально. У безотцовщины были некоторые проблемы с настоящими ружьями. Поджигахи*** стали надоедать, а матери и тётки никакими стволами не интересовались и избавлялись от них, от греха подальше. Валентину повезло в детстве, так считал он всю жизнь. Своё первое ружьё, берданку 20 калибра, он путём дипломатических и экономических ухищрений выманил у пронырливого сверстника, в свою очередь подобравшего ствол на чердаке нежилого дома. Важнейшим аргументом в сделке послужили десять рублей, накопленные, главным образом, на школьных булочках. Сумма весомая в прямом и переносном смысле: столбик из десятка металлических рублей с портретом Ленина выглядел неотразимо. К берданке тут же были приложены нехитрые ружейные принадлежности: несколько раздутых латунных гильз, щепотка капсюлей «Центробой», раритетный медный «Барклай» - прибор для зарядки патронов.
Компаньон имел возможность воспользоваться одностволкой «ИЖ-5». Кроме того он снабдил охотничью «артель» несколькими кусками мяса, уже пускавшего «душок». Приманку раскидали у старого скотного двора в поле на кружево лисьих следов и стали ждать. Теперь скучная школьная жизнь приятелей была окрашена более яркими красками. После занятий они бегом спешили в свою самую дальнюю деревню, чтобы проверить «конфетки», предложенные представителям лисьего племени. День на второй или третий было обнаружено, что приманка исчезла, а следов прибавилось. Немедля было добавлено из домашнего бачка очередное угощение рыжим. Луна продолжала красоваться на вечерне-ночном небосводе, поэтому юные немвроды**** облачились в родительские тулупы и поспешили в свой первый в жизни «караул», чтобы не упустить охотничью удачу…
Валентин стоял, облокотившись на палку, и предавался сладким ностальгическим воспоминаниям. Всё было как вчера, а ведь могильные бугорки его сотоварищей уже давно закрепились дёрном. Затянутый щетиной подбородок у пустельника+ по обстоятельствам продолжали бороздить улыбчивые морщины.
…Их было трое. Отказать посвящённому в предприятие другу, пускай и безружейному, было выше их сил из-за юношеской честности и непосредственности. Жизнью это лечится, увы. Внутренний сумрак старого пустого помещения несколько пугал, но ведь они сегодня были зверобоями, и не пристало бояться тёмных углов. Товарищи нашарили где-то станок, в который заводили коровок для процесса по продолжению рода. Притащили его к широкому дверному проёму, застелили досками. Валентин раздражённо шипел на них, поднявших крайне не желательный шум. Сам подкатил какой-то бочонок к глазнице окна, сел и поплотнее закутался в тулуп. Затихли.
Было взято на вооружение всё прочитанное в книжках о разведчиках, пограничниках, следопытах и охотниках. Своим молодым цепким взглядом Валентин обшарил открывающуюся панораму, озарённую скупым и холодным светом «цыганского солнышка» - так, почему-то, прозвали спутник Земли. «Теперь луна охотничье солнышко», - подумалось юному поклоннику Дианы. Жизнь показала, что это оказалось правдой. Брались на заметку ближние и дальние кусты, мочалки сорняков, складки местности… зверь не должен появиться незамеченным.
Нервное напряжение постепенно улеглось. В тулупе, валенках, распущенной шапке, в меховых рукавицах-шубницах организму было тепло и уютно. Душа грелась радостью охоты, ожиданием счастья. Глаза закрылись сами по себе. Охотник задремал.
Прошло, казалось, всего несколько минут, куда меньше, чем длится перемена между уроками. Валентин встрепенулся, вперил в поле свой взгляд и не поверил ему. Над брусочком только что подброшенного сала сидело нечто горбатое и двигало головой вниз вверх, вниз вверх. Сразу не поверилось, что это лакомится дикий зверь. «Собака деревенская прибежала по следам», - крутнулось в голове. Но тут же ожгла другая мысль: «Это дикий вольный зверь и пришёл он из леса».
«Ребята, лиса»! – просипел Валентин напарникам. «Стреляй!» - таким же свистящим шёпотом донеслось со станка. Чересчур гулко шлёпнулись на старый промёрзший навоз тяжёлые рукавицы. Ствол был наведён на звериный силуэт, и лунное безмолвие как бы рассек резкий и отрывистый удар кнута. Зверь ринулся бежать под гору. «Робята, стрилейте!» - заорал Валентин, уже не сдерживаясь и в раз вернувшись от школьной к диалектной речи. Те с грохотом соскочили со своего «насеста», выбежали в проём на улицу. По удаляющейся лисе был послан ещё один дробовой сноп. Дрожащими руками Валентин успел перезарядиться и снова метнуть ружейную молнию. Та оказалась для лисички роковой. Едва видимым сгустком черноты трофей замер на «белом, белом покрывале января»…
Валентин стоял и «пережёвывал» охотничье счастье той ночи. «Отрыжка» воспоминаний мучительно будоражила и была отрешённо далека; уже завуалировалась тенью канувших лет, но досягаема памятью. Длина и широта, высота и глубь, то есть весь её гранитный объём зиждется на самых памятных охотах. Та лиса для начинающего охотника была первой жертвой из своего хитроумного племени, и всё-всё помнилось в мельчайших деталях.
…Потом было любование своим бесценным трофеем. Несли лису на руках по очереди. Своего навыка в съёмке пушных шкурок ещё не наработалось, помимо белок, разумеется. Трофей отнесли опытному официальному охотнику. Тот снял шкурку, высушил, сдал заготовителю и выдал, всем троим добытчикам, по пять рублей. Первый сорт стоил рублей восемнадцать. Гордость переполняла начинающих охотников…
Скитальник+ возвращался к дому (домой? да, домой!) под первой вечерней звездой. Страница одиноких суток была почти перелистнута. Впрочем, Валентин склонен был уже считать своё вынужденное самитничество+ уединением понимания, а не одиночеством обиды. В обратную сторону лыжи, словно лошадки, почуявшие конюшню, скользили куда резвее. Сама Арктика, казалось, дышала сиверком мягче. В избе ждали печка, чай, охотничий журнал – всё свежее. Ещё…ещё молитва! Своя, стихийная, экспромтная.
Перед «постным» опочиванием***** он позвонит, и застоявшуюся тишину углов разбудит её голосок. И шорох прокатится под полом, пугая ли, убегая ли восвояси. И выстрелит уголёк из печки, напоминая то ли об осторожности, то ли о тепле в жизни. И моргнёт лампадка, радуясь за одинака+ или же сожалея, что некому будет опять зажечь её фитилёк.
*Пенат – здесь: свой родной дом.
**Меланист – животное с редким чёрным окрасом; с белым окрасом – альбинос.
***Поджигаха – примитивное, самодельное, стреляющее устройство, заряжаемое головками спичек, а то и чёрным порохом.
****Немврод – охотник.
+Пустельник, скитальник, самитник, одинак – казаки-отшельники, живущие на островах в плавнях.
Пограничный месяц май.
За спиной чавкнула грязь, а через какие-то секунды, уже совсем близко, плеснула в луже вода. «Только бы не медведица!» - пронеслось в голове охотника. Обернувшись через правое плечо на последний звук, явно произведённый кем-то живым, любитель природы натолкнулся взглядом на силуэт большого зверя. Сумерки почти перешли в ночь и не позволяли навскидку уяснить в чёрной звериной массе его точную принадлежность…
«Только бы не медведица вывела на поляну своё потомство!» - шмелём гудела прежняя беспокойная мысль».
Месяц май Валентин прозвал пограничным. Это граница между зимой и летом, холодом-теплом и, как правило, особое состояние души – томительное и трепетное, беспокойное и волнующее. Это время земляного труда, воспрянувшей зелени, пионерских костров в советское былое время, берёзового сока, большой открытой воды и много, много, много чего такого, которого люди ждут целый год. Это и месяц боязни, опасения некоторых напастей: докучливых клещей, например, - переносчиков таёжного энцефалита, или огненных палов, когда жадному, неуправляемому и всепожирающему пламени предостаточно пищи в виде травяной ветоши, сухостойного бурьяна. Некось ныне по деревням - невиданная! Где-то боятся паводка… Наконец, в конце фантастического месяца мая «зелёные» (пограничники) шумно отмечают свой праздник. Натерпелись, видимо, в дозорах, вот и «дают дрозда» в день погранца. Вот вам и пограничный месяц май! Валентин-охотник сам мечтал служить на границе, разумно полагая, что его охотничьи навыки всем будут только на пользу. Но кто слушает призывника, спрашивается? И попал он в «пограничники неба», отдав двухгодичный долг Родине в ракетных войсках ПВО.
Но и это ещё не всё. В мае Валентину угораздило родиться. А сколько праздников в мае?! Больших, важных, всенародных и полузабытых новым строем, однако, ностальгически памятных.
Всё это, разве, не завёт опуститься в пучину радости и забытья?! В омут печали и ликования?! Май нескромно приглашает, настойчиво зовёт и грубо требует: выпей, забудься, расслабься. Ты же майский «мученик»! Случалось, Валентин поддавался этому искусу. Георгий Победоносец (6 мая) победил дракона-змея, а ему не всегда удавалось справиться, пособиться с «зелёным змием». Его женщина смотрела на это строго, но ничего не говорила. Валентин высоко ценил её молчание и относил его на незаурядный ум, высокое понимание и глубокое терпение. Широко известно: «половинки» мужчин в таких случаях почти всегда закатывают скандалы. Понимание пришло позже. Ей было просто безразлично его поведение. У неё уже созрело желание расстаться, а его поведение только укрепляло это решение и подгоняло развязку. Валентин словно брёл напропалую по лесной чаще, плюнув на все ориентиры. Куда выведет!..
Но главнее всего в пограничном месяце мае было то, что он вмещал в свои границы весенний сезон охоты, в своём роде «десерт» охотничьей страсти. Обыватели, да и некоторые охотники, даже, протестуют: «Как можно убивать живое существо в пору любовной страсти?!» Когда Валентину надоедало приводить разумные аргументы в защиту весенней охоты (кстати, их мало слушали), он говорил: «А разве родина не глумится над нами?! Прожило ли хоть одно поколение без печальных, а то и страшных встрясок? Родина, если не стреляет, не ставит к стенке, то растаптывает, размазывает, распыляет народ. В лице, конечно, государства и правителей. Разве мы сами не уничтожаем друг друга – ты её, она тебя – равнодушием, эгоизмом, предательством? Не предаём то и дело любовь? И этим убиваем друг друга мучительно, безжалостно и верно. Не любя человека, своего ближнего, как мы можем рассуждать о жалости к «птичкам»?..
Как правило, охотничья душа на родине Валентина имела право распахнуться в первую декаду мая, а в последнее время, аж, на целых полмесяца. Такие сроки имеют свои преимущества для охотников: много выходных дней и редко когда выпадает на начало мая Пасха со Страстной и Светлой седьмицами. Охотиться на Святую Валентин не желал, а может и побаивался. Он не пытался ещё глубоко вникать в этот вопрос.
Вот и перед этим пограничным маем Валентин поспешил за путёвкой, чтобы уехать в родную деревню с видом любимого леса из окон. Он знал, что ей будет не любо, но полагался на целебную силу разлуки в отношениях со своей женщиной. Какая наивность для взрослого! Разлука не лечит, а калечит. Клубок тонких нитяных отношений гниёт в разлуке, и связующая нить рвётся ещё скорее. Честно сказать, Валентина не очень-то стала прельщать стрельба в последние годы. Появилась жалость к зверю и птице. Он понимал, что это возрастное, и если кто и мог осудить его за такую слабость, так это молодой горячий охотник да собственная пламенная охотничья юность. Но побывать в весеннем лесу для Валентина было насущной жизненной необходимостью, всё равно, что помянуть родителей, рассчитаться по долгам, встретиться с друзьями. «Испить глоток родины», - называл он свои «побеги» в деревню.
На этот раз отъезд был жёстким и печальным. Она заявила: «Вот тебе Бог, вот и порог!» Короче, с вещами на выход. У какого мужика в данной ситуации не будет уязвлено и оскорблено самолюбие? И Валентин уехал. Она ещё добавила: «Зимой пожалела, а теперь лето… выживешь». На самом деле был ещё май. Пограничный!
И снова горела лампадка, уже в светлой ночи, «белизна» которой всё смелее сочилась в окна избы. Родину теперь можно было пить взахлёб. Всё проходит, и это пройдёт. «Вот только хватит ли шнура на мотке жизни на мучительное забывание?» - задавал себе вопрос отринутый мужчина. «Работать, работать, работать!» Но такая привычная лопата стала непослушной и выпадала из рук. Похоже было, что эта «командировка» на малую родину затянется на необозримое будущее. Надо было ткать паутину быта. В одном она была права: лето – не зима! Валентин перешёл на подножный корм. Одуванчик, крапива, перья зимнего лука… салатик получается – чудо! Эх, колбаски бы ещё добавить…
Бывало, Валентин подолгу стоял у окна, прижавшись лбом к стеклянной прохладе. То ли мысли остужал горячие, то ли высматривал неуловимую истину. Какая-то красивая перелётная птичка с красным подхвостьем каждый день присаживалась на оградный столбик. У неё не было ни воробьиной суетности, ни трясогузкиных подёргиваний хвостиком. В спокойной позе птахи усматривалось то ли умиротворение, то ли её философское понимание. Ни того, ни другого Валентину не доставало, и он подолгу любовался этим маленьким чудом природы, сравнивал одиночество птички с собственным. Но он ошибался. В майской природе одиночества нет, в отличие от человеческой. Однажды на столбике уже оказалась пара птичек. Посидели, посидели они и вместе упорхнули по своим делам. Не успев привыкнуть к этой потере, Валентин назавтра вновь обнаружил на старом месте своего знакомца, замершего, словно часовой на посту №1. У птичек, видимо, где-то рядом в малиннике было свито гнездо, занятое самочкой. «Да-а-а», - вздохнул Валентин, - «в одиночестве гнездо не свить. Надо переводить одинокое существование в уединение. Оно даст понимание, смирение и силу».
…Зверь громко «пышкнул». Похоже было, для него такая близкая встреча с человеком была ещё большей неожиданностью. Любитель природы придал своему, вдруг осевшему голосу нотки то ли учителя, то ли начальника, то ли прапорщика, короче, - угрожающие, и заругался: «Куда прёшь! Куда!..»
В первый выход на вальдшнепиную тягу ружья Валентин не взял. «Успеется», - думал он, - похожу, посмотрю, чайку попью лесного, послушаю, посчитаю лесных долгоносиков…» Держали бы руки ружьё, то оно, конечно же, было уже перезаряжено и теперь смотрело бы дулом в зверя, храня в патроннике смертельную конструкцию из свинца и стали. Тридцать граммов смерти! У Валентина, опытного охотника, хватило бы, пожалуй, выдержки не стрелять до самого последнего, но впоследствии он всё-таки радовался, что оказался на том «рандеву» с лесным жителем без ствола. Впрочем, с ружьём, всего скорее, встреча со зверем не состоялась бы. Зверь набегает под ноги и птица чуть ли на плечи не садится, когда охотник идёт в лес без ружья, по другим делам, - всем известное дело.
Валентин пришёл на первое свидание с весенним лесом налегке, с самодельным котелком, на который без сожалений была пожертвована маленькая дюралевая кастрюлька из домашнего кухонного набора. Для нескольких глотков весны вполне достаточно. У Валентина на примете был ряд вальдшнепиных токовых точек. Это место тяги привлекало ещё лужей, на которую любили прилетать селезни чирков, а то и крякашей. Утицы уже были на гнёздах, самоотверженно грели яйца, а их отторгнутые «супруги» разлетались на ночь по тихим укромным старицам, прудкам, канавам, лужам и могли стать попутным трофеем. Такое случалось…
Более того. Над вальдшнепиным перекрёстком с кормёжки в полях часто пролетали стаи гусей, находя ночной отдых на обширной клюквенной чисти. Покоя, правда, птицы зачастую не находили и на болоте. Там их ждали настырные охотники с крепкими ногами. Гуси по темну садились почти на ружейные стволы, а потом, на выходе, гроздьями своих тушек нещадно оттягивали плечи удачливых стрелков. Валентин на своей «скромной», «домашней» охоте зачастую был наблюдателем-слушателем валового отстрела гусей. Вот с «переговорами» пролетает недалече очередная гусиная вереница. Через несколько минут, которым птицам хватало пролететь 4-5 вёрст до залитых талой водой моховых чистей, оттуда доносилась приглушённая расстоянием канонада. «Пах-пах-пах», - частили выстрелы «бездымкой» и обрывались тишиной…до следующей гусиной стаи. Случалось, гуси налетали на Валентина, и тогда вальдшнепятник тут же превращался в гусятника, лихорадочно меняя в патронниках «семёрку» на «однушку». Случалось, стая теряла своего товарища ещё до болота. Случалось в семье достойное жаркое, как выражался добытчик – заживное.
Теперь гуси остались в прошлом. Сельское хозяйство ухнуло в небытиё со скоростью «приболачивающегося» в темноте гуся. Рухнуло, упало, свалилось, скатилось, согнулось, скукожилось в угоду власти. Нет в полях озимых и иной «зелёнки» для кормёжки гусей. Пашни мигом захватила древесная поросль, и растут грибы. Гуси сменили свои маршруты, и только редкая стайка озвучит нынче майское поднебесье.
Любитель природы «зачернил» лесную подстилку огнём на площадке всего в две ладони. Под боком журчащий ручеёк, хохлатки-первоцветы, первый сморчок, аромат оттаивающей земельной прели, «бальзам» напитка из котелочка на чаге и смородиновых веточках с набухшими почками, предвкушение встречи с лесными долгоносиками… подобные приметы пограничного мая не способны не греть душу, не ласкать чувства поклонника леса, природы, охоты. Таможня дала добро ощущению счастливой причастности к земной жизни. Валентин ощущал физически, как тает лёд в его сердце. Что называется, айсберг придрейфовал в тёплые воды. Пошёл взаимный процесс растворения: его в природе, природы в нём.
Чувство радости впитывалось всеми фибрами души и клеточками тела. Но, всё-таки, это была радость, растворённая с печалью. Радостопечалие! В светлую струю его чувств впадал приток печали, связанный с расставанием. Но что расставание, несостоявшаяся любовь на фоне природы? Горчинка! Правда, перечную горошину этой горчинки придётся сосать всю оставшуюся жизнь. И если жизнь человека вынуждена искать смысл в одиночестве, то надо молиться… Пустоте? Нет, нет, это должна быть благодарная молитва за жизнь с прививкой любви к природе.
Рой мыслей, дум, выводов «отщепенца» в любви человеческой, но «найдёныша» малой родиной, своим лесом, был прерван этим чавканьем, этим плеском, наконец, самой звериной глыбой за спиной. Противостояние человека и зверя «Х» было кратким. Первый по разумному стоически остался на месте, а второй через лужу сиганул к опушке. Там приостановился, и вновь недовольно «пышкнул». «Пошёл, пошёл!» - прикрикнул «царь природы» грозно. Затихающий треск валежника в глубине леса принёс чувство облегчения. Догадываясь о звериной породе, Валентин пошёл посветить фонариком на следы. Кабан! След крупный, видимо секача, но всего лишь «поросёнка».
Любитель природы дослушал сквозь лягушачий хор своих вальдшнепов и тихонько отправился домой. Чтобы разнообразить дорогу, пошёл не полевой колеёй, а параллельным ей выгороженным коровьим прогоном. Правда, последние годы коровьи копыта уже не месили грязь этого каждодневного «этапного» тракта, ведущего на лесное пастбище. Последний этап животных состоялся в ином направлении – на колбасный комбинат. Там, где прогон состыковывался с вольным пастбищем, всё ещё не росла трава. Обильно унавоженная площадка предстала ночному путнику в лихо взбуровленном виде, как будто он попал на танкодром. «Так вот куда спешил кабан», - усмехнулся Валентин. «Дождевых червей здесь видимо невидимо, а я оказался досадной помехой на пути чушки…будешь тут недовольным».
Возвращение было умиротворённым и беззаботным. Вскоре показался случайный полуночный деревенский огонёк-светлячок. Лампадка его любви не потухла. Валентин чувствовал, что сегодня он подлил в неё масла надежды. Завтра предстояла новая встреча с лесом. Пограничный месяц май только начинал ещё свой разбег. Где-то коротко «гагакнули» гуси. Или почудилось?!
2011г.