– Чего тебе надо? – спросил я.
– Разделаться с тобой и закатать в асфальт.
– Это будет не так просто.
До меня донесся звук застежки на липучках. И в следующую секунду в его правой руке блеснула сталь. Нож. Холодок пробежал у меня вдоль позвоночника, но одновременно я почувствовал прилив адреналина. Я ненавижу ножи – излюбленное оружие всех подонков. Обоюдоострый клинок был с одной стороны зазубрен, а явно выполненная на заказ удобная выемка для большого пальца в рукоятке свидетельствовала о том, что мне придется иметь дело с профессионалом. Зазубренное острие не просто режет. Оно безжалостно кромсает плоть.
Я чуть пригнулся, расслабился и подался плечами вперед, не сводя глаз со зловещего металла. «Китаец» сдвинулся вправо и имитировал выпад. Стало по‑настоящему страшно. Но недаром говорят: испытай страх, преодолей его – и победишь. Пренебрежение страхом чревато смертью. Мне ведь часто доводилось наблюдать уличную поножовщину. Я уклонился от ложного замаха, перемещаясь в противоположную сторону, внимательно наблюдая за ножом и движениями ног противника. Его губы скривились в ухмылке.
– Что? Желание поговорить уже пропало?
Но я пропустил его слова мимо ушей, полностью сконцентрировав внимание на ноже. Не ответил ухмылкой на ухмылку, колкостью на колкость. И только такая полная концентрация на одном предмете спасла мне жизнь. Он рассчитывал, что я отзовусь, и, стоило поддаться искушению, меня ждала неминуемая смерть.
Тот, кого Дженни назвала «китайцем», внезапно изогнул кисть, и нож мгновенно перелетел из его правой руки в левую, а удар был нанесен точно в то место, где я мог оказаться через мгновение. Ничего подобного я прежде не видел. Ничего хотя бы отдаленно похожего. Возникало ощущение, будто нож атаковал меня сам по себе.
Исполнение приема тоже выглядело безукоризненно. Не сделав и полшага, он оказался рядом со мной, а нож так близко от меня, куда его ни в коем случае не следовало допускать. Я едва успел отклониться назад, и контакта с лезвием не произошло, хотя оно прошло в миллиметрах от кожи, и у меня под подбородком даже чуть защекотало от потревоженного им воздуха.
Его второй удар оказался повторением первого. Снова смена руки, и опять блеск стали в опасной близости от моей глотки. Уклониться оказалось еще сложнее. Я отшатнулся назад в самый последний момент, что вроде бы спасло меня от метившего в шею острия. Но при этом нижняя часть моего тела оказалась выставленной вперед и совершенно неприкрытой. Здесь не промахнулся бы и слепой.
Даже понимая, на какой хитроумный маневр попался, я уже ничего не мог предпринять. Просвистев мимо кадыка, лезвие ножа описало в воздухе дугу и с силой обрушилось на мое правое бедро, взрезав джинсовую ткань, а потом и плоть. Я застонал от боли. Нога дрогнула. Я поспешно отступил, стараясь отдалиться от нападавшего на как можно большую дистанцию. Из раны хлестала кровь.
Против меня сражался профессионал. Даже если первые два удара не принесли желаемого результата, третий наносился уже наверняка и обездвиживал меня. Теперь оставалось лишь добить жертву.
Я продолжал пятиться, а мой убийца изготовился для удара снизу вверх в область живота. Сделав шаг влево, я неожиданно имитировал попытку удара своей раненой ногой. Внешне движение получилось настолько агрессивным, что сбило «китайца» с толку. Он замешкался с роковым ударом, и я не только успел отвести его сжимавшую нож руку в сторону, но и вмазать ему прямым в челюсть, вложив в свой кулак все остававшиеся во мне силы. Он скривился и поневоле подался назад. Не скрою – мне просто повезло. Чудо, что я вообще попал ему в лицо. Серьезно раненный, я мог сейчас только замедлить развязку, но не предотвратить ее.
Мой враг, однако, тоже взял вынужденную паузу, откровенно разочарованный таким оборотом событий.
– А ты быстр, сволочь, хотя я все равно быстрее.
– Держись подальше от моего дома.
И решительность уже почти покинула его. Он стал прикидывать, как долго ему еще придется возиться со мной, прежде чем я сдамся окончательно. Мы оба понимали, что он легко завершил бы начатое где‑нибудь в уединенном месте, не опасаясь появления свидетелей. Но сейчас он решил, что нужно отступить, хотя очевидных препятствий рядом пока не наблюдалось.
Он взмахнул ножом в воздухе.
– А дочка у тебя – просто прелесть. Может, в следующий раз пощекочу ножичком сначала ее.
– Не смей вмешивать ее сюда!
– А это теперь невозможно. Она уже замешана в дело, как и ты сам. Причем все гораздо серьезнее, чем можешь догадываться.
И с этими словами он стал удаляться спиной вперед, держа нож на всякий случай перед собой, а потом скрылся за ближайшим углом.
Вне себя от ярости, я хотел броситься ему вслед, но кровь продолжала обильно струиться из раненой ноги. Сняв брючный ремень, я туго стянул его вокруг бедра выше раны, чтобы ослабить кровотечение. Впрочем, если бы «китайцу» чуть больше повезло с первым ударом, никакая потеря крови меня бы уже не волновала. Его искусство обращения с ножом оказалось для меня чем‑то поразительным, и я поневоле признавал, что лишь чудом остался в живых.
Если бы все происходило не средь бела дня на оживленной улице, «китаец» добил бы меня. И хотя мое яростное сопротивление тоже оказалось для него неожиданным, он дал ясно понять, что отступил из тактических соображений и непременно вернется.
«Она уже замешана в дело, как и ты сам».
Глава седьмая
Мое возвращение домой было встречено пронзительным визгом. Дженни бросилась ко мне и обвила руками. Мои пропитанные кровью джинсы повергли ее в ужас, а перетянутая ремнем нога и хромота – это было для нее уже слишком. Дочь зарылась лицом мне в живот и разрыдалась. Все ее маленькое тельце сотрясалось. Я обнял Дженни. Каждая слезинка дочери рвала мне сердце на части.
– Со мной все будет хорошо, Джен. – Но стоило мне попытаться снять ее руки со своего пояса, как она только плотнее прижалась ко мне.
Дочь подняла голову и спросила:
– Ты же не умрешь?
– Разумеется, нет.
– Тебе очень больно?
– Не очень. На вид это кажется больнее.
Я отвел ее к дивану, и мы уселись рядом. Щеки Дженни блестели от слез. Я взял ее за руку.
– Это я виновата, папочка.
– С чего ты так решила?
– Потому что рассказала тебе о нем.
– Это был незнакомый человек. Ты просто обязана была мне о нем рассказать.
– Но…
– Послушай меня внимательно. Это не ты привела его к нашей двери. Не из‑за тебя он напал на меня. Ты не сделала ничего плохого.
– А если бы…
Я сжал ее ладошку.
– Мы с тобой уже все обсудили. Иногда возникают ситуации, которые нам не нравятся. Но мы не можем постоянно прятаться от них. Особенно от того, что нас пугает.
Дженни, в глазах которой все еще стояли слезы, жадно впитывала каждое мое слово, хотя я все равно предпочел не объяснять ей, почему тот «китаец» представлял для нас угрозу.
– Плоха она или хороша, но жизнь продолжается, верно? – произнес я.
Я подождал, чтобы дочь кивком подтвердила свое согласие с тем, что стало почти что нашим семейным девизом.
– Иногда жизнь поворачивается к нам своей дурной стороной. Например, когда Билли ломает себе руку или у миссис Келтер случается приступ астмы. Но ведь мы получаем и много хорошего. Вспомни, как чудесно мы отпраздновали на прошлой неделе день рождения Лайзы, или о нашей поездке в аквапарк.
Дженни снова кивнула, но упрямо выпятила нижнюю губу.
– Но ведь бывает и так, что случается хорошее и плохое одновременно, как уход мамочки?
– Совершенно верно. Пожар унес ее на небо, но она все еще нас очень любит и сверху наблюдает за нами. Когда с нами происходит хорошее, мы должны научиться получать от этого удовольствие, а из плохого извлекать уроки и двигаться дальше.
– Я очень боюсь, что и ты уйдешь, папочка, – проговорила Дженни, закусив губу.
– Я не уйду еще очень долго, можешь мне поверить, – сказал я как можно веселее, зная обо всех ее тайных страхах.
– Но тогда почему ты занимаешься опасными делами? Зачем продолжаешь работу дедушки?
Я глубоко вздохнул. Агентство «Броуди секьюрити» стало прощальным подарком для меня от отца, и, может, потому, что наша с ним многолетняя отчужденность была в значительной степени моей виной, я и решился продолжить начатый им бизнес. Если уж на то пошло, это стало с моей стороны последней данью уважения ко всему, что казалось ему самым важным в жизни. Доходов агентство не приносило почти никаких, но со временем мне стала нравиться сама идея поддерживать на плаву небольшое предприятие отца. Однако если эта часть моей деятельности грозила оставить глубокие психологические шрамы в душе Дженни, мне, вероятно, следовало задуматься о будущем фирмы. Ведь однажды я уже подвергся нападению: девять месяцев назад группа отморозков так отделала меня, что при виде полученных мной повреждений Дженни надолго потеряла покой в страхе лишиться единственного остававшегося у нее родителя.
– Если работа станет реально опасной, я сразу ее брошу, – сказал я.
– Правда?
Мы помолчали, потом она спросила:
– Нога заживет?
– А куда она денется? Твой отец, знаешь ли, крепкий мужчина. Мне важнее, будет ли все в порядке с тобой.
– Для этого нужно, чтобы все было хорошо у тебя.
Дженни улыбнулась сквозь слезы и снова обвилась вокруг меня. Я тоже обнял ее и, впитывая тепло ее крошечного тела, вновь и вновь поражался, какую огромную роль играла она в моей жизни. Ради нее я был готов на все. Мне хотелось поставить надежный заслон между ней и грубой реальностью, не допустить в ее сознание даже мысли, что некий незнакомец может вмешаться и навсегда изменить нашу с ней судьбу. Но куда деваться от очевидного: моей хромоты и пропитанных кровью брюк? Жизнь продолжалась.
– Тебе пора собираться в школу, – напомнил я.
– Хорошо.
Пока она переодевалась, мы разговаривали на другие темы. Дженни оживилась и рассказала, как ей не терпится отправиться с классом в поход на гору Тамалпайс. Я помог ей застегнуть новые джинсы и натянуть любимую футболку с бабочками, порхавшими над пестрой цветочной поляной, а потом отправил в летнюю школу, надеясь, что игры со сверстницами сотрут в ее памяти воспоминания о печальных событиях этого утра.
Но под напускной веселостью Дженни я не мог не чувствовать ее внутренних переживаний, которые все еще гнетуще действовали на нее. После смерти матери она слишком волновалась из‑за меня, и утреннее происшествие лишь дало новую пищу для беспокойства.
Даже отбросив трагедию в «Маленькой Японии» и мои дела с Ренной, я начал подозревать, что «Броуди секьюрити», как и все, что олицетворял собой сыскной бизнес, постепенно вбивает клин между нами, как это произошло в отношениях между моими родителями. Полностью поглощенный делами постепенно разраставшегося агентства, отец пренебрегал семьей, и я уже давно дал себе слово, что не позволю никакой работе отвлечь меня от забот о Миеко и Дженни. И все же, когда отца не стало, меня охватило неодолимое желание сохранить фирму, носившую нашу фамилию. Люди, работавшие в «Броуди секьюрити», были важны для отца, и я относился к ним так же.
Однако в моей жизни не было ничего важнее Дженни.
Понятно, насколько это все осложняло. Я пообещал помощь Ренне, не говоря уже о том, что меня самого заинтриговала тайна кандзи и куда могли тянуться нити от ее разгадки.
Глава восьмая
Кровь коркой запеклась поверх раны, хотя плотная джинсовая ткань послужила неплохим перевязочным материалом. Осторожным движением я снял брюки, промыл рану и лишь тогда понял, насколько она серьезна. Удар «китайца» не был сильным, однако лезвие с легкостью пропороло и ткань, и плоть. Будь на мне не джинсы, а легкие слаксы, нож столкнулся бы с меньшим сопротивлением, проник глубже, и тогда визит в больницу стал бы необходимостью. А так я отделался порезом глубиной в два дюйма, протянувшимся вдоль четырехглавой бедренной мышцы на восемь дюймов. Придется несколько дней похромать, только и всего.
Врач непременно наложил бы десяток швов и взял за свои услуги такой гонорар, который я едва ли сейчас мог себе позволить. А потому я сам обработал рану дезинфицирующим средством, наложил бинт и замотал сверху пластырем. Затем я позвонил управляющему нашим домом и рассказал ему о проникновении постороннего. Он обещал, что побеседует с другими жильцами, соберет необходимую информацию и свяжется со мной.
Ранее я попросил мать Лайзы лично отвезти девочек в школу. А как только Дженни вышла за порог, позвонил директору, дав ему описание внешности «китайца» и настоятельно попросив не выпускать Дженни из класса после занятий, пока за ней не приедет миссис Майерс, я или мой помощник Билл Эберс. Позаботившись о безопасности Дженни, к девяти утра я сумел дотащиться с забинтованной ногой до магазина «Антиквариат Броуди», голодный, все еще исполненный тревоги, но при этом прижимая к себе чайную чашку.
– Что‑то вы сегодня рано, – заметил Билл Эберс.
– Не спалось.
– Я бы сказал, что вид у вас потрепанный.
– Не то слово.
– Тогда как насчет такого определения: вас словно затоптало стадо слонов?
Эберс родился и долго жил в Южной Африке, откуда ему потом пришлось спасаться бегством.
– Что, настолько плохо?
– Сплошные синяки и шишки. Кто‑то явно пытался выбить вам глаз. И я уже не говорю о хромоте.
– Вижу, ничто не укроется от взгляда наблюдательного человека.
Билл и Луиза Эберс были журналистами из Претории, работавшими там до начала периода гонений на противников режима. Оба принадлежали к лагерю яростных борцов против апартеида, что делало их среди белого населения ЮАР такими же редкими особями, как слоны с тремя бивнями. Но настал день, когда правящая партия от слов перешла к делу. Сначала агенты тайной полиции взорвали типографию их газеты. А однажды жена Эберса отправилась в универмаг за летней блузкой, и ее небесно‑голубого цвета джип взлетел на воздух. Да так, что даже обломки машины собрали не все. От гибели жены Эберс так и не оправился. Сейчас ему было уже за шестьдесят. Лицо с загрубелой кожей, вечно озабоченные карие глаза под растрепанной копной седых волос.
– И все‑таки что у вас с ногой?
– Пострадал в небольшой аварии.
Эберс поскреб щетину на щеках – он брился не каждое утро.
– Хотел сказать, пока не забыл. Я переоформил экспозицию укие‑э. Этим летом они стали хуже продаваться.
– Неплохая мысль.
Японский антиквариат был представлен у нас достаточно широко: гравюры, свитки, керамика, мебель, но это было далеко не все. Причем большинство вещей принадлежали к разряду недорогих, а несли в себе информацию о далекой стране и древних временах очень ярко. Это духовно обогащало не только меня, но, как я рассчитывал, и покупателей тоже.
Укие‑э тоже мог позволить себе почти каждый. И хотя жанр никогда не причисляли к вершинам японского искусства, эти гравюры на дереве обладали несомненной притягательной силой и были популярны. Клиентам, не знавшим истории этих незамысловатых с виду, от руки раскрашенных ксилографий, я обычно рассказывал несколько своих излюбленных анекдотов: о том, как сюжеты укие‑э высмеивали легендарных борцов сумо и величайших актеров театра кабуки, наиболее известных куртизанок из старинных увеселительных заведений и даже могущественных и мстительных сёгунов, для чего приходилось прибегать порой к тончайшим намекам и хорошо завуалированному фарсу. Стоило затем вскользь упомянуть о влиянии, какое укие‑э оказали на творчество Гогена, Дега, Тулуз‑Лотрека, Ван Гога и прочих великих мастеров живописи, и клиент уносил от меня не просто покупку, но и сопутствовавшие ей новые познания, которые, как я надеялся, делали его жизнь насыщеннее.
– А еще я вставил в рамку новую работу Хиросиге. Взгляните при случае.
– Непременно, – сказал я и направился в свой кабинет в задней части магазина.
– Сейчас случай самый подходящий, – бросил мне вслед Эберс.
Вот за что я и любил его. У него были не только странности, но и интуиция подлинного знатока. Эберс умел с головой погружаться в работу, может, потому, что именно в такие моменты наступало просветление и он избавлялся от своей мрачности. После гибели Луизы Эберс на время вообще потерял всякий интерес к жизни. Забросил журналистику, стал переезжать из страны в страну в поисках нового смысла существования и стремясь унять огонь, постепенно сжигавший его изнутри, пока не осел в Сан‑Франциско. Это был город с «живым блеском в глазах», если вспомнить его собственное выражение. Однажды Эберс просто появился на пороге моего магазина и очень естественно прижился в нем, как всеми силами стремится прижиться в чужом доме бродячий кот, которому больше некуда деться. Его обаяние безотказно действовало на моих старых клиентов и на новых, которых он привлек немало. Эберс знал искусство, но еще лучше разбирался в людях.
До прошлой ночи нас с ним роднили только любовь к прекрасному и безвременная утрата жен. Теперь же меня пронзила мысль о еще одном странном сходстве судеб: вероятно, что и моя жена стала жертвой убийства. Но пока лишь несколько штрихов кандзи подтверждали третье совпадение на нашем жизненном пути.
Я осторожно дотронулся до верхней части бедра.
– И все‑таки давайте пока это отложим, хорошо?
– Конечно. Но не теряйте хватки. Наш оборот заметно снизился.
Эберс изрек истину, причем достаточно горькую. Если торговля в ближайшее время не оживится, нам придется переехать со своим товаром на ближайший тротуар. Доходы от магазина позволяли оплачивать счета, после чего мне оставалась мелочь на несколько пинт любимого пива. Сыскная контора в Токио тоже не процветала – приходилось платить жалованье двадцати трем ее сотрудникам.
Эберс пожал плечами и отвернулся. Я был уверен: чтобы улучшить себе настроение, он сразу начнет полировать пару только что полученных нами традиционных тансу, которые я купил через своего человека в Киото во время последнего пребывания в Японии. Лучшие образцы тансу – роскошные лакированные японские бюро с множеством ящичков и металлической окантовкой, причем старинные мастера умели так играть структурой простой древесины, что она без окраски приобретала оттенки от бежевого до темно‑коричневого или даже красного дерева.
И Эберс действительно тут же взялся за работу, а я закрылся в кабинете, чтобы проверить свою электронную почту и написать ответы. Пол в моем кабинете покрывал ковер, на нем стояли письменный стол, шкаф для бумаг и кожаное гостевое кресло. К комнате примыкала небольшая гостиная, где я предпочитал вести деликатные переговоры.
Само же помещение магазина находилось на Ломбард‑стрит к западу от Ван‑Нуйсс‑авеню, где улица пересекала Приморский район, задевая нижнюю кромку Пасифик‑Хайтс, откуда было уже не так далеко до моста «Золотые Ворота» и расположенного севернее округа Мартин. Наиболее оживленные торговые улицы располагались либо ниже Ломбард‑стрит, либо выше ее, и аренда там стоила соответственно значительно дороже. А в том месте, где я открыл «Антиквариат Броуди», процветали только мотели. Преимущество же заключалось в том, что богатая публика из Мартина постоянно проезжала мимо и не могла не обратить внимания на мое заведение. Антикварный бизнес тем и отличается, что покупатели в большинстве своем приезжают к тебе специально, а не заглядывают во время обычной прогулки по магазинам. Вот почему подобная дислокация показалась мне подходящей, и вместе с Эберсом мы стали постепенно обрастать постоянной клиентурой.
К десяти часам я разобрался с почтой, с удовлетворением отметив, что владелец трех статуэток из буддийского храма, живший в Ибараги, принял мое достаточно скромное по цене предложение. Это действительно радовало, поскольку Эберс обладал удивительным талантом быстро сбывать подобный товар и мы непрерывно нуждались в пополнении ассортимента.
В половине одиннадцатого позвонил управляющий из моего дома. Он отнесся к происшествию со всей серьезностью и ухитрился переговорить практически со всеми жильцами, потревожив многих из них на работе. Никто не ждал в гости молодого человека азиатской наружности, но никто и не заметил болтавшегося по дому постороннего. На этом информация исчерпывалась.
Поблагодарив управляющего за приложенные усилия, я повесил трубку, размышляя над целью появления «китайца». Вспомнив мастерство и быстроту, с какой он дрался, я стал постепенно снова закипать от злости. Кто он, черт возьми, такой? Что ему нужно от нас? К чему была его маскировка под уличного бандита? Но более всего меня тревожила загадочная фраза: «Она уже замешана в дело, как и ты сам. Причем все гораздо серьезнее, чем можешь догадываться». Что он имел в виду? И в какое дело мы замешаны?
Дверь кабинета приоткрылась, и на пороге появился Эберс.
– Знаю, что у вас своих забот хватает, но мне просто необходимо кое‑что вам сообщить. Нас снова пытались обворовать.
У меня мгновенно участился пульс. Все мои сбережения до последнего цента хранились в помещении магазина, и потому я пользовался услугами частной охранной фирмы, которая обновила систему сигнализации после попытки взлома, происшедшей полгода назад.
– Но это была опять всего лишь неудачная попытка? – спросил я.
Эберс покачал головой:
– Не стал говорить вам сразу, заметив, в каком вы состоянии. Но только на сей раз все вышло иначе.
– То есть они почти проникли внутрь? – В моем голосе уже звучал неподдельный страх.
– Не почти. Они сумели пробраться внутрь.
Мне показалось, будто стены кабинета готовы обрушиться.
– Но ведь это невозможно, – пробормотал я.
В голове стучало. Я пытался сосредоточиться. После первой попытки взлома я заказал новейшую систему защиты, которая добавила к ранее установленной сложной сигнализации столько дополнительных потайных устройств, что они способны были отпугнуть самого опытного грабителя. И до сих пор это срабатывало, отбивая у воров охоту лезть куда не надо, а пару достаточно искушенных преступников сотрудники частной охранной фирмы даже взяли «тепленькими», пока те еще только возились с первым из замков.
«Китаец». За все три года, что мы обитали в своей тесной, но уютной квартире на востоке Пасифик‑Хайтс, я ни разу не слышал о том, что по коридорам дома разгуливают посторонние. Охрана и система безопасности были отлажены, как часы. Двойные двери, сложнейшие замки. Видеокамеры на лестничных клетках, при входах и выходах. А сигнализация в моем магазине многократно превосходила все это. Однако за последние двенадцать часов чужакам удалось проникнуть и в дом, и в магазин.
– А что наша охранная фирма? Они не успели приехать вовремя?
– Сигнализация не сработала.
– Что? Но ведь вы же включили ее?
– Спросите еще, есть ли у диких быков рога! Разумеется, я включил ее. Диспетчер утверждает, будто сигналов тревоги на пульт не поступало, но я‑то отлично знаю, что кто‑то тут побывал. Примет множество. Волоски, обрывки бумаги. Я использую все трюки, которые пускал в ход еще в старые времена. Они явились, осмотрелись и ушли. Причем сначала дезактивировали охранную систему, а затем включили снова. Иного разумного объяснения у меня нет.
– Вы уверены?
– Друг мой, мы уже здесь два года. Уверен абсолютно.
– Они что‑нибудь унесли с собой?
– В том‑то и дело, что нет. И это свидетельствует о том, что тут побывали действительно серьезные люди. – Он кивком указал на мою ногу. – Уже готовы к новым схваткам? Держу пари, это опять проделки людей из Токио.
Эберс снова закидывал удочку. Он был решительно настроен против любой работы, которую я выполнял для «Броуди секьюрити», постоянно напоминая, что мое истинное призвание – торговля произведениями искусства.
– Вы обладаете талантом, ради него многие пошли бы на убийство, – часто повторял он. – Так зачем же растрачивать себя на все эти игры в сыщиков? Подумайте о своих блестящих способностях. Подумайте о Дженни, наконец. Продайте это треклятое агентство, пока оно не стоило вам жизни.
После пережитых ужасов в Южной Африке Эберса прежде всего волновала безопасность близких ему людей.
– Я сейчас почти ничего не делаю для «Броуди секьюрити», – возразил я.
Несколько сбитый с толку моим ответом, он почесал в затылке и произнес:
– Знаю – это не мое дело, но, увидев, в каком вы состоянии сегодня утром, у меня не идет из головы вопрос. Не столкнулись ли вы с чем‑либо опасным в последнее время? Или по крайней мере необычным?
«Китаец», тайное вторжение в магазин. Можно было считать это опасным и странным одновременно? Цепочка, в которую выстраивались события, особенно выводила из себя, потому что в ней отсутствовала хоть какая‑то логическая взаимосвязь. Могло ли все это быть последствием убийства в «Маленькой Японии»? Внутренне я не был готов принять такую версию. Маловероятно. Слишком много происшествий за короткое время. Прошлой ночью я находился на месте преступления всего лишь как консультант Ренны, и там присутствовали еще человек шестьдесят полицейских.
С какой же стати выделять именно меня?
Правда, среди всех тех людей я являлся единственным экспертом по Японии. Японцами были жертвы убийства. Японцем оказался мнимый «китаец». Значит, такая вероятность существовала? Возможность, что именно мое знание этой страны послужило причиной дальнейших событий. Но если так, то передо мной вставала почти неразрешимая загадка: при каких же обстоятельствах я мог представлять для преступников бо́льшую угрозу, чем вся полиция Сан‑Франциско?
Глава девятая
Тирренское море у побережья Италии
Анри Бертран смотрел на залитую лунным светом, слегка взволнованную поверхность моря. Мануэль Касторе… Почему этот человек так тревожил его? Нет, будем честны до конца. Отчего он нагонял на Бертрана такой страх?
Вот и сейчас он находился на борту своей яхты, стоявшей на якоре рядом с Капри, в каюте его дожидалась франко‑ирландская красотка с внешностью фотомодели самого высшего разряда, а он никак не мог избавиться от мыслей о Касторе.
Будучи уже второй десяток лет одним из крупнейших воротил строительного бизнеса Европы, Бертран сколотил себе состояние, превышавшее три миллиарда долларов. И только на следующий финансовый год его корпорация уже заключила сделок на восемьсот миллионов. Ему принадлежали особняки в Париже, Нью‑Йорке, Токио, Дубае и во Флоренции. Он вращался в самых элитарных кругах и лишь для избранных, в виде огромного одолжения, брался возводить летние дворцы на Ривьере.
Ривьера и стала для него сейчас настоящей головной болью.
Касторе жаждал участия в последнем из громких проектов Бертрана. Сначала ненасытный испанец предложил ему двойную цену за участок итальянского побережья протяженностью в полмили, а потом навязал свое равноправное партнерство. Бертран отверг оба предложения и сразу понял, что нажил себе смертельно опасного врага. Однако его итальянская находка была слишком ценна, чтобы с кем‑то делиться хотя бы частью, – этот кусок берега обещал вскоре стать еще одной европейской Ривьерой. И как только земельный участок выставили на продажу, Бертран разглядел его потенциал немедленно, а Касторе сообразил это лишь через неделю. Когда Бертран ответил отказом на предложенное партнерство, ему почудилось, будто белки темных и плутоватых глаз Касторе побагровели от ярости.
Стряхнув с себя неприятное воспоминание, Бертран сделал несколько привычных дыхательных упражнений для развития объема легких и нырнул в кристально чистую воду. Погрузившись футов на пятнадцать, описал под водой дугу и выплыл на поверхность.
Бертран всегда наслаждался ночными купаниями. На отливавшей кобальтом поверхности моря мир казался бесконечным, а его возможности неисчерпаемыми. Когда он вернется во Францию, обязательно раздавит эту мерзкую испанскую крысу. Решение принято. Бертран знал, как сделать это. Безжалостное насилие претило ему, но интуиция подсказывала, что Касторе – тот случай, ради которого следовало сделать исключение.
В тот момент, когда он испытал полнейшее довольство собой и умиротворенно улыбнулся, крепкие руки обвились вокруг его пояса, мгновенно исчезли, оставив ощущение странной тяжести на бедрах. Неужели до него действительно только что кто‑то дотронулся? Посреди Тирренского моря? В полночь?
Неожиданно его голова ушла под воду, и он начал тонуть. Несколькими гребками Бертран снова всплыл к поверхности, сделал вдох и опять погрузился под тяжестью непонятного груза.
Он потрогал свою талию и сделал открытие, повергшее его в шок. На нем висел пояс ныряльщика с грузом, предназначенным для человека в два раза более крупного. Бертран вцепился в пряжку и потянул. Пряжка не поддавалась. От страха и удивления у него округлились глаза.
Во время тренировок Бертран научился задерживать дыхание на три минуты. Ровно столько оставалось теперь в его распоряжении за минусом… За минусом примерно пяти секунд, которые он уже потратил зря. Пальцы лихорадочно ощупывали пряжку. Пояс оказался устроен так, что его застежка имела замок и скважину для ключа.
Бертран никогда не видел подобного пояса. Безопасность при погружении требовала возможности мгновенно избавиться от него. Это было сделанное на заказ приспособление для убийства. Он уже ушел вниз примерно на десять футов и продолжал быстро идти ко дну. Уши заложило. Бертран открыл рот, чтобы уменьшить давление.