От его слов у нее на глазах снова навернулись слезы. Наконец добрались до холодильника, она нащупала рукой кувшин. Лед давно растаял, и все равно пить было приятно. Что я там наболтала, испуганно думала Чарли. Кажется… все. Даже такое, о чем уж никак не хочется говорить, — про ферму Мэндерсов, например. Хокстеттер и эти люди, они-то про нее все знают, ну и пусть. Но Джон… теперь он тоже знает, — что он о ней подумает?
И все же рассказала. Каждый раз его слова почему-то попадали в самое больное место, и — она рассказывала… и плакала. Она ждала встречных вопросов, вытягивания подробностей, осуждения, а вместо этого встретила понимание и молчаливое участие. Не потому ли он сумел понять, через какой ад она прошла, что сам побывал в аду?
— На, попей, — предложила она.
— Спасибо. — Он сделал несколько глотков и вернул ей кувшин. — Спасибо тебе. Она поставила кувшин в холодильник.
— Пошли обратно, — сказал он. — Когда же, наконец, дадут свет? — Скорей бы уж. Сколько они уже здесь вдвоем? Часов семь, прикинул он, не меньше. Скорей бы выбраться отсюда и все хорошенько обмозговать. Нет, не то, о чем она ему сегодня рассказала, тут для него не было ничего нового, — а план дальнейших действий.
— Дадут, дадут, — успокаивала его Чарли. С теми же предосторожностями они проделали обратный путь и уселись на кушетке.
— Они тебе ничего не говорили про твоего?
— Только, что он живой-здоровый, — ответила она.
— А что если я попробую пробраться к нему? — сказал Рэйнберд так, будто его только что осенило.
— А ты можешь? Правда, можешь?
— А что, поменяюсь с Герби отсеками… Увижу, как он там.
Скажу, что ты в норме. Нет, сказать не получится… я ему лучше записку или что-нибудь такое.
— Ты что, это ведь опасно!
— Ну, это если часто. А разок можно — я ведь твой должник. Надо глянуть, что с ним.
Она бросилась к нему на шею и расцеловала. Рэйнберд прижал ее к себе. По-своему он любил ее, сейчас больше, чем когда-либо. Сейчас она принадлежала ему, а он, хотелось верить, ей. До поры до времени.
Они сидели, почти не разговаривая, и Чарли задремала. Но тут он сказал такое, от чего она мгновенно проснулась, как от ушата холодной воды:
— Ну и зажги ты им, если можешь, какую-нибудь дерьмовую кучку, пусть подавятся.
Чарли на секунду потеряла дар речи.
— Я же тебе объясняла, — сказала она. — Это все равно что… выпустить из клетки дикого зверя. Я ведь обещала больше так не делать. Этот солдат в аэропорту… и эти люди на ферме… я убила их… я их сожгла! — Кровь бросилась ей в лицо, она опять была готова расплакаться.
— Ты, я так понял, защищалась.
— Ну и что. Все равно я…
— И к тому же спасала жизнь своему отцу, разве нет? Молчит. Но до него докатилась волна ее горестного замешательства. Он поторопился прервать паузу, пока она не сообразила, что и ее отец тоже мог погибнуть в том пожаре.
— А твой Хокстеттер… видел я его. В войну я на таких насмотрелся. Дерьмо высшей пробы. Все равно он тебя обломает — что так, что эдак.
— Вот и я боюсь, — тихо призналась она.
— Этот тип тебе еще вставит горящий фитиль в зад! Чарли громко захихикала, хотя и смутилась; по ее смеху всегда можно было определить степень дозволенности шутки. Отсмеявшись, она заявила:
— Все равно я ничего не буду поджигать. Я дала себе слово. Это нехорошо, и я не буду.
Пожалуй, достаточно. Пора остановиться. Можно, конечно, и дальше ехать на интуиции, но он уже побаивался. Сказывалась усталость. Подобрать ключи к этой девочке не легче, чем открыть самый надежный сейф. Ехать-то дальше можно, но ежели по дороге споткнешься — пиши пропало.
— Все, молчу. Наверно, ты права.
— А ты, правда, сможешь увидеться с папой?
— Постараюсь, подружка.
— Мне тебя даже жалко, Джон. Вон сколько ты тут со мной просидел. Но, знаешь, я так рада…
— Чего там.
Они поговорили о том о сем, Чарли пристроилась у него на руке. Она задремывала — было уже очень поздно, — и когда минут через сорок дали свет, она крепко спала. Поерзав оттого, что свет бил ей прямо в глаза, она ткнулась ему под мышку. Он в задумчивости смотрел на тонкий стебелек шеи, на изящную головку. В столь хрупкой оболочке такая сила? Возможно ли? Разум отказывается верить, но сердце подсказывало, что это так. Странное и какое-то головокружительное чувство раздвоенности. Если верить сердцу, в этой девочке таилось такое, что никому и не снилось, ну разве только этому безумцу Уэнлессу.
Он перенес ее на кровать и уложил под одеяло. Когда он укрывал ее, она забормотала сквозь сон. Он не удержался и поцеловал ее.
— Спокойной ночи, подружка.
— Спокойной ночи, папочка, — сказала она сонным голосом. После чего перевернулась на другой бок и затихла.
Он постоял над ней еще немного, а затем вышел в гостиную. Десятью минутами позже сюда ворвался сам Хокстеттер.
— Генераторы отказали, — выпалил он. — Гроза. Чертовы замки, все заклинило. Как она тут…
— Не орать, — прошипел Рэйнберд. Он схватил Хокстеттера своими ручищами за отвороты рабочего халата и рывком притянул к себе, нос к носу. — И если вы еще хоть раз при ней узнаете меня, если вы еще хоть раз забудете, что я простой уборщик, я вас убью и сделаю из вас рагу для кошек.
Хокстеттер издавал нечленораздельные звуки. Он давился слюной.
— Вы меня поняли? Убью. — Рэйнберд дважды встряхнул его.
— По-по-понял.
— Тогда вперед, — сказал Рэйнберд и вытолкал Хокстеттера на котором лица не было, в коридор.
Он в последний раз обернулся, а затем выкатил свою тележку и закрыл дверь; замок сработал автоматически. А Чарли спала себе безмятежно, как не спала уже много месяцев. А может быть, и лет.