Методология как «самостоятельная наука»

То обстоятельство, что не только всеобщие, но также обще- и ча­стнонаучные методы входят в состав методологии, породило точку зрения, согласно которой методология представляет собой самосто­ятельную науку. Так, А. И. Ракитов считает, что существует самостоя­тельная, особая дисциплина - методология науки, которая отвлека­ется от психологических, физиологических, социальных и других ас­пектов анализа и рассматривает прежде всего объективную структуру процесса исследования и строение образующих его компонентов^[16].

Не разделяя этого мнения, попытаемся аргументировать свою позицию несколько позже. Здесь же отметим полную неясность оснований, по которым методология должна отвлекаться от пси­хологических, физиологических и тем более социальных аспек­тов анализа. Ведь уже много раз в нашей литературе подчеркива­лось, что природа познания сугубо социальна, а вот методология в данном случае почему-то оказалась асоциальной. «Объектив­ная структура процесса исследования» состоит прежде всего в ее социальности, включающей в себя также психологические и даже физиологические аспекты анализа. «Теория познания в специ­альном научном смысле, - пишут А. X. Касымжанов и В. А. Лекторс­кий, - является и психологическим учением об умственном раз­витии индивида, и физиологией органов чувств, и даже лингвис­тикой. К теории познания в широком смысле слова эти дисципли­ны, несомненно, относятся»^[17].

Еще дальше в направлении обособления методологическо­го знания пошел Н. Стефанов, считающий учение о методологии «частнонаучной областью»^[18]. В обоснование этого вывода выдви­нуты следующие аргументы. Поскольку наука представляет собой сложный познавательный процесс, постольку он протекает по оп­ределенной логике, закономерные принципы которой использу­ются в практике научно-исследовательской работы^[19]. Своеобра­зие этих принципов состоит в том, что: «а) они являются средством, с помощью которого реализуются требования научного анализа, направленного на решение данной задачи, б) теоретическое обо­снование подобных принципов выходит за границы, задачи и воз­можности соответствующей науки, в которой они используются, и в) каждый такой принцип представляет то или другое теоретичес­кое знание, которое играет роль метода»^[20].

Исследования этих принципов, продолжает Н. Стефанов, не являются и не могут быть специфической задачей той или другой конкретной общественной науки. «И если в прошлом, а в ряде случаев и в наше время подобные вопросы занимали и занимают специалистов той или другой науки, то этим мы обязаны тому про­стому факту, что отсутствуют соответствующие разработки, пригод­ные для нужд данной науки»^[21].

Этими разработками должна заниматься «теория методоло­гии», которую не следует смешивать с самой методологией. «Если метод представляет аналог, т. е. отражение определенных зако­нов, то теория метода выясняет сущность и специфику соответ­ствующего метода, границы и возможности его приложения и ис­пользования и т. д.»^[22].

Выдвинутые соображения в пользу существования самостоя­тельной (к тому же частной) науки методологии неубедительны. Прежде всего отметим, что при такой постановке вопроса оказы­вается, что методология искусственно отрывается от самого объек­та познания, с которым не только органически связана, но и из которого непосредственно вытекает. Иначе получается, что мето­дология вовсе не является продуктом познания, находится за его пределами и развивается сама по себе^[23]. И нет ничего удивитель­ного в том, что Н. Стефанов в одном из пунктов своих рассужде­ний приходит в противоречие с собственной концепцией. «...По­скольку логика объекта детерминирует логику научного подхода, постольку и метод содержит такие правила, по которым соверша­ется в определенном порядке некоторая система операций»^[24]. Но если методы определяются логикой объектов, которых насчиты­вается бесконечное множество, то каким же образом возможно создать «учение о методологии» как самостоятельной науке без изучения самой логики объектов?!

Этот вопрос вовсе не является праздным в связи с рассмат­риваемой концепцией, поскольку ее автор полагает, что теорети­ческое обоснование методологических принципов выходит за границы, задачи и возможности той или иной науки, хотя как в прошлом, так и теперь ими занимались и особенно успешно зани­маются специалисты различных наук. И добавим еще, что лишь благодаря этим занятиям мы обладаем ныне бесценным арсена­лом методологических идей и принципов, позволивших достичь тех высочайших научных результатов, которыми пользуется чело­вечество. Теперь же предлагается выделить эти идеи и принципы в самостоятельную науку, отделить их от той почвы, на которой они произрастают, и тем самым обескровить саму методологию. Не­вольно возникает вопрос: в чем смысл такого отделения? Не в том ли, чтобы «наложить вето» на занятия методологической про­блематикой специалистами различных отраслей знания и отдать все это на откуп специальным искусственным «методологам», не­посредственно не изучающим конкретные объекты и поэтому имею­щим довольно смутное представление об объективной логике их развития? Едва ли с этим согласятся представители любой науки.

Пытаясь обосновать целесообразность создания самостоя­тельно-частной науки методологии, Н. Стефанов указывает на не­обходимость различения методологии и теории методологии. В принципе допуская возможность такого различения, следует все же указать на его условность, поскольку метод как аналог опре­деленных законов (методология) и выяснение его сущности, спе­цифики, границ и возможностей приложения, использования (те­ория методологии) настолько тесно между собой связаны, что в практике исследовательского процесса они фактически слива­ются. На самом деле без отражения в сознании определенных законов невозможно понять их сущность, специфику, использо­вание в исследовательской работе и т. д. Не случайно поэтому и сам автор, указав на различение методологии и теории методо­логии, в последующих своих рассуждениях постоянно сбивается с методологии на теорию методологии и наоборот. И дело здесь, скорее, в том, что такое различение не может быть доводом в пользу создания самостоятельно-частной науки методологии по той простой причине, что теория методологии основывается на самой методологии, равно как и методологию трудно предста­вить без ее теории.

К данному вопросу можно подойти и с другой стороны. Как уже отмечалось, ядром методологии является философия, кото­рая и определяет по крайней мере сущность и специфику того или иного метода. Зачем же тогда создавать новую науку для этой же цели? Что касается использования того или иного метода в фактическом исследовательском процессе, то эта задача лучше сего решается той конкретной наукой, в которой данный метод применяется. Нельзя же полагать, что вопрос о характере, границах и возможностях применения того или иного метода в изучении конкретных объектов можно решить без участия представителей именно той науки, в предмет которой входит задача изучения тих объектов. Следовательно, и с этой стороны идея создания самостоятельно-частной науки методологии неубедительна.

И тем не менее эта идея продолжает находить своих сторонников. Так, В.А. Лекторский и В.С. Швырев из того факта, что не всякий методологический анализ науки является философским, приходят к выводу о правомерности выделения такой «дисциплины, как логика научного познания, в качестве конкретно-научной, изучающей научное познание»^[25].

Отметив еще в начале своих рассуждений, что как эта наука, как и современная формальная математическая логика «является в настоящее время специальными, конкретными научными дисциплинами»^[26], авторы в дальнейшем высказываются в более осторожной форме, признавая, что вряд ли в настоящее время «можно говорить о логике научного исследования как о какой- то единой науке, имеющей свой четко очерченный и представ­ленный в соответствующих теоретических понятиях предмет. «Ло­гика научного исследования» существует реально, скорее, как совокупность различного рода концепций и представлений об отдельных формах, методах и процессах научного познания, Выработанных в эмпирическом изучении научного знания и не синтезированных в каком-либо едином теоретическом предме­те»^[27]. И, наконец, авторы соглашаются с мнением П. В. Копнина, который не считал логику научного исследования оформившей­ся самостоятельной наукой^[28].

Итак, пока фактически не существует самостоятельной на­уки методологии, но, может быть, следует ожидать ее возникно­вения в обозримом будущем? Лекторский и Швырев, пытаясь ответить на этот вопрос применительно к логике научного по­знания, считают, что преобладающим в ее разработке будет стремление «проводить разносторонние исследования форм и структур научного знания, методологических приемов и проце­дур научного исследования, процессов научного познания. Ис­следования, принадлежащие к этому направлению, затрагива­ют весьма широкий круг вопросов: строение научных теорий; типологию научных теорий; виды и строение эмпирического зна­ния; отношение теоретического и эмпирического уровней науч­ного знания; проблемы эмпирической интерпретации теорий, проверки и подтверждения научных гипотез, факта как основа­ния научного знания, систематизации знания; проблемы при­роды и структуры научного объяснения, предвидения, идеали­зации, моделирования и т. п.»^[29].

Нетрудно, однако, видеть, что любая из названных проблем ныне изучается либо философией, либо науковедением, либо, наконец, различными специальными отраслями знаний. Поэтому нет ни малейшего смысла создавать науку методологии, предмет которой совпадал бы с предметами других наук, в той или иной мере включающих в себя проблемы логики научного познания. Едва ли окажутся оправданными манипуляции с изъятием из всех наук методологических средств познания, традиционно в них ис­пользуемых, ради объединения их в некой «синтетической» науке методологии. В результате мы получим не методологию для по­знания определенных объектов, а безобъектную методологию для самой методологии.

Ведь те же авторы в другой работе совершенно справедливо замечают: «Нет познания как некой самостоятельной сущности. Есть познавательное отношение человека к миру»^[30]. Именно авторы этой статьи впервые в нашей литературе выдвинули плодотвор­ную идею о типах и уровнях методологии. Отметив данное обстоя­тельство и конкретизируя высказанную идею, Э. Г. Юдин указыва­ет на следующие четыре уровня методологического знания. Выс­ший уровень образует философская методология, определяющая общие принципы познания и категориальный строй науки в це­лом. За философской методологией следует у ровень общенауч­ных принципов и форм исследования, специфика которых состо­ит в относительном безразличии к конкретным типам предметно­го содержания отдельных наук, вместе с тем обладающим некото­рыми «общими чертами процесса научного познания в его доста­точно развитых формах». Следующий уровень составляет конк­ретно-научная методология, в которую входит определенная со­вокупность методов, принципов исследования и процедур, при­меняемых в той или иной специальной научной дисциплине. На­конец, низший уровень методологии образуют методика и техника исследования, которые представляют собой «набор процедур, обеспечивающих получение единообразного и достоверного эм­пирического материала и его первичную обработку, после кото­рой он только и может включаться в массив наличного знания»^[31].

Мы разделяем данную трактовку уровней методологии, за исключением последнего (низшего) уровня, о чем речь будет идти в дальнейшем. Здесь же продолжим рассуждения относительно невозможности самостоятельного существования методологичес­кой науки, в чем лишний раз убеждаемся при анализе позиции Э. Г. Юдина по этому вопросу. Этот автор исходит из утвержде­ния, что в настоящее время различные уровни методологичес­кого знания пока не образуют еще единой научной дисциплины, но допускает ее обособление в будущем. При этом высказывают­ся соображения, которые фактически исключают возможность та­кого обособления. Так, говоря о любых общенаучных методоло­гических принципах и подходах, автор указывает, что, «прежде чем они начнут играть конструктивную роль в специальных на­уках, должны пройти своеобразную переплавку, в результате ко­торой они становятся не внешними той или иной конкретной дис­циплине, а имманентными ее предмету и сложившейся в ней си­стеме понятий»^[32].

Вот именно! Ни один из общенаучных принципов и подходов не имеет методологического значения вне предмета той науки, в которой он применяется или должен применяться, поскольку не­обходима еще его «переплавка», т. е. приспособление, конкрети­зация, уточнение в соответствии с объективной логикой развития того самого объекта, который познается специальной научной дисциплиной. Отсюда с неизбежностью вытекает вывод о том, что любой общенаучный принцип и подход лишены методологичес­кой значимости до тех пор, пока они не приспособлены к логике познаваемого объекта. В таком случае, какой же смысл «внешне­го» обособления этих принципов и подходов, не «имманентных» предмету той конкретной науки, в которой они применяются? На этот счет Э. Г. Юдин высказывается вполне определенно: «...на высших этажах науки, там, где происходит движение в области смысла и теоретических оснований, методология «работает» от­нюдь не внешнем образом, она не «одалживается» у близких или далеких соседей на время построения теории. Она принципиаль­но непредставима здесь в виде спускаемых откуда-то сверху по­учений по поводу того, как надо и как не надо строить теорию. Как показывает опыт развития науки, во всякой значительной науч­но-теоретической концепции методологические моменты органи­чески сливаются с предметно-содержательными...»^[33].

Несколькими страницами раньше сам же Э. Г. Юдин пишет: «Во второй половине XX в. методологическое знание значитель­но дифференцировалось - в его разработке в той или иной фор­ме участвуют наряду с философией практически все конкретные науки. Мы с полным основанием говорим теперь о методах и ап­парате биологии, о методологических средствах экономического анализа, о познавательном аппарате ядерной физики и т. п.»^[34]. Как же можно при такой ситуации выдвигать идею создания спе­циальной методологической дисциплины? В результате мы ока­жемся перед необходимостью методологию конкретных наук от­рывать от самих наук и навязывать им методологические постула­ты, не связанные со спецификой объектов, ими исследуемых.

К сказанному остается лишь добавить, что не только общена­учные принципы и подходы, но также и всеобщие законы и кате­гории философии вовсе не являются поучениями, спускаемыми откуда-то сверху. Прежде чем приобрести качество методологи­ческого инструментария в познании конкретных объектов, все ука­занное выше претерпевает ту же самую «переплавку» в соответ­ствующих отраслях научного знания. Возьмем, к примеру, катего­рии содержания и формы, общее представление о которых хотя и ориентирует любое исследование, но пока еще не раскрывает их конкретного выражения, скажем, в правовой сфере. Для обнару­жения специфики содержания и формы правовых явлений необ­ходимо выявить их соотношение и взаимодействие, единство и противоположности, эволюционное развитие и преобразование и т. д. И лишь в результате такой кропотливой работы всеобщие категории содержания и формы будут «переведены» в разряд работающих, приобретут качество методологического инструмен­тария, приспособленного к конкретной программе исследования, соответствующим процедурам и приемам изучения тех или иных правовых явлений. Но если методология органически сливается с предметно-содержательной субстанцией самой теории, то как же при такой ситуации возможно ее отделение от этой субстанции? Разве не ясно, что методология, оторванная от всех наук и навя­занная им в качестве абстрактно-формальной схемы, будет ими отвергнута?

Казалось бы, вопрос предельно ясен. Однако Юдин настаи­вает на новой «метанаучной дисциплине» - логике и методоло­гии системного исследования^[35]. Но, как известно, не существует «системной науки» в качестве самостоятельной отрасли научного знания. Между тем системный подход, системный анализ представ­ляют собой специфику системного метода. Но мыслимо ли для каждого метода создавать «метанаучную дисциплину»? Что в этом случае останется от самой методологии как целостной, системной, единой теории познания? Если каждый метод есть «метанаучный» метод, то и для него логически можно изобрести «метаметанаучный» метод - и так далее до бесконечности. На наш взгляд, здесь нет никакого смысла и ни малейшей пользы для познания.

Следует подчеркнуть еще один важный момент. Хорошо из­вестно, что теория и метод органически между собой связаны. Нет теории без метода, равно как нет метода без теории. Более того, метод по существу та же теория, но обращенная к самому иссле­довательскому процессу, к поиску, обнаружению, приращению нового знания. И прав И. В. Кузнецов, когда пишет, что «научный метод не есть какое-то искусственное, априорно конструируемое условие или предначертание, извне накладываемое на познава­тельную деятельность. Он представляет собой выражение основ­ного содержания добытого знания, его принципиальных особен­ностей, закономерностей его собственного развития. Истинность метода есть, таким образом, истинность научной теории, лежащей в его основании, составляющей его душу, его суть»^[36]. Но если су­тью метода является теория, то мыслимо ли создавать некую науч­ную дисциплину, лишенную своей «души»? Не получим ли мы ис­кусственную, «бестелесную», «бездушную» дисциплину, все пред­начертания которой сводятся к априорным, умозрительным, спе­кулятивным поучениям?

В этой связи значительный интерес представляет утвержде­ние С. Н. Мареева, что внешним образом противостоят друг другу не метод и теоретическая система, а метод (или система методов) и некоторые еще только подлежащие исследованию предметы. Более того, и сам метод лишь внешне противостоит предмету, по­скольку внутреннее содержание предмета имеет свою собствен­ную объективную имманентную логику, в соответствии с которой и осуществляется его познание. Поэтому-то и оказывается, что ме­тод органически сливается с самой теорией предмета, снимается теорией и погружается в нее. Воплотившись в снятом виде в тео­рии, погрузившись в нее, метод превращает эту теорию в основа­ние для дальнейшего движения познания, в способ решения но­вых теоретических и практических задач. И на этом основании автор приходит к логическому выводу о том, что диалектический материализм «не только в своей «методологической» части, а весь, от начала и до конца, есть метод. В противном случае другая часть неизбежно превращаете в доктрину, в догму, в символ веры и т. д., а методология превращается в формальную методологию, в учение о «методах, приемах и способах научного исследова­ния»», где «...ни о единстве метода и системы, ни о диалектике вообще уже речи нет»^[37].

Но эти вполне, на наш взгляд, обоснованные заключения не ограничиваются диалектическим материализмом, а должны быть распространены на все науки. На самом деле, если метод позна­ния того или иного объекта (предмета) приобретает специфичес­кую окраску объективной логики именно данного объекта (пред­мета), который с его помощью исследуется, если, далее, метод снимается в теории данного объекта (предмета) и в нее погружа­ется и, наконец, если метод и теория составляют единый сплав, то, очевидно, исключается существование этого метода вне само­го объекта (предмета) познания. А поэтому исключается возмож­ность самостоятельного существования и самой методологии как «частнонаучной», «конкретно-научной» или «метанаучной» дисцип­лины, разумеется, если речь идет не о «формальной методоло­гии», которая, в свою очередь, окажется «доктриной, догмой, сим­волом веры и т. д.».

Сказанным, конечно же, вовсе не отрицается возможность и необходимость специального исследования методологической проблематики в ее относительной самостоятельности и тем самым формирования соответствующего направления научного поиска, познания и знания. Но методологическая направленность такого ода специальных исследований, будучи органически слита с теорией предмета познания, не допускает ее изоляции от данной теории и делает невозможным независимое существование методологии как самостоятельной отрасли научного знания. Если теория есть система понятий, обобщающих конкретные знания о соответствующих объектах, то методология представляет собой учение о путях, принципах и методах построения и практического применения именно этой, а не какой-либо иной теории.

Обратимся теперь к низшему уровню методологического зна­ния в предложенной Э. Г. Юдиным структуре этого знания. Этот уровень включает методику и технику научного исследования, т. е. «разработку набора процедур, обеспечивающих получение еди­нообразного и достоверного эмпирического материала и его пер­вичную обработку»^[38]. Это утверждение представляется совершен­но необоснованным, и не только потому, что всякая методика и техника научного исследования существенно отличны от методо­логии научного познания (иначе не имело бы смысла вводить в научный оборот эти понятия). Известно ведь, что первичная обра­ботка эмпирического материала не осуществляется каким-то за­ранее подготовленным «набором» процедур, а имеет бесконеч­ное множество вариантов, и каждый исследователь использует для этой цели не только уже применявшиеся ранее методические и технические средства, но и, опираясь на свой опыт (если угодно, даже на интуицию), самостоятельно изобретает их по ходу иссле­дования применительно к своеобразию изучаемого объекта. Нет, конечно, ничего предосудительного в описании и систематизации tex или иных методических и технических приемов, используемых н отдельных исследованиях, но они не могут возводиться в абсо­лют и в качестве непререкаемых эталонов навязываться иссле­дователю, поскольку не отражают объективных закономерностей познания и поэтому лишены методологического значения.

Методологическое значение имеют прежде всего соотноше­ние теоретического и практического, их взаимопереходы, опре­деление путей и форм реализации научных знаний в преобразо­вании действительности. Что же касается «технологизации» мето­дологии, то она ведет к далеко идущим последствиям, выходя­щим за пределы теории познания. В этом отношении показатель­ны рассуждения Р. Лукича относительно методологии права. По­скольку люди, размышляет он, не только имеют дело с правом в научных целях, но и активно используют его практически, постольку в понятие методологии права следует включать не только учение о методах научного познания правовых явлений, но и учение о методах практического использования права. «Практическая де­ятельность в сфере права, - пишет Лукич, - может принимать две формы. Первая из них заключается в правотворчестве - созда­нии нового, пока еще не существующего права; ко второй отно­сится реализация (применение) созданных правовых норм... По­этому представляется необходимым исследовать также и методы практического занятия правом - методы его создания и реализа­ции. Только в этом случае будут охвачены все методы использова­ния людьми права»^[39].

С этими положениями трудно согласиться. Во-первых, на­учное познание права не имело бы сколько-нибудь рациональ­ного смысла, если бы по крайней мере в конечном счете не служило практическим целям. Во-вторых, если бы такие фунда­ментальные проблемы юридической науки, как проблемы пра­вотворчества и правореализации (методы создания и реали­зации права) включались в методологию права, то такая «дис­циплина» фактически заменила бы собой всю юриспруденцию. В-третьих, если бы методология права занималась изучением «методов практического занятия правом», то утратила бы свое научно-познавательное «значение, превратившись в методичес­кую «инструкцию». Но дело не только в этом. На первый взгляд может показаться заманчивым подобное объединение изуче­ния научных и практических методов в единой методологии права. Но при более глубоком проникновении в суть вопроса оказывается, что такое объединение является привлекатель­ным лишь внешне, носит механический характер, фактически же оно разъединяет и противопоставляет друг другу научные и практические методы. На самом деле научные методы есть не что иное, как теоретическое обобщение практических методов, а последние суть продолжение, развертывание, конкретизация первых в практической деятельности людей. Поэтому-то ни объе­динять, ни противопоставлять их нельзя, так как есть риск сме­шать методологию с методикой.

Вопрос, таким образом, сводится к следующему: являются ли все уровни познавательной деятельности методологически зна­чимыми, как это утверждают Юдин и Лукич? Отрицательный ответ для нас бесспорен, ибо нельзя методологию низводить до про­стого созерцания и методики воспроизведения эмпирического материала, являющегося лишь предпосылкой теоретического мышления. Нельзя эту предпосылку, лишь начало движения мыс­ли к рациональному познанию, объявлять методологически зна­чимой. Именно по этим соображениям нам представляется нео­правданным включение в понятие методологии методики и тех­ники обработки эмпирического материала, а в понятие правовой методологии - правила законодательной техники и приемов пра­воприменительного процесса.