То обстоятельство, что не только всеобщие, но также обще- и частнонаучные методы входят в состав методологии, породило точку зрения, согласно которой методология представляет собой самостоятельную науку. Так, А. И. Ракитов считает, что существует самостоятельная, особая дисциплина - методология науки, которая отвлекается от психологических, физиологических, социальных и других аспектов анализа и рассматривает прежде всего объективную структуру процесса исследования и строение образующих его компонентов[16].
Не разделяя этого мнения, попытаемся аргументировать свою позицию несколько позже. Здесь же отметим полную неясность оснований, по которым методология должна отвлекаться от психологических, физиологических и тем более социальных аспектов анализа. Ведь уже много раз в нашей литературе подчеркивалось, что природа познания сугубо социальна, а вот методология в данном случае почему-то оказалась асоциальной. «Объективная структура процесса исследования» состоит прежде всего в ее социальности, включающей в себя также психологические и даже физиологические аспекты анализа. «Теория познания в специальном научном смысле, - пишут А. X. Касымжанов и В. А. Лекторский, - является и психологическим учением об умственном развитии индивида, и физиологией органов чувств, и даже лингвистикой. К теории познания в широком смысле слова эти дисциплины, несомненно, относятся»[17].
Еще дальше в направлении обособления методологического знания пошел Н. Стефанов, считающий учение о методологии «частнонаучной областью»[18]. В обоснование этого вывода выдвинуты следующие аргументы. Поскольку наука представляет собой сложный познавательный процесс, постольку он протекает по определенной логике, закономерные принципы которой используются в практике научно-исследовательской работы[19]. Своеобразие этих принципов состоит в том, что: «а) они являются средством, с помощью которого реализуются требования научного анализа, направленного на решение данной задачи, б) теоретическое обоснование подобных принципов выходит за границы, задачи и возможности соответствующей науки, в которой они используются, и в) каждый такой принцип представляет то или другое теоретическое знание, которое играет роль метода»[20].
Исследования этих принципов, продолжает Н. Стефанов, не являются и не могут быть специфической задачей той или другой конкретной общественной науки. «И если в прошлом, а в ряде случаев и в наше время подобные вопросы занимали и занимают специалистов той или другой науки, то этим мы обязаны тому простому факту, что отсутствуют соответствующие разработки, пригодные для нужд данной науки»[21].
Этими разработками должна заниматься «теория методологии», которую не следует смешивать с самой методологией. «Если метод представляет аналог, т. е. отражение определенных законов, то теория метода выясняет сущность и специфику соответствующего метода, границы и возможности его приложения и использования и т. д.»[22].
Выдвинутые соображения в пользу существования самостоятельной (к тому же частной) науки методологии неубедительны. Прежде всего отметим, что при такой постановке вопроса оказывается, что методология искусственно отрывается от самого объекта познания, с которым не только органически связана, но и из которого непосредственно вытекает. Иначе получается, что методология вовсе не является продуктом познания, находится за его пределами и развивается сама по себе[23]. И нет ничего удивительного в том, что Н. Стефанов в одном из пунктов своих рассуждений приходит в противоречие с собственной концепцией. «...Поскольку логика объекта детерминирует логику научного подхода, постольку и метод содержит такие правила, по которым совершается в определенном порядке некоторая система операций»[24]. Но если методы определяются логикой объектов, которых насчитывается бесконечное множество, то каким же образом возможно создать «учение о методологии» как самостоятельной науке без изучения самой логики объектов?!
Этот вопрос вовсе не является праздным в связи с рассматриваемой концепцией, поскольку ее автор полагает, что теоретическое обоснование методологических принципов выходит за границы, задачи и возможности той или иной науки, хотя как в прошлом, так и теперь ими занимались и особенно успешно занимаются специалисты различных наук. И добавим еще, что лишь благодаря этим занятиям мы обладаем ныне бесценным арсеналом методологических идей и принципов, позволивших достичь тех высочайших научных результатов, которыми пользуется человечество. Теперь же предлагается выделить эти идеи и принципы в самостоятельную науку, отделить их от той почвы, на которой они произрастают, и тем самым обескровить саму методологию. Невольно возникает вопрос: в чем смысл такого отделения? Не в том ли, чтобы «наложить вето» на занятия методологической проблематикой специалистами различных отраслей знания и отдать все это на откуп специальным искусственным «методологам», непосредственно не изучающим конкретные объекты и поэтому имеющим довольно смутное представление об объективной логике их развития? Едва ли с этим согласятся представители любой науки.
Пытаясь обосновать целесообразность создания самостоятельно-частной науки методологии, Н. Стефанов указывает на необходимость различения методологии и теории методологии. В принципе допуская возможность такого различения, следует все же указать на его условность, поскольку метод как аналог определенных законов (методология) и выяснение его сущности, специфики, границ и возможностей приложения, использования (теория методологии) настолько тесно между собой связаны, что в практике исследовательского процесса они фактически сливаются. На самом деле без отражения в сознании определенных законов невозможно понять их сущность, специфику, использование в исследовательской работе и т. д. Не случайно поэтому и сам автор, указав на различение методологии и теории методологии, в последующих своих рассуждениях постоянно сбивается с методологии на теорию методологии и наоборот. И дело здесь, скорее, в том, что такое различение не может быть доводом в пользу создания самостоятельно-частной науки методологии по той простой причине, что теория методологии основывается на самой методологии, равно как и методологию трудно представить без ее теории.
К данному вопросу можно подойти и с другой стороны. Как уже отмечалось, ядром методологии является философия, которая и определяет по крайней мере сущность и специфику того или иного метода. Зачем же тогда создавать новую науку для этой же цели? Что касается использования того или иного метода в фактическом исследовательском процессе, то эта задача лучше сего решается той конкретной наукой, в которой данный метод применяется. Нельзя же полагать, что вопрос о характере, границах и возможностях применения того или иного метода в изучении конкретных объектов можно решить без участия представителей именно той науки, в предмет которой входит задача изучения тих объектов. Следовательно, и с этой стороны идея создания самостоятельно-частной науки методологии неубедительна.
И тем не менее эта идея продолжает находить своих сторонников. Так, В.А. Лекторский и В.С. Швырев из того факта, что не всякий методологический анализ науки является философским, приходят к выводу о правомерности выделения такой «дисциплины, как логика научного познания, в качестве конкретно-научной, изучающей научное познание»[25].
Отметив еще в начале своих рассуждений, что как эта наука, как и современная формальная математическая логика «является в настоящее время специальными, конкретными научными дисциплинами»[26], авторы в дальнейшем высказываются в более осторожной форме, признавая, что вряд ли в настоящее время «можно говорить о логике научного исследования как о какой- то единой науке, имеющей свой четко очерченный и представленный в соответствующих теоретических понятиях предмет. «Логика научного исследования» существует реально, скорее, как совокупность различного рода концепций и представлений об отдельных формах, методах и процессах научного познания, Выработанных в эмпирическом изучении научного знания и не синтезированных в каком-либо едином теоретическом предмете»[27]. И, наконец, авторы соглашаются с мнением П. В. Копнина, который не считал логику научного исследования оформившейся самостоятельной наукой[28].
Итак, пока фактически не существует самостоятельной науки методологии, но, может быть, следует ожидать ее возникновения в обозримом будущем? Лекторский и Швырев, пытаясь ответить на этот вопрос применительно к логике научного познания, считают, что преобладающим в ее разработке будет стремление «проводить разносторонние исследования форм и структур научного знания, методологических приемов и процедур научного исследования, процессов научного познания. Исследования, принадлежащие к этому направлению, затрагивают весьма широкий круг вопросов: строение научных теорий; типологию научных теорий; виды и строение эмпирического знания; отношение теоретического и эмпирического уровней научного знания; проблемы эмпирической интерпретации теорий, проверки и подтверждения научных гипотез, факта как основания научного знания, систематизации знания; проблемы природы и структуры научного объяснения, предвидения, идеализации, моделирования и т. п.»[29].
Нетрудно, однако, видеть, что любая из названных проблем ныне изучается либо философией, либо науковедением, либо, наконец, различными специальными отраслями знаний. Поэтому нет ни малейшего смысла создавать науку методологии, предмет которой совпадал бы с предметами других наук, в той или иной мере включающих в себя проблемы логики научного познания. Едва ли окажутся оправданными манипуляции с изъятием из всех наук методологических средств познания, традиционно в них используемых, ради объединения их в некой «синтетической» науке методологии. В результате мы получим не методологию для познания определенных объектов, а безобъектную методологию для самой методологии.
Ведь те же авторы в другой работе совершенно справедливо замечают: «Нет познания как некой самостоятельной сущности. Есть познавательное отношение человека к миру»[30]. Именно авторы этой статьи впервые в нашей литературе выдвинули плодотворную идею о типах и уровнях методологии. Отметив данное обстоятельство и конкретизируя высказанную идею, Э. Г. Юдин указывает на следующие четыре уровня методологического знания. Высший уровень образует философская методология, определяющая общие принципы познания и категориальный строй науки в целом. За философской методологией следует у ровень общенаучных принципов и форм исследования, специфика которых состоит в относительном безразличии к конкретным типам предметного содержания отдельных наук, вместе с тем обладающим некоторыми «общими чертами процесса научного познания в его достаточно развитых формах». Следующий уровень составляет конкретно-научная методология, в которую входит определенная совокупность методов, принципов исследования и процедур, применяемых в той или иной специальной научной дисциплине. Наконец, низший уровень методологии образуют методика и техника исследования, которые представляют собой «набор процедур, обеспечивающих получение единообразного и достоверного эмпирического материала и его первичную обработку, после которой он только и может включаться в массив наличного знания»[31].
Мы разделяем данную трактовку уровней методологии, за исключением последнего (низшего) уровня, о чем речь будет идти в дальнейшем. Здесь же продолжим рассуждения относительно невозможности самостоятельного существования методологической науки, в чем лишний раз убеждаемся при анализе позиции Э. Г. Юдина по этому вопросу. Этот автор исходит из утверждения, что в настоящее время различные уровни методологического знания пока не образуют еще единой научной дисциплины, но допускает ее обособление в будущем. При этом высказываются соображения, которые фактически исключают возможность такого обособления. Так, говоря о любых общенаучных методологических принципах и подходах, автор указывает, что, «прежде чем они начнут играть конструктивную роль в специальных науках, должны пройти своеобразную переплавку, в результате которой они становятся не внешними той или иной конкретной дисциплине, а имманентными ее предмету и сложившейся в ней системе понятий»[32].
Вот именно! Ни один из общенаучных принципов и подходов не имеет методологического значения вне предмета той науки, в которой он применяется или должен применяться, поскольку необходима еще его «переплавка», т. е. приспособление, конкретизация, уточнение в соответствии с объективной логикой развития того самого объекта, который познается специальной научной дисциплиной. Отсюда с неизбежностью вытекает вывод о том, что любой общенаучный принцип и подход лишены методологической значимости до тех пор, пока они не приспособлены к логике познаваемого объекта. В таком случае, какой же смысл «внешнего» обособления этих принципов и подходов, не «имманентных» предмету той конкретной науки, в которой они применяются? На этот счет Э. Г. Юдин высказывается вполне определенно: «...на высших этажах науки, там, где происходит движение в области смысла и теоретических оснований, методология «работает» отнюдь не внешнем образом, она не «одалживается» у близких или далеких соседей на время построения теории. Она принципиально непредставима здесь в виде спускаемых откуда-то сверху поучений по поводу того, как надо и как не надо строить теорию. Как показывает опыт развития науки, во всякой значительной научно-теоретической концепции методологические моменты органически сливаются с предметно-содержательными...»[33].
Несколькими страницами раньше сам же Э. Г. Юдин пишет: «Во второй половине XX в. методологическое знание значительно дифференцировалось - в его разработке в той или иной форме участвуют наряду с философией практически все конкретные науки. Мы с полным основанием говорим теперь о методах и аппарате биологии, о методологических средствах экономического анализа, о познавательном аппарате ядерной физики и т. п.»[34]. Как же можно при такой ситуации выдвигать идею создания специальной методологической дисциплины? В результате мы окажемся перед необходимостью методологию конкретных наук отрывать от самих наук и навязывать им методологические постулаты, не связанные со спецификой объектов, ими исследуемых.
К сказанному остается лишь добавить, что не только общенаучные принципы и подходы, но также и всеобщие законы и категории философии вовсе не являются поучениями, спускаемыми откуда-то сверху. Прежде чем приобрести качество методологического инструментария в познании конкретных объектов, все указанное выше претерпевает ту же самую «переплавку» в соответствующих отраслях научного знания. Возьмем, к примеру, категории содержания и формы, общее представление о которых хотя и ориентирует любое исследование, но пока еще не раскрывает их конкретного выражения, скажем, в правовой сфере. Для обнаружения специфики содержания и формы правовых явлений необходимо выявить их соотношение и взаимодействие, единство и противоположности, эволюционное развитие и преобразование и т. д. И лишь в результате такой кропотливой работы всеобщие категории содержания и формы будут «переведены» в разряд работающих, приобретут качество методологического инструментария, приспособленного к конкретной программе исследования, соответствующим процедурам и приемам изучения тех или иных правовых явлений. Но если методология органически сливается с предметно-содержательной субстанцией самой теории, то как же при такой ситуации возможно ее отделение от этой субстанции? Разве не ясно, что методология, оторванная от всех наук и навязанная им в качестве абстрактно-формальной схемы, будет ими отвергнута?
Казалось бы, вопрос предельно ясен. Однако Юдин настаивает на новой «метанаучной дисциплине» - логике и методологии системного исследования[35]. Но, как известно, не существует «системной науки» в качестве самостоятельной отрасли научного знания. Между тем системный подход, системный анализ представляют собой специфику системного метода. Но мыслимо ли для каждого метода создавать «метанаучную дисциплину»? Что в этом случае останется от самой методологии как целостной, системной, единой теории познания? Если каждый метод есть «метанаучный» метод, то и для него логически можно изобрести «метаметанаучный» метод - и так далее до бесконечности. На наш взгляд, здесь нет никакого смысла и ни малейшей пользы для познания.
Следует подчеркнуть еще один важный момент. Хорошо известно, что теория и метод органически между собой связаны. Нет теории без метода, равно как нет метода без теории. Более того, метод по существу та же теория, но обращенная к самому исследовательскому процессу, к поиску, обнаружению, приращению нового знания. И прав И. В. Кузнецов, когда пишет, что «научный метод не есть какое-то искусственное, априорно конструируемое условие или предначертание, извне накладываемое на познавательную деятельность. Он представляет собой выражение основного содержания добытого знания, его принципиальных особенностей, закономерностей его собственного развития. Истинность метода есть, таким образом, истинность научной теории, лежащей в его основании, составляющей его душу, его суть»[36]. Но если сутью метода является теория, то мыслимо ли создавать некую научную дисциплину, лишенную своей «души»? Не получим ли мы искусственную, «бестелесную», «бездушную» дисциплину, все предначертания которой сводятся к априорным, умозрительным, спекулятивным поучениям?
В этой связи значительный интерес представляет утверждение С. Н. Мареева, что внешним образом противостоят друг другу не метод и теоретическая система, а метод (или система методов) и некоторые еще только подлежащие исследованию предметы. Более того, и сам метод лишь внешне противостоит предмету, поскольку внутреннее содержание предмета имеет свою собственную объективную имманентную логику, в соответствии с которой и осуществляется его познание. Поэтому-то и оказывается, что метод органически сливается с самой теорией предмета, снимается теорией и погружается в нее. Воплотившись в снятом виде в теории, погрузившись в нее, метод превращает эту теорию в основание для дальнейшего движения познания, в способ решения новых теоретических и практических задач. И на этом основании автор приходит к логическому выводу о том, что диалектический материализм «не только в своей «методологической» части, а весь, от начала и до конца, есть метод. В противном случае другая часть неизбежно превращаете в доктрину, в догму, в символ веры и т. д., а методология превращается в формальную методологию, в учение о «методах, приемах и способах научного исследования»», где «...ни о единстве метода и системы, ни о диалектике вообще уже речи нет»[37].
Но эти вполне, на наш взгляд, обоснованные заключения не ограничиваются диалектическим материализмом, а должны быть распространены на все науки. На самом деле, если метод познания того или иного объекта (предмета) приобретает специфическую окраску объективной логики именно данного объекта (предмета), который с его помощью исследуется, если, далее, метод снимается в теории данного объекта (предмета) и в нее погружается и, наконец, если метод и теория составляют единый сплав, то, очевидно, исключается существование этого метода вне самого объекта (предмета) познания. А поэтому исключается возможность самостоятельного существования и самой методологии как «частнонаучной», «конкретно-научной» или «метанаучной» дисциплины, разумеется, если речь идет не о «формальной методологии», которая, в свою очередь, окажется «доктриной, догмой, символом веры и т. д.».
Сказанным, конечно же, вовсе не отрицается возможность и необходимость специального исследования методологической проблематики в ее относительной самостоятельности и тем самым формирования соответствующего направления научного поиска, познания и знания. Но методологическая направленность такого ода специальных исследований, будучи органически слита с теорией предмета познания, не допускает ее изоляции от данной теории и делает невозможным независимое существование методологии как самостоятельной отрасли научного знания. Если теория есть система понятий, обобщающих конкретные знания о соответствующих объектах, то методология представляет собой учение о путях, принципах и методах построения и практического применения именно этой, а не какой-либо иной теории.
Обратимся теперь к низшему уровню методологического знания в предложенной Э. Г. Юдиным структуре этого знания. Этот уровень включает методику и технику научного исследования, т. е. «разработку набора процедур, обеспечивающих получение единообразного и достоверного эмпирического материала и его первичную обработку»[38]. Это утверждение представляется совершенно необоснованным, и не только потому, что всякая методика и техника научного исследования существенно отличны от методологии научного познания (иначе не имело бы смысла вводить в научный оборот эти понятия). Известно ведь, что первичная обработка эмпирического материала не осуществляется каким-то заранее подготовленным «набором» процедур, а имеет бесконечное множество вариантов, и каждый исследователь использует для этой цели не только уже применявшиеся ранее методические и технические средства, но и, опираясь на свой опыт (если угодно, даже на интуицию), самостоятельно изобретает их по ходу исследования применительно к своеобразию изучаемого объекта. Нет, конечно, ничего предосудительного в описании и систематизации tex или иных методических и технических приемов, используемых н отдельных исследованиях, но они не могут возводиться в абсолют и в качестве непререкаемых эталонов навязываться исследователю, поскольку не отражают объективных закономерностей познания и поэтому лишены методологического значения.
Методологическое значение имеют прежде всего соотношение теоретического и практического, их взаимопереходы, определение путей и форм реализации научных знаний в преобразовании действительности. Что же касается «технологизации» методологии, то она ведет к далеко идущим последствиям, выходящим за пределы теории познания. В этом отношении показательны рассуждения Р. Лукича относительно методологии права. Поскольку люди, размышляет он, не только имеют дело с правом в научных целях, но и активно используют его практически, постольку в понятие методологии права следует включать не только учение о методах научного познания правовых явлений, но и учение о методах практического использования права. «Практическая деятельность в сфере права, - пишет Лукич, - может принимать две формы. Первая из них заключается в правотворчестве - создании нового, пока еще не существующего права; ко второй относится реализация (применение) созданных правовых норм... Поэтому представляется необходимым исследовать также и методы практического занятия правом - методы его создания и реализации. Только в этом случае будут охвачены все методы использования людьми права»[39].
С этими положениями трудно согласиться. Во-первых, научное познание права не имело бы сколько-нибудь рационального смысла, если бы по крайней мере в конечном счете не служило практическим целям. Во-вторых, если бы такие фундаментальные проблемы юридической науки, как проблемы правотворчества и правореализации (методы создания и реализации права) включались в методологию права, то такая «дисциплина» фактически заменила бы собой всю юриспруденцию. В-третьих, если бы методология права занималась изучением «методов практического занятия правом», то утратила бы свое научно-познавательное «значение, превратившись в методическую «инструкцию». Но дело не только в этом. На первый взгляд может показаться заманчивым подобное объединение изучения научных и практических методов в единой методологии права. Но при более глубоком проникновении в суть вопроса оказывается, что такое объединение является привлекательным лишь внешне, носит механический характер, фактически же оно разъединяет и противопоставляет друг другу научные и практические методы. На самом деле научные методы есть не что иное, как теоретическое обобщение практических методов, а последние суть продолжение, развертывание, конкретизация первых в практической деятельности людей. Поэтому-то ни объединять, ни противопоставлять их нельзя, так как есть риск смешать методологию с методикой.
Вопрос, таким образом, сводится к следующему: являются ли все уровни познавательной деятельности методологически значимыми, как это утверждают Юдин и Лукич? Отрицательный ответ для нас бесспорен, ибо нельзя методологию низводить до простого созерцания и методики воспроизведения эмпирического материала, являющегося лишь предпосылкой теоретического мышления. Нельзя эту предпосылку, лишь начало движения мысли к рациональному познанию, объявлять методологически значимой. Именно по этим соображениям нам представляется неоправданным включение в понятие методологии методики и техники обработки эмпирического материала, а в понятие правовой методологии - правила законодательной техники и приемов правоприменительного процесса.