КЛАПЫШЕВА (ШАЛАЕВА) Изольда Ивановна

Воспоминания о военном детстве

Я – свидетель Великой Отечественной войны 1941-1945 г.г. Моё рождение – 7 августа 1937 года. Как же я попала на войну в неполных четыре года?

Иза до войны около 4-х лет; до войны

Родилась в селе Молоково Калининской области. Моя мама - Карюгина Александра Алексеевна и мой папа –Шалаев Иван Фадеевич. Мама работала в школе, преподавала математику, а отец в 1936-38, 39 годах работал инструктором в Райкоме партии. Перед войной, это 1938 г., был выбран заместителем директора Ахматовской МТС по политической части. А в 1939 году был направлен политруком части, которую направили на Финский фронт. И по окончании вместе с другими молоковскими бойцами был перекинут на западную границу в Белоруссию, очень близко от границы с Польшей. И вот оттуда отец пишет маме почтовую карточку (она сохранилась), что ему дадут отпуск, и он приедет в Молоково и заберёт маму и меня к себе, в Белоруссию, где он будет нести военную службу. Приехал, долго уговаривал маму – она не соглашалась – школа, подготовка к экзаменам, в июне экзамены… и всё-таки отец уговорил. Поехали.

Мама с подругой

Было единственное письмо от мамы в Молоково подруге, Покровской Ольге Михайловне (она сохранила, спасибо ей). Из письма: «…Доехали до Москвы, а там сразу же на другой вокзал и до Барановичей без пересадок. Пассажиры все военные и военные с семьями, гражданских единицы. Иза чувствовала себя в дороге ничего, хорошо…». Из Барановичей нас привезли в дер. Берёзовка, в сосновом бору, поселили в небольшом домике, кругом сирени и акации, красиво (так писала мама). Другие семьи поселили где попало, в маленьких комнатках, в сараях, в палатках и т. д., с детьми, но никто не унывал и не жаловался, жёны следуют за мужьями. День приезда был 11.06.1941 года, письмо мама писала 17.06 (июнь), и оно ещё успело уехать и добраться до Молокова.

И ещё она писала – это надо обязательно отметить – в вагонах слышно было разноголосье: у кого московский говор на «а», у других на «о», украинский говор, белорусский и т. д., ехали и вели себя все дружно. И мой молоковский говор на «о» особенно не выделялся. Жители белоруссы, поляки – хороший добродушный народ. Наши хозяева по дому говорят по-русски, но не так чисто.

Весь лес, где наша часть, занят военной техникой: танки, артиллерия и др. виды. Против наших окон на расстоянии примерно 1 километр красноармейские палатки. Дальше мама пишет о своей хозяйственной жизни и других семей. Например, «Иза нашла себе друзей – Витю, мальчик белорус и ещё девочка Нина. Играют целыми днями в песке, бегают с кусками хлеба».

Обращается в Молокове к учителям, как закончили учебный год и другие вопросы.

А через пять дней наступает 22 июня. Мы, дети 4-7 лет, спали, ничего не слышали и утром ничего не понимали. А в четыре утра над нашими головами стоял гул, тяжёлый, страшный – это уже летели немецкие самолёты вглубь, через границу к посёлкам, городам бомбить, жечь, уничтожать дома, заводы и всё живое на нашей земле.

Я сама помню немного, но очень в первую очередь страх, страх и страх потерять маму. Лицо отца не помню и его самого, и его руки, т.к. с нами он был очень-очень мало времени, а в поезде все мужчины военные казались одинаковыми для ребёнка четырёх лет.

Далее отец и другие военные просят выделить машину, чтобы успеть вывезти женщин с детьми до Барановичей (железнодорожный узел) и отправить на поезде в Россию. Машина бортовая, скольких смогли уместить и отправили. Я не знаю, сколько километров не доехали до Барановичей, машину остановили военные люди, велели освободить - машина нужна военным. Женщины с детьми остались на дороге. Да и ещё военные сказали, что Барановичи же заняты немцами, и никуда нам не уехать. Так что выбирайтесь сами, кто куда и как может. Мама и ещё две или три женщины решили вернуться в Берёзовку. А до этого все провели вечер и ночь в большом сарае для сена в страхе и ужасе.

И вот что я помню – идём по дороге, жёлтая горячая дорога (песок), жара, хочется пить, слёзы застилают глаза. Мама ведёт меня за руку, а в другой руке у неё какие-то наши вещи. Для меня дорога казалась бесконечной, и я не знаю, сколько мы шли. Но всё-таки дошли и жили у тех же людей. Потом они нас выдавали за своих родственников, и нас не расстреляли, как семью командира Красной Армии. А мама уничтожила все фото, где отец был в военной форме (мы с сестрой так и не знаем, в каком он был военном звании) и оставила только одну карточку – нет даже плеч, просто голова. Спрятала, наверное, далеко на случай обысков. По этой карточке потом фотографы города Калинина сделали теперешний портрет.

Потом другой ужас – в какой-то день по дороге через нашу деревеньку мчались целой колонной немцы на мотоциклах и остались часть из них в деревне. А мы – дети – не понимали, что это за машины и что за люди.Потом шли танки и артиллерийские орудия. Так для нас началась война, ужасная. Немцы минировали вдоль дорог и в лесу, и потом люди подрывались на этих минах (а ходили за грибами и ягодами), умирали совсем или оставались без ног или без рук. Один такой случай я помню сама, видела, как люди несли окровавленного парня из леса. Потом оставшиеся мужчины образовывали отряды, их назвали партизанами. Они узнавали как-то, что проедет колонна машин или танков немецких и сообщали жителям, и все прятались в лесу, в землянках, и когда возвращались к домам, видели, что все стены и окна прострелены. Я много не помню, наверное, от страха, и была ещё мала.

Как переживали зимы? Мы прожили три осени, три зимы, три весны и два с половиной лета. Есть было почти нечего, оживали только весной и летом, и что заготовят к зиме взрослые. Да, ещё большое событие у нас – в начале марта 1942 года мама родила маленькую девочку: я слышала, как женщины переживали за нас, помогали, чем могли. Назвали Таней. Хорошо запомнила такой случай. Немцы, сразу как заняли деревню, навели свои порядки, начали строить и построили казармы для своего отряда. И получилось это близко довольно от нашего хутора (2-3 дома). И в одно тёплое лето на улице я нянчилась с Таней, а мама в доме занята. И я отвлеклась, тоже заигралась. Мама вышла – Тани нет. Где? Что? Куда? И видим – она ползёт на территорию казармы под проволоку (а приказ был такой: кто приблизится к колючей проволоке, с вышки стрелять сразу). Мама бросилась сразу бегом и выхватила девочку из-за проволоки, и поползла с ней к дому, ожидая вот-вот будет выстрел в спину. Но… тихо, не прозвучал. Мама потом рассказала – мысль одна – пусть убьют, так обеих вместе. А я ревела на весь лес, меня быстро остановили, от шума. Потом, уже повзрослевшим, мама рассказала, что немцы эти были простые рабочие с заводов, что они не были фашистами.

И, наконец, лето, июль 1944 года. Наша Армия освободила Белоруссию. И мама сразу стала с нами выбираться всякими путями – способами. Где пешком, где на лошади попутной, где на машине и добрались до Барановичей. Поездов, конечно, никаких в Россию не было, и добирались мы вместе с такими же уцелевшими в основном на угольных платформах – хоть ветер, хоть дождь, хоть солнце палящее. Расписаний никаких, остановки платформ были случайные, время разное на стоянки. И нас, детей постарше иногда отпускали на землю – по нужде и просто поиграть, попрыгать на земле. И вот вдруг мы увидели, что платформа потихоньку поехала, а мы тут. У нас детей безумие, крики ужасные, рёв-плач, бежали за платформой, падали – всё, остались одни, без мам. Страх ужасный. А женщины с платформы нам машут и кричат что-то, мы не понимаем. Они кричали, что платформы остановят, не бойтесь, не плачьте. Этот ужас у меня до сих пор в голове, а прошло уже 76 лет.

Кое-как добрались до Калинина, а потом до Красного Холма, до деревни Якимиха. В этой деревне оставалась мамина сестра Августа и их мама Любовь Петровна, моя бабушка, которую я так и не увидела ни разу. Она очень переживала за нас – где мы и что с нами. Ведь о зверствах немцев было уже известно везде. Письма и отец не мог послать, его мы тоже никогда больше не видели.

Бабушка Любовь Петровна

дочерьми Серафимой и Софьей

А бабушка от переживаний и тоски заболела и умерла, бедная наша. Переживала она и за двух дочерей, которые оказались в блокаде в Ленинграде. Там были две внучки и два внука маленьких. Девочки выжили, а мальчики умерли от голода.

Тётя Соня 1928 год

Вот такие печальные очень истории в наших семьях.

А дедушка мой Алексей Арсеньевич и его брат были арестованы НКВД в 1938 году и оба расстреляны.

Отца мы ждали долгие годы, всё надеялись, вдруг…? Мама замуж больше не вышла. И жили мы – бедолаги всю жизнь без отцовской ласки и заботы, без бабушек и дедушек, без их доброты и заботы, завидовали детям, у кого они были.

Маму взяли снова на работу в школу математику преподавать. Меня в первый класс отправила мама, где я долго не могла привыкнуть, всего и всех боялась, плакала. На улице блудилась, не знала, куда идти домой, плакала, люди помогали. Я ведь была «маугли» из белорусского леса привезённая.

А Таню устроили сразу в ясли-садик – этот дом до сих пор стоит, это рядом с оптовым магазином. Я потом ходила за Таней по «красной» дорожке (она из красных кирпичей церковных была выложена).