Мы стоим, а снег идет все гуще. Рукав твоего пальто становится белым. Рукав моего пальто становится белым. Между нами словно протягиваются заснеженные мосты.
Но заснеженные мосты замерзли.
Здесь у нас живое тепло.
Под снегом твоя горячая рука лежит сладостным грузом на моей.
Снег все сыплет и сыплет
на тихие мосты.
На мосты, о которых никто не ведает.
ЧЕРНЫЕ ЖУЧКИ НА СНЕГУ
Первый предвестник – колышутся вершины деревьев. Еще нет ветра, ранним вечером будто легкая струя течет сквозь зеленые вершины елей и сосен. Но к ночи она усиливается, поднимается сильный ветер – ночной поток.
И в этот день шел снег. Все ослепительно ново и бело, но небо затянуто тяжелыми, низкими и совершенно ровными облаками.
Вот оно, начинается. Те, кто в пути, чувствуют его приближение и ускоряют шаг. Словно стремясь не опоздать домой.
Какая теплынь, думают они. Говорить им нет нужды. Вот оно, начинается.
Поток набирает силу, он все яростнее катится над хвойным лесом. Иголки высовывают свои язычки и запевают неведомую ночную песню. Каждый из этих язычков так мал, что его не слышно, однако их общий хор звучит столь низко и мощно, что мог бы скрыть под собою холмы и гребни. Но стоит теплая погода, снег влажен и липок, и ветру его не взмести.
Какая теплынь, думается тем, кто еще не добрался до дома. Они выходят из леса на открытое место, и там их встречает теплый ветер. На душе у них становится радостно, этот ветер – словно весть от друга. Слишком уж долго стояли холода, а скоро, наверное, снова ударят морозы. Но сейчас, на этом теплом, влажном ветру в зимнем мраке люди на мгновение становятся такими, какими им хотелось бы быть, они начинают светиться.
Все на месте, ничего не происходит, но люди чего‑то ждут – ведь облака предвещали перемену. С этим ожиданием в душе последние путники наконец добираются до своих погруженных в сон домов. И никто на следующий день не узнает, что сегодняшней ночью они какое-то время светились и были совсем не похожи на себя.
Наутро все еще очень тепло. По-прежнему дует ветер, и качаются деревья. Когда рассветает, оказывается, что мокрый снег весь усыпан крохотными черными жучками, каждый дюйм, на десятки миль во все стороны. Жучки шевелятся, двигаются, словно стремятся куда-то уползти. Еще недавно они были облаком, летели, гонимые ветром в ночи, были отсветом большого мира. После следующей метели им суждено стать тонкой полоской в снежной толще.
МАРТОВСКОЕ ВИДЕНИЕ
Безоблачный март пришел на смену хмурому февралю. Светало рано, ясные дни начинались пронзительными утренниками. Смерзшийся снег звал встать на лыжи. Настала пора лыжных походов, пришло время посмотреть на ледяной замок. Это было в конце марта.
Как‑то в субботу, перед тем, как разойтись по домам, школьники договорились пойти на лыжах к замку. Прогулка обещала стать особенно интересной: с ними пойдет Сисс.
Они считали, что Сисс вернулась к ним. Три девочки подошли к ней:
‑ Сисс, пойдем с нами. На этот‑то раз.
Эти трое были ей особенно симпатичны.
‑ Нет,– ответила она.
Именно эти трое. Класс знал, кого послать.
Первый отказ не обезоружил троицу:
‑ Сисс, пойдем. Нельзя же так все время, ты будто нас и не видишь. Мы ведь тебе ничего плохого не сделали.
Сисс было трудно противиться, ей самой тоже хотелось отправиться к ледяному замку, но…
Одна из троицы – та, что чувствовала себя всего увереннее,– сделала шаг вперед и тихо произнесла:
‑ Сисс, мы хотим, чтобы ты была с нами... Сисс,– еще тише сказала она после паузы, и голос ее искушал так сильно, что трудно было устоять. Две другие девочки не произнесли ни звука, и от этого искушение стало еще больше.
Соблазн действительно был слишком велик. Обет, данный Сисс, как бы ушел в тень. Сисс ответила тем же коварным тоном, каким говорит искуситель и каким отвечают искусителю:
‑ Ладно, я пойду с вами. Но тогда мы пойдем к ледяному замку.
Троица просияла.
‑ Молодец.
Как только Сисс осталась одна, ее стала мучить совесть. Родители же, услышав новость, так обрадовались, что это даже слегка расстроило ее.
В воскресенье школьники собрались и шумной ватагой двинулись к озеру. Утро стояло ясное и морозное. Наст был припорошен легким снежком – лучшей лыжни и желать было нельзя. Всем хотелось посмотреть на водопад, все радовались тому, что Сисс с ними. Сисс ощущала эту общую теплоту, ей бежалось легко и свободно, и лыжи ее тоже легко и свободно скользили по насту, припорошенному свежим снегом.
Все шло как положено, и тем не менее что‑то было не так.
Они выбрали путь, который привел их к реке немного ниже водопада. Течение здесь было спокойное, река покрылась льдом, и при желании можно было перейти на другой берег. В тиши слышался гул водопада. Они стали подниматься.
За зиму каждый из них раз-другой побывал у ледяного замка, поэтому у них не захватило дух при виде его, хотя он по-прежнему был огромен и загадочен. Мартовское солнце уже давно осветило его, блики играли на свободных от снега блестящих глыбах льда.
Все время помня о Сисс, дети ни словом не касались опасной темы. Это и придавало Сисс чувство уверенности, и мучило ее. Она испытала глубокое смятение, вновь увидев это место, вновь ощутив связь между замком и ею – связь, которая стала неразрывной в ту памятную ночь. Ей хотелось проститься со своими спутниками и остаться здесь одной.
Дети уже вдоволь насмотрелись на замок, наслушались гула водопада – скоро он станет еще мощнее – и собрались, не задерживаясь, идти дальше.
Но Сисс остановилась. Вот оно – то, чего они боялись. Они словно чувствовали, что она в какой-то миг окажется не с ними. Они тоже остановились в ожидании.
‑ Знаете что,– сказала она.– Я, пожалуй, дальше не пойду. Я, в общем-то, шла сюда.
‑ Почему же? – спросил кто-то.
Но одна из тех трех девочек, что соблазняли ее походом, тотчас вмешалась:
‑ Это уж пусть Сисс сама решает. Не хочет идти дальше, ее дело.
‑ Я пойду обратно,– продолжала Сисс обычным своим тоном, исключающим возражения.
‑ Тогда и мы пойдем обратно,– ответили они великодушно.
‑ Нет, не надо. Ну пожалуйста. Я не могу пойти с вами, как вы задумали. Мне хочется побыть здесь немножко одной.
Лица детей погасли. А нам нельзя побыть с тобой? – было написано на них. Ее просьба, прозвучавшая почти торжественно, напомнила им о том, что Сисс пережила минувшей зимой. Разочарованные, они умолкли.
Сисс видела по их лицам, что день испорчен, но ничего не могла поделать. Слишком поздно: ее обет стеной отгородил ее от них.
‑ Значит, ты больше сегодня с нами не будешь?
‑ Да, мне бы не хотелось. Вы не знаете, в чем тут дело, но... Я дала обет! – произнесла она так, что они вздрогнули.
Из ее слов они смутно поняли, что она дала какое‑то обещание Унн – той Унн, о которой никто не знал, жива она или нет. За этим скрывалось что‑то величественное и тревожное. Все замолчали.
‑ Вы прекрасно знаете, что я сама найду дорогу домой. Ведь остались наши следы.
Оттого, что она говорила так буднично, у них развязались языки, они решились ответить ей и сказать, что их волновало:
‑ Конечно, но не в этом дело.
‑ Ты всю зиму простояла у стенки,– отважилась сказать одна из девочек.
‑ Мы думали, что теперь все будет как прежде.
‑ В общем, я вернусь домой,– сказала Сисс, уклоняясь от разговора.
‑ Ладно, но мы‑то думали, что все будет по‑прежнему.
‑ Идите, и не надо говорить об этом,– попросила Сисс.
Они кивнули ей на прощанье и один за другим покатились дальше. Собрались на небольшом пологом пригорке, постояли, словно совещаясь, а затем двинулись дальше плотной цепочкой и скрылись из виду.
Сисс было стыдно и горько. Она быстро заскользила обратно к водопаду и ледовым стенам. Гул воды словно громким голосом звал ее.
Ей вспомнилась та ночь. Странные лица мужчин, как будто ожидающих, что сейчас что‑то произойдет: они были уверены, что несчастье случилось именно здесь.
Сюда надо приходить, когда не знаешь, что делать. Ей так и подумалось: я не знаю, что мне делать. Подумалось этими самыми словами, которые люди произносят столько раз на дню, не вкладывая в них никакого смысла.
Пристыженная и несчастная, она бежала от товарищей – в гул водопада, к ледяному дворцу.
С какой стороны на него ни посмотреть, он пугал своей высотой и причудливостью. На его искрящихся стенах не было ни снежинки. Несмотря на теплое мартовское солнце, его окружал панцирь ледяного воздуха.
Из‑подо льда вытекала река, черная, глубокая. Набирая скорость, она неслась вниз и уносила с собой все, что могла увлечь.
Сисс долго стояла на этом месте. Ей хотелось бы стоять так, как стояли здесь в ту ночь мужчины, перед тем как уйти, когда они были готовы запеть мрачную песнь. Они стояли тогда освещаемые неверным светом фонарей и словно ждали, что вот‑вот пропавшая предстанет перед ними и скажет им, что ничего им не найти. В это Сисс не верила, не могла верить.
Огромная птица пронеслась так близко, что Сисс вздрогнула, и тут же скрылась из виду.
Здесь нечего искать. Здесь ничего не найти. И все же. Ради тех взрослых людей.
Ей хотелось побыть здесь. Она сняла лыжи и по твердому снегу двинулась вверх вдоль ледяной стены. Ледяной замок, выросший из брызжущей и текущей воды, теперь застывший и прочный, влек ее к себе. Она намеревалась добраться до его вершины, немного полазить, просто побыть там.
Когда она оказалась наверху, ее взгляду открылся ледяной хаос. Нигде не было ни снежинки. Она стала осторожно спускаться по ледяным склонам, скользить по глубоким ледяным желобам, и все время ее преследовала мысль, что лед все‑таки может оказаться непрочным. Кто знает, не так ли все и произошло с Унн?
Давеча она пристыженная ушла от подруг. Теперь ей было стыдно оттого, что она как бы изменила чему‑то, пойдя вместе с ними. Забыла свой обет ради зовущих глаз подруг, ради лыжной прогулки. Нет, не ради самой прогулки, ради того, чтобы быть вместе с ними. Противиться этому желанию становилось все труднее. Она противилась ему, пока доставало сил.
На этом высоком, хаотически изрезанном ледяном куполе Сисс пришла в сильное волнение. Она скользила по желобам, спускалась в трещины и неожиданно оказалась на освещенном солнцем уступе на краю замка над обрывом. Сердце ее бешено колотилось. В уступе было небольшое углубление. Плотный прозрачный лед. Солнечные лучи освещали его, образуя сотни узоров.
Вдруг она вскрикнула. Унн! Прямо перед нею, за ледяными стенами проглянуло лицо подруги.
На какой‑то миг ей показалось, что она видит Унн!
Как бы где‑то глубоко в ледяной толще.
Яркое мартовское солнце светило прямо на Унн, окружая ее бликами и отблесками, всевозможными косыми полосами и струями света, удивительными ледяными цветами и украшениями, она была словно наряжена к празднику.
Вся застыв, не в силах ни шевельнуться, ни произнести слово, Сисс вглядывалась в лед. Она поняла, что перед нею лишь видение. Ей много раз приходилось слышать о людях, которым являлись видения, теперь это случилось с ней самой. Ей явилось видение, явилась Унн.
Долго ей этого не выдержать.
Видение не исчезало, оно, казалось, спокойно стояло во льду – но глядеть на него было выше сил Сисс. Оно обрушилось на нее словно удар.
За округлыми ледяными стенами Унн казалась огромной – много больше, чем она была в жизни. Видно, правда, было только ее лицо, остальное расплывалось.
Резкие лучи из невидимых трещин и углов перерезали образ. Унн была в убранстве непостижимой красоты. Сисс больше не могла смотреть на нее, она вышла из оцепенения и перебралась в другое место с одной только мыслью – спрятаться. И так уж она слишком долго смотрела на Унн, ее била дрожь.
Когда она пришла в себя, она была уже далеко. Ей подумалось, что видение, наверное, исчезло. Видения исчезают быстро.
Это значит, что Унн нет в живых.
Да, конечно. Унн нет в живых.
Как только Сисс осознала это, ноги у нее подкосились, и она рухнула на лед. До сих пор она даже не допускала мысли, что Унн нет живых, запрещала себе думать о ее смерти, хотя где‑то в глубине души все время таился ужас,– теперь эта смерть, о которой люди наверняка часто открыто говорили друг другу, стала явью, от нее было не уйти, в нее приходилось поверить.
Лежа на льду, она услышала за спиной свист разрезаемого воздуха, почувствовала резкий порыв ветра, увидела, как что‑то прочертило воздух,– все это разом. И совсем близко.
Ее пробрала дрожь. Лежать на льду было холодно. Она принялась карабкаться наверх, перебираясь через скользкие ямы. Обратный путь был труднее. Под нею, во льду, в искрящихся трещинах шла непрерывная игра переливающегося света. Порою она соскальзывала в сторону, и это могло плохо кончиться. Но она снова возвращалась на свой путь.
Когда она взобралась наверх, все вокруг показалось ей вдруг унылым и печальным. Она стояла и оглядывалась, и в душу ее закралось сомнение: а видела ли она действительно что‑нибудь?
Конечно, видела.
И еще она подумала: в один прекрасный весенний день вся эта гора льда расколется, разлетится на кусочки, поток подхватит их, раздробит, понесет вниз, размолотит вконец, вынесет в нижнее озеро, и от замка не останется следа.
Сисс представила себе, что в этот день находится здесь и смотрит, как рушится замок.
И еще на миг представила себе, что в этот час стоит на куполе ледяного замка – и сразу же отбросила эту мысль.
Нет.
Сисс отыскала свои лыжи. Она не стала надевать их, а села на ласковое дерево на ласковом солнечном склоне. Она еще не оправилась от потрясения, не пришла в себя от видения Унн в ледяном уборе.
Одно было ей ясно: о том, что было, она никогда никому не расскажет. Никому на свете!
Почему она видела это?
Потому что она забыла Унн?
Ни слова родителям, ни слова тете, ни слова никому.
А видела ли она это наяву? Может быть, она задремала здесь на солнышке и ей приснился короткий сон? Когда, сидя на лыжах, обводишь взглядом залитые солнцем склоны, легко поверить, что все это было игрой воображения.
Ну нет, не так это просто. Ее всю трясет, а после короткого сна такого не бывает.
Дрожащими пальцами она застегнула крепления. Оглядела ледяной замок и подумала: наверное, я вижу его в последний раз. Еще раз прийти сюда я не решусь.
И двинулась в обратный путь.
Сисс бежала что было сил и вернулась домой усталая и потная. Что‑то произошло, решили родители и расстроились.
‑ Уже вернулась? Тебе стало плохо?
‑ Нет, все нормально.
‑ Но ведь мы знаем, что остальные вернутся еще нескоро, мы звонили и спрашивали.
‑ Я от водопада пошла назад.
‑ А почему?
‑ Так,– ответила она на их беспокойные расспросы.– Почувствовала, что на весь поход сил не хватит, и дошла только до реки.
‑ Это у тебя‑то сил мало?
‑ Теперь все в порядке. Но был момент, когда мне стало тяжело.
Им это показалось сомнительным. Чтобы Сисс так легко сдалась – и к тому же первой?
‑ Печально,– сказал отец.
‑ Мы было порадовались за тебя утром, решили, что ты наконец совсем оправилась,– сказала мать.– Думали, что теперь все будет как прежде.
«Оправилась» – так они сказали.
Родители все пытались втолковать ей, что, по их мнению, нужно, чтобы «оправиться». Им, конечно, легко говорить, но как быть, когда видение пляшет у тебя перед глазами?
Она поняла, что отговорки ее были напрасными, родителей не проведешь. Но если что можно – так это молчать. Ей очень хотелось как‑нибудь порадовать родителей, но ничего при этом не выдумывая. Она смотрела на мать и молчала.
‑ Прими ванну,– сказала мать,– поговорим попозже.
‑ О чем поговорим?
‑ Ладно, иди. Вода горячая.
Обычный, знакомый совет матери, когда приходишь домой после тяжелой работы: в ванну. Прими ванну.
Она лежала в горячей воде и видела перед собою лицо, обрамленное сверкающими ледяными цветами и бликами. Оно неотступно преследовало ее. Чувство усталости и покоя, обычное после такой прогулки, было где‑то рядом и ждало ее, но путь ему был закрыт. Мешали ледяные стены и вчетверо увеличенные лица.
Пусть это будет самым сокровенным в ее душе, среди тех мыслей, о которых она никогда никому не скажет ни слова. Этот тяжелый груз она будет нести одна.
Ей послышалось: Сисс...
Нет, нет, это ей почудилось.
Но сквозь теплый, добрый пар проглянуло лицо Унн.
Сисс? – снова услышала она. Паника, подстерегавшая ее во время всего пути домой и здесь, в ванне, теперь охватила ее. Ее окружали ледяные стены, глаза...
‑ Мама! – закричала она.
Мать тут же появилась. Мгновенно, словно ждала, что ее позовут. Сисс почувствовала себя маленькой девочкой. Но ни словом не проговорилась о том, что произошло.
ИСПЫТАНИЕ
Обет – что значит он теперь?
Что окружает тебя? Шелестящий ветер, ласково треплющий твои волосы. Легкий, словно неумелый ветерок.
Унн никогда не вернется и не придет ко мне, как это говорилось в моем обете. Что же мне делать, если Унн нет в живых?
На следующий день Сисс снова держалась в школе особняком и одна пошла домой. Придя, она заперлась в своей комнате. Видение в ледяном замке неотвязно стояло у нее перед глазами, и ей надо было постоянно быть начеку, чтобы не проговориться. Если люди узнают об этом, ее снова охватит паника.
Поэтому она либо сидела за книгой в своей комнате, либо гуляла одна. Взгляд отца и матери таил в себе опасность: можно было поддаться ему, и тогда все скрываемое хлынуло бы наружу.
Родители чего-то ждали, и Сисс хорошо это чувствовала. Но она была не в силах подойти к ним. Как-то они сказали ей совершенно спокойным тоном:
‑ Сисс, мы тебя редко видим.
‑ Да,– отвечала она.
На том разговор и кончился. А ведь заставить ее говорить было в их власти. Она не знала, как ей быть.
Почему я видела Унн?
Чтобы не забыть ее?
Безусловно.
Сисс стало казаться, что Унн забыли. Никто не говорил о ней, имя ее не упоминалось. Ни дома, ни в школе. Словно Унн никогда не было на свете, с возмущением думала Сисс.
Только я ее помню. Да еще ее тетя, та тоже, верно, не забыла ее. Она не продала дом и не уехала.
Кто еще думает об Унн?
Вопрос этот не давал ей покоя. Он так мучил ее, что она решила сделать опыт.
Она провела его в классе однажды утром перед самым началом уроков. Все, кроме учителя, были уже на местах. Ей не хотелось, чтобы учитель как‑то повлиял на детей. Решиться ей было нелегко.
Набравшись смелости, она встала и, словно объявляя во всеуслышание что-то важное, громко произнесла:
‑ Унн.
Только одно имя. Ничего другого она сказать не может. Они поймут.
Сначала, против ее ожидания, ничего не произошло. Конечно, все повернулись к ней, шум в классе смолк, воцарилась тишина – и все.
Они, наверное, ждали еще чего-то. Но она молчала, и они начали переглядываться. По‑прежнему никто не издавал ни звука. Сисс решила, что напугала их. Она робко обвела взглядом лица товарищей.
Стена непонимания? Неприязнь? Нет, никакой стены нет. Просто они в растерянности.
Она тоже в растерянности. И зачем ей только такое пришло в голову!
Наконец она услышала ответ. И он исходил не от девочек, ее ближайших подруг, а от мальчика – того, что тогда трогал ее сапогом. Сисс уже заметила в последнее время, что он стал все чаще играть в классе главную роль. Он-то и произнес резкий ответ:
‑ Мы не забыли ее!
Словно отрубил.
‑ Какая‑то девочка подхватила:
‑ Конечно, нет – если ты это имеешь в виду.
Сисс бросило в жар от стыда. Она поняла, как не права была, стараясь отгородиться от класса. Запинаясь, она проговорила:
‑ Да нет, я просто...
И опустила голову, не сказав того, что хотела было сказать, не бросив горького упрека.
III
ТРУБАЧИ
ТЕТЯ
Не только ты одна хранишь память об Унн, просто люди не говорят о ней. Но почему? Это не похоже на них.
Сисс порой вздрагивала при мысли, что тетя Унн продала дом и собирается уезжать.
На следующий день, возвращаясь из школы, она прошла мимо тетиного дома. Увидела, что в нем по-прежнему живут, узнала на дворе тетины вещи.
Раз дом не продан, значит, тетя продолжает надеяться.
Однажды Сисс прошла слишком близко от дома тети Унн, и та увидела ее. Она открыла дверь и помахала девочке рукой:
‑ Сисс, иди сюда!
Сисс нехотя подошла, полная тревожного ожидания.
Тетя сказала:
‑ Я обещала тебе сообщить, когда продам дом и уеду.
‑ Да. Продала?
Тетя кивнула.
Стало быть, дом продан. Что тетя узнала? И когда – тогда же, когда я была в ледяном замке? Ерунда. Ну, скажи еще что‑нибудь, мысленно попросила она, и тетя откровенно призналась:
‑ Теперь я уверена, что больше ждать нечего.
‑ Ты это знаешь?
‑ Нет, не знаю, но... Да нет, знаю. Поэтому и продала. Уеду далеко отсюда.
Как ни странно, но Сисс была уверена, что тетя не спросит у нее: «Теперь, когда я уезжаю, можешь ты рассказать мне все то, что не хотела раньше?» Нет, она этого не спросит.
‑ Ты уже завтра уезжаешь?
‑ Почему ты так думаешь? Почему завтра? – Тетя бросила на нее быстрый взгляд.– Ты уже об этом слышала?
‑ Нет, но я каждый день думаю: завтра она, наверное, уедет...
‑ И вот наконец ты угадала, завтра я действительно уезжаю. Поэтому‑то я тебя и окликнула – как удачно, что я тебя увидела. Если бы ты не прошла мимо, я сама зашла бы вечером к тебе домой.
Сисс ничего не ответила. Как странно, что тетя Унн уезжает. И очень‑очень грустно. Тетя тоже помолчала, но потом снова заговорила:
‑ А еще я окликнула тебя потому, что мне хотелось бы прогуляться с тобой сегодня вечером. Это будет мой последний вечер здесь. Ну как, пойдешь?
Нечаянная радость.
‑ Да! А куда мы пойдем?
‑ Никуда. Просто погуляем.
‑ Но тогда мне надо сначала зайти домой, я иду прямо из школы.
‑ Ну конечно, и спешить незачем. Мне хотелось бы пойти, когда уже совсем свечереет. А вечереет теперь не рано.
‑ Ухожу.
‑ Скажи домашним, что мы вернемся поздно,– добавила тетя,– но пусть они не беспокоятся.
Сисс шла домой в торжественном настроении. Они с тетей пойдут гулять. И прогулка эта будет необычной.
‑ Мы вернемся поздно,– сказала Сисс родителям, собираясь уходить.– Так она просила передать.
‑ Хорошо,– легко согласились родители.
Сисс ясно понимала причину их покладистости. Родители были теперь рады, когда ей хоть чего‑нибудь хотелось. Пусть даже прогуляться вечером с посторонним человеком. Вот до чего она их довела.
Об этом она думала весь путь до тети.
Та еще не собралась.
‑ Время у нас есть,– сказала она.– Мы выйдем, когда стемнеет. Гулять будем одни, нам больше никто не нужен.
Как ни было грустно то, что тетя уезжает, Сисс переполняло радостное ожидание.
Тетя продолжала укладываться и наводить порядок. Сисс старалась помочь ей, но все в основном было собрано. Дом – пустой, с голыми стенами, неуютный,– казалось, стал много просторнее.
Дверь в комнатку Унн закрыта. Это хорошо.
‑ Хочешь заглянуть?
‑ Нет.
‑ Ладно. Там теперь ничего нет.
‑ Прости, пожалуйста, я все же загляну.
Она открыла дверь. В комнатке было пусто. Ее охватило странное чувство неуверенности.
Стемнело, можно было отправляться в путь.
Стоило лишь выйти за порог, как уже явственно ощущалось приближение весны. И ласковый воздух, и сугробы пахли весной, Хотя снег еще нигде не начал таять. Небо было темное и теплое, затянутое низкими облаками. В такую погоду можно гулять медленно‑медленно. Самая погода для прогулок. Они долго шли, не говоря ни слова.
Постепенно все вокруг стало терять очертания. По сторонам дороги угадывались контуры домов. В окнах горел свет. Сисс не проронила ни слова. Тетя совершала свой прощальный обход. Завтра ее здесь уже не будет.
Скоро она заговорит.
Апрельский вечер сгустился, превратив все окружающее в темный, неспокойный узор, плавно скользящий двумя стенами по сторонам дороги. Тускло поблескивал снег, дорогу было хорошо видно. Глаз неясно различал проплывавшие мимо высокие деревья, словно предостерегающе вытягивавшие руки, черные, нависающие скалы, похожие на кулак, занесенный над твоим лбом.
Тетя Унн совершала прощальный обход. Она не пошла прощаться с соседями: с ними она мало общалась, когда жила здесь. Она всегда была дружелюбным чужаком, который никого не беспокоил просьбами и сам справлялся со всеми своими делами. Но когда приключилась беда – пропала девочка,– все, как один, пришли на помощь. Сейчас Сисс видела, как тетя на свой лад совершает обряд прощания.
Поэтому они долго шли, не произнося ни слова. Но прогулка эта была не только прощанием. Сисс ждала, и наконец этот миг настал. Тетя остановилась и смущенно проговорила:
‑ Сисс, я позвала тебя не только для того, чтобы пройтись в приятной компании.
Сисс тихо ответила:
‑ Я так и не думала.
Как пойдет разговор? Скорее бы уж все было позади. Нет, не то, пусть он будет, но...
Тетя вновь зашагала по тихой снежной дороге. Напряжение, разлитое в воздухе, как бы передалось ее словам:
‑ Хоть я и живу одна, я все же иногда встречаюсь с людьми и кое‑что узнаю от них. И я знаю, что у тебя была трудная, тяжелая зима.
Она замолчала, словно давая Сисс время обдумать ответ.
Нет, подумала Сисс, собираясь возразить.
‑ Я слышала, что ты ни с кем не общаешься в школе и отчасти даже с родителями.
Сисс быстро ответила:
‑ Я дала такой обет.
‑ Я примерно так и поняла – и, наверное, как родственница Унн должна быть тебе за это благодарна. Не надо мне о нем рассказывать. Но к чему теперь этот обет – себя ты погубишь, а смысла в нем уже нет никакого.
Сисс молчала, стараясь понять, куда тетя клонит. Слова ее были ей приятны.
‑ Ты была больна,– сказала тетя.
‑ Они все спрашивали и спрашивали, и я под конец не выдержала. Задавали вопрос, на который я не могла ответить. Снова и снова...
‑ Знаю, знаю. Но не забывай, что было это в самом начале поисков, а тогда, чтобы найти хоть какой‑нибудь след, надо было испробовать любой путь. Я так была растеряна, что тоже, помнишь, пыталась выведать что-нибудь у тебя. Никто из нас не задумывался над тем, что тебе это было не под силу.
‑ Они уже перестали.
‑ Да, когда дело приняло плохой оборот, этому был положен конец.
Сисс уставилась на нечеткий силуэт тети.
‑ Положен конец?
‑ Да. Ты сказала, что они перестали. Ты ведь, верно, давно уже не слышала, чтобы кто-нибудь при тебе упоминал об этой ужасной истории. А запретил об этом говорить доктор, который лечил тебя. И в школе им всем это тоже внушили.
Услышанное настолько поразило Сисс, что она едва выдавила на себя:
‑ Что?
Как хорошо, что мы плохо видим лица друг друга, подумала она. Иначе мы не смогли бы говорить об этом. Тетя выбрала для беседы правильное время.
‑ Как видишь, они отнеслись к этому очень серьезно. Ты была совершенно подавлена. По‑моему, тебе надо знать об этом. И я, уезжая, решила тебе все рассказать.
Сисс все еще молчала. Наконец многое, что удивляло ее, получило объяснение. Тетя продолжала:
‑ Теперь, когда все уже позади, тебе надо знать правду. Теперь, когда мы перестали ждать.
Сисс воскликнула:
‑ Позади? Что позади?
‑ Об этом я тоже собиралась поговорить с тобой.
У Сисс заколотилось сердце. Однако тетя вернулась к прежней теме:
‑ Ты только не думай, что люди забыли Унн. Это не так, я-то знаю. Они мне так помогали, что я теперь перед отъездом в полной растерянности: надо бы всех их обойти и поблагодарить, но я просто не в силах, так уж я устроена.
‑ Да...
‑ Поэтому я и гуляю сегодня с тобой в темноте. Нелепо вообще-то: мне хотелось обойти всех соседей, но я боюсь показаться на людях.
Она стояла в сгустившихся апрельских сумерках и на какое-то мгновение сама показалась Сисс немного нелепой. Но нет, это не так.
‑ Пойдем, Сисс. Я хотела перед сном сделать большой круг.
Дорога опять привела их к домам и людям. Кое‑где светились окна. Как хорошо идти с тетей! Почему я никогда не гуляю так с мамой? – задала себе вопрос Сисс. Ответа на него она не знала. Как ни любила она мать, она робела перед нею. Робела, хотя не могла бы сказать, что именно в ней ее смущало. Перед отцом она тоже робела, хотя они с ним, в общем, были добрыми друзьями. Отчего же с этой немного нелепой тетей она готова гулять хоть целую ночь?
Сисс попросила:
‑ Скажи, пожалуйста, что ты имела в виду, говоря: теперь это уже позади.
‑ Я имела в виду: для тебя.
‑ О, нет...
‑ И все же это так. Нам больше нечего ждать. Она пропала, ее нет в живых.
Хорошо, что сейчас темно. Сисс едва слышно спросила:
‑ Ты что‑нибудь узнала?
‑ Нет, не узнала, как ты говоришь, но... все‑таки знаю.
Сисс почувствовала: сейчас будет сказано главное. Тетя откашлялась, готовясь произнести решающие слова:
‑ Послушай, Сисс, прежде чем я уеду, я хочу попросить тебя вот о чем: постарайся вернуться ко всему, что у тебя было в жизни. Вот ты сказала, что дала обет. Но какой в нем теперь смысл, если Унн больше нет на свете? Нельзя тебе так связывать себя и отгораживаться от всего, из чего должна состоять твоя жизнь, только ради ее памяти. Ты лишь мучаешь себя и других, и никто тебе не скажет за это спасибо, а наоборот. К тому же ты очень огорчаешь родителей. Ты слышишь, что я говорю?
‑ Да, конечно!
‑ Вот что я тебе скажу: она не вернется, и твой обет снят с тебя.
Снова слова тети ошеломили Сисс.
‑ Я свободна от обета?
‑ Да.
‑ Это ты меня освобождаешь?
‑ Да, по‑моему, я имею на это право.
В голосе тети прозвучали властные ноты. Сисс растерялась. Ей сразу стало легко-легко, но в то же время ее охватило сомнение. Тетя взяла ее за руку.
‑ Будем так считать. Договорились?
‑ Не знаю только, верно ли это.
‑ Верно ли это? – обиженно переспросила тетя.
‑ Что ты можешь освободить меня. Потому что когда я...
‑ Значит, вот как оно далеко зашло. Но ведь и ты сама об этом наверняка не раз думала весной?
‑ Конечно, но...
‑ Стало быть, все наладится. Теперь у меня будет чуточку легче на душе.
‑ Странный ты человек,– благодарно произнесла Сисс.
Она еще не смела поверить тому, что сказала тетя. Свободна от обета? Так ли это? Что она чувствует – радость или печаль? Странный ты человек, только и нашлась она сказать.
‑ Пойдем обратно,– предложила тетя,– будет нехорошо, если мы вернемся слишком поздно.
‑ Нет, мы можем ходить сколько хочешь.
Мимо них проплывал все более и более размытый узор из деревьев, домов и скал. Временами надвигались черные, словно сажа, провалы. При их приближении сердце Сисс останавливалось от испуга – что это? – и было невыносимо страшно, но всякий раз она убеждалась в том, что это лишь игра воображения, и сердце снова начинало биться, наполняясь кровью. Это мы идем, а узор стоит на месте, говорила она себе.
Голос тети:
‑ Я снова повторяю: ты должна чувствовать себя свободной от обета. Неправильно ты себя ведешь. Тебе так не годится. Ты совсем другая.
Не буду отвечать. Да и не надо. Но я словно из колодца вижу мерцающие звезды. Необъяснимо.
Они закончили прогулку. Была уже темная ночь. Тетя закончила свой обход. Они подходили к дому Сисс. Снаружи горел одинокий фонарь и ждал ее, не было слышно ни звука.
‑ Вот мы и пришли, и я хочу с тобой...– начала было тетя, но Сисс быстро перебила ее:
‑ Нет, я провожу тебя.
‑ Не надо.
‑ Я не боюсь темноты.
‑ Не в этом дело.
‑ Ну пожалуйста.
‑ Ладно.
Они снова зашагали. Спящий дом со ждущим фонарем скрылся из виду. Дорога была безлюдна. Обе почувствовали, что немного устали.
‑ Не холодно.
‑ Да,– ответила тетя.
Сисс отважилась спросить:
‑ Что ты будешь делать на новом месте?
Где это новое место, она тоже не знала, о нем вообще не было речи. Тетя не привыкла обсуждать с кем-нибудь свои дела.
‑ Ну, занятие найдется, я не пропаду,– ответила она.– Да и деньги за дом я получила. Ты, Сисс, обо мне не беспокойся.
‑ Не буду.
‑ Странный я человек,– немного погодя сказала тетя. Они уже приближались к ее дому, приближались к минуте расставания.– Странный человек. Когда пришла беда, люди сделали для меня все, а я вот хожу в темноте вместо того, чтобы по-человечески попрощаться с ними. Что ты на это скажешь? – спросила она, когда Сисс ничего не ответила.
‑ Что мне сказать?
‑ Я вот все думаю, что раз ты сегодня была со мной, то они узнают, что я тут ходила – и не просто так, а вроде чтобы поблагодарить их. Да так ведь оно и есть. Надеюсь, что ты об этом расскажешь, и я буду тебе признательна, хотя и знаю, что так, как я, нормальные люди не поступают.
Наступил момент прощания.
Их фигуры почти слились с темнотой. Шагов не было слышно. Лишь дыхание. И, может быть, стук сердец. Они стали частицей загадочных ночных движений, легких, как дрожание длинных нитей.
Я боюсь темноты? Светлые трубачи зашагали по обеим сторонам дороги.
СЛОВНО КАПЛЯ И ВЕТКА
С кого снят обет?
Ни с кого, но...
Нет ликующего прыжка обратно к другим: вот и я! Ни с кого обет не снят. Но в жизнь как будто вторглись трубачи.
Это словно капля и ветка. С голой мокрой ветки срывается прозрачная капля и падает в оседающий тяжелый, сырой снег. Сугробы тают, а в них черная полоска – полоска черных жучков, которая пронизывает волнистый слой снега, бежит вместе с ним через холмы и долины. Странное воспоминание: на десятки километров ливнем сыплются черные жучки темной теплой ночью между волнами холодов. А сейчас все превращается в ручьи талой желтой воды или в тихие желтые лужи.
Эй, Сисс!
Далекий крик. Голос как из другого мира.
Я сейчас словно капля и ветка. Не знаю почему. Но я живу.
С меня сняли обет, но я не чувствую себя свободной. Меня все‑таки что‑то гнетет. Не могу объяснить что.
И вдруг события, неожиданные как пожар. Мать, снова оживленная:
‑ Сисс, у меня к тебе будет поручение, ты сходишь после школы?
‑ Хорошо.
Почему теперь все стало иначе? Что они увидели? А может быть, мне это только кажется?
Она идет по маминому поручению. Вокруг все голо. Изморось, ветер. Как сегодня было в школе? Не знаю, я потеряла опору. Подбежать к ним не могу. Обет мой был мне опорой – опорой прочной, хотя и жестокой. Теперь же ее не стало, и я не знаю, как мне быть. А когда вечерний воздух пахнет весной, я совсем ничего не знаю.
Внезапно за спиной Сисс возникает человеческая фигура.
Сквозь дождь и ветер на дорогу выходит подросток – знакомый ей соседский сын. Он тепло одет, пот катится с него градом. Сисс постепенно приходит в себя от испуга.
‑ Это ты, Сисс,– сказал он и, как ей показалось, просиял.– Как я рад, что наконец выбрался на дорогу. Я поднимался вон по тому северному склону, а снега там по колено, вязнешь в нем, как в болоте.
Сисс ответила ему улыбкой.
‑ Далеко ходил?
‑ Очень. Но в других местах снег уже сошел. Я к реке ходил.
‑ К самой реке?
‑ Да. Она уже вскрывается.
Ей стало ясно: кто-то еще продолжает поиски, На нее накатила волна нежности.
‑ А на озере лед еще держится?
‑ Да,– ответил он односложно, словно оборвал себя.
Но Сисс хотелось знать больше.
‑ Он все такой ж<