Другой огромной проблемой для таких правителей, маячившей в перспективе, стали деньги. В случае Турции проблема стояла еще острее из-за соревнования с правителями Египта, которые имели большой доход от Суэцкого канала и поэтому разбрасывали деньги на Босфоре (часть построенных ими тогда зданий сохранилась до сих пор). Глядя на них, правящая османская семья и ее прихлебатели тоже не жалели средств. На европейской стороне Босфора был возведен дворец Долмабахче – дорогостоящее сооружение, с огромной люстрой, подаренной королевой Викторией, и другими необычайно уродливыми артефактами (особенно гнетущими были картины, написанные под французских «академиков»). За ним на азиатской стороне появился дворец Бейлербей – благодаря американскому архитектору он оказался комфортабельно соразмерен и удобен для жизни (одним из его первых гостей оказалась французская императрица Евгения). За ним последовал дворец Чираган, тоже не столь уж плохой.
Но султанская семья продолжала тратить и тратить, ее финансы теперь зависели от американских банкиров в Галате и иностранных кредиторов, которые смогли получить очень выгодные условия. Этот период раннего оптимизма – султан Абдул-Азиз посетил Запад, его племянник Мурад очаровывал Париж, бесхитростный концерт турецкой музыки дали королеве Виктории в Хрустальном дворце – подошел к концу в начале 1870-х годов. В Вене случился финансовый крах, который через Германию распространился дальше, и займы перестали течь в Константинополь. В 1875 году было объявлено банкротство. Империя двинулась к финальному акту.
Оттоманская империя в период наибольшего расширения, 1683 год
Часть седьмая
Конец империи
Почти целый век со дня Кючук-Кайнарджийского договора империя стояла перед огромным большим бедствием. Банкротство 1875 года заставило отвернуться от нее английских и французских держателей бонов, хотя, по правде говоря, они вели дела чрезмерно жестко: в итоге империя выплатила долг, в несколько раз превысив проценты, без оплаты («амортизации») основной суммы.
Но были и другие проблемы, еще хуже. Чтобы выплатить этот долг, правительство подняло налоги, и христиане начали мятеж. Он перекинулся на османский Крит, где греческие националисты рвались воссоединиться с материковой Грецией, хотя добрая треть местного населения была мусульманской. В 1866 году греки устроили резню. Затем в 1875 году против налогов восстали крестьяне Герцеговины – отчасти восстание было направлено против попыток уменьшить контрабанду табака, основного товара в этих областях. Это восстание распространилось в Сербию, а оттуда, в свою очередь, в земли болгар.
Тут оказались свои сложности. Средневековая Болгария представляла собой настоящую балканскую империю, протянувшись в Грецию и к Адриатике, но она пала перед турками, которые в результате стали управлять этими землями через греков, доминировавших в православной церкви. Когда сюда прибыли американские миссионеры, они приложили усилия для стандартизации образования и даже изобрели язык, на котором обучали людей грамоте; до того болгарская верхушка говорила по-гречески. В результате появился столь странный продукт, как болгарский национализм.
Однако ранее болгарским землям пришлось принять беженцев после прежних российских войн – это были татары и черкесы, исповедовавшие ислам и именуемые помаками. Они жили в Болгарии уже века и в целом имели добрые отношения со своими христианскими соседями. Во время второго Танзимата энергичный наместник Мидхат-паша[36]усовершенствовал управление Болгарией, создав здесь муниципальные службы, но отношения между черкесскими беженцами и местными болгарскими жителями были натянутыми – такими же, какие сложились у турок с армянами в Восточной Анатолии. При первых симптомах кризиса произошла резня христиан черкесами, которые испугались, что снова будут вынуждены отправляться в ссылку. До Британии дошли известия о происходящих «ужасах», и опять повторилась история с Хиосом.
Британские либералы по своей природе были разобщены, и это наглядно проявилось в ирландском вопросе, но их смог объединить в единое целое талантливый лидер. В их среде присутствовал один очень прочный элемент – протестантские диссентеры, которые не присоединились к официальной англиканской церкви. Это был именно тот сорт людей, которые очень настойчиво педалировали вопрос мусульманской жестокости против христиан. Знаменитый либеральный лидер Уильям Эверт Гладстон разразился тирадой против турок. Он заклеймил эту страну, и его слова вошли в историю: турки должны убираться со всеми своими констеблями (zaptiye) и жандармами (mudir) из провинций, которые они обезлюдели и осквернили.
Странным во всем этом было то, что Гладстон действительно знал о Балканах не понаслышке, ибо в период своей зарубежной деятельности управлял Ионическими островами, которые британцы оккупировали в 1815 году. Он не мог не знать, что проблемы не так просты. Кроме того, когда дело дошло до резни, болгары не были невинными овечками – факт, очень легко выявленный британским посольством в Константинополе, которое имело своих агентов в регионе. Посол Остин Генри Лэйрд даже возразил секретарю Форин Офиса лорду Солсбери, заявив, что Гладстон лжет. Это ни к чему не привело.
В итоге странное собрание истеричных священников и надменных профессоров английской истории, которые не знали ничего существенного о регионе, создало карикатурное мнение о турках как о людях, нежащихся в гаремах, курящих гашиш и похищающих девственниц. Причем, как указал А. Дж. П. Тейлор, эти люди получили очень хороший шанс заявить публичный протест по делу, лежащему вполне в пределах своей компетенции. Незадолго до того на Ямайке губернатор Эйр[37]нарушил закон, приказав повесить негров-мятежников; раздался протест людей, которые встали на путь борьбы с рабством – но люди, кричавшие об ужасах, творящихся в Болгарии, включая Гладстона, либо хранили молчание, либо поддержали действия губернатора. Его дружно осудили все самые известные личности того времени, за исключением Томаса Карлейля – Джон Стюарт Милль, Чарльз Дарвин, Томас Гексли.[38]
Сам Гладстон был записным моралистом, но его дневники, написанные в Греции, несут печать возбужденной фантазии, которой он мог управлять, даже будучи канцлером казначейства, применяя к себе слегка смягченную партийную дисциплину. Но не предчувствовала ли эта когорта негодующих диссидентов, что в течение одного-двух десятилетий их церкви станут почти пустыми, если они не найдут какой-то новый курс?
Как бы там ни было, турки снова оказались в позиции обороняющихся, способные только возмущаться в ответ. Они, как обычно, говорили, что ситуация не столь уж страшна и количество жертв преувеличено. В любом случае это было лишь начало.
В 1876 году русские почувствовали, что теперь они имеют шанс изменить мнение о себе, сложившееся после Крымской войны. На этот раз Британия не стала бы вмешиваться – даже лидер консерваторов лорд Солсбери списал Турцию со счетов и выступал за сотрудничество с Россией. Правда, в это время на Ближнем Востоке[39]были сильны австрийцы, и они, естественно, возмутились бы любой монополией русских. Но с ними тоже можно было уладить отношения обещанием каких-то земель на Западных Балканах и предложением доходной железной дороги до Салоник.
На фоне всех этих обстоятельств Абдул-Азиз был свергнут. Его наследника, молодого Мурада V (правил в 1876 году), представляли либеральным монархом и одним из самых ярких людей современной турецкой истории, а Мидхат-паша, боролся за введение конституции.[40]Это был реальный способ успокоить недовольство на Западе, и при драматических обстоятельствах она даже была объявлена на конференции Порты с европейскими державами. Как Европа может вмешиваться в дела османов, если империя вдруг превратилась в конституционное и парламентское государство?
Выборы действительно состоялись и парламент был созван. Конечно, многое осталось за кадром, и Мидхату пришлось прокладывать свой путь через внушительное сопротивление, вынуждавшее его союзников раз за разом доказывать, что «необходимая консультация» была найдена в Коране – с таким же успехом разводящийся мужчина мог бы давать своей бывшей жене советы по грудному вскармливанию. Возможно, сам Мидхат-паша был республиканцем, но выборы прежде всего давали мусульманам большинство, и это привлекало религиозных консерваторов: они получили бы свое исламское государство, а не безбожный Танзимат. Но в любом случае европейские державы отозвали своих послов в знак протеста против того, что они приняли за отказ от их условий – а русская армия переправилась через Дунай.
Целью России оставалось укрепление на юге, используя продвижение с двух сторон. С востока она наступала через Южный Кавказ, стремясь захватить крупную крепость Карс и утвердить свое присутствие в восточной Анатолии. Тут располагалась древняя Армения; ее провинция Ереван (примерная территория сегодняшней Армении) уже была основана русскими как аванпост христианства; многие мусульманские жители (в основном курды и азери – персидские тюрки) были изгнаны отсюда.
На Балканах располагался другой возможный русский союзник Болгария. После балканского мятежа 1875 года европейские силы попытались вынудить турок признать хотя бы частичную независимость Болгарии, и когда в этом было отказано, русские объявили Турции войну. Они успешно ее начали, но затем попытались пересечь Балканские горы возле крепости Плевна. И тут зимой 1877-78 года они наткнулись на одну из турецких истин: в обороне турецкие солдаты выказывают необыкновенную стойкость. Осман-паша стал героем момента, оказывая сопротивление русским атакам в течение нескольких месяцев, и этого оказалось достаточно, чтобы склонить весы общественного мнения в Британии на сторону турок. Умные люди в Британии решили, что важно защитить Индию от русского вторжения, а защита эта начиналась в Константинополе. В залив Бесика к югу от Трои, где имелась относительно защищенная от осенних штормов якорная стоянка, были посланы военные корабли. Позднее британские броненосцы вошли в Мраморное море. В любом случае османский флот обучался британскими офицерами и находился под командованием Хобарта-паши, который являлся здесь популярной фигурой. Все было готово к громадному столкновению – вероятно, оно могло достигнуть и крымских рубежей.
Но дело обернулось так, что Осман-паша в конце концов капитулировал, и русские войска дошли до места, известного тогда как Сан-Стефано – теперь это Эшилькой, западное предместье Стамбула, где ныне расположен аэропорт Ататюрка. Было объявлено перемирие, и затем, под русскую диктовку, туркам навязан мирный договор. Он устанавливал независимость Великой Болгарии, Россия же потребовала себе северо-восточную Анатолию, включая Карс, где проживало значительное армянское население. Но европейские державы, ведомые британцами, выступили с протестом. Немцы предложили свое посредничество, и в 1878 году в Берлине состоялась международная конференция – на которую турки вообще не были приглашены. В итоге по Берлинскому трактату были созданы значительно меньшая Болгария, управляемая немецким королем Александром Баттенбергом, внучатым дядей герцога Эдинбургского (теоретически она все еще оставалась вассалом султана), и болгарская провинция в составе империи – Восточная Румелия, управляемая христианским правителем. В 1885 году эта провинция присоединилась к Болгарскому царству путем бескровного переворота.
А затем был сделан роковой шаг. До сих пор армяне не доставляли османам никаких проблем – совсем наоборот, они очень хорошо взаимодействовали с турками, не в малой степени потому, что их реальными конкурентами были греки и евреи. Теперь же армянский патриарх договорился с русскими и попытался поднять армянский вопрос на Берлинском конгрессе. Далеко он не продвинулся: русские не особенно интересовались армянскими националистами, считая их потенциальными революционерами, вдобавок склонными тяготеть к Западу. Русский губернатор Кавказа в Тифлисе (современный Тбилиси) даже закрыл армянскую церковь по причине того, что там прятали оружие. Но европейские державы заявили, что в случае возникновения необходимости они примут на себя официальную заинтересованность в судьбе армян Османской империи. Так этот вопрос из внутригосударственного превратился в «международный».
Безусловно, некая «интернационализация» национальных вопросов в Османской империи произошла еще раньше. Ливан, часть османской Сирии, имел смешанное население из христиан-маронитов и мусульман различных конфессий, включая еретиков-друзов. Когда Танзимат провозгласил равенство, местные христиане при поддержке французов вырвались вперед в отношении школьного образования и коммерции. Затем в Дамаске произошел мятеж, французские войска высадились в Бейруте, тогда быстро развивающемся порту, но османский комиссар Фуад-паша жестоко восстановил порядок. В итоге в 1860 году Ливан приобрел особый статус, с христианским правителем и устройством разделения власти, причем французы тут получили особое право наблюдателей.
Это стало первым реальным актом интернационализации, и он продемонстрировал, что установленная система хорошо работает несколько следующих поколений. Ливан не имел проблем вплоть до 1960-х годов, но и тогда масштаб кризиса был незначительным – по крайней мере, по сравнению с ужасами, которые грянули в 1970-х. Но при наличии такой интернационализированной системы следует задать вопрос: придут ли различные элементы к взаимопониманию между собой, если они не будут подвергаться давлению внешних авторитетов?
В любом случае Болгария дала прецедент для Армении, и среди армян стал расти национализм. В 1860-х годах священники, которые до сих пор доминировали в местных делах армян, начали заменяться купцами и специалистами, активно агитирующими за развитие национальных школ. Затем, уже в 1880-х годах, то ли в Тифлисе (тогда он был городом с самым большим армянским населением), то ли за границей, в Швейцарии, стали возникать армянские революционные партии. Они обучили своих людей в России и даже принимали русские названия – одна из них, «Колокол » (по-армянски «Гнчак»), взяла себе название самого известного революционного периодического издания.[41]Идеология этих партий одобряла террор. Убийство царя спровоцирует полицию, полиция глупа и жестока, она ударит по невиновным, семьи невиновных будут симпатизировать террористам. Армянские националисты закончили свою деятельность в русском парламенте как единственные союзники большевиков. Молодые армяне, обучавшиеся в армянских миссионерских школах, тоже были базой национальных партий, так как их вводили в заблуждение, убеждая, что христианский Запад придет им на помощь.
Тем временем в Восточной Анатолии росло напряжение. Русские изгнали с Кавказа черкесов (может быть, вместе с чеченцами их было полтора миллиона) и, потеряв треть людей в переполненных лодках и в других ужасающих обстоятельствах, они собрались на турецкой территории и начали борьбу за землю с местными армянами[42]. То же самое произошло с кочевыми курдами, которые спустились зимой в армянские деревни, ожидая, что их будут кормить и расселят. Местные чиновники брали взятки за их защиту или за снижение налогов. К концу 1880-х и тут, и там начались конфликты.
Мурад V управлял делами вполне сознательно. Однако в 1876 году он продержался всего несколько месяцев и был свергнут под мнимым предлогом сумасшествия (ясно, что он нервничал в тяжелой ситуации). На его место взошел гораздо более умелый младший брат, Абдул-Гамид II, который смог оставаться на престоле до 1909 года. Бедный Мурад вел себя очень лояльно по отношению к Мидхату-паше, который создал конституцию. Абдул-Гамид сыграл более долгую и более хитрую игру: сначала он сотрудничал с Мидхатом, чтобы завоевать доверие Европы, в особенности британцев, а затем распорядился отправить его на долгие годы в ссылку в Саудовскую Аравию, где со временем убил.
Фактом является то, что Абдул-Гамид не верил в либерализм и конституцию – они только развалили бы его империю. Царь Александр II, и в еще большей степени его сын Александр III, считали так же, и отношения турок с Россией стали удивительно теплыми: на деле две империи имели много общего. Теперь, после договора в Берлине, Турецкая империя становилась все более выраженно мусульманской. Болгары в итоге получили свое национальное христианское государство, то же сделали греки и сербы, и мусульмане бежали толпами из их земель, так как там происходили этнические чистки, а мечети сносились. Австрийцы заняли Боснию[43]; британцы оккупировали Кипр – беженцев стало еще больше. В 1881 году греческую границу при поддержке британцев отодвинули еще дальше на север, и османское присутствие на Южных Балканах ограничивалось теперь лишь Албанией и Македонией. В империи все еще жили миллионы христиан и евреев, но теперь они были в меньшинстве – менее одной пятой.
Абдул-Гамид намеревался создать единую империю, которая состояла бы из разных мусульман, в первую очередь турок и арабов. Его предшественники занимались религиозными проповедями из дворца Долмабахче, выстроенного в европейском стиле. Абдул-Гамид переехал в более скромный Йылдыз, расположенный выше и дальше от моря, а также сделал исламскими гораздо больше аспектов империи. Именно теперь родился миф, что османы всегда вели священную войну против неверных, и в этом свете гробницы первых султанов в Бурсе приобрели в конце XIX века репутацию религиозных святынь. Абдул-Гамид также распустил парламент и правил через декреты; вскоре он приобрел за границей репутацию жесткого диктатора – le seigneur, это слово пошло по миру с легкой руки Анатоля Франса, имевшего в виду кровь, которую этот seigneur предположительно пролил. «Абдул Проклятый» – так назвал его Гладстон.
Конечно, в империи была усилена и увеличена полицейская сеть; некто Арап Иззер-паша развлекал себя тем, что в праздник Рамадан отлавливал людей, жующих или курящих возле дворца Йылдыз, и жестоко их наказывал. Но Абдул-Гамид являлся интересной фигурой: он был весьма искусным плотником и даже переводил оперы. Он обладал замечательной энергией (считая себя выше правил Корана, султан взял себе семь жен, на последней он женился в 1900 году, когда ей было семнадцать, а ему пятьдесят восемь). Он повернулся спиной к бюрократам Танзимата, особенно к Мидхату-паше.
Конечно, упор делался на религию, иногда в чрезвычайно мракобесной форме. Обычные люди не имели шанса понять Коран, и один деловой турок перевел его с классического арабского. Но этот перевод подвергся запрету. Очень похожее произошло и с системой страхования. Страхование считалось богохульством, потому что зачем оно нужно? Аллах захотел, чтобы ваш дом сгорел, и негоже искать компенсацию. Когда обсуждалась конституция, аргументы в этой дискуссии приводились из религиозных понятий. В кабинеты министров серьезно обсуждали (или, скорее, делали вид, что обсуждают) богословские тонкости, но Абдул-Гамид явно считал, что усиление ислама сохранит его империю единой, крепче связав арабов и турок. Все это странно предвещает появление современной Турции, где синтез ислама и турецкой нации всегда находится в печи, но каким-то образом никогда не закипает. И, конечно, как повелось с Селима III, поистине созидательной силой оказалась армия.
Однако надо сказать, что Абдул-Гамид много сделал для системы образования, он даже ввел школы для девочек и поощрял христианское население – повсюду на высоких постах находились армяне, а его банкирами являлись греки. В Турции процветали христианские школы, особенно Роберт-колледж, а также французские и другие европейские учебные заведения, где учились как греки, так и армяне. Абдул-Гамид строил также технические институты, инженерные и медицинские школы, при нем даже была создана бизнес-школа – прямо на Ипподроме, рядом с Голубой мечетью, чтобы обеспечить ей престиж. Он также поддерживал модернизацию ислама. В то же время в стране существовали ярые консерваторы, которые считали Запад и все, что он делал, дьявольским искушением. Если им говорили, что медицина и наука на Западе просто намного лучше, следовал ответ, что именно арабы давным-давно изобрели все эти достижения.
Абдул-Гамиду приходилось пробивать дорогу к переменам, и он увенчал свои достижения, создав то, что было представлено как первая построенная мусульманами железная дорога. Она была выстроена, чтобы перевозить паломников в Мекку – и, что менее поэтично, перебрасывать войска, дабы сдерживать племена Саудии и Йемена, особенно же бедуинов, которые нападали на караваны паломников.
Этот султан смог даже удержать в своих руках финансы. Сам он был очень скромен, однако начал несколько коммерческих проектов – например, развивая болотистые районы Ирака. Но главным аспектом всей его деятельности было взаимодействие с иностранными держателями турецких долгов. В 1881 году он пришел к соглашению с кредиторами на тех же условиях, что и в Египте, и с теми же последствиями, что и в Греции. В этом году была основана Caisse de la Dette Publique Ottomane (Касса управления долгом османов), а вскоре она приобрела великолепное здание с необыкновенным фронтоном, созданное ливанцем Александром Валлори – оно располагалось рядом с персидским посольством в Кагалоглы (теперь это стамбульская школа для мальчиков).
Штат кассы в 5000 человек собирал особые налоги, чтобы выплачивать держателям турецких бумаг за отсрочку от выплаты самого долга. Ее здание, доминировавшее в своем районе Рога (но не теперь; сегодня вы не сможете увидеть его из-за бетонных новостроек) стало напоминанием населению, что западный капитализм держит страну в своем кулаке. То же впечатление создавалось и у султана на европейской стороне пролива, потому что глядя на северо-запад, на возвышенность в сторону Перы, он прежде всего видел германское посольство с двенадцатью гигантскими бронзовыми орлами на крыше (оно было известно как «птичья клетка», но однажды ночью в 1919 году кто-то как-то исхитрился сдернуть орлов с крыши на землю; больше их никогда не видели). Далее возвышалось русское посольство – вице-королевство, покончившее с прочими вице-королевствами.
На практике Касса управления долгом османов делало доброе дело. Процентные ставки упали, хотя все еще составляли более 7 %, а главное – пришли значительные иностранные вложения. Управлению долгом доверяли, и оно предоставляло хорошие консультации. В страну прибыли иностранные банки, построив великолепные дворцы в поздневикторианском стиле, которые видны теперь за мостом Галаты (образцы следующих стилей теперь возвышаются немного выше по Рогу, представляя собой новинку той эры).
Во времена Абдул-Гамида экономическая инфраструктура страны в целом резко улучшилась с появлением железных дорог и трамваев, хотя шоссейные дороги представляли собой чуть лучшее, чем тропинки. Салоники, Смирна, Константинополь и Адана развивались быстро, а иногда даже замечательно – но то же происходило и с провинциальными городами, такими, как Бурса или Анкара, которым потребовались достойные правительственные здания, как только в 1892 году сюда пришла железная дорога. Они имели хороших губернаторов – в Бурсе это был Ахмед Вефик-бей, который перевел Мольера, основал библиотеку и театр. При нем широкие улицы города были полны людей и повозок, а сам город стал одним из наиболее процветающих и хорошо организованных в тогдашней Турции. Абидин-паша смог совершить подобный же подвиг в старой Анкаре.
План реконструкции Константинополя был создан еще в начале периода Танзимат, и по крайней мере европейский квартал его был кардинально модернизирован – хотя высокопоставленные чиновники сначала торпедировали проект, и их в конце концов пришлось буквально заставлять соглашаться с устройством канализации и газового освещения. Эти вещи вызывали насмешки со стороны поклонников шариата – но в итоге огромное количество пожаров, вызванных близким расположением хилых деревянных конструкций, заставило согласиться с «урбанизацией» даже консерваторов. Это дополнялось пониманием, что европейцы с презрением относятся к существующим сооружениям. Существует характерный документ 1860-х годов, в котором власть предержащие удивленно заявляют: у нас самый прекрасный и величественный город в мире, но иностранцы почему-то считают его ужасным. Теперь же любого здравомыслящего мусульманина можно было спросить почему, по словам поэта Зия-паши, они повсюду видят, что христиане имеют дворцы, а мусульмане живут в трущобах – преувеличение, но довольно справедливое.
Существовали, конечно, узколобые реакционеры, которые закрывали глаза и говорили, что это либо неправда, либо на все воля Аллаха, или же неприятности есть наказание мусульманам за то, что они недостаточно преданы исламу. Это были те люди, которые ранее смогли закрыть первый университет в Константинополе. Однако разумные клирики понимали, что ислам отстал, и страстно стремились внедрить достижения Запада в тех вопросах, которые касались инженерного дела и медицины – хотя, конечно, сопровождали это религиозным контекстом.
Абдул-Гамид прекрасно действовал там, где имел поддержку. В 1900 году он восстановил университет (теперь его назвали «Имперским Домом прикладных наук») и тщательно поддерживал его религиозную составляющую, доказывая, что настоящая наука пришла из ислама, но предки пренебрегли ее возможностями и оставили их Западу. Кроме того, он ввел современные предметы в школах, которые первоначально были созданы как религиозные для заучивания наизусть Корана и тому подобного начетничества.
Проблема состояла в том, что султан сам воспитывал своих врагов. Если блестящий молодой турок (а тем более турчанка) осваивал современные науки и приобретал следовавшие за ними современные взгляды, он, как правило, уже не мог оставаться преданным исламскому режиму, который начинал воспринимать как тиранию – хотя на самом деле Абдул-Гамид только иногда был тираном, да и то по куда более поздним стандартам, и совсем редко выносил смертные приговоры. Но существовало два основных типа людей, готовых повернуться против него. Первыми из них являлись медики. Медицина стала школой атеизма, и обучение естественным наукам не внушало большой любви к священным текстам, которые оказались наглядно неприменимыми в оценке и объяснении мира. Теперь многие турки учили французский язык, читали труды философа Эрнста Ренана или известное тогда изложение ислама Рейнхарта Доузи; вдобавок они сами видели, насколько богаче и лучше организованы города Европы.
Второй тип мятежников представляли собой выходцы из армейских офицеров, получивших теперь профессиональную подготовку. Они были особо недовольны низким жалованьем и протекционизмом при выдвижении на командные должности. Слабость режима Абдул-Гамида заключалась в том, что султан не жаловал умных и амбициозных подчиненных. Он позволял военно-морскому флоту гнить в Роге, хотя до некоторой степени это происходило из-за того, что именно демонстрацией военного флота у дворца Долмабахче были свергнуты двое его предшественников. Он также экономил на военных расходах – частично потому, что по своей природе был скуп, а в основном потому, что его ограничивали иностранцы из кассы управления долгом. В результате, как жаловался в 1896 году османский генерал Садеттин-паша, посланный усмирять провинцию Ван, а затем отозванный на жуткую курдо-армянскую войну (курды в этом деле оказались более удачливы), турецкие войска носили потрепанную униформу, а офицеры продавали лишние порции риса насмехающимся местным армянам, чтобы собрать себе на нищенскую зарплату.
И вдобавок, что Абдул-Гамид мог бы сделать для городов Анатолии, если он все еще стоял перед лицом Балканской проблемы? Македония с ее крайне разнообразным населением тяготела к огромному порту Салоники, и мир здесь можно было сохранять только усилиями военных. Албанцы, получившие санкцию в Берлине, были мало подготовлены к возможной независимости, к тому же до того они были самым лояльным элементом империи. На Крите мир установился лишь с трудом, при участии европейцев, при этом стала ясна одна из центральных истин такого международного участия: миротворцы вовсе не намерены терять свои жизни, поэтому находят повод взаимодействовать с более сильной стороной, а потом распространяют об этом ложь. Это подтвердили куда более поздние события на Кипре и в Боснии – где, как было подтверждено потом, жители Сараево обстреливали сами себя. Сначала международной поддержкой пользовались греки, но затем вспыхнул и закипел другой полномасштабный кризис – «армянская резня» 1894–1896 годов, которая наградила Гладстона аплодисментами за его zaptiehs и mudirs, хотя на этот раз весьма жидкими.
Существовали соперничающие армянские революционные партии, чьи лидеры воображали, что они могут спровоцировать интервенцию западных сил, особенно британских. В конце 1880-х годов произошли вспышки – за выстрелом, таинственно произведенным в мусульман, занимавшихся своими делами возле американского госпиталя в Эрзуруме (в подстрекательстве армянского сепаратизма подозревали миссионеров), последовали обыски, а затем произошли закрытия магазинов. Потом нарушение спокойствия возникло у горной крепости под названием Зейтун, где армяне предположительно прятали в церкви оружие также беспорядки произошли в Сасуне; к югу-западу от озера Ван.
В 1890 году это распространилось на Константинополь, где в армянском квартале Кумкари на Мраморном море прошла демонстрация, которая вышла из-под контроля. Является фактом, что значительная часть армян (и, конечно, тех мусульман, которые всегда имели прекрасные добрые отношения с ними) не хотела беспорядков. В Константинополе многие армяне процветали, многие выполняли полезные работы, и без армян культурная жизнь была бы в значительной степени обеднена: театр des Petits Champs, построенный у меньшего кладбища в Пера (теперь это место занимает телевизионное здание ТРТ), стал лишь первым из них, вскоре к нему добавились другие театры и кинотеатры на Гранд Рю де Пера.