В начале 1968 года, вскоре после того, как мне исполнилось шестнадцать лет, радио шоу Скотта Мьюни «English Power Hour» передало в эфир новый хит, пользовавшийся успехом у британской публики, под названием «Fire Brigade» британской рок-группы «the Move». Песня была о девушке, настолько «горячей», что нужно было вызывать 9-1-1 – бежать и ждать приезда пожарной бригады.
Теперь я был стопроцентным англофилом, а группа «the Move» стала одной из моих любимых групп. И то, что я делал на тот момент в плане сочинения песен, так это черпал вдохновение из песен, услышанных по радио. Когда я услышал «Fire Brigade», мне понравился формат. Поэтому я сел и набросал собственную песню по тому же принципу. Я мог прослушать песню достаточное количество раз, чтобы скопировать ее в музыкальном плане, но я уловил нечто, что мне действительно нравилось, и мой припев звучал так:
Вызови пожарную часть,
Потому что она зажигает мое сердце
Я назвал песню «Пожарная часть». Это был настоящий прогресс. С каждой новой песней, которую я сочинил, мое понимание цели усиливалось. Возможно, у меня не было социальной жизни, но у меня была музыка и мечта.
Вокруг столько несчастных людей. Им нужен кто-то, кто развлечет их. Почему этим кем-то не могу быть я?
Однажды в школе преподаватель отозвал меня в сторону. «Почему ты не ходишь на занятия? Почему не прилагаешь усилия?» спросил он меня.
«Потому что я собираюсь стать рок-звездой», ответил я.
Когда парень посмотрел на меня, его лицо выдало его мысли: ты дурачок. Затем он выдавил из себя неуверенную улыбку и сказал: «Многие хотят быть рок-звездами».
«Да», ответил я, «но я буду ».
Кроме моей группы «the Post War Baby Boom», у меня в жизни ничего не было – только гитара, стереомагнитофон и все чаще и чаще концерты. Я завидовал детям, у которых был круг общения и посиделки на выходных, но у меня ничего этого не было. Я не знал, как стать частью этого. Поэтому я часто ходил на шоу один. Это приносило моральное удовлетворение.
В 1968 году я увидел Джими Хэндрикса вживую в небольшом актовом зале в Хантерского колледжа в Верхнем Ист-Сайде Манхэттена. Я видел такие группы, как: «the Who», «the Yardbirds» и «the Traffic». Я видел Отиса Реддинга и Соломона Берка. Я увидел Хэндрикса во второй раз. На самом деле, в Филмор-Исте или Виллидж-Театре каждые выходные давались концерты, на которых я мог послушать сразу три группы за три или четыре доллара. Я буквально купался в музыке каждые выходные.
Британские группы отличались соблазнительной утонченностью: у участников групп были великолепные стрижки, на них была костюмы из вельвета и атласа, и их объединял не только один музыкальный стиль, но и наряды и имидж. Каждый из участников группы был индивидуальностью, и в то же время индивидуальностью была группа в целом – участники группы были стильными каждый сам по себе, но их образы были продуманы таким образом, что дополняли друг друга. От них также исходила сексуальность, которой не было у американских групп.
Я также видел много американских групп, таких как: «Jefferson Airplane», «the Grateful Dead», «Moby Grape» и «Quicksilver Messenger Service». Большинство этих групп выглядели как лоботрясы, которые только что скатились с кровати, сами по себе. Перспектива смотреть на какого-то толстяка с крысиным хвостиком не привлекала меня. Когда я увидел группу с бородачом в ее составе, я подумал, Что Зигмунд Фрейд делает в рок-группе? Думаю, первопричиной световых эффектов, которые они использовали на сцене, было переключить внимание от кучки нерях, которые выглядели так, будто только что закончили выпрашивать милостыню в переходе, на цветные прожекторы и экраны. Большинство американских групп выглядели так, как собрание общины. На меня это не действовало. С их внешним видом и тем, как они звучали, немудрено, что люди принимали ЛСД на их шоу.
Однако, я знал, что ЛСД – не для меня. Я видел некоторых людей, одурманенных этим наркотиком на концертах, и я видел парнишку из моего квартала, которого арестовали после того, как он его принял. Я подумал, что я кандидат номер один на билет в один конец в психушку. Лучше держать себя в руках. У меня и так было слишком много проблем, съедающих меня изнутри – слишком много хаоса – и я видел, что сделали наркотики с моей сестрой. Я был твердо убежден, что если потеряю контроль над собой, то покачусь вниз по наклонной.
Британские группы стали для меня своего рода образцом для подражания, чем-то, ради чего мне хотелось двигаться вперед. И этот образец становился все более и более завершенным в течение последующего года или около того, пока я не увидел «Humble Pie», «Slade» и «Grand Funk Railroad», которые создали атмосферу в духе церкви, религиозную связь со своими зрителями. Лидер группы «Humble Pie» Стив Марриотт вел собрание, проповедуя рок-н-ролл.
Я верю!
Конечно, в то время как я чувствовал, что музыка у меня в крови, мне нужны были деньги, чтобы покупать билеты на концерты, гитарные струны и импортные английские музыкальные журналы, такие как: «Melody Maker », «New Music Express » и «Sounds », которые я покупал в специализированных киосках, до которых чтобы добраться, мне нужно было сесть на автобус, доехать до ближайшей станции метро и выйти в Гринвич-Виллидж. Но работу трудно было найти. Поэтому когда двоюродный брат моей мамы, у которого была газозаправочная станция «Синклер» в стороне от парковой дороги Пэлисэйдз-Парквэй, предложил мне работу на своей станции, я согласился. Первое, что я сделал, купил у него старенький разваленный Рамблер, чтобы я мог добираться на работу после школы. Мне нужно было выехать из Гарлема, где находилась Высшая школа музыки и искусства, пересечь мост Джордж-Вашингтон-Бридж и доехать до селения Оранжбург, штат Нью-Йорк, где находилась газозаправочная станция, отработать смену и затем ехать прямиком домой в Квинс, несколько раз в неделю.
Это была тяжелая работа, отчасти из-за расстояния, отчасти потому что я абсолютно ничего не знал о машинах. Я был самым неквалифицированным, неповоротливым работником. В один из моих первых дней на работе подъехала машина, и водитель сказал: «Проверь-ка масло». Я открыл капот и достал щуп – это я знал, как делается. Я также знал, как определить уровень масла. «Не хватает кварты», сказал я.
«Хорошо», ответил он, «будь любезен, долей кварту.»
«Конечно», сказал я, и приступил к работе.
Через несколько минут водитель спросил, «Эй, парень, почему так долго?» что ж, я держал лейку над маслозаправочным отверстием и пытался накапать туда масла. Я не знал, что масло нужно добавлять в другом месте. Несмотря на первоначальные трудности, я был доволен работой, правда недолго, – среди обслуживающего персонала была даже симпатичная девушка, рабочий комбинезон которой расстегивался также быстро, как и мой.
Потом как-то на выходных одна из местных газет – которая стоила пять центов – напечатала объявление «Синклер» с однодолларовым купоном на газ. Читатели могли предъявить купон и заправиться на один доллар, а владельцы газозаправочных станций должны были присылать купоны в главный офис «Синклер», чтобы получить доллар обратно. Двоюродный брат моей мамы поручил мне скупать столько газет, сколько я смогу, привозить их на станцию в заимствованном фургоне и вырезать купоны. Он задумал получить от «Синклер» по одному доллару за газ, которым он не заправлял. Взамен, он сказал, что возместит мне стоимость всех пятицентовых газет, которые я куплю, и заплатит часть денег, которые он получит от газотранспортной компании, когда обменяет все купоны. Я привез много партий газет, а он заработал тысячи долларов, но он никогда так и не вернул мне деньги за купленные мной газеты, и уж тем более не заплатил мне часть тех денег, которые он нажил. Меня облапошил мой собственный родственник. Поэтому я уволился.
После этого я устроился на работу в элитный продуктовый магазин под названием «Charles and Company». Компания специализировалась на деликатесных мясных закусках, сырах и баночных консервах и имела огромную сеть магазинов по всему Нью-Йорку. Мне приходилось одевать парик, чтобы прятать волосы. Он был тесный, неудобный, но я работал за прилавком, готовил сэндвичи и упаковывал салаты и спрэды, так было надо.
Однажды в магазин наведался региональный управляющий сети, и после того как он решил свои вопросы, он подошел ко мне и сказал, «Ты знаешь, однажды ты можешь стать управляющим одного из этих магазинов». Видимо, так он представлял себе мотивационную речь, но на меня она оказала прямо противоположное воздействие. Я знал, что мое место не здесь. Боже, нет. Что угодно, только не это.
Осенью 1968 года, в начале третьего курса высшей школы, я узнал, что в группе «the Post War Baby Boom» мне тоже нет места. По крайней мере, они так думали. Джон Раэль и остальные участники группы уехали учиться в колледж, большая часть в Бард и Нью-Палц – в верхней части штата, но не на край же света. Я думал, что нам надо продолжать играть во время их каникул, или я буду приезжать к ним на выходные и играть с ними. У них были другие планы. Они не сказали мне, что меня исключили из группы; я понял это, когда они приехали домой на выходные с еще одним парнем – который был гитаристом.
Они все еще играли вместе в колледже, и этот новый парень, который ошивался вокруг да около, теперь был участником группы. Мне было обидно, в особенности потому что они не сказали мне. Я критически оценил ситуацию и думал над тем, что мне делать.
Я улучшу свои навыки игры на гитаре.
И что не менее важно: Я буду продолжать писать песни.
Нет, речь шла о чем-то большем, чем это: Извлеки из этой ситуации максимальную пользу. Нет смысла ждать группу.
Ну и что, что у меня не было группы? У меня были песни, и я напишу еще больше. К этому моменту у меня был катушечный магнитофон, который я использовал для записи моих песен. Для меня музыка и мелодика всегда стояли на первом месте, и я оттачивал их – включая тексты песен – далее.
Возможно, мне нужны люди, которые помогут мне записать песни?
Некоторые журналы, которые я покупал, такие как «Hit Parader » и «Song Hits », печатали тексты песен. И внизу страницы, под текстом песни всегда размещалась информация об издательстве и авторе песни.
Итак, если я автор песен, и мне нужно найти канал сбыта моих песен – у меня нет группы – думаю, мне нужен издательский договор.
Я был таким нелюдимом, что сделать карьеру в музыке в одиночку было как-то закономерно. Поэтому я потратил большую часть третьего курса, обзванивая издательства и убеждая их провести прослушивание, чтобы дать мне возможность представить материал. Одно из прослушиваний, которое запомнилось мне больше всего, проходило в здании Брилл-Билдинга, поскольку место уже было легендарным для меня. Я зашел со своей гитарой, сел в кабинете напротив кого-то, кто согласился встретиться со мной, и играл песни этому незнакомцу.
Забавно, что в то время, как я всегда боялся исполнять свои песни перед группой, мне оказалось легко играть их людям, которых я не знаю. Но даже несмотря на то, что некоторые из них были очень приветливыми и обнадеживающими, никто так и не заключил договор со мной.
Мне нужно было продолжать оттачивать свое мастерство.
8.
Неожиданно для себя я начал околачиваться в «Middle Earth», магазин для наркоманов, и часто захаживал в гости к паре, у которых была своя точка дома в квартире по соседству. Мы точили лясы и тусили, я играл на акустической гитаре. У них был друг в том же доме, который тоже играл на гитаре, и иногда я заходил к нему и мы устраивали импровизации. Я никогда не предупреждал о своем приходе – я просто приходил к ним.
Иногда я курил марихуану, и это было своего рода развлечение – сидеть на полу, размышляя о всяких глупостях, вдруг почувствовать себя гением и пустить в философские рассуждения на тему жизни на других планетах или коры на деревьях. Это было не очень продуктивно, и я понял, что если я хочу писать песни, я не могу тратить время на раскуривание марихуаны и поедание сэндвичей. У меня все еще была цель.
Общение со старшими, однако, стало для меня отдушиной. Оно сдерживало мой невроз, касающийся общения с детьми моего возраста, и могло происходить на моих условиях – я не должен был видеть этих взрослых в школе ежедневно. Приблизительно в это же время я подружился с одной женщиной, жившей вниз по улице, по имени Сэнди. Она была замужем за парнем по имени Стивен, у нее было трое детей, и ей было за двадцать. Я начал зависать с нею и ее мужем – как с той парочкой в «Middle Earth». Я проводил с ними довольно много времени. Классно, что не надо было торчать дома все время.
Однажды, когда я торчал у Сэнди, она сказала: «Мне надо кое-что тебе сказать».
Хорошо…
«Стивен бросил меня.»
«Это ужасно!», сказал я и крепко обнял ее. Объятья закончились тем, что мы сидели на диване, держа друг друга за руки. А потом… она повела меня в спальню.
Ого, что происходит?
Отпад!
Моя техника исполнения в постели была нулевой, но я уверен, Сэнди оценила мою горячесть: я был человеком-перфоратором. Или героем-любовником. В том возрасте, просто снять трусы уже меня возбуждало. И если в комнате был кто-то еще, эффект не заставлял себя ждать.
До того момента как я начал спать с Сэнди, секс казался чем-то нереальным. Теперь все изменилось. К счастью для меня, Стивен так и не вернулся к Сэнди, поэтому я начал захаживать к ней все чаще и чаще. Ее дверь была все в нескольких шагах от моей и теперь она стала для меня входом в парк сексуальных развлечений с такими экстремальными аттракционами, которых я не знал ранее.
Эти свидания могли быть очень поздними, поскольку мы ждали, когда ее дети лягут спать. Однажды вечером я позвонил к себе домой из дома Сэнди и сказал маме: «Я буду поздно». Снова.
«Честно, Стэн, что происходит?», спросила она.
«Мам, у нее много проблем.» Моя мама знала, что пара недавно рассталась, и наша связь казалась ей, по меньшей мере, подозрительной, но она не хотела знать правду.
Как только я понял, что, так сказать, нравился как парень старшим женщинам, моя ситуация изменилась кардинально. Единственное, что мне когда-то сказал о сексе отец, так это то, что я буду выпутываться сам, если от меня кто-то залетит. Меня учили, что секс – это нечто неправильное и грязное. Но, я хотел его. И как только я получил его, мне это понравилось. И теперь, имея его таким образом, мне не нужно было заводить тесные дружеские отношения, чтобы склонить девушку моего возраста к сексу. Это было не для меня. Ни за что. Я все еще считал близкое знакомство вторжением – я не хотел никого внутри психологической крепости, которую я выстроил вокруг себя. Я не хотел ни с кем сближаться. Но теперь, общаясь с женщинами старше меня, я понял, что могу насладиться актом и тут же исчезнуть.
Сделай это и убирайся.
И это устраивало их ни чуть не меньше, чем меня. Шлюзы были открыты.
Очень скоро другая женщина из квартала увидела меня с гитарой и спросила, не знаю ли я кого-то, кто может давать ее сыну уроки игры на гитаре. Она была разведенной.
«Ну, надо же, я могу давать ему уроки», ответил я.
Я провел ее тридцать девятый день рождения в ее постели. Мне было семнадцать.
Мои инстинкты и гормоны вгоняли меня в подобные ситуации все чаще и чаще. Секс стал для меня наркотиком. И еще каким наркотиком. Теперь у меня был доступ к чему-то волшебному без необходимости быть все время на чеку и иметь серьезные отношения или любого рода настоящую близость. Мне никогда не нужно было беспокоиться по поводу того, что кто-то ждет от меня чего-то большего в эмоциональном плане.
Для меня не существовало никаких правил; я никогда не задумывался над моральной стороной того, что делаю. Если чья-то жена хотела переспать со мной, что ж, отлично, она этого хочет. Факт присутствия еще кого-то ничего для меня не значил. Это была их проблема или будет. Если женщина была доступной, мне же лучше.
Муж той пары, которой принадлежал «Middle Earth», кажется, увлекся девушкой, которая часто заходила в магазин. Потом как-то поздно вечером на вечеринке в квартире этой пары он начал клеиться к той девушке. Думаю, пара в любом случае двигалась в направлении свободных отношений, но тем вечером его жена, казалось, была расстроена тем, что ее муж удалился с другой барышней. И так этот вечер закончился для меня в спальне с его женой и немецкой овчаркой, которая, по-моему, проявляла ко мне такой же интерес, что и ее хозяйка.
Эй, эти ребята все взрослые люди.
Я не хотел встречаться с девушкой. Я не хотел связывать себя отношениями. Это меня пугало. Тем более, что я мог получить то, чего так страстно желал, будучи абсолютно свободным и физически, и эмоционально. И ситуации, которые могли казаться другим пугающими – в конце концов, всегда существовала вероятность того, что чей-то муж вдруг захочет отрезать мне яйца, как это обещали моему отцу, или даже убить меня – были для меня идеальными.
Я никому не доверял. Я продолжал существовать в своем маленьком мире. Но секс был сейчас одной из тех движущих сил, которые вдохновляли меня. Не важно где и с кем. Помню, как однажды вечером меня пригласили на вечеринку в дом по соседству. Я просто зашел. Одна из спален использовалась как гардеробная – вся верхняя одежда гостей лежала просто на кровати. Все закончилось тем, что я затащил какую-то дамочку в ту спальню и отымел ее прямо на куртках, плащах, пальто и прочих одеяниях. Несколько людей заходили в поисках своих вещей как раз, когда мы были в процессе, и приходили в ужас. Но мне было наплевать. Для меня не существовало границ дозволенного. Там, где я еще не так давно был одинок со своей музыкой, теперь был секс. Секс! Во мне проснулся зверь!
В другой раз подруга моей сестры осталась ночевать у нас дома, и я попытался забраться к ней в постель. Она вытолкала меня. На следующий день моя сестра рассказала об этом маме. Я посчитал это ржачным. В конце концов, мне даже понравилось, что мое поведение высадило родителей. Это придало пикантности всей ситуации.
Теперь я относился к музыке иначе. Когда я увидел группу «Led Zeppelin» в Корона-парке в Куинсе в августе 1969 года, выступавшую перед почти двухтысячной аудиторией, я не мог не ощутить сексуальность того, что они делали. Шоу проходило в Павильоне штата Нью-Йорк, построенном для Всемирной выставки 1964 года, странном полуоткрытом здании с изображением карты штата, вымощенным на полу из мозаичной плитки, разноцветной крышей из органического стекла и башнями в форме летающих тарелок. Звук Джимми Пейджа поразил меня не меньше, чем Бетховен, когда я был еще ребенком. Он был не просто потрясающим гитаристом, он был основоположником жанра, который писал музыку и доводил акустику до совершенства. «Led Zeppelin» играла в уже известном на то время стиле – блюз-рок – и переделала его на свой лад, абсолютно новый и присущий только ей.
Роберт Плант пел как баньши – я не знал никого, кто может петь так. Я видел Терри Рида и Стива Марриотта, которые, пожалуй, создали необходимую базу для того, что делал Плант, но Плант был лучше, более властный, более притягательным, более виртуозным. Он создал стиль, ранее несуществовавший. И, учитывая все эти качества певца, он был более чем певец. Роберт Плант был физическим воплощением Бога рока. Никто не выглядел так. Он был архетипом в воплощении. Я помню, когда я увидел «the Who» в следующий раз, то вместо пышного пажа у Роджера Долтри были длинные кудри – ага, он хочет выглядеть как Плант, подумал я. Все хотели выглядеть как Плант, и звучать как Плант.
Все на той летней сцене было восхитительно. Это был ближе всего к религии.
На шоу я пошел с Дэвидом Аном, с которым я иногда встречался и позднее сказал: «Давай даже не говорить об этом. Давай не говорить о шоу вообще, так как любое сказанное слово испортит все впечатление.»
Я больше никогда не видел ничего более совершенного.
Музыка, которую я знал, все еще была для меня избавлением и оптимальным решением от моих глубоких комплексов. Я хотел самоутверждения, которое я чувствовал, когда играл перед толпами. В то время как «Post War Baby Boom» не зарабатывала ни копейки, у нас было несколько выступлений в таких местах, как «Beehive»; мне также нравилось играть на презентациях издательств. И так я начал играть с Мэттом Раэлем снова, младшем братом Джона из «Post War Baby Boom». Я играл с Мэттом много раз в предыдущие годы, и теперь мы оба настроили наши гитары «Fender» и начали экспериментировать, иногда к нам на барабаны присоединялся Нил Тиман. Часто, мы врубали все модуляторы тембра и звука на полную и создавали стену шума.
Нам удалось провести несколько концертов на улице хиппи под названием Бэнк-Стрит в Бруклине. Здание служило штаб-квартирой и домом некой общины и было, по существу, заброшенным банковским зданием. Один из этажей был покрыт сеном, и дети могли играться там. Мы играли на другом этаже, создавая стену шума, наши гитары кричали неистово. Большинство выступлений Мэтт даже не видел аудиторию.
Было весело снова играть вместе, но ясно было одно, это не было группой, о которой я мечтал. Мысли о будущем начали грызть меня с приближением выпуска из высшей школы. Я учился на последнем курсе и должен был подумать о своих следующих шагах. Давление, которое я начал испытывать совершенно не касалось финансов. Меня волновало то, что другие закладывали фундамент для их будущей безопасности. Они строили планы, собирались поступать дальше, овладевать ремеслами. А я нет.
Как бы я не верил в себя, не было никаких гарантий того, что я смогу построить музыкальную карьеру. Дети в моем квартале шли по стопам свои родителей и поступали на медицинский или юридический факультет. Тем временем мои волосы были уже ниже плечей, и я был начинающим Богом рока. Процентное соотношение, которое было мне известно, было не в мою пользу. Я провел бесчисленное множество страшных ночей, сидя и размышляя. Что, черт побери, я делаю? Неважно, насколько ты в себе уверен, ты не застрахован от сомнений. Твоя самоуверенность ослабевает, если не исчезает окончательно.
Я лежал в кровати, думал. У меня был план. Правда, скорее это была цель, чем план. У меня было то, над чем я работал, и то, о чем я мечтал – и уж точно я не собирался становиться офтальмологом.
А что если? А вдруг если у меня ничего не получится?
Страхи приходили ночью.
На всякий случай я даже придумал запасной план. Я буду работать на телефонную компанию. Это была хорошо оплачиваемая работа с приличными льготами. И если я смогу устроиться на работу монтажником в хорошо известную компанию, я смогу работать в одиночку, подальше от людей и начальников. Я бы справился. Я бы разъезжал в фургоне и проводил бы телефонные линии. Сам по себе.
9.
Мэтт и я начали ссориться на репетициях. Я думал, что мы просто скорее бездельничали, чем создавали что-то и двигались вперед. Я также чувствовал, что ему стоит стоять перед зрителями, а не за усилителем во время концертов. Все достигло критической точки однажды, когда Нил и я попросили его прикрутить усилитель, пока мы репетировали.
«Сделай тише!», закричали мы.
«Нет!», крикнул Мэтт в ответ и врубил усилитель на полную катушку.
И так Нил и я поставили точку. Мы вышли на улицу, и группа распалась. Мэтт и я остались друзьями – даже начали подрабатывать вместе водителями такси – но, мне кажется, перестать играть с нами стало для него в некоторой степени облегчением.
Естественно, я хотел продолжить играть, и поскольку все издательства, в которые я обращался как песенник, отказали мне, я чувствовал, что группа был единственным правильным направлением. Нил, подрабатывавший на студии звукозаписи, как-то услышал от своего друга о парне по имени Стив Коронэл, игравшем на соло-гитаре. Поэтому мы позвонили Стиву и встретились, отработали несколько каверов, сыграли несколько моих оригиналов и начали принимать заказы на концерты.
В группе с Мэттом никогда не было бас-гитариста, но Стив хотел привести одного. «Я тут знаю одного парня», сказал Стив.
Парня звали Джин Кляйн, и он и Стив играли вместе еще подростками в группе под названием «Long Island Sounds». По словам Стива, Джин жил теперь где-то за городом. Очевидно, он был старше меня на несколько лет и уже закончил колледж. Мне было все равно, живет он в округе Салливан или Статен-Айленде; если существовала возможность создать настоящую группу, я был только «за».
Однажды вечером я пришел к Стиву в его манхэттенскую квартиру в квартале Вашингтон-Хайтс, недалеко от того места, где я жил, когда был ребенком. Комната Стива была покрашена в черный цвет. В комнате был также дюжий здоровяк.
«Стэн», сказал Стив, «это Джин Кляйн».
У Джина были длинные волосы и борода под его двойным подбородком. Он был очень полный. Я был достаточно грузный тогда, но этот парень был огромный. На нем были широкие брюки на подтяжках и пантолеты, и он выглядел так, как участники нового на то время национального музыкального ТВ-шоу «Hee Haw ».
Джин сразу дал понять, что он не считает нас себе ровней в сфере музыки. Он сыграл нам несколько песен, которые, по моему мнению, были глуповатыми. Затем он предложил мне сыграть что-то, и я сыграл одну из моих песен под названием «Sunday Driver», которую я позже переименовал на «Let Me Know». Он показался сбитым с толку тем, что кто-то, кроме Джона Леннона, Пола Маккартни и Джина Кляйна, мог написать песню. Это был момент прозрения для него – оказывается, есть еще один парень, который, будучи неизвестным, может, собственно говоря, написать песню. Было видно, что он ошеломлен. Он пробормотал «Хмммм».
Меня бесило, что он считает себя кем-то, кто имеет право оценивать меня – как будто его суждение имело какое-то значение. Тем более, что я был несильно высокого мнения о его песнях. Сама мысль, что он оценивал меня, казалась бредовой, абсурдной и нелепой. Он дал четко понять, что его уровень выше, и мне это совсем не нравилось. Конечно, Джин не знал о моем ухе, спрятанном под волосами, но я был заранее запрограммирован на неприязнь к тщательной проверке и оценке. Лучше было этого не делать, поскольку мне было не все равно, и я горел желанием работать с этим парнем.
Как-то вечером Стив, бас-гитарист по имени Марти Коэн и я давали бесплатный концерт в кафе на углу Бродвея и 111-й улицы под названием «Forlini’s Third Phase». Стены зала были покрыты пенополистиролом, и мы выступали с кучей звукоусиливающей аппаратуры. Мы сыграли несколько оригиналов и несколько каверов, включая «Mississippi Queen» группы «Mountain», слушатели были в восторге. Джин пришел на этот концерт тоже, так как Стив одолжил у него кое-какую аппаратуру, и он явно был под впечатлением.
Через некоторое время после этого я ответил на объявление в специализированном еженедельном издании «Village Voice» по поводу гитариста. Когда я набрал номер, оказалось, что парень, разместивший объявление, Брук Острендер, играет клавишником в группе, которая ищет соло-гитариста, а не ритм-гитариста, как я. Это стало последней каплей.
Однако немного спустя Джин позвонил мне и спросил, не приеду ли я в Нью-Джерси поработать над демо-записью, которую его группа пыталась закончить. Он хотел, чтобы я приехал на день или два. Я согласился. Странно, оказалось, что группа работала дома у их клавишника, Брука Острендера, и это была та же группа, о которой Брук разместил объявление. Брук уже начал преподавать музыку в школе. Джин тоже хвастался офисной работой, за которую ему платили пять долларов в час – целое состояние на то время. У них был домашний аппарат магнитной записи в отличие от более дорогой аппаратуры, которая используется в студии, но мы работали весь день. Ближе к утру Брук и я покурили какую-то марихуану через большой кальян в форме рыбы. Я уже ничего не соображал, и по окончании работы мы слушали «Pink Floyd» и «Jethro Tull», пока до меня не дошло, что я не знаю, где буду ночевать той ночью.
«Иди в спальню», сказал мне Брук.
Эээ.
Так медленно я еще никогда не шел. Я не знал, что мне делать. Но когда он открыл дверь, я увидел две кровати в комнате. Фуф! Слава Богу!
Работая с Джином таким образом, я заметил, что у нас много общего. Его близкие пережили Холокост. Он был умный и серьезный. И хотя он с Джином работали в Нью-Джерси, оказалось, что Джин живет всего в пятнадцати минутах от меня в Квинсе. Также выяснилось, что у него когда-то была группа во время учебы в колледже в северной части штата, и они довольно часто выступали вживую. Он много чего умел. Он хорошо пел и играл на басе. Он писал песни. И, пожалуй, что самое главное, Джин был целеустремленным.
Единственное, что я понял на тот момент, так то, что талант, как и все другое, - всего лишь отправная точка. Важно то, что ты с этим будешь делать. Я знал, что я не самый талантливый гитарист, не самый лучший певец или песенник, но я все это мог, и у меня было четкое представление того, что нужно для успеха – работать, работать и еще раз работать.
Джин писал много странных песен. Может, потому что он был родом из другой страны? Не знаю. Одна песня у него называлась «Stanley the Parrot (Попугай Стэнли)», другая – «My Uncle Is a Raft (Мой дядя – плот)». У него даже была песня под названием «Моя мама – самая красивая женщина в мире».
Гм, да, немного своеобразно.
И все же, чем больше мы играли вместе, тем лучше у нас получалось. Джину и мне нравилась одна и та же музыка, и мы могли разложить песни по партиям и петь их в два голоса. Я решил, что хочу работать с ним. Теперь я смотрел на вещи шире, и, несмотря на его выкрутасы – Джин был единственным ребенком, и работа в команде не была его сильной стороной – у нас у обоих было достаточно мозгов, и мы знали как удовлетворить наши амбиции. Да и, чего уж там, будет намного легче сразить дракона в четыре руки.