Сквозь любую тему у Горация просвечивает противоположная, оттеняя и дополняя ее. Нам, современным читателям, это кажется диссонансом, а Горацию такой прием необходим, чтобы картина мира, отображаемая в произведении, стала полнее и богаче. Даже такие патетические и торжественные стихотворения, как ода к Азинию Поллиону о гражданской войне (II, 1) и ода к Августу о великой судьбе римского народа (III, 3), он неожиданно обрывает напоминанием о том, что пора его лире вернуться от высоких тем к скромным и шутливым. Даже лирический гимн природе и сельской жизни в эподе 2 неожиданной оборачивается в финале собственной противоположностью: оказывается, что все эти излияния - казалось бы, такие искренние! - принадлежат не самому поэту, другу натуры, а лицемерному ростовщику.
Блажен, кто вдалеке от городских забот,
как смертных древний род людей,
отцов поля взрыхляет на волах своих,
чуждаясь дел ростовщиков.
5 Его не будит грозный боевой сигнал,
не устрашает моря гнев.
На биржу не ходя, не обивает он
порогов знатных гордецов.
Подсаживает он к высоким тополям
10 подросшие отводки лоз;
иль на бредущие с мычанием стада
в долине дальней он глядит;
иль прививает он здоровые сучки,
сухие срезавши серпом;
15 иль мед, отжав, хоронит в чистые горшки;
иль кротких он овец стрижет.
Когда ж из сада Осень выставит главу
в венце из вызревших плодов,
как рад он груши привитые рвать
20 иль кисти, пурпура красней,
чтоб наградить тебя, Приап, или тебя,
Сильван почтенный, страж полей.
Как рад он полежать под дубом вековым,
а то в объятьях муравы,
25 когда скользит река в высоких берегах,
щебечет птичек хор в лесу,
бурлят ключи навстречу медленным водам, —
к дремоте легкой все зовет.
Когда ж ненастная Юпитера пора
30 и дождь, и снег с собой несет —
свирепых кабанов травит он сворой псов,
гоня в преграды из тенет;
иль сети редкие протянет на шестках —
дроздам-обжорам западню;
35 иль зайца-труса, гостя-журавля петлей —
добычу сладкую возьмет.
Кто всех присущих бирже тягостных забот
средь этих не забудет благ?
А если скромная жена разделит труд
40 мой дом, детей моих вести —
как сабиня́нка, иль как смуглая жена,
проворного апульца друг;
коль на очаг святой она положит дров
сухих, когда вернется муж
45 усталый, и скоту довольному в хлевах
осушит полные сосцы;
нальет из доброй бочки свежего вина,
домашних изготовит яств —
меня ни устрицы лукринские, ни лещ,
50 ни камбала не привлекут,
ни все, что буря, разразившись на водах
восточных, гонит в море к нам.
Ведь ни цесарка в мой желудок не войдет,
ни рябчик с Греции брегов
55 желанней, чем олива, снятая с ветвей
плодом обильнейших дерев;
чем любящий луга щавель и мальвы плод,
желудков отягченных друг;
иль козлик, вырванный у волка; иль баран,
60 закланный в Терминалий день.
Средь яств таких как любо на овец глядеть,
домой спешащих; на быков,
что, от трудов устав, понуривши главы,
плуг опрокинутый влекут;
65 на слуг, стоящих подле светлых Ларов вкруг —
зажиточного дома знак».
Сказавши это, Алфий-ростовщик, вот-вот
готовый селянином стать,
тотчас все деньги в Иды требует назад,
70 в Календы ж ищет дать взаймы.
Не всегда связь двух контрастных тем ясна с первого взгляда: иногда колебания маятника бывают так широки, что за ними трудно уследить. Порой для того, чтобы найти связь и логику, необходимо заглянуть в другое стихотворение.
И когда это движение прекращается совсем, стихотворение обрывается само собой на какой-нибудь спокойной, неподвижной картине. У Горация есть несколько излюбленных мотивов для таких картин. Чаще всего это чей-нибудь красивый портрет, на котором приятно остановиться взглядом: Неарха (III, 20), Гебра (II, 12), Гига (II, 5), Дамалиды (I, 36) или даже жертвенного теленка (IV, 2). Реже это какой-нибудь миф: о Гипермнестре (III, 11), о Европе (III, 27). А когда стихотворение заканчивается мифологическим мотивом, то чаще всего это мотив Аида, подземного царства: так кончается ода о рухнувшем дереве с ее патетическим зачином (II, 33), не менее бурная ода к Вакху (II, 19), ода об алчности (II, 18), ода о весне (IV, 7).
Так строятся оды;
В сатирах и посланиях Гораций применяет другой прием всестороннего охвата картины мира: не последовательную смену контрастов, а вольную прихотливость живого разговора, который легко перескакивает с темы на тему и в любой момент может коснуться любого предмета.
Как хорошо, как полезно, друзья, быть довольну немногим!
(Это не я говорю; так учил нас Офелл поселянин,
Школ не видавший мудрец, одаренный природным рассудком.)
Слушайте речь мудреца не за пышной и сытной трапезой,
И не тогда, как бессмысленный блеск ослепляет вам очи,
Иль как обманутый рузум полезное все отвергает.
Нет! натощак побеседуем! - "Как натощак? Для чего же?" (беседа)
- Я объясню вам! Затем, что судья, подкупленный дарами,
Судит неправо! Когда ты устанешь, гоняясь за зайцем,