После первой операции я попросил все последующие делать под местным наркозом, хотя такая просьба была довольно необычна. Так что в дальнейшем после каждого этапа я шел из больницы в «Гановер Инн», уютную старую гостиницу в центре города. Я принимал болеутоляющие, смотрел телевизор и спал. Все это было очень личным для меня, поэтому я был рад побыть один. Мне нравилось все это делать самому – собственно, другого выхода у меня не было. В моей жизни не было человека, к которому я мог бы обратиться и спросить: «Пойдешь (поедешь) со мной?»
Когда я вернулся из Гановера в Нью-Йорк, я еще был весь в бинтах, которые нужно было менять каждый день. Вообще-то, это должен был делать врач, но я справился и сам – и мне даже это нравилось, ведь это давало мне ощущение участия во всем процессе. Зрелище было не из приятных, но для меня это был очередной, важный шаг на пути к собственному развитию, и, как я надеялся, совершенствованию. Также мне приходилось спать, одевая на ухо пластиковый «футляр», который удерживался на месте с помощью кожаного ремешка, охватывавшего всю голову. (вроде правильно описала, посмотрите еще свежим взглядом, пож) Мне приходилось его носить по несколько месяцев после каждой операции.
Я все время пытался объяснить доктору Рёкерту, какую важную роль он играл в моей жизни. Когда я впервые заговорил об этом, он очень удивился. По его словам, пациенты в основном связывались с ним после лечения, только если у них были какие-то проблемы, а вовсе не для того, чтобы поблагодарить. Он был скромным человеком, который помог многим детям избежать того болезненного опыта, проблем и комплексов, которые в детстве были у меня. А мне он помог обрести вторую жизнь. Когда он вышел на пенсию, я подарил ему часы «Ролекс». Но мне так и не удалось найти способ показать ему, как много он на самом деле для меня значил.
Когда все прижилось и раны зажили, я коротко постригся и начал тусоваться в кабаке на Аппер-Вест-Сайд, под названием «Кафе Централь». Я решил немного отдохнуть от общения с людьми из музыкальных кругов. В «Кафе Централь» в основном отдыхали актеры; это был обычный бар, и люди целый вечер переходили от одного столика к другому, чтобы пообщаться со знакомыми. Среди постоянных посетителей были Кристофер Ривс, Питер Уэллер, Рауль Хулиа и Аль Пачино, а барменом тогда работал Брюс Уиллис.
Когда я общался с музыкантами, мне было скучно слушать об их гитарах и аппаратуре. Скоро выяснилось, что у актеров тоже есть излюбленная тема для разговора – они сами. Они слушали собеседника невнимательно, и только для того, чтобы затем заговорить о себе. Но для меня это была смена обстановки, поэтому какое-то время я нормально воспринимал эти самовосхваления. Я стал ходить в театр практически каждую неделю. У меня появился знакомый агент по продаже билетов, которому я звонил и спрашивал: «Ну, что у вас есть на сегодня?»
Мне казалось забавным то, что очень многие жители Нью-Йорка – включая меня самого – много говорили о культурной жизни города, но сами к ней не приобщались. И вот у меня появилась такая возможность. Я ходил на все постановки – от известных британских мюзиклов, таких, как «Отверженные», «Кошки» и «Мисс Сайгон», до более серьезных спектаклей – «Американский Бизон», «В ожидании Годо» и «Смерть коммивояжера».
Я также взял несколько уроков актерского мастерства. Пару раз я был на занятиях у Ли Страсберга. Как-то раз одна девушка вышла к нему, чтобы сыграть какую-то сцену, и внезапно разрыдалась, еще не начав играть.
Сумасшедший дом.
Мне казалось, источником вдохновения для актера должна была быть радость, а не страдания.
Жена Страсберга, Анна, симпатизировала мне, и я несколько раз был приглашен к ним домой на вечеринки. Я уходил оттуда в полной уверенности, что никто из людей, присутствовавших там, не хотел быть счастливым, боясь, что это повлияет на их актерский талант. Они должны были быть задумчивы и несчастны, так что мне казалось, что над каждым из гостей висит их личная темная грозовая туча. Я даже пожалел, что не взял с собой зонт.
Нет. Это не для меня.
Однажды, когда я ужинал в ресторане, туда зашла актриса Донна Диксон со своей подружкой-моделью. Донна была невероятно привлекательна – так сильно, что это даже пугало. Поэтому я решил приударить за ее подругой, и, как оказалось позже, соседкой по квартире. Донна была слишком красива. Однако, после нескольких свиданий с ее подругой я вынужден был признаться и ей, и самому себе, что на самом деле меня интересовала Донна. И каким-то чудом у меня все получилось – мы с Донной начали встречаться. Мне очень нравилось, что у меня такая шикарная девушка. И, хоть она была довольно легкомысленной и пустой, ее внешность очень радовала меня.
Теперь я понимаю, что эти отношения были очередным примером того, как я пытался с помощью скрыть собственные несовершенства за идеальной внешностью партнерши. Ведь парень, который встречается с такой красоткой, и сам должен быть особенным. Но на тот момент я был ею сильно увлечен. Когда она входила в комнату, все мужики становились по струнке. А она была со мной!
Донна получила свою первую крупную роль в сериале «Закадычные друзья», где также снимался Том Хэнкс. Ей приходилось часто летать в Лос-Анджелес, но мы продолжали встречаться.
Примерно в это время Эйс объявил, что хочет уйти из группы. Я приехал к нему домой, в Уэстчестер, и мы вместе провели целый день. Мы ходили по магазинам, катались по округе, разговаривали. «Не уходи», - попросил я. – «Останься в группе».
«Мне нужно уйти», - ответил он.
Через много лет я узнал, что он не помнил, как я к нему приезжал. Он часто был настолько пьян, что многие страницы его прошлого до сих пор остаются загадкой и для него самого. Он постоянно выпадал из памяти.
Билл добился заключения контракта, по условиям которого Эйс мог покинуть группу, но должен был присоединиться к нам для рекламы следующего альбома, который мы планировали записать в Лос-Анджелесе. В какой-то степени, я был даже рад, что он ушел – с таким Эйсом, каким он стал, мы не смогли бы двигаться дальше. Очень много наших знакомых страдали от той же болезни. Одно дело, когда ты просто бесполезен, а другое – когда ты сам наносишь себе вред.
Сам Билл уже не делил офис с компанией Говарда Маркса. Он переехал на Мэдисон Авеню, в здание, где сначала занимал один, а потом и два этажа, плюс у него был еще офис в Лос-Анджелесе. На него работали люди, которые придумывали идеи для фильмов, и многие другие, получавшие зарплату неизвестно за что. Он жил в огромной, роскошной квартире возле собора Святого Патрика. На ее ремонт и дизайн интерьера он потратил целое состояние; причем это была съемная квартира, а не его собственная.
Он стал принимать настолько неудачные решения, что я взял за правило узнавать о результатах собраний, которые он проводил от нашего имени. «На что он согласился?» - спрашивал я. Часто мне приходилось отменять его решения.
Причиной этому явно были наркотики. И, в конечном итоге, эта зависимость настолько подчинила его себе, что он даже перестал ходить в офис. Он сидел дома и «закидывался» наркотиками.
Когда твоя жизнь меняется постепенно, ты часто не осознаешь, насколько далеко ушел от себя прежнего. Примерно так случилось и с Биллом. Когда я смотрел на него, он казался мне тем же человеком, которого я знал раньше, когда он был в трезвом уме, он производил такое же впечатление. Но он больше не был тем Биллом – и мне потребовалось довольно много времени, чтобы это понять. Из нашего наставника, генератора идей, менеджера, примера для подражания и пятого члена группы он превратился в неадекватного, полусумасшедшего наркомана. Ситуация была хуже некуда, и все наши разговоры по душам служили тому подтверждением.
«Что ты творишь?», - спрашивал я его. – «Ты же без денег останешься».
«Плевать мне», - отвечал он. – «Я эти деньги смог заработать, значит, смогу заработать еще».
Его отношение к жизни было крайне легкомысленным, и напоминало мне Эйса и Питера, которые всё принимали, как должное.
Видя, как ребята катились по наклонной, утопая в алкогольном или наркотическом дурмане, я начинал понимать, что именно так они предпочли использовать свободу, которую давал успех. Иногда Джину нужно было, чтобы я поддержал его позицию и заявил, что тоже не пью и никогда не принимал наркотики. Но это была не моя позиция. Я не имел ничего против бокала-другого, и в молодости покуривал «травку». Но, когда я увидел, во что превратился офис «Casablanca», во что превратились Билл, Эйс и Питер, я не посчитал это случайностью, невезением или злым роком. Я был уверен – они сами стали творцами собственной судьбы.
В конце концов, когда я, Джин и Эрик Карр отправились в Лос-Анджелес, чтобы начать работу над новым альбомом, «Creatures of the Night», мы с Джином впервые заговорили о том, что наши пути с Биллом должны разойтись. Расставаться с человеком, который сыграл столь важную роль в нашей карьере, было одновременно грустно и страшно. Это была бы действительно серьезная перемена, решение, которое далось нам нелегко, ведь мы почти десять лет работали вместе.
Несмотря на все теперешние проблемы, все хорошее, что случилось с нами за эти годы, без Билла было бы невозможно. Он сыграл ключевую роль в нашем развитии, он был нашим связующим звеном, благодаря ему мы держались вместе. Билл знал все наши слабые места, знал, как нам угодить. Каждый из нас чувствовал себя его любимчиком.
Но мы понимали, что настал тот момент, когда мы должны были избавиться от всего знакомого и привычного, чтобы вывести группу на новый уровень. Мы уже лишились двух членов нашего коллектива, а еще нас постоянно холили и баловали, окружали комфортом, на который тратились приличные суммы. Это должно было дать нам свободу и независимость, но, на деле, все было с точностью наоборот. Мы жили в своем мирке, и это не шло нам на пользу.
Я даже предложил выступать без грима, чтобы полностью порвать с прошлым. В конечном итоге, Джин отказался это делать, но согласился со мной по поводу того, что Билл должен уйти.
Мы позвонили ему из Лос-Анджелеса: «Билл, мы прилетим в Нью-Йорк – нам нужно встретиться».
Я всегда считал, что в любых отношениях – и деловых, и личных – расставаясь с человеком, ты должен был сказать об этом ему в лицо.
Когда мы пришли к нему в офис, Билл сказал: «Я знаю, зачем вы здесь».
«Пришло время», - ответили мы.
Он грустно улыбнулся. Мы пожали друг другу руки, обнялись и вышли, оставив позади важную часть нашей жизни.
39.
Мы готовились к записи нашего следующего альбома, «Creatures of the Night», но к нам почему-то не спешила выстраиваться очередь из именитых продюсеров, желающих работать с нами. На самом деле, нам даже не перезванивали те люди, которым звонили мы сами.
Наконец, летом 1982 года, я договорился о встрече с парнем по имени Майкл Джеймс Джексон. Дело было в Лос-Анджелесе, где мы собирались записывать альбом. Мы встретились в ресторане «Melting Pot», на углу бульвара Ла Синега и улицы Мелроуз. Как оказалось, у Майкла не было опыта работы с рок-группами, хоть он и работал с Джесси Колином Янгом, основателем группы «Youngbloods», у которой было несколько хитов в 60х. Когда мы начали разговаривать, Майкл сказал мне: «Все, что вам нужно, ребята – это написать несколько хитов».
Блин, а как же я сам-то не додумался? Гениально, черт возьми.
Несмотря на это утверждение в стиле капитана Очевидность, он мне все равно понравился. Он был очень эрудированным и вдумчивым, мне показалось, что мы найдем общий язык. Я не был уверен, что он сможет предложить нам в плане музыки, но нам нужен был кто-то. Я прекрасно понимал, что мы с Джином не сможем продуктивно работать вместе, так как никто из нас не готов булл поступаться своими идеями (и музыкальным видением?). Нам в студии нужен был посредник, человек, голос которого был бы решающим.
Мы с Джином больше не писали песни вместе. Майкл подал идею привлечь к работе над альбомом авторов со стороны. Я предложил Брайана Адамса, автора довольно популярной песни «Let Me Take You Dancing», которую он написал вместе с Джимом Волленсом. Он пел слишком быстро и его голос был похож на девчачий, но, все-таки, в нем что-то было. Мы вызвали его в Лос-Анджелес, он начал работать с Джином, и вместе они написали «War Machine».
Когда Эйс ушел, мы начали искать нового гитариста. Среди всех прочих, на прослушивание к нам приходили Стив Фэррис из «Mr.Mister», Роббен Форд, талантливый исполнитель блюза, и Стив Хантер. Ричи Самбора, который на то время играл в новой группе под названием «Bon Jovi», прилетел к нам на прослушивание аж из Нью-Джерси. Тогда он еще не был таким виртуозом, которым стал потом, и мы его не взяли. Забавно, что много лет спустя я услышал, как он рассказывал, что ему не очень-то и хотелось работать с нами, его больше привлекал блюз. Ну, во-первых, сложно представить, что он полетел в Калифорнию только потому, что ему нравилась еда в самолете, а, во-вторых, хоть у «Bon Jovi» и много прекрасных работ, но в моей коллекции записей они не стоят в одном ряду с Воющим Волком (или Хаулин Вулфом, это блюзмен, гитарист, автор песен)
Я помню еще одного кандидата – милого парнишку по имени Сол Хадсон. Он сказал мне, что его мама была швеёй и работала у Дэвида Боуи, и что друзья называли его «Слэш». Он был очень приятным парнем с правильной речью, но показался мне слишком юным. Я спросил, сколько ему лет. «В следующем месяце исполнится семнадцать», - ответил он.
Мне недавно исполнилось тридцать, а Джин и вовсе был вдвое старше этого мальчика. «Знаешь», - сказал я, - «ты, мне кажется, отличный парень. Просто ты слишком молод для всего этого». Я пожелал ему всего наилучшего, и помню его до сих пор, потому что он был таким милым и неиспорченным.
В конечном итоге, мы просили людей, приходивших к нам, играть композиции из «Creatures of the Night». Таким образом, мы хотели одновременно прослушать их и посмотреть, смогут ли они «почувствовать» наши песни. Узнав, что мы ищем гитариста, к нам пришел Эдди ван Хален. Он послушал записи предыдущих кандидатов, в том числе и соло в исполнении Стива Фэрриса. «Ого, а почему вы его не взяли?» - спросил Эдди. Он был просто в шоке, узнав, что мы прослушивали самого Фэрриса, но он нам не подошел.
На тот момент Эдди переживал некий душевный кризис. Он звонил мне домой несколько раз, ему хотелось поговорить о сольных альбомах «KISS». «Почему вы это сделали?», - спрашивал он. – «Почему вырешили записать сольные альбомы?» по-видимому, эти вопросы имели отношение к его собственной группе, в которой на то время творился полный бардак, но он не углублялся в подробности. Он обращался ко мне за ответами, но я не был толком уверен, что понимаю вопрос.
Я написал песни «Creatures of the Night» и «Danger» вместе с парнем по имени Адам Митчелл из канадской группы «The Paupers». Он также работал с неким Винсентом Кузано, гитаристом, который, по словам Адама, был не очень хорошим человеком, но талантливым певцом и автором песен, а его стиль игры мог бы нам подойти. Позже выяснилось, что это был не единственный случай – люди часто хвалили талант и способности Винни, но не могли сказать о нем ничего хорошего, как о человеке. Хммм.
Когда Винни впервые пришел к нам в студию, он начал исполнять сольную партию и встал на колени. Как по мне, это выглядело до ужаса нелепо. Такое не делают на прослушиваниях. В нем все было не так – странный вид, неприятный характер – но.. мы находились между молотом и наковальней, поэтому Винни участвовал в записи многих композиций из этого альбома.
Мы создавали «Creatures of the Night», будучи в шоке от осознания того, насколько сильно мы запутались. Этот альбом был своеобразным заявлением о нашем возвращении. Эрик вздохнул с облегчением, он давно этого ждал. Во время записи альбома он стал намного веселее и счастливее.
Однажды к нам заявилась толпа маленьких детей вместе с каким-то мужчиной, видимо, отцом кого-то из них. Джин провел их в помещение, где проходила запись, и они сгрудились вокруг микрофона. Оказалось, что они собирались петь партию бэк-вокала.
Что за черт?
Как выяснилось потом, Джин заключил своего рода сделку с одним из голливудских продюсеров – если его дети со своими друзьями смогут исполнить роль бэк-вокалистов при записи нашей песни, он замолвит за Джина словечко, чтобы тот мог получить роль в кино.
Вы что, блин, издеваетесь?
Я был в ярости – и не только потому, что Джин не предупредил меня заранее и не спросил моего разрешения. Он продавал нас и ставил под угрозу успех альбома ради собственной выгоды. Меня оскорбило то, что таким образом он пытался получить роль. Я изучал актерское мастерство задолго до того, как ему пришла в голову идея сняться в кино – да он вообще мне говорил, что ему это неинтересно. В моем понимании, «правильный» способ получить роль был один – окончить актерские курсы, и затем ходить на кинопробы. Но Джин выбрал другой путь, нечестный, он решил подлизаться к продюсеру.
Если идете вслед за слоном, будьте готовы убирать его дерьмо.
В Лос-Анджелесе я все свободное время проводил с Донной Диксон. Одна из причин, по которой я так на нее запал, заключалась в том, что она до сих пор умудрялась держать меня на расстоянии, несмотря на то, что у нас сложились довольно близкие отношения. Это возродило к жизни мое восприятие отношений как препятствия, которое нужно преодолеть. Хоть мы и были вместе, но все же чего-то не хватало – и я пытался понять, чего именно, и добиться этого. Я был заворожен ее красотой и возвел ее на пьедестал – а это одно из самых скучных и асексуальных мест, которое может занимать женщина. Уверен, что мой папа это одобрил бы.
«Донна Диксон рассказывает о том, как ее страх перед эпатажной рок-звездой перерос в любовь».
1982 год – жизнь на страницах таблоидов. Можете оставить себе.
Когда мы закончили записывать «Creatures of the Night», я продолжал мотаться между Лос-Анджелесом и Нью-Йорком, чтобы увидеться с Донной. Она также часто приезжала в Нью-Йорк, где останавливалась у меня. После того, как «Закадычных друзей» закрыли, она пробовалась на роль в фильме под названием «Доктор Детройт». После проб она сказала мне, что Дэн Экройд, звезда этого фильма, был настоящим гением. Мне это показалось преувеличением.
Донне нужен был новый финансовый консультант, и я познакомил ее с Говардом Марксом. Говард был довольно толст, поэтому брюки он носил под животом, и всегда на подтяжках. В тот день, когда мы приехали к нему, он, видимо, с утра успел пропустить пару стаканчиков (имелась у него такая привычка) и как раз обедал у себя в кабинете, когда мы вошли. Он долго разглагольствовал перед Донной о важности накоплений и финансового планирования. Окончив свою речь, он взял поднос с грязными салфетками и остатками обеда и пошел к сервировочному столику в углу комнаты, чтобы поставить его туда. Дальше все происходило, как в кино с замедленной съемкой – когда он встал, я увидел, как падают его подтяжки (он, видимо, спустил их с плеч, сидя за столом). А, когда он начал идти, его брюки начали медленно съезжать вниз, пока вовсе не упали на пол.
Говард посмотрел вниз, выронил поднос, попытался подхватить брюки и взвизгнул: «О Боже мой!»
«Это нормально?», - спросила меня Донна.
Она получила роль в «Докторе Детройт», и я приехал к ней во время съемок в Чикаго. Там я подарил ей кольцо с бриллиантом, но руку и сердце не предложил. Наши отношения постепенно сходили на нет, видимо, в них не только мне, но и ей чего-то не хватало. Но я не хотел терять ее, и не хотел, чтоб меня бросали.
Иногда Донна куда-то исчезала и несколько дней не давала о себе знать. Будучи в Нью-Йорке, она жила у меня, и как-то перед самым Рождеством я обнаружил в шкафу новую шубу. Она сказала, что взяла ее в костюмерной. Прошло совсем немного времени, и Донна начала говорить о том, что ей необходимо личное пространство, чтобы хоть иногда побыть одной. Я ответил, что не собираюсь быть одним из ее парней, и не хочу ее ни с кем делить. И, хотя мы уже начали отдаляться друг от друга, и между нами стояло много неотвеченных вопросов, на тот момент мы закрыли эту тему, и на какое-то время оставили ее.
Затем среди ее вещей я увидел футболку с надписью «Мартас Винъярд» (пс. или «Виноградник Марты», это остров, популярное место для отдыха). «Мартас Винъярд»? Когда же она успела там побывать? Она всегда находила какие-то объяснения своим исчезновениям. Да я и не задавал много вопросов, так как не был уверен, хочу ли знать правду. К тому же, когда кто-то был невнимателен или нечестен со мной, это лишь подтверждало то, что я думал о себе.
Ничего большего я не заслуживаю.
Если бы только я смог понравиться ей..
40.
Мы записали клип к песне «I Love It Loud» с участием Эйса. Потом, примерно во время выхода «Creatures of the Night», он отправился с нами в Европу в рамках рекламной акции, посвященной альбому. Там он признался мне, что находится на грани нервного срыва. «Я больше не могу этим заниматься», - сказал он.
Когда мы вернулись обратно в Штаты, стало понятно – это конец. Эйс ушел от нас навсегда.
Эйс, Питер, Билл Окойн – все они ушли. И это были не все наши потери. Нил Богарт умер от рака, когда мы записывали «Creatures of the Night», и, хоть он уже не работал в «Casablanca», его смерть оборвала очередную связь с нашим прошлым. В том же году не стало и Ричарда Монье, нашего гастрольного менеджера и моего близкого друга – он был первым из моих знакомых, умершим от СПИДа. А Уолли Мейровица, одного из наших нью-йоркских импресарио, который также был нашим приятелем, погубил смертельный коктейль из алкоголя и барбитуратов.
Куда же они все уходят?
Джин зациклился на Голливуде и очень мало времени уделял вопросам, касающимся группы. С присущим ему высокомерием и эгоизмом он говорил: «Все, что нужно Полу – это стать рок-звездой. Я же хочу от жизни большего».
Я не понимал, почему все «покидали корабль». Мы все еще были «KISS». И я все еще воспринимал группу, как свой спасательный круг.
КУДА ЖЕ ОНИ ВСЕ УХОДЯТ?
Начало наших следующих гастролей было запланировано на 27 декабря 1982 года, а у нас еще не было постоянной замены Эйсу. Мне с самого начала было понятно, что Винни в группе работать не сможет. К тому же, стали ходить слухи, что он крал аппаратуру из студии, где мы репетировали. Но других вариантов у нас не было. Когда было принято решение взять его в группу, я пришел к Джину и сказал: «Я больше чем уверен, что мы поступаем неправильно».
Поскольку на момент начала гастролей наше финансовое положение было далеко от идеального, нам пришлось затянуть пояса, так что Винни «Порш» не достался.
Получив место в группе, Винни захотел называться Миком Фьюри (Ярость). Почему все придумывали себе такие карикатурные псевдонимы? Я посмотрел на него, словно спрашивая: «Ты что, серьезно?» В конце концов, он стал Винни Винсентом. Мы испробовали разные идеи для его образа и грима, и остановились на египетском образе Воина Анка (я придумал ему грим тоже в виде анка, египетского креста).
Что касается знаний и понимания инструмента – тут Винни не было равных. Я писал песни вместе с ним, видел его игру и слышал его пение. Он был, безусловно, талантлив. Проблема была в том, что он не чувствовал, что и когда надо играть, и не обладал способностью к «работе над ошибками». Его игру можно было сравнить со рвотой – она как будто выплескивалась наружу. Он хотел показать, как быстро умеет играть, сколько нот может сыграть – это все было спонтанно, необдуманно. И, когда начались гастроли, это стало проблемой.
На сцене Винни использовал каждое свое соло, чтобы показать себя. Это было неправильно, ведь суть была в выступлении всего коллектива, как единого целого. Вини этого не понимал. Он безумно завидовал ребятам вроде Ренди Роадса и Джейка Ли, считая себя ничем не хуже их. Он жаждал славы, которой, по его мнению, заслуживал, и его сольные партии в середине песни становились возмутительно длинными. Мы называли их «моментами кайфа», потому что в это время все зрители отправлялись выпить или закинуться наркотиками – в общем, поймать кайф.
Однако, не могу сказать, что этих зрителей было так уж и много – гастроли с «Creatures of the Night» прошли просто ужасно. Перед тем, как выйти на сцену, мы слышали, как нас объявляли: «Вы хотели лучшего, вы получите лучшее. Самая крутая группа в нашей стране!» Мы гордо выходили из-за кулис.. и видели пустой зал. Иногда в зале, где могло разместиться восемнадцать тысяч человек, еле-еле набиралась тысяча.
Несколько лет назад эти же залы были забиты полностью. А теперь, если я бросал гитару слишком далеко, она пролетала над головами зрителей и падала на пол. Подъезжая к месту выступления, мы видели пустую парковку – как будто после окончания концерта кто-то просто забыл выключить там фонари. Затем мы заходили внутрь, слышали эхо из зала, и понимали, что он тоже был пуст.
Мы, как говорится, исчерпали себя. Это был марш смерти как для нас, так и для наших промоутеров.
Первым нашим побуждением было обвинить кого-то другого. О, это все промоутеры виноваты. Но, если люди действительно хотят вас увидеть, их не нужно уговаривать. А если не хотят, никакой промоутер даже под дулом пистолета не заставит их купить билет. Нам пришлось признать тот факт, что люди не приходили на наши концерты просто потому, что не хотели.
Это была наша расплата за «Unmasked» и «The Elder». Да, бесспорно, с «Creatures of the Night» мы вернулись в струю, но прощения фанатов добиться было непросто. Нам потребовалось несколько лет, чтобы вернуть расположение старых фанатов и завоевать симпатии новых. Мы предали их. Мы и себя тоже предали, и нас за это простили далеко не сразу.
Оглядываясь назад, я испытываю настоящий шок от того, что мы натворили. И нам еще долго пришлось реабилитироваться. Люди, которые отвернулись от нас, не собирались возвращаться только потому, что мы извинились. Нам нужно было доказать им, что мы снова стали прежними, и на это ушло много времени. Одного альбома «Creatures of the Night» было недостаточно.
Мы были абсолютно не готовы к шоку, который испытали, увидев пустые места. С каждым новым турне на наших концертах появлялось все меньше публики, и это было недоступно нашему пониманию. Мы, так сказать, «вышли из строя».
Мне нравилось мое положение, статус нашей группы, то, как меня воспринимали. И терять это все было ужасно. Ужасно.
От своей депрессии я спасался сном, это было мое бегство от реальности. Я был так подавлен, что мне даже сложно было держать глаза открытыми. Я засыпал в гримерке перед концертами. Иногда я отрубался перед тем, как нанести грим, иногда в процессе. Нашей команде приходилось прикладывать много усилий, чтобы меня разбудить.
Я все еще воспринимал Донну как свою отдушину, источник спокойствия и безопасности. Каждый день я часами говорил с ней по телефону. Она готовилась к выходу фильма «Доктор Детройт», и говорила, что ей необходимо личное пространство. Я отвечал, что не готов быть одним из парней, с которыми она встречалась, и, если она хочет со мной расстаться, ей придется сказать мне это в лицо, при встрече. Я купил ей билет на самолет, и она прилетела в город, где должен был состояться наш следующий концерт. Тогда-то все и закончилось.
Моя депрессия усилилась еще больше.
Я не знаю, как повлияла на Джина ситуация с гастролями и спадом нашей популярности, и повлияла ли вообще – на тот момент он слегка устранился от дел группы. Вспомнить хотя бы тот инцидент с детьми, которых он привел на студию – Джин явно был занят поиском новых возможностей. Он был не из тех людей, которые говорят о своих чувствах, поэтому мы никогда не беседовали на эту тему, хотя оба прекрасно понимали, что происходит.
Эрику же была непонятна финансовая сторона проблемы – он не осознавал, какой катастрофой для нашего бюджета обернется отсутствие зрителей. Ему просто нравилось быть участником группы и играть песни из нового альбома.
Через несколько месяцев после того, как я поставил Донне ультиматум, я понял, что без нее мне очень тяжело, с ее уходом в моей душе вновь образовалась пустота. Даже то немногое, что я получал от нее, было лучше, чем ничего. Итак, я сделал глубокий вдох и позвонил ей. Она была удивлена. Я рассказал ей о том, что у меня на душе, и мы снова начали часто созваниваться. Не раз мы говорили друг другу, что скучаем, а, когда наша группа давала концерты в Лос-Анджелесе, мы несколько раз встречались.
Однажды, перед тем, как отправиться в Южную Америку на последние гастроли в этом турне, я читал газету и мне на глаза попалась небольшая заметка. «Актриса Донна Диксон вышла замуж за своего партнера по фильму «Доктор Детройт» Дэна Экройда. Как нам стало известно, брак был заключен на острове Мартас Винъярд».
Что? Мартас Винъярд?
Оказалось, что они были женаты уже три месяца. Я был просто в шоке, когда понял, что, в то время, как мы снова стали общаться, она готовилась к свадьбе, а потом и вышла замуж.
У меня было такое чувство, что я тону. Я еле мог двигаться.
Я позвонил ей. «Когда мы с тобой общались, ты уже была замужем?»
Она начала говорить о том, что желает мне найти свое счастье, как нашла его она. Ни объяснений, ни извинений.
Я повесил трубку.
С этого момента, любое действие превратилось для меня в настоящую борьбу. Депрессия крепко взяла меня в тиски. Каждое утро мне приходилось заставлять себя встать с кровати.