Всё, как будто, вымерло вокруг. Одинокая луна тускло светила на беззвёздном небе. Грозовые облака мчались куда-то вдаль. Казалось, что они затеяли весёлую игру в этом бесконечном небесном пространстве, обгоняя друг друга и пытаясь первыми пересечь ту невидимую линию, за которой начиналось майское грозовое небо.
Парамон прислушался. В лесу было тихо. Преследователи не решились ночью войти в город.
- Кажись, тихо... – почему-то шёпотом промолвил Парамон.
Около сотни измученных, вымокших в речной пойме мужиков стояли на опушке леса, уходившего вдоль Кинешемки туда, где пару часов назад их теснила непобедимая стена панцирей и нагрудников, где сверкающие, беспощадные сабли рубили тела мужиков, держащих в руках бесполезные косы и вилы…
- Пошли, - сказал Парамон. Тяжело ступая, отряд вошёл в Кинешму. Торговая площадь была пуста. Только у церкви копошились какие-то люди…
- Парамошка, ты? Живой! – завизжал чей-то женский голос, и через минуту на Парамоне повисла молодая простоволосая баба.
- Миленький мой! Живой! А я знала, знала, потому и не ушла!
Баба завыла в голос. Мужики мрачно стояли посреди площади, виновато опустив головы. Их окружили старики, старухи, молодые бабы с детьми. Ребятишки постарше, смело подойдя к ополченцам, с интересом рассматривали их нехитрое оружие. Все молчали, понимая, что произошло. Из темноты вышел коренастый мужик.
- Мы от Федьки Ремня… Из Решмы…
- Долго справлялись – пробурчал Парамон.
- Дак, ведь свои дела надо было справить – почему-то громко сказал мужик и высморкался. - И то уж мы поспешали. Завтра утром остальные придут…
- Надо бы это… Похоронить бы надо – сказал слепой старик, опираясь на палку.
Все разом заговорили. Похороны дело святое. Сошлись на том, что хоронить убитых надо прямо сейчас. И обряд совершить.
- Кто же их похоронит, как не мы. Поляки завтра в город придут… Так они и останутся там. Воеводу бы надо похоронить – хороший был человек.
- Значит, так. Парамон посмотрел на уставших ополченцев. – Будем хоронить. Поедим, чем бог послал и начнём. Ты, Тихон, на берег реки с ребятами. А мы – к засеке.
- Парамон, давай я сперва схожу, на поляков гляну. Мало ли что…
- Давай! Возьми с собой кого- нибудь! Да осторожней там!
Всё пришло в движение. Дело нашлось всем и малым и старым. Расходиться по избам не стали. В ближайших избах мужиков разожгли печи. Приготовили еду. Через час пришли разведчики. Рассказали, что поляки отошли от города вёрст на пять. Собрали всех своих убитых. Разбили лагерь с кострами. И к засеке, и к берегу реки можно пройти незаметно.
Решемские мужики начали рыть могилы на кладбище рядом с церковью. Одну для воеводы, другую - для Семёна. Тихон и Парамон, организовав подводы, двинулись в свой скорбный путь. Возле засеки в братской могиле похоронили, погибших в первом бою. На берегу Кинешемки – всех, кто погиб во втором. Бабарыкина и Семёна хоронили в гробах. Возле церкви. Спать не пришлось. Ночная мгла начала растворятся. Наступал новый день 26 мая 1609 года.
Луна равнодушно плыла по небу. Она принадлежала вечности, и дела людей её совсем не интересовали…
Последний бой.
Оставшиеся в живых поселенцы не захотели уходить из Кинешмы. Хотя, можно было бы спрятаться в лесу или уйти в дальние лесные деревни. В конце концов, можно было просто запереться в крепости.
Но уйти или спрятаться - значило бы предать! Предать память погибших. Предать иконы-святыни, спрятанные в церкви. Предать беспомощные могилы предков! Да и среди защитников была твёрдая уверенность, что рано утром подойдут юрьевецкие и решемские полки!
Ранним утром 26 мая 1609 года в церкви спрятались старики, женщины и дети, а около сотни ополченцев заняли свои позиции возле крайних домов кинешемского посада.
Поляки не заставили себя долго ждать. Лисовский направил в Кинешму свежий, резервный отряд, не участвовавший в предыдущем сражении. Недаром Лисовского называли «вором» - в самое воровское время - как только ночь начала спадать – послышался цокот копыт. Поляки выехали на площадь. Со всех сторон на них посыпались стрелы и камни. Поляки десятками падали с лошадей, пронзённые меткими стрелами защитников. Подоспела польская пехота. Защитники прятались за домами, исчезали, а потом вновь неожиданно появлялись перед противником, чтобы уничтожить его. Позиция кинешемцев была более выгодна. В родном городе они знали все входы и выходы. Но силы были неравны. Пан Лисовский хоть потерял накануне в битве с кинешемцами более пятисот человек, но и оставшийся отряд в полторы тысячи сабель, был грозной силой. Защитников же насчитывалось не более сотни. Но никто не дрогнул, не побежал. Кинешемцы стояли насмерть.
Солнечные лучи озарили землю. Всё меньше и меньше защитников оставалось в живых. Бой подходил к концу! В церкви зазвучала молитва. К ней метнулось человек тридцать поляков. Обошли церковь со всех сторон, прислушиваясь к пению.
- Воют! Туды их!
- Да пусть воют! Проголодаются – выйдут!
- Эй! Чего встали! Неси бревно! Сейчас мы их выкурим оттуда!
- Поют-то как жалобно!
- Ничего! Петух тоже кукарекал – так, где он?
Молодые поляки принесли бревно. Удары бревна об дверь гулко отдавались в глубине церкви. Пение на минуту прекратилось, но потом возобновилось с новой силой!
- Не даётся! Крепкая! – сказал, вытирая пот старший. Его усы повисли с двух сторон, как сосульки. - Бросай бревно! Тащи лапник! Щас мы их!
Работа закипела. Вынув сабли, поляки рубили лапник невдалеке от церкви, притаскивали его и укладывали вокруг стен.
- Хорош! Щас выбегут, как тараканы! Поджигай!
Со всех сторон подожгли этот страшный, безрассудный, костёр. Пламя легко охватило церковь.
- Щас побегут! – старший платком вытирал пот. Жар от огня доставал и сюда. Пение в церкви превратилась в страшный вой, уже смутно напоминавший молитву. Это был страшный крик, в котором боль, отчаянье и вера слились в единый леденящий сердце звук, улетающий в поднебесье…
- Не бегут – заметил молодой поляк. – А двери-то подперты! Так мы их, выходит, всех…
- Туда им и дорога! – смачно сплюнув, сказал старший. - Вон Пане едут! Становись!
На площадь выезжала кавалькада пана Лисовского. Церковь догорала. Лисовский осмотрел выстроившийся отряд. Посмотрел по сторонам. Город был пуст. Только трупы русских ополченцев, лежащих тут и там, обволакивал дым от догорающей церкви. Запах горелого мяса наполнял воздух. Было тихо. Пан Лисовский дал команду грабить посад…
Эпилог.
Бой был коротким. Зарубив шесть человек, тяжелораненый Лисовский бросился к болоту. Он оставался один из своего отряда.
Лисовский упал, не дойдя до болота всего несколько шагов. Его настигла стрела, метко пущенная одним из ратников. Он лежал, раскинувшись, на мягком болотном мху, как бы освободившись от всех мирских забот. Он и в смерти был красив. Глядя на него, было трудно себе представить, что этот человек убил тысячи ни в чём неповинных людей. Один из ратников наклонился и разжал красивую сильную руку полковника. В кулаке он держал золотой медальон. Когда его открыли - на ратников с миниатюрного портрета взглянули огромные глаза Натальи Бабарыкиной.
Зимой 1613 года Наталья Бабарыкина вместе с сыном Сергеем Фёдоровичем была приглашена новым царём Михаилом Романовым в Москву. Романовы укреплялись за счёт родственников. Ветвь Бабарыкиных и Романовых была самой близкой. На другой день после приезда она вместе с сыном ожидала аудиенции к ней подошёл боярин из их – костромских.
- Вот – возьмите. Он подал ей медальон на золотой цепочке. - Мне его ратники принесли, которые отряд Лисовского уничтожили. При нём эта вещица была.
Она открыла медальон и тут же закрыла. Этот медальон мужа она узнала сразу.
- Спасибо! Это медальон Фёдора Бабарыкина – моего мужа. Он погиб в бою с отрядом Лисовского.
- Это мы выяснили. Потому и порешили отдать его вам – сначала думали измена. Не сердитесь – времена уж больно нынче суровые. Да и Фёдор Фёдорович – супруг ваш, геройством своим всю Русь поднял.
- Спасибо! – Наталья положила медальон на стол.
Боярин ушёл. Весть о смерти Фёдора она получила спустя три месяца после его гибели. Мать Фёдора умерла и она, оставшись одна, приняла это горе на свои плечи. По ночам она плакала, а днём управлялась с делами. Серёнька подрос и во всём был первым помощником. Наталья долго пыталась узнать, как умер Фёдор и где похоронен… Медальон, как будто, рассказал ей всё.
Весь день она занималась обустройством покоев сына, призванного Михаилом Романовым на службу. Ночью, когда сын уснул, она села на резную скамейку подле него. Устало опустив руки на колени, она смотрела на спящего сына, как две капли похожего на отца. Сергей вырос и возмужал. Он и ростом и статью походил на Фёдора. Он так же, как и Фёдор в молодости, краснел и опускал глаза. Сын безмятежно спал, раскинув на одеяле красивые сильные руки.
Она сидела, положив руки на колени. Медальон лежал на столе рядом со свечой, тускло освещавшей комнату сына. Она подошла к столу и открыла медальон. На неё смотрело лицо молодой, красивой девушки, написанное костромским иконописцем. Она сама попросила сделать её портрет, чтобы подарить его Фёдору. Наталья поднесла медальон к огню. На обратной стороне его запеклась капелька крови. Рядом с ней ещё одна. Чья это была кровь – Фёдора или Лисовского… Слёзы покатились из её глаз, как будто сами собой. Она не вытирала их. Медальон, которого касались руки этих двух мужчин, как будто соединил три судьбы в этом непростом, запутанном, нелепом и бесконечно жестоком мире. Наталья подошла к окну. Фёдор, как живой стоял перед её глазами. Могучий, красивый, добрый. Со своей ласковой улыбкой. Бесконечно любимый и родной. Ночные звёзды ярко светили на небе. Наталья стояла у окна, смотрела на звёзды и тихо улыбалась.