Свидание Фредди, назначенное через Интернет, затянулось на всю ночь, и хотя Манетт всегда старалась думать о себе как о вполне современной женщине, это показалось ей немного слишком. Конечно, её бывший муж не был школьником, и, уж конечно, он не должен был спрашивать её мнения по такому вопросу. Но видит бог, это же было их первое свидание, и куда вообще катился мир – или, если точнее, куда катился Фредди? – если мужчина и женщина решили как следует познакомиться друг с другом в постели, вместо того чтобы для начала просто поговорить не по электронной почте? Но именно так оно и случилось, если верить Фредди, причём идея принадлежала даме. Женщине! Если верить Фредди, она сказала: «Слушай, нет смысла продолжать всё это, если мы друг другу не подходим в сексуальном смысле, Фредди, ты согласен?»
Ну, в конце концов, Фредди ведь был мужчиной. И если ему подворачивалась такая возможность, что ему оставалось? Тем более после шести месяцев целомудренной переписки, когда они уже имели возможность узнать многое друг о друге, от взглядов на политику до мнения о фокусах? К тому же ему такой подход показался вполне разумным. Времена‑то менялись… В общем, они выпили по бокалу вина в кафе и отправились домой, чтобы провести исследование. Судя по всему, им обоим занятие показалось вполне приятным, так что они ещё дважды повторили процедуру, опять же если верить Фредди, а в итоге дама осталась на всю ночь. И утром, когда Манетт спустилась в кухню, та сидела там и пила кофе вместе с Фредди. На ней была рубашка Фредди и ничего больше, так что на виду оставались и её ноги, и немалая часть того, из чего эти ноги росли. Она поздоровалась с Манетт с видом кошки, только что слопавшей канарейку:
– Привет. Вы, должно быть, бывшая жена Фредди? А я – Холли.
Холли? Холли! Что это за имя такое? В каких кустах её бывший муж нашёл эту особу со странной кличкой? Манетт посмотрела на Фредди (у которого, по крайней мере, хватило ума слегка покраснеть), потом быстро налила себе чашку кофе, выпила его и отступила в свою ванную комнату. Туда и явился Фредди, чтобы извиниться за причинённое неудобство – но не за то, как отметила Манетт, что привёл в дом женщину, – и далее в своей лучшей манере заявил, что впредь будет сам оставаться у них, а не наоборот.
– Просто всё произошло довольно быстро, – пояснил он. – Я как‑то и не собирался…
Но Манетт в первую очередь отметила слова «у них» и только в этот момент поняла, насколько всё изменилось на самом деле и что мгновенное совокупление давно уже заменило рукопожатие. Она проворчала:
– Ты что, хочешь сказать, что намерен проверить каждую, с кем переписываешься?
– Ну, похоже, в наши дни по‑другому просто невозможно.
Манетт попыталась объяснить ему, что это настоящее безумие. Она прочла ему целую лекцию о болезнях, передающихся половым путём, о незапланированной беременности, разного рода ловушках и так далее. Но она не стала говорить о том, что им очень хорошо живётся в качестве соседей, ей и Фредди, потому что ей не хотелось услышать в ответ, что пора бы им и разъехаться. Наконец он поцеловал её в лоб, сказал, что незачем о нём беспокоиться, признался, что вечером у него новое свидание, сообщил, что может и не вернуться домой после него и что они увидятся на работе. Ещё Фредди добавил, что возьмёт свою машину, потому что свидание у него в Бэрроу‑ин‑Фёрнес, они встречаются в ночном клубе «Скорпион», так что если девушке всерьёз захочется подключиться к Сети – он так и сказал, «подключиться к Сети»! – то им придётся отправиться к ней, потому что до Грейт‑Урсвика оттуда слишком далеко.
Манетт произнесла: «Но, Фредди…» – и тут же осознала, что на самом деле сказать ей нечего. Вряд ли она могла обвинить его в нечестности или в том, что он разрушил что‑то… Они оба над этим постарались. Они не были женаты, их ничто не ждало впереди, и они были разведены уже достаточно долго для того, чтобы Фредди решил вернуться в мир свиданий, каким бы ни стал этот мир нынче. Но он ведь не был легкомысленным человеком. И одного взгляда на Фредди было достаточно для того, чтобы понять, почему женщины были бы рады затащить его в постель: он был крепким, молодым и вполне симпатичным.
Нет, у неё никаких прав на него не осталось, и Манетт прекрасно это понимала. Но всё равно ощущала некую утрату.
Однако у неё были и другие дела, кроме отношений с Фредди, и Манетт поняла, что благодарна судьбе за подвернувшиеся хлопоты, хотя ещё накануне, во время стычки с Найэм Крессуэлл, она так не думала. Нужно было что‑то делать с этой самой Найэм, но, хотя Манетт была бессильна предпринять что‑либо в отношении этой женщины, она не была так беспомощна в том, что касалось Тима и Грейси. И если ради помощи детям нужно было свернуть гору, Манетт была готова это сделать.
Манетт поехала в Айрелет‑холл. Она думала, что там вполне может оказаться и Кавех Мехран, поскольку он давно уже занимался оформлением сада для детей в поместье, а также присматривал и за осуществлением своего проекта. Сад предназначался для будущих детей Николаса – хотя это слишком было похоже на преждевременный подсчёт цыплят, думала Манетт, – и, учитывая, какую площадь должен был занимать этот сад, похоже было на то, что Валери собиралась иметь не меньше дюжины наследников.
Едва приехав, Манетт обнаружила, что ей повезло. Она не спеша пошла по будущему саду для детей, расположенному к северу от обширного и фантастического архитектурного сада, и увидела не только Кавеха Мехрана, но ещё и своего отца. С ними был ещё какой‑то человек, которого Манетт не знала, но заподозрила, что это тот самый «граф», о котором ей говорила по телефону сестра.
– Он вдовец, – сообщила ей Миньон.
Манетт слышала, как сестра одновременно стучала по клавиатуре компьютера, и потому поняла, что та, как обычно, занята сразу несколькими делами: писала письмо какому‑то из своих интернет‑возлюбленных и говорила по телефону.
– Ясно, зачем папа притащил его сюда из Лондона, – продолжила Миньон. – Надежда умирает последней и так далее. И теперь, когда я перенесла операцию и похудела, он решил, что я созрела для поклонника. Прямо Шарлотта Лукас, которая ждёт священника Коллинза! Боже, как всё это неловко… Ну, пусть папочка помечтает. Мне и так хорошо, большое спасибо.
Однако Манетт вполне понимала отца. Он уже много лет пытался избавиться от Миньон, но ей нравилось сидеть у него на шее, и она не желала ничего менять. Почему Бернард не мог просто показать ей на дверь, или дать хорошего пинка, или как‑то ещё оборвать слишком тесную связь, оставалось за пределами понимания Манетт, хотя после того, как он около шести лет назад построил для её сестры убежище в парке, Манетт решила, что её двойняшка имеет в запасе некие сведения, которые могли бы погубить их отца, выйди они на свет. Что это могло быть такое, Манетт и вообразить была не в силах, но явно что‑то очень серьёзное.
Кавех Мехран вроде бы объяснял другим мужчинам, как именно продвигаются работы в саду для малышей. Он показывал то туда, то сюда – на стопы лесоматериалов, укрытых брезентом, на груды камня, укреплённые вбитыми в землю кольями, между которыми были натянуты тросы. Манетт окликнула мужчин и быстро направилась к ним.
Едва увидев обернувшегося к ней незнакомца, Манетт тут же решила, что Миньон просто сошла с ума, если думает, что вот этого «вдовца» привезли из Лондона в качестве потенциального ухажёра для неё в духе традиционных психодрам Уильямса Теннесси. Мужчина был высок ростом, светловолос, невероятно хорош собой и одет – даже на Озёрах, чёрт бы его побрал, – с такой сдержанной и небрежной элегантностью, которая буквально кричала о старом фамильном состоянии. Если даже он и был вдовцом, который искал бы супругу номер два или двадцать два, он никогда не выбрал бы на эту роль её сестру. «Всё‑таки способность людей к самообольщению абсолютно изумительна», – подумала Манетт.
Бернард приветственно улыбнулся Манетт и представил ей гостя. Графа звали Томми Линли, хотя, был он графом или нет, осталось неупомянутым. Томас крепко пожал руку Манетт, и она заметила заинтересовавший её старый шрам на его верхней губе, отметила приятную улыбку и яркие карие глаза, что казалось странным при его белокурых волосах. Она тут же обнаружила и то, что он умеет поддерживать лёгкую беседу и что с ним рядом люди чувствуют себя легко. «Прекрасный день, прекрасное место», – сказал он. Сам Линли вообще‑то родом из Корнуолла, и там тоже чудесные места, но вот в Камбрии он почти не бывал. Однако теперь, увидев окрестности Айрелет‑холла, решил, что будет наезжать сюда регулярно.
«Неплохо сказано, – подумала Манетт. – Вежливо, и даже очень. Если он говорил что‑то в этом роде Миньон, та, без сомнения, увидела в его словах скрытый смысл».
– Приезжайте сюда зимой, и ваше мнение сразу изменится, – сказала она и обратилась к Кавеху Мехрану: – Мне бы хотелось с вами поговорить, если у вас есть время.
Её отец весьма преуспел в бизнесе благодаря тому, что умел сразу улавливать оттенки речи и намёки. И он тут же спросил:
– Что случилось, Манетт? – А когда она бросила взгляд на Линли, Бернард продолжил: – Томми – мой близкий друг. Он знает о нашей недавней трагедии. Что, ещё какие‑то…
– Найэм, – коротко произнесла Манетт.
– И что с ней?
Манетт снова посмотрела на Линли, потом ответила отцу:
– Я не уверена, что ты хотел бы…
Линли уже хотел было извиниться и отойти, но Бернард его остановил:
– Нет. Всё в порядке. Останьтесь. – И повторил, внимательно глядя на Манетт: – Я же сказал, он наш друг. И вряд ли там может быть нечто…
«Ладно, – подумала Манетт. – Как пожелаешь». И резко сообщила:
– Найэм до сих пор не забрала детей. Они живут у Кавеха. Нужно что‑то делать с этим.
Бернард посмотрел на Кавеха, нахмурился и негромко пояснил для Линли:
– Речь о жене моего покойного племянника.
– Это абсолютно неправильно и невозможно, – продолжила Манетт. – И она это прекрасно знает, но ей наплевать. Я с ней говорила вчера. Она была разодета просто непристойно, у неё на кухне стояла посылка с разными сексуальными игрушками, прямо на виду. И к ней ходит какой‑то парень, чтобы развлекать её, а Тим с Грейси ей будут просто мешать.
Бернард снова посмотрел на Кавеха. Молодой человек сказал:
– Значит, это «абсолютно неправильно», так, Манетт?
Он произнёс это вполне вежливо, но по его тону Манетт догадалась, что он не вполне уловил смысл её слов.
Она возразила:
– Ох, бога ради, Кавех! Ты знаешь, что я говорю не о том, кто ты есть! Можешь быть кем угодно, мне всё равно. Но когда речь идёт о детях…
– Меня не интересуют дети.
– Вот как раз в этом и дело, а? – рявкнула Манетт, решив истолковать его замечание в неправильную сторону. – А для того, чтобы заботиться о детях, нужно всё‑таки проявлять к ним интерес. Папа, Тим и Грейси – члены нашей семьи, а Кавех, кем бы он ни был, к нашей семье не относится!
– Манетт…
На этот раз голос её отца прозвучал угрожающе. Ясно было, что в «недавней трагедии семьи» было и нечто такое, о чём незачем было знать Томми Линли, несмотря на то что говорил о нём Бернард мгновением раньше. Но Манетт решила, что отец сам виноват, потому что вынудил её говорить при лондонце, хотя она и не хотела этого делать. Она сказала:
– Ян радовался тому, что дети живут с ним в Брайанбэрроу. Это мне было понятно, и я стояла на его стороне. Уж лучше им было оставаться подальше от Найэм, потому что у неё материнских чувств не больше, чем у белой акулы, и ты сам это прекрасно знаешь. Но Ян вовсе не намеревался передать опеку над ними Кавеху, случись что‑нибудь с ним самим. Тебе это известно, Кавех. – И снова отцу: – Так что ты должен поговорить с Найэм. Призвать её к порядку. Что‑то предпринять. Тим ведёт себя ужасно… хуже, чем прежде, когда его отдавали в школу Маргарет Фокс, и, видит бог, Грейси нуждается в матери больше, чем когда‑либо; девочка просто близка к отчаянию. Если Найэм не желает выполнять свой долг, то кто‑то другой может взять на себя её обязанности.
– Я всё понял, – сказал Бернард. – Продолжим обсуждение в другое время.
– Нельзя откладывать, папа. Мне очень жаль. – Манетт обратилась к Линли: – Грязное семейное бельё и всё такое. Если вас уже мутит…
Томас повернулся к Бернарду:
– Может, как раз в этом я и мог бы оказаться полезен?..
И что‑то неуловимое проскочило между ними, нечто вроде сообщения или заверения, в общем, нечто такое, что сразу смягчило опасения отца Манетт насчёт того, что Линли присутствовал при подобном разговоре.
Манетт сообщила:
– Тим напал на меня. Нет‑нет, я не пострадала. Поцарапана, но не в этом суть. С ним нужно что‑то решать, со всей этой проклятой ситуацией нужно что‑то делать, и поскольку Кавех не будет вечно жить на той ферме, то все мы заинтересованы в том, чтобы всё решить до того, как ферму продадут. Когда Кавеху придётся выехать из дома, что будет с детьми? Они что, отправятся с ним? Куда? Этого не может быть. Они не могут быть оторваны от семьи.
– Он оставил их со мной, – возразил Кавех. – И я никуда не собираюсь.
Манетт стремительно повернулась к нему:
– Что?!
– Ферма, Манетт… Ян оставил её мне.
– Тебе? Почему?
Кавех ответил с достоинством, восхитившим Манетт:
– Потому что он любил меня. Потому что мы были вместе и делали то, что обычно делают партнёры: заботились друг о друге и сделали распоряжения на случай смерти одного из нас.
Воцарилось молчание. Его нарушил крик галок, взвившихся в воздух. Откуда‑то донёсся запах тлеющих листьев, как будто кто‑то жёг их неподалёку, но ничего подобного не было видно.
– Вообще‑то мужчины обычно заботятся ещё и о своих детях, – сказала Манетт. – И ферма должна была достаться Тиму, а не тебе. И Грейси. И её следовало бы продать, чтобы обеспечить их будущее.
Кавех отвёл взгляд. Он чуть выдвинул вперёд подбородок, как будто это помогало ему справиться с чувствами.
– Думаю, вы увидите, что для этого предназначена страховка.
– Как удобно! А чья это была идея – чтобы ферма досталась тебе, а страховка была в пользу детей? И как велика страховка, кстати? И кому в точности должны достаться деньги, кто должен ими распоряжаться? Потому что если опекуном будет Найэм…
– Манетт, – перебил её отец, – сейчас не время обсуждать это. – Он повернулся к Кавеху: – Вы останетесь жить на ферме или продадите её?
– Останусь там. Что касается Тима и Грейси, я буду рад, если они поживут со мной, пока Найэм не решит забрать их. А если она никогда не будет к этому готова, Ян, безусловно, хотел бы…
– Нет‑нет! – Манетт совершенно не желала слушать дальше. Главным для неё было то, что дети были частью их семьи, а Кавех – спал он с Яном или нет – к семье не относился. И она с жаром воскликнула: – Папа, ты должен… Ян не мог хотеть… А Найэм вообще знает обо всём этом?
– О чём именно? – спросил Кавех. – Да и вообще, ты думаешь, её хоть что‑то интересует?
– Она знает, что ты наследуешь ферму? И когда Ян составил завещание?
Кавех замялся, как будто взвешивая возможные последствия ответа. Манетт пришлось дважды окликнуть его по имени, прежде чем он наконец открыл рот.
– Я не знаю.
Бернард и Томми Линли переглянулись. Манетт это заметила и поняла, что они подумали то же, что и она. В чём‑то Кавех лгал. На тот единственный вопрос, который мог бы многое прояснить, он ответил: «Не знаю».
– Не знаешь чего именно? – спросила она.
– Я ничего не знаю о Найэм, вообще ничего. Она получает страховку, а это немалые деньги. Конечно, Ян предполагал, что эти деньги помогут ей содержать Тима и Грейси, но он ведь думал, что, если с ним что‑то случится, у Найэм хватит разума, чтобы заняться детьми.
– Ну, а у неё не хватило. И непохоже, чтобы она опомнилась в ближайшее время.
– Но если уж так сложилось, пусть остаются со мной. Они уже привыкли к ферме и вполне счастливы.
Нелепо было предполагать, что Тим Крессуэлл счастлив. Он уже сто лет вообще ничему не радовался.
– Хорошо, давай вот о чём подумаем, – сказала Манетт. – Что, если через месяц‑другой ты познакомишься с кем‑то ещё, Кавех? И приведёшь его к себе на ферму, чтобы жить вместе? Что тогда? Что тогда делать детям? И что они должны будут думать?
– Манетт!.. – предостерегающим тоном пробормотал Бернард.
Кавех побледнел при её словах, но промолчал, хотя и стиснул зубы, а его правая рука сжалась в кулак.
Манетт продолжила:
– Найэм будет судиться с тобой за эту ферму. Она оспорит завещание. В пользу детей.
– Манетт, довольно, – со вздохом сказал её отец. – Нам и без того хватает горестей, и всем нужно отдохнуть и прийти в себя, в том числе и тебе самой.
– Да чего ради ты берёшь на себя роль миротворца? – резко спросила Манетт, поворачиваясь к отцу и кивком указывая на Кавеха. – Он нам никто! И детям он никто! Это просто человек, из‑за которого Ян погубил свою жизнь, и…
– Я сказал – довольно! – рявкнул Бернард и заговорил с Кавехом: – Извините её. Она не хотела сказать…
– О, она сказала именно то, что хотела сказать, – возразил Кавех. – Как и большинство людей.
Манетт попыталась загладить неловкость, возникшую по её вине, и несколько неубедительно произнесла:
– Ладно, хорошо. Послушай… В конце концов, если отвлечься от всего остального, ты слишком молод для того, чтобы быть отцом четырнадцатилетнему подростку, Кавех. Ему нужен кто‑то постарше, более опытный, некто…
– Не гомосексуалист, – закончил за неё Кавех.
– Я этого не говорила! И не имела в виду. Я хотела сказать – кто‑то из родственников.
– Ты уже много раз это повторяла.
– Извини, Кавех. Речь ведь, по сути, не о тебе. Речь о Тиме и Грейси. Нельзя от них требовать, чтобы они выдержали ещё какое‑то новое разочарование в жизни. Тима всё это просто убивает. И скоро Грейси тоже начнёт понимать… Я должна уберечь остатки их мира от полного разрушения. И надеюсь, что ты это поймёшь.
– Манетт, пусть пока всё идёт как идёт, – сказал ей отец. – Сейчас есть проблемы и посерьёзнее.
– Какие, например?
Бернард промолчал. Но по тому, как он снова переглянулся со своим лондонским другом, Манетт наконец заподозрила, что происходит нечто неладное. Ясно было, что гость вовсе не намерен приударять за её лукавой сестричкой в стиле кавалеров восемнадцатого века; ну, разве что ему были нужны её деньги, чтобы поддержать рассыпающееся владение в Корнуолле. Но то, что её отец на самом деле хотел, чтобы лондонец услышал каждое слово из её разговора с Кавехом, заставляло предположить, что тихие воды наружности Томми Линли были достаточно глубоки, чтобы в них могла скрываться Несси. Впрочем, это не имело значения. Ничто не имело значения. Манетт намеревалась что‑нибудь предпринять в отношении детей её кузена, и если её отец не хотел её поддержать, она знала кое‑кого, кто готов был этим заняться.
Манетт вскинула руки.
– Хорошо, – сказала она. И повернулась к Линли: – Мне жаль, что вам пришлось всё это выслушать.
Тот вежливо кивнул. Но выражение его лица дало Манетт понять, что он был вовсе не против услышать то, что услышал.
Камбрия, Брайанбэрроу
День накануне прошёл впустую. Два часа Тим пытался поймать попутку до Уиндермира – и наконец сдался. Но сегодня он был полон решимости всё изменить.
Дождь пошёл вскоре после того, как мальчик начал самую трудную часть своего предприятия: нужно было пройти пешком от деревни Брайанбэрроу по дороге через Лит‑Вэлли. На этой части маршрута Тим не ждал попутного транспорта, потому что машины здесь проезжали чрезвычайно редко, а если на дороге появлялся какой‑нибудь фермерский механизм – например, трактор, – то он тащился так медленно, что проще было бы идти на своих двоих.
А вот о дожде он совсем не подумал. И это было очень глупо, если учесть, что стоял самый мокрый из всех мокрых месяцев, ноябрь, и что в Краю Озёр дожди вообще шли чаще, чем в любой другой части этой проклятой страны. Но поскольку Тим покидал ферму Брайан‑Бек в таком состоянии, что просто не мог отчётливо мыслить, он просто накинул лёгкую куртку с капюшоном на фланелевую рубашку, под которой была ещё и футболка, – но ни одна из этих вещей не была водонепроницаемой. На ногах Тима были спортивные туфли, и хотя они ещё не промокли насквозь, зато покрылись грязью до самых лодыжек, потому что по краям тропы было настоящее болото, как и положено в это время года. Что касается его джинсов, то они становились всё тяжелее и тяжелее по мере того, как вбирали в себя дождевую воду. А поскольку они были на несколько размеров велики Тиму, то удерживать их на бёдрах становилось всё труднее, и Тима это приводило в ярость.
Он уже добрался до шоссе, шедшего через долину, когда наконец поймал первую попутку, что стало первой каплей удачи во всём этом дерьме. Удачу Тиму принёс какой‑то фермер. Он остановил свой «Лендровер», почти до окон покрытый грязью, и сказал, открыв дверцу:
– Забирайся, сынок! У тебя такой вид, словно тебя выудили из пруда. Куда направляешься?
Тим назвал Ньюбай‑Бридж – что находилось в противоположном от Уиндермира направлении, – потому что сразу преисполнился подозрений к этому типу – уж очень тот пристально его рассматривал, пристально и удивлённо. И ещё ему не хотелось оставлять след, на случай, если кто‑то заинтересуется его маршрутом. Если всё пойдёт так, как того хотелось Тиму, если его имя и фотография появятся в газетах и этот фермер его узнает, то пусть он скажет, позвонив в полицию:
«Знаете, я помню этого парнишку. Он говорил, что собирается в Ньюбай‑Бридж».
Фермер пробормотал:
– Ньюбай‑Бридж, значит?
И тронул машину с места. Он сказал, что может подвезти Тимми до Винстера, а потом начал болтать, как все люди, то есть спросил для начала, почему Тим не в школе. Он сказал: «День‑то не выходной, а? Прогуливаешь?»
Тим уже привык к омерзительной привычке взрослых задавать вопросы о вещах, которые их совершенно не касались. Хотя, конечно, от таких вопросов ему всегда хотелось ткнуть им пальцем в глаз. При этом сами они вряд ли ответили бы на вопрос вроде: «А почему это вы сегодня не на работе, как большинство людей?», зато, похоже, думали, что им позволено задавать самые дурацкие вопросы детям. Но к этому Тим был готов, так что он просто сказал:
– На часы‑то посмотрите. Середина дня.
Но фермер возразил:
– До трёх ещё далеко. Где же ты учишься?
Чёрт бы его побрал, думал Тим. Фермеру было ровно столько же дела до того, где Тим учится, сколько и до того, когда он в последний раз ходил в туалет по большому. Тим ответил:
– Не здесь. В школе Маргарет Фокс. Рядом с Улверстоном. – Он рассудил, что вряд ли фермер мог слышать что‑то об этой школе и о том, по каким причинам туда отправляют подростков. И добавил: – Это частная школа. Там и интернат тоже, но я приходящий ученик.
– А что это у тебя с руками? – спросил фермер. – Это нельзя так оставлять.
Тим изо всех сил стиснул зубы.
– Просто порезался. Надо быть осторожнее.
– Порезался? Что‑то непохоже на простые порезы…
– Слушайте, остановите машину, а? Можете высадить меня здесь.
– Да ведь даже до Винстера ещё не доехали, парень.
Это было истинной правдой. Они проехали чуть больше мили.
– Просто высадите меня, и всё, хорошо?
Тим вполне владел своим голосом. Он не хотел, чтобы его ярость вырвалась наружу, но знал, что если не выйдет из «Лендровера» прямо сейчас, то может сделать что‑нибудь… не слишком приятное.
Фермер пожал плечами и подвёл машину к обочине. Нажимая на тормоз, он внимательно, пристально смотрел на своего пассажира, и Тим понимал, что мужчина запоминает его лицо. Можно было не сомневаться в том, что он теперь будет слушать новости по радио, ожидая услышать о каком‑нибудь ограблении в округе или ещё о чём‑то таком, что он мог бы приписать Тиму. Что ж, к подобному риску Тим был готов. Но это было лучше, чем ехать дальше с таким типом.
– Ты будь поосторожнее, сынок, – сказал фермер перед тем, как Тим с силой захлопнул дверцу.
– А то как же, – огрызнулся тот, когда «Лендровер» снова тронулся с места. И укусил себя за тыльную сторону ладони.
В следующий раз ему повезло больше. Его подобрала немецкая пара, уже на дороге к Круку, куда немцы повернули в поисках какого‑нибудь хорошего пансиона. По‑английски они говорили хорошо, но их стремление к вежливой беседе ограничилось замечанием насчёт того, что в Камбрии уж очень часто идут дожди, а потом они заговорили друг с другом по‑немецки, обсуждая кого‑то по имени Хайди.
И наконец Тима подобрал водитель грузовика к северу от Крук‑роуд. Он ехал в Кесвик, так что довезти Тима до Уиндермира проблемы не составляло, так он сказал.
Но проблема тут же возникла, потому что шофёр явно решил всю дорогу читать Тиму лекцию об опасностях, грозящих человеку на дорогах, и насмешливо интересовался, знают ли родители Тима, что он ловит попутки и садится в машины к совершенно незнакомым людям.
– Ты ведь не знаешь, кто я такой, – говорил он. – А вдруг я окажусь маньяком или просто любителем малолетних? Ты это понимаешь?
Тим терпел, хотя ему отчаянно хотелось двинуть придурку кулаком в нос. Он лишь кивал, время от времени произнося: «Да‑да», «Всё может быть», а когда они наконец доехали до Уиндермира, попросил:
– Высадите меня вон там, у библиотеки.
Водитель грузовика так и сделал, но не удержался и напоследок сообщил, что Тиму очень повезло, что лично его не интересуют двенадцатилетние мальчики. Это было уже слишком, и Тим сказал, что ему четырнадцать, а не двенадцать. Водитель захохотал и возразил:
– Да не может быть. И что ты вообще прячешь под такой жуткой одеждой? Я так подозреваю, что ты вообще девчонка!
В ответ на это Тим изо всех сил хлопнул дверцей.
Он больше не в силах был терпеть. И если бы он мог сделать то, чего ему хотелось в данный момент, то ворвался бы в библиотеку и перевернул к чертям все книжные полки. Но Тим прекрасно понимал, что это ни на шаг не приблизило бы его к тому месту, где ему хотелось быть. Поэтому он снова укусил себя за руку, потом ещё раз, сильнее, потом ещё сильнее – так, что наконец почувствовал на зубах кровь. Это помогло ему немного успокоиться, и он пошёл к деловому центру.
Даже в это время года в Уиндермире хватало туристов. Конечно, их было несравнимо меньше, чем летом, когда вообще невозможно было ходить по городу, не натыкаясь то и дело на каких‑нибудь энтузиастов пеших походов, нагруженных рюкзаками и со специальными палками в руках. Поэтому ни один из местных, у кого имелась хоть капля разума, не появлялся в городе тогда, когда все улицы превращались в настоящие автостоянки. Но сейчас толпы уже рассеялись, туристов осталось совсем немного; с рюкзаками на спинах, укутанные в нечто вроде зелёных пластиковых простыней, они походили на горбунов. Тим встретил несколько таких фигур по пути к бизнес‑центру, где уже вообще туристов не было, потому что там им было нечего делать.
Зато у Тима были причины пойти туда, и эта причина называлась «Фото!». Фотоателье, о котором Тим узнал прежде, во время своего единственного посещения городка, и занималось оно в основном тем, что печатало увеличенные до огромных размеров снимки профессиональных фотографов, приезжавших на Озёра ради того, чтобы во все времена года запечатлевать их красоты.
В витрине «Фото!» стояли на больших подставках на фоне чёрных занавесей образцы продукции ателье. Внутри на стенах висели портреты, продавались цифровые камеры, и ещё в застеклённых витринах были выставлены антикварные фотоаппараты. Ещё здесь была стойка‑прилавок, и, насколько то было известно Тиму, имелась задняя комната. Из этой комнаты тут же вышел человек. На нём был белый лабораторный халат с вышитой эмблемой «Фото!» на груди слева и над ней – пластиковый бейджик с именем. Когда человек встретился глазами с Тимом, его рука сама собой быстро поднялась к бейджику, сняла его и спрятала в карман.
Тим снова подумал о том, что «Той‑фор‑ю» выглядит совершенно нормальным. Он ничуть не был похож на то, что можно было бы ожидать увидеть; у него были аккуратно причёсанные каштановые волосы, румянец на щеках и очки в тонкой стальной оправе. На его губах появилась приятная улыбка. Но он сказал Тиму:
– Время не слишком подходящее.
– Я посылал тебе сообщения, – сказал Тим. – Ты не отвечал.
– Я ничего не получал, – ответил «Той‑фор‑ю». – Ты уверен, что не ошибся номером?
Он смотрел прямо на Тима, и тот понял, что «Той‑фор‑ю» врёт, потому что он сам делал так же, когда врал, но только до тех пор, пока не сообразил, что тем самым просто выдаёт себя.
– Почему ты не отвечал? – спросил Тим. – Мы же договорились. Мы заключили сделку. Я свою часть выполнил. А ты свою – нет.
Мужчина отвёл взгляд. Посмотрел на входную дверь ателье. Он явно надеялся, что кто‑то войдёт в магазинчик и тем самым разговор придётся прекратить, потому что он знал не хуже Тима: их беседу никто не должен слышать. Но в дверях никто не появлялся, так что ему нужно было ответить, или Тим мог что‑нибудь натворить здесь… например, разбить одну из старинных фотокамер или одну из дорогих цифровых… Тим сомневался, чтобы «Той‑фор‑ю» желал разрушений.
Тим заговорил снова:
– Я сказал…
– Ты предлагаешь нечто слишком рискованное. Я думал об этом, но это чересчур.
Тиму стало так жарко, что у него как будто загорелись ноги. Жар быстро распространялся по телу, Тим начал дышать быстро и глубоко, потому что это как будто помогало справиться с яростью.
– Мы договорились, чтоб тебя… Ты думаешь, я об этом забыл? – Он стиснул кулаки, снова их разжал, огляделся вокруг. – Ты хотя бы представляешь, что я могу с тобой сделать, если ты не сдержишь своё обещание?
«Той‑фор‑ю» подошёл к ящику в конце прилавка. Тим напрягся, предполагая, что мужчина может выхватить оттуда пистолет или что‑то в этом роде, как это случается в кино. Но тот достал лишь пачку сигарет. И закурил. Он очень долго рассматривал Тима, прежде чем заговорить, но наконец произнёс:
– Ладно. Хорошо. Но если ты действительно хочешь, чтобы это случилось, мне нужно от тебя больше, чем ты сделал до сих пор. Только тогда это будет для меня стоящим делом. Мой риск в обмен на твой риск. Поровну.
Тим открыл был рот, но не сразу смог ответить. Он ведь уже сделал всё. Всё, чёрт побери! А теперь от него требуют большего? И он сказал только то, что думал:
– Ты мне обещал.
«Той‑фор‑ю» состроил гримасу, какую мог бы изобразить человек, обнаруживший на переднем сиденье своей машины чрезвычайно грязный подгузник.
– Что значит «ты мне обещал»? Это похоже на детскую договорённость, как у младших школьников. Ты мне даёшь твоё шоколадное пирожное, а я тебе разрешаю прокатиться на моём скейтборде, так? Только я съедаю пирожное и удираю, и кататься тебе не на чем.
– Ты сам согласился, – возразил Тим. – Ты дал слово. Это нечестно, чёрт побери!
«Той‑фор‑ю» глубоко затянулся сигаретой и посмотрел на Тима поверх её тлеющего кончика.
– Я передумал. Такое случается с людьми. Я оценил риск, и оказалось, что вся опасность достаётся мне, а тебе – ничего. Если хочешь, чтобы дело было сделано, сделай его сам.
Тим увидел, как между ним и «Той‑фор‑ю» падает красный занавес. Он понял, что это значит: это был призыв к действию, и «Той‑фор‑ю» не сможет вызвать копов, чтобы предотвратить его. Но с другой стороны, это означало конец их взаимоотношений, и, несмотря на свои чувства в данный момент, Тим знал, что ему не хочется начинать всё сначала, искать кого‑то другого. Ему противно было даже подумать об этом: долгие дни и недели поиска… Поэтому он сказал:
– Богом клянусь, я расскажу. А когда расскажу… Нет. До того я убью тебя, а уж потом заговорю. Клянусь. Я скажу, что был вынужден. Скажу, что ты меня поимел.
«Той‑фор‑ю» небрежно вскинул брови.
– И это при всех тех следах, что остались в твоём компьютере? Не думаю, приятель. – Он посмотрел на настенные часы, висевшие над прилавком, и добавил: – А теперь тебе пора уходить.
– Я остаюсь. – У Тима задрожал голос. Бешеная ярость захлёстывала его, разум рвали на части страсть и необходимость. – Я заговорю с любым, кто войдёт в эту дверь. Если ты меня вышвырнешь, я подожду на парковке. И буду говорить с каждым, кто приблизится к этой двери. Если вызовешь копов, чтобы убрали меня, расскажу и им. Думаешь, я этого не сделаю? Думаешь, меня что‑то может остановить?
На этот раз «Той‑фор‑ю» некоторое время молчал. В ателье стало так тихо, что стук секундной стрелки, обегавшей циферблат часов, звучал, как щелчки взводимого курка, взводимого снова и снова… Наконец мужчина сказал:
– Чёрт… Расслабься. Хорошо. Ты меня поймал, но ведь и я тебя – тоже, хотя ты этого пока и не понял. Как я уже говорил, ты ничем не рискуешь. А я рискую всем. Значит, ты должен заинтересовать меня сильнее, чем ты это делаешь прямо сейчас. Только это я и имею в виду.
Тим промолчал. Чего ему хотелось сделать «прямо сейчас», как сказал «Той‑фор‑ю», – так это опрокинуть прилавок и размолотить ублюдка в кашу. Но Тим не забывал, где он находится.
«Той‑фор‑ю» снова заговорил:
– В самом деле, детка, что тебя так подгоняет? Что тебе ещё час, два, три? Если тебе этого очень хочется, ты будешь продолжать. Если тебе этого хочется не слишком, позвони копам. Но если ты это сделаешь, тебе придётся доказывать свои слова, а мы с тобой оба знаем, куда их приведут такие доказательства. У тебя в мобильнике куча сообщений. У тебя в компьютере – электронные письма. И копам захочется взглянуть на всё это и выяснить, правду ли ты говоришь, и будет совсем нетрудно разобраться. Мы оба в затруднительном положении, так почему бы нам не помочь друг другу, вместо того чтобы пытаться столкнуть друг друга на рельсы, прямо под поезд, а?
Они уставились друг на друга. И ярость Тима начала уступать место чувству беспомощности. Он не желал смотреть правде в глаза, а правда состояла в том, что он не мог отрицать: «Той‑фор‑ю» одолел его. Наконец он тупо спросил:
– И что?
«Той‑фор‑ю» чуть заметно улыбнулся.
– Просто не в одиночку на этот раз.
Том почувствовал, как у него внутри всё словно падает.
– Когда? – пробормотал он.
Мужчина снова улыбнулся, и это была улыбка победителя.
– Скоро, друг мой. Я пришлю тебе сообщение. Ты просто должен быть готов. На этот раз полностью готов. Понял?
– Да, – выдохнул Тим, потому что ничего другого ему не оставалось, и он это прекрасно понимал.