Когда мои гости начали хмелеть и поднялся шум, Деценций шепнул мне:
‑ Теперь пора объявить, что на этой неделе их ждет отправка в Персию…
Я сделал последнюю попытку:
‑ Трибун, в апреле сюда прибудут легионы из Британии. Если подождать…
‑ Цезарь! ‑ Деценций изменил тактику. В его голосе зазвучали вкрадчивые нотки и ни тени приказа. ‑ Если ты дотянешь до апреля, скажут, что ты подчинился приказу императора, потому что тебя заставили британские легионы. Но если ты выполнишь приказ государя сейчас, то будет ясно, что ты сделал это добровольно и что ты действительно повелитель Галлии и верный слуга государя.
Возразить на это было нечего. Я понял, что ловушка захлопнулась, и сдался, выговорив себе лишь право объявить приказ в конце пира. Не знаю, был ли у меня какой‑то тайный замысел, но, когда речь идёт о жизни и смерти, человек инстинктивно выбирает единственно правильный путь.
Во время пира младшие офицеры в нарушение этикета неоднократно отдавали мне честь, так что Евферий шепнул мне на ухо: "Ты нарушаешь все указания к меню цезаря". Я вяло улыбнулся: "меню цезаря" мы в шутку называли те ограничения, которые наложил на меня Констанций.
Когда пир подходил к концу, а моим гостям уже было, что называется, море по колено, я обратился к ним с краткой речью. В ней я сказал, что не знаю воинов лучше их и впервые в жизни завидую Констанцию, который получил под свое командование такую замечательную армию. Офицеры отозвались на это глухим ропотом, но не более того: я тщательно подбирал выражения, чтобы не играть на их чувствах. Мне не хотелось их провоцировать.
Приск: До поры.
Юлиан Август
Пир подошел к концу, и мы со слезами на глазах стали прощаться. Я проводил офицеров до самого выхода на площадь. Мы остановились возле высокого каменного помоста справа от дворцовых дверей, с которого обычно оглашают указы. Мои гости, пошатываясь, столпились вокруг меня. Мне хотелось обнять на прощание буквально каждого из них, но вдруг мое внимание привлекло то, что аркады по сторонам площади забиты людьми. Узнав меня, толпа бросилась вперед. Охрана обнажила мечи и окружила меня, но мне ничего не угрожало. Толпа состояла в основном из женщин с детьми, которые стали умолять меня не отправлять их мужей на чужбину. "Не лишай его отца! ‑ крикнула мне одна из них, размахивая у меня перед носом вопящим младенцем, как флагом. ‑ Он наш единственный кормилец!" Остальные тоже кричали: "Цезарь, ты обещал! Помни, ты обещал!"
Не в силах слышать их крики, я поспешил во дворец и возле самых дверей наткнулся на Деценция, поглощенного беседой с осведомителем Гауденцием. Увидев меня, они с виноватым видом оборвали разговор.
‑ Мы старые друзья, ‑ стал объяснять Деценций.
‑ Не сомневаюсь, ‑ оборвал я его и указал на толпу. ‑ Слышишь?
Бросив на меня непонимающий взгляд, Деценций оглядел площадь:
‑ Ах вон оно что! В провинциях так всегда бывает: стоит приказать солдатам выступать в поход, как бабы поднимают вой. Если бы ты прослужил столько, сколько я, ты бы даже не обратил на них внимания.
‑ Не могу. Я действительно обещал…
‑ Но Деценций был уже наслышан о моем знаменитом обещании.
‑ Милый мой цезарь, ‑ проговорил он отечески покровительственным тоном. ‑ Не успеет еще наступить лето, как все эти женщины обзаведутся новыми мужьями. Это просто животные, и не более того.
Я оставил его на площади, а сам направился прямо во дворец; поднявшись в свой кабинет на втором этаже, я послал за Евферием, Оривасием и Приском. В ожидании их прихода я взялся было за книгу, но строчки прыгали у меня перед глазами. Тогда я принялся считать плиты, которыми был выложен пол, потом стал ходить взад и вперед по кабинету. Мое лицо горело, как в лихорадке. Дрожащими руками я отворил окно и полной грудью вдохнул бодрящий морозный воздух. Вниз по течению Сены плыли льдины. Чтобы успокоиться, я стал считать их и молиться Гелиосу.
Первым в кабинете появился Евферий. Я закрыл окно и пригласил его сесть в свое кресло: в других креслах он не помещался, а табуреты иногда его не выдерживали.
‑ Это ловушка, ‑ начал он. ‑ В Сирии у Констанция стотысячное войско, твои галлы вряд ли сделают погоду.
‑ А я без них как без рук.
‑ Разумеется. В том‑то все и дело: я же говорю ‑ это ловушка. Он хочет тебя погубить.
Я удивленно взглянул на Евферия. Среди моих друзей и советников он всегда отличался миролюбием и проповедовал осторожность. Больше всего ему по душе были законность и порядок, бесперебойная работа отлаженной государственной машины. Словом, он никак не годился в заговорщики ‑ и вдруг такой поворот.
‑ Ты это серьезно?
Евферий кивнул; его маленькие черные глазки сверкали, как у египетской статуи.
‑ Так что же мне делать?
‑ Восстать, ‑ вместо Евферия мгновенно ответил на мой вопрос Оривасий, вошедший в этот момент в кабинет вместе с Приском. Гелиос, Митра и мой покровитель Гермес свидетели ‑ то было первое слово измены, сказанное вслух одним из нас! Приск подошел к моему массивному письменному столу и присел на его краешек. Оривасий остался стоять посреди комнаты, вперив в меня пристальный взгляд.
‑ А ты что скажешь? ‑ спросил я Приска.
‑ Прежде всего нам нужно взвесить все за и против. Можешь ли ты без этих легионов удержать Галлию? Если да, то что в таком случае предпримет Констанций ‑ устранит тебя или, может, ему будет просто не до тебя? Похоже, ‑ тут же ответил Приск на свой явно риторический вопрос, ‑ ты уже давно не получал от императора вестей. Ему сейчас нужно во что бы то ни стало вернуть Амиду и разбить Шапура. Это стало делом его жизни. Тем временем ты остаешься полновластным повелителем всей западной части империи, а в случае смерти Констанция ‑ императором.
‑ Логично, ‑ с улыбкой кивнул Евферий. ‑ До последнего времени я и сам был того же мнения, но теперь все выглядит значительно серьезнее. Ты совсем забыл о Флоренций, а между тем мои осведомители доносят, что, как только цезарь останется без армии, власть над Галлией перейдет к преторианскому префекту. После этого нам останется только сдаться. Поэтому, я думаю, лучше поднять восстание, а не сидеть и ждать, когда Флоренций возьмет нас голыми руками.
Прислушиваясь к их спору, я вновь отошел к окну и стал смотреть, как медленно опускается за горизонт тускло‑оранжевый шар холодного зимнего солнца, а в лагерях по берегам Сены один за другим вспыхивают огоньки ночных костров. В этот момент раздался громкий стук в дверь.
‑ Кто посмел нас беспокоить? ‑ яростно крикнул я, но на пороге стоял бледный от испуга Деценций.
‑ Тысячу извинений, цезарь, ‑ проговорил он, торопливо отдавая мне честь. ‑ Я бы не посмел, но они пришли!
‑ Кто пришел? Куда?
‑ Разве не слышно? ‑ еле выговорил Деценций; зубы у него стучали от страха. Мы все замолчали и прислушались. Действительно, снизу доносился гул множества голосов; крикам мужчин вторили жалобные причитания женщин.
‑ Это мятеж! ‑ воскликнул Оривасий. Он подбежал к окну и выглянул. Из окна моего кабинета были видны лишь река и оконечность острова, но если высунуться по пояс, можно было разглядеть также северный берег и деревянный мост. ‑ Сюда движется кельтский легион. Они уже на мосту.
Подскочив, в свою очередь, к окну, я услышал крики: "Цезарь!" ‑ и увидел внизу, прямо подо мной, манипулу пехоты с обнаженными мечами. Солдаты радостно приветствовали меня, но в голосах звучала угроза.
‑ Не отправляй нас, цезарь! Позволь нам остаться! ‑ кричали они.
Внезапно один из них, свирепого вида усатый белокурый кельт с бельмом на глазу, указал на меня мечом и охрипшим в битвах голосом завопил: "Слава Августу! Слава Юлиану Августу!" Другие подхватили этот клич, и я отступил назад.
‑ Это измена! Арестуй их! ‑ крикнул мне Деценций, но я оттолкнул его и бросился в комнату, окна которой выходят на площадь. Через щель в ставне было видно, что площадь запружена солдатами; далеко не все они были пьяны, как я поначалу решил. Это уже было восстание.
Вокруг дворца выстроилась с мечами наголо и копьями наперевес моя охрана, но толпа, казалось, была настроена миролюбиво. Более того, они выкрикивали мое имя, желали меня видеть, клялись в верности. Внезапно, будто по данному знаку (кто знает, как это начинается? Может быть, такова была воля Гермеса?), сначала несколько человек, потом еще и еще и, наконец, вся площадь стала скандировать: "Август! Август! Юлиан Август!"
‑ Разгони их! ‑ крикнул Деценций. ‑ Вынеси знамя с изображением государя, они не посмеют…
Во дворе четыреста солдат, а на площади не меньше двадцати тысяч, ‑ ответил я. ‑ Даже неопытный воин вроде меня не вступит в бой при таком соотношении сил. Что касается знамени с изображением императора, то, боюсь, они просто изрубят его на мелкие части.
‑ Измена! ‑ вот и все, что выдавил из себя Деценций.
‑ Измена, ‑ констатировал я безучастным тоном, будто объясняя, как называется какая‑нибудь звезда, и Деценций вылетел из комнаты.
Мы переглянулись. Крики "Август!" звенели у нас в ушах, как мерный шум морского прибоя.
‑ Тебе придется согласиться, ‑ сказал Евферий.
‑ И это говоришь ты, который всегда проповедовал осторожность?
Евферий кивнул. Еще настойчивее высказался Оривасий:
‑ Действуй, Юлиан. Терять тебе уже нечего. Единственным, кто высказался осторожно, был Приск:
‑ Цезарь, я не политик, а философ. И все же на твоем месте я бы подождал.
‑ Чего тут еще ждать? ‑ возмутился Оривасий.
‑ Дальнейших событий, ‑ уклончиво ответил Приск. ‑ Или знамения.
Я понял, что имеет в виду Приск. Он видел меня насквозь и знал, что я не решусь предпринять ничего серьезного, не получив благословения свыше.
‑ Отлично. ‑ Я махнул рукой на дверь. ‑ Оривасий, передай охране мой приказ: во дворец никого не пускать. Евферий, не спускай глаз с нашего друга Деценция. Приск, молись за меня.
На этом мы расстались.
В коридоре меня поджидала одна из придворных дам моей жены.
‑ Цезарь, они убьют нас, всех убьют!
Она была близка к истерике; мне пришлось взять ее за плечи и сильно встряхнуть, так что у нее лязгнули зубы. Она прикусила нижнюю губу и сразу успокоилась. Оказалось, эту истеричку прислала Елена сообщить, что хочет меня видеть.
В спальне жены стоял полумрак и было невыносимо душно: Елену все время бил озноб. Тяжелый аромат мускуса и благовоний, наполнявший комнату, не мог перебить сладковатого запаха разлагающейся плоти. Я никак не мог заставить себя навещать ее и презирал себя за это.
Елена лежала а постели. Мне бросился в глаза молитвенник у нее на одеяле. Рядом стоял ее лучший друг и советник ‑ епископ Парижский, напыщенный шарлатан. Он приветствовал меня и спросил:
‑ Я полагаю, цезарь желает побеседовать с супругой наедине…
‑ Ты это полагаешь, епископ, и ты прав.
И епископ удалился, громко распевая псалмы и шелестя роскошной ризой. Он вел себя так, будто находился в битком набитой церкви.
Я присел у постели жены. Елена сильно похудела и была мертвенно‑бледна, глаза ее от этого казались огромными. Пламя светильника придавало ее коже нездоровый желтоватый оттенок, и все же сейчас, смертельно больная, она неожиданно похорошела: не осталось и следов сходства с жестоким и волевым, с квадратной челюстью лицом Константина. Теперь это была женщина нежная и печальная. Я даже ощутил внезапный прилив чувств, когда взял ее за руку ‑ она была горячая и хрупкая, как крыло убитой птички.
‑ Извини, я не смогла принять гостей… ‑ начала она.
‑ Неважно, ‑ оборвал я ее. ‑ Как ты?
Свободной рукой Елена задумчиво дотронулась до живота.
‑ Лучше, ‑ ответила она, хотя это была явная ложь. ‑ Оривасий каждый день подыскивает для меня новый настой, я все это принимаю и говорю: "Когда станешь писать медицинскую энциклопедию, возьми меня в соавторы".
Я старался не смотреть на ее живот, выпиравший под одеялом как на последнем месяце беременности. На минуту мы оба умолкли, и сразу же снизу до нас донеслось скандирование толпы: "Август!"
‑ Они кричат это уже несколько часов, ‑ сказала Елена.
‑ Да, но это потому, что они не хотят отправляться в Персию по приказу императора, ‑ ответил я.
‑ Тебя называют Августом. ‑ Елена бросила на меня пристальный взгляд.
‑ Это не всерьез.
‑ Нет, всерьез, ‑ твердо ответила она. ‑ Тебя хотят провозгласить императором.
‑ Я отказался к ним выйти. Сейчас уже стемнело, скоро они замерзнут, им все это надоест, и они разойдутся по домам, а утром исполнят приказ государя. Вчера Синтула с двумя легионами уже выступил. ‑ Я говорил быстро, но ее было не переубедить.
‑ Ты согласишься?
Я помолчал, не зная, что ответить, и наконец безучастным тоном сказал:
‑ Это будет измена.
‑ Достаточно изменнику победить, и он уже герой, а удачливый самозванец превращается в божественного императора.
Все еще не понимая, к чему она меня побуждает, я возразил:
‑ Императоров не провозглашают на площади захолустного городка несколько тысяч солдат.
‑ А почему бы и нет? В конце концов, наша судьба в руках Божиих: лишь он возвышает нас, он же нас… и низвергает. ‑ Она отвернулась; вновь ее рука скользнула туда, где таилась ее смерть. ‑ Если такова воля Божья, довольно будет и нескольких легионов.
‑ Что ты хочешь, чтобы я сделал? ‑ Я задал этот вопрос напрямик. Впервые за годы совместной жизни мы говорили доверительно, и я искренне хотел услышать ее совет.
‑ Сейчас? Не знаю. Возможно, подходящий момент еще не наступил ‑ впрочем, тебе виднее. Но одно я знаю наверняка: тебе предначертано стать римским императором.
Наши взгляды встретились; мы изучающе вглядывались друг другу в лицо, как будто виделись впервые.
‑ Я тоже это знаю, ‑ ответил я также откровенно. ‑ Я видел вещие сны, мне были знамения.
‑ Так действуй! ‑ сказала она с неожиданной силой.
‑ Сейчас? Измена? Твоему брату?
‑ Мой брат со своей женой убили обоих наших детей. Теперь я верна своему двоюродному брату… тем более что он к тому же мой супруг. ‑ Она улыбнулась, но глаза оставались серьезными.
‑ Странно, ‑ удивился я. ‑ Мне всегда казалось, ты предпочитаешь его, а не меня.
‑ Так оно всегда и было… вплоть до последней поездки в Рим. Знаешь, когда наш ребенок умер, Констанций не хотел меня к тебе отпускать ‑ предупреждал, что в Галлии у тебя скоро будут трудности.
‑ И все же ты вернулась?
‑ И все же я вернулась.
‑ И тебе не жалко было твоей любимой виллы?
‑ Еще как жалко! ‑ улыбнулась она и указала на город за окном. ‑ Вот они и начались, те трудности, которые он обещал. Время не терпит ‑ решай.
‑ Хорошо.
Я встал и хотел было идти, но Елена вдруг сказала:
‑ Ко мне приходил Деценций.
‑ Когда? ‑ удивился я.
‑ Перед самым началом твоего банкета в честь офицеров. Спрашивал, не хочу ли я вернуться в Рим, и обещал мне охрану галльских легионов до самого Милана.
‑ Какой хитрец!
‑ Да уж! Но я сказала, что предпочитаю остаться. Можно сказать, обманула в лучших чувствах. ‑ Елена тихо засмеялась. ‑ Впрочем, даже если бы я и захотела, мне уже… это не под силу.
‑ Перестань! Придет час, и мы вместе въедем в Рим.
‑ Это моя заветная мечта, ‑ ответила Елена. ‑ Только поторопись.
‑ Я постараюсь, ‑ ответил я. ‑ Клянусь.
Нагнувшись, я поцеловал ее в лоб; пришлось задержать дыхание, чтобы не вдохнуть запах смерти. Вдруг Елена изо всех сил сжала меня в объятиях, будто ощутив острый приступ боли, и тут же выпустила:
‑ Как жаль, что я была для тебя стара.
Вместо ответа я молча сжал ее руки в своих и быстро вышел. За дверью меня поджидали епископ и придворные дамы.
‑ Цезарь, твоей супруге лучше, не правда ли?
‑ Лучше, ‑ бросил я в ответ и хотел пройти мимо, но епископ меня задержал.
‑ Ее, как и всех нас, разумеется, беспокоит эта толпа на площади. Просто ужас, до чего народ разболтался! Надеюсь, цезарь найдет несколько строгих слов, чтобы вся эта чернь разошлась.
‑ Цезарь поступит так, как ему подобает. ‑ Оттолкнув его, я вышел на главную галерею. Дворец гудел, как потревоженный улей; слуги с озабоченным видом сновали взад и вперед, будто исполняя важные поручения. Глашатаи стояли на своих местах, но даже они потеряли свой обычный бравый вид. Все глаза следили за мной, все с нетерпением ждали, что же я предприму? Пройдя по галерее, я вошел в комнату, окна которой выходят на площадь, и в полумраке натолкнулся на прятавшегося там Гауденция. Какое наслаждение доставил мне его жалкий вид!
‑ Цезарь! Трибун Деценций просит его принять. Он и другие твои советники сейчас в зале для совещаний и хотят знать о твоих намерениях. Дворец окружен со всех сторон. Никому из нас не выбраться…
‑ Скажи Деценцию, что я ложусь спать и буду рад принять его утром. ‑ Прежде чем проклятый шпион опомнился, я уже почти дошел до дверей спальни, возле которых стоял главный церемониймейстер. Приказав никого не пускать, если только дворец не станут брать приступом, я скрылся в спальне и закрыл дверь на засов.
Это была долгая ночь. Я то хватался за книгу, то принимался молиться, то размышлял ‑ но все напрасно. Никогда в жизни ‑ ни до ни после того ‑ не чувствовал я себя так неуверенно. События, казалось, слишком ускорили свой ход, увлекая меня за собой. Что бы я ни предпринял, все будет преждевременно. А с другой стороны, когда еще представится такой случай? Много ли императоров было провозглашено стихийно? Хорошо известны случаи, когда честолюбивые военачальники короновались "по воле народа", но почти всегда это было дело их собственных рук. По моему глубокому убеждению, сам Юлий Цезарь долго обучал своего друга, как предложить себе на Форуме императорскую корону ‑ просто для того, чтобы проверить, какова будет реакция. А теперь эту же корону предлагают мне, но я тут совершенно ни при чем.
Так и не приняв окончательного решения, я заснул, и, как часто бывает, сон подсказал мне, как поступить. Мне снилось, что я сижу в консульском кресле в пустом зале. Неожиданно предо мной предстал гений‑хранитель Римского государства; я с легкостью узнал его по многочисленным изображениям времен республики. "Я долго и неотступно следил за тобой, Юлиан, ‑ сказал мне гений, ‑ и всегда желал возвысить тебя еще больше, но ты каждый раз отказывался. Итак, слушай же: если ты и на этот раз, когда к тебе взываю не только я, но и множество людей, откажешься, я оставлю тебя и ты меня больше никогда не увидишь".
Проснувшись в холодном поту, я спрыгнул с кровати. Как часто бывает после глубокого сна, все в спальне казалось мне незнакомым, даже угрожающим. Чтобы проснуться окончательно, я подошел к окну и открыл ставни. В комнату ворвался бодрящий морозный воздух. В небе гасли звезды, на востоке занималась заря.
С площади по‑прежнему слышалось размеренное: "Август! Август!" Горожане провели там всю ночь, согреваясь у костров. Я решился и вызвал слугу. Он помог мне одеться в пурпур, и я вышел на галерею.
По всей видимости, во дворце никто, кроме меня, в эту ночь не сомкнул глаз ‑ по залам и коридорам сновали люди, похожие на мышей, ищущих щель, в которую можно юркнуть. В зале заседаний я нашел Деценция, здесь же находились почти все мои советники. Первые слова, которые я услышал, были:
‑ Теперь все в воле цезаря, и нам уже ничего не изменить… ‑ это кого‑то успокаивал Евферий.
‑ Вот именно, ‑ сказал я, и все встали.
Ко мне приблизился Деценций, за ночь осунувшийся и обросший щетиной:
‑ Цезарь, только ты можешь их остановить! Призови их к повиновению Августу, тебя они послушают.
‑ Да, я хочу к ним обратиться, и немедленно, ‑ улыбнулся я Евферию. ‑ Если желаете, вы все можете подняться со мной на помост…
Деценций явно не желал такой чести, и за мной последовали только мои друзья. Мы все вместе направились к главному выходу.
‑ Будьте готовы ко всему, ‑ предупредил я их. ‑ Что бы я ни сказал, не удивляйтесь. ‑ Я махнул рукой, испуганные часовые отодвинули засов и распахнули ворота.
Вдохнув полной грудью морозный воздух, я вступил на площадь. Увидев меня, толпа заволновалась, послышались приветственные клики. Я взбежал по лестнице на помост, мои друзья следом. Охрана, обнажив мечи, выстроилась вокруг помоста. Толпа подалась назад. Я взмахнул рукой, прося тишины, но прошло немало времени, прежде чем площадь затихла. Начать я решил сдержанно.
‑ Вы разгневаны. У вас есть на то все основания, и я на вашей стороне. Вы не хотите воевать далеко от родины и подвергать себя опасности ради чужой земли? Будь по‑вашему, но для этого не требуется никаких революций. Расходитесь по домам, а я обещаю, что никого из вас не отправят на войну дальше Альп. Я беру это на себя. Август выслушает мои объяснения и поймет их, ибо он мудр и справедлив.
Таким образом, я исполнил свой долг перед Констанцием, и моя честь не пострадала. Что же будет дальше? На мгновение все замолкли. И вдруг толпа снова разразилась воплями: "Август!", послышались оскорбительные выкрики в адрес Констанция, а кое‑где и в мой: меня обвиняли в малодушии. Тесня охрану, толпа стала пробиваться к помосту, а я стоял не шевелясь и молча смотрел на восток ‑ туда, где над крышами домов загорался новый день, серый и холодный.
‑ Соглашайся, а то убьют, ‑ прошептал мне на ухо встревоженный Евферий, но я ничего не ответил. После вещего сна я знал, что должно произойти, я видел это так же ясно, как гения Рима ночью во сне. Более того, все это утро казалось мне продолжением того сновидения.
Между тем толпа смяла цепь охранников и прорвалась к самому помосту. Какой‑то солдат взобрался на плечи другому и схватил меня за руку. Я не отстранился. Затем вновь как во сне, но приятном, когда ты понимаешь, что спишь, а потому ничего не боишься, я спрыгнул прямо в толпу. Меня подхватило множество рук, меня понесли на плечах. Грянуло оглушительное: "Август!", в нос ударил крепкий запах пота и чеснока, и мощные солдатские руки подняли меня высоко‑высоко, как жертвоприношение солнцу.
На глазах у всей толпы самый неистовый из солдат приставил мне к сердцу меч и закричал: "Соглашайся!" Я глянул ему прямо в лицо, увидел нос, испещренный красными прожилками, ощутил сильный запах перегара, и мне показалось, что я знаю его давным‑давно. Спокойно, как нечто само собой разумеющееся, я ответил:
‑ Я согласен.
Толпа ликующе взревела. Меня подняли на солдатский щит и обнесли вокруг площади, как галльского или германского короля. Так я был провозглашен самодержцем ‑ не в Риме и не по римскому обычаю, а в варварской стране и по обряду варваров.
Когда меня вновь поставили на помост, кто‑то закричал, что теперь мне на голову нужно возложить венец. Между тем у меня не было никакой диадемы, в противном случае мне бы не сносить головы. Так я и сказал людям, и какой‑то конник закричал: "Возьми диадему у жены!" Толпа добродушно рассмеялась. Беспокоясь, как бы самый великий миг в моей жизни не опошлили, я быстро нашелся и сказал: "Кому нужен император, который носит женские драгоценности?", и это вразумило толпу. Тогда на помост вскарабкался верзила Марий, знаменосец петулантов. Сняв с шеи обруч с цепью, на которой крепится орел легиона, он оторвал цепь и, подняв обруч у меня над головой, провозгласил: "Слава Юлиану Августу!" Толпа подхватила этот клич, и Марий надел погнутый обруч мне на голову. Дело было сделано.
После этого я попросил тишины. Толпа повиновалась.
‑ Сегодня вы явили свою волю, ‑ сказал я. ‑ Обещаю, пока я жив, никому из вас не придется об этом пожалеть. ‑ Затем, вспомнив, что полагается делать в таких случаях, я добавил: ‑ Каждому из присутствующих дарую пять золотых монет и фунт серебра. Да благословит Бог этот день и то, что мы вместе свершили. ‑ Закончив, я, прыгая через ступеньки, стремительно спустился с помоста и бросился во дворец.
‑XIV‑
Я прошел прямо к жене. Она уже знала о случившемся и сидела в постели, окруженная придворными дамами. Ее успели причесать, а ее желтоватое лицо под толстым слоем румян выглядело особенно жалким.
‑ Свершилось, ‑ сказал я.
‑ Отлично. ‑ Она взяла мои руки в свои и на мгновение с силой сжала. ‑ Теперь нас ждет война.
‑ Да, но не сразу, ‑ кивнул я. ‑ Я извещу Констанция о том, что это произошло против моей воли. Так оно, кстати, и было. Думаю, ему достанет ума признать меня Августом Запада.
‑ И не подумает. ‑ Елена выпустила мои руки.
‑ У меня остается надежда.
Смерив меня пристальным взглядом из‑под полуопущенных век (от близорукости она всегда щурилась), Елена прошептала:
‑ Юлиан Август.
‑ Ну да… милостью толпы на главной площади провинциального городка, ‑ улыбнулся я.
‑ Милостью Божией, ‑ поправила меня она.
‑ Я тоже так думаю. По крайней мере, верю. Как бы очнувшись, Елена спустилась на землю:
‑ Когда ты ушел на площадь, здесь был один из моих офицеров. Он сообщил мне, что против тебя готовится заговор. Тебя хотят убить прямо здесь, во дворце.
‑ Меня надежно охраняют. ‑ Я не принял ее предостережения всерьез, но Елена покачала головой.
‑ Это самый лучший офицер в моей охране. Я ему доверяю. ‑ Елена, как и все члены императорской фамилии, имела в своем распоряжении не только прислугу и свиту, но и собственную охрану.
‑ Хорошо, разберусь. ‑ Я встал и хотел идти.
‑ Во главе заговора стоит Деценций.
‑ Естественно.
Когда я был уже у двери, она вдруг воскликнула: "Приветствую тебя, Август!" Обернувшись, я со смехом отозвался: "Приветствую тебя, Августа!" Елена радостно улыбнулась. Мне не приходилось видеть ее такой счастливой, как в ту минуту.
Я направился в зал совета, где уже собрались все мои придворные, включая Деценция. Не тратя времени на вступления, я сразу перешел к делу.
‑ Вы все свидетели: я никоим образом не подстрекал солдат и не просил у них оказанных мне… незаконных почестей. ‑ После этих слов по залу прокатился разочарованный ропот, а Деценций, казалось, приободрился. Я дружески ему улыбнулся и продолжил: ‑ Обо всем происшедшем я без утайки доложу императору, заверив его, что сохраняю верность своему долгу, не только верноподданническому, но и братскому. ‑ После этих слов все недоуменно переглянулись, а Деценций шагнул вперед.
‑ Если решение… цезаря и в самом деле таково (назвать меня после того, что случилось, цезарем требовало немалого мужества, и его преданность своему государю вызывала невольное уважение), то первое, что должен сделать цезарь, ‑ это навести порядок в своих войсках, а затем исполнить волю Августа и отправить на восток требуемые воинские части.
‑ Дорогой мой трибун, ‑ мой тон был умильным, как у самого сладкоречивого адвоката, ‑ я готов отдать за государя жизнь в битве с любыми варварами, но то, что ты требуешь, свыше моих сил. Я не желаю, чтобы меня растерзала армия, на создание которой я потратил пять лет жизни, ‑ армия, которая виновна лишь в том, что слишком любит меня и недостаточно ‑ государя. Нет, я не могу вернуть то, что получил из их рук. ‑ Внезапно я вспомнил, что импровизированная диадема все еще у меня на голове, и, сняв, повертел ею в воздухе. ‑ Что это? Принадлежность солдатского снаряжения, не более того. ‑ Я уронил обруч на стол. ‑ Не намерен я также посылать солдат в Персию, трибун. Прежде всего, они туда просто не пойдут, кто бы им ни приказал ‑ я или кто‑либо иной.
‑ Значит ли это, цезарь, что ты хочешь восстать против Августа? ‑ замогильным голосом вопросил Деценций.
Я отрицательно покачал головой:
‑ Я сделаю все, чтобы не выйти из его воли, но не знаю, удастся ли это. Сейчас мы составим Констанцию послание, но лучше ты сам напиши ему, что произошло. Не сомневаюсь, твой правдивый рассказ поможет императору войти в наше положение.