Оплата одной десятитысячной 7 глава

Эти слова лучше, чем любые общие заключения, говорят о «власти он». Человек постоянно носит он с двойственным чув­ством. При строго структурированных отношениях в обществе, продиктованное им тяжелое бремя долга часто заставляет чело­века, оплачивая он, выплескивать все накопившееся в его душе. Ведь трудно быть должником, и раздражение легко вырывается наружу. Как это бывает, ярко показано в знаменитой повести «Боттян»¹⁴⁰ одного из самых известных романистов Японии Сосэки Нацумэ¹⁴¹. Герой повести Боттян — молодой человек из То­кио, преподающий впервые в жизни в школе маленького провин­циального городка. Он очень быстро понимает, что презирает большинство своих коллег-учителей, и, конечно же, не ладит с ними. Но есть один симпатичный ему молодой учитель, и однажды, когда они были не в школе, этот новообретенный друг, про­званный им Дикобразом, угостил его стаканом воды со льдом, заплатив за него полтора сэна¹⁴², т. е. почти одну пятую цента.

Вскоре после этого другой учитель сообщил Боттяну, что Ди­кобраз пренебрежительно отозвался о нем. Боттян верит словам возмутителя спокойствия, и его тут же начинает тревожить мысль о полученном им от Дикобраза он:

«Носить он, полученный от такого человека даже из-за пустя­ка, вроде воды со льдом, оскорбительно для моей чести. Один сэн или полезна — неважно, все равно из-за этого он я не могу уме­реть спокойно... Что я, не отказываясь, принимаю от кого-то он — это мое дело, значит, я считаю его порядочным и приличным че­ловеком. Вместо того чтобы настоять на том, что я сам заплачу за мою воду со льдом, я принял он и поблагодарил его. А это — признательность, которую невозможно купить ни за какие день­ги. У меня нет ни звания, ни чина, но я — независимый человек, а для независимого человека принять он значит много больше, чем отдать миллион иен за него. Я позволил Дикобразу потратить полтора сэна на меня и поблагодарил его за это, что значительно дороже, чем миллион иен»¹⁴³.

На следующий день он бросает полтора сэна на стол Дикоб­раза, ибо, только освободившись от он за стакан воды со льдом, может приступить к решению последней проблемы в их отноше­ниях — оскорбившему его замечанию. Может вспыхнуть потасов­ка, но прежде всего нужно устранить он, поскольку для него боль­ше нет места в отношениях между друзьями.

С такой же острой восприимчивостью к мелочам, с такой же болезненной уязвимостью можно встретиться и в американских отчетах о подростковых бандах или в историях болезни невро­тиков. Но для японцев это — добродетель. Они сами считают, что немногие из них отважились бы поступить столь же решитель­но, ведь слабых людей, конечно, много. Японские критики, пи­савшие о Боттяне, характеризуют его как «вспыльчивого, крис­тально чистого, любящего правду человека». Сам автор книги отождествляет Боттяна с собой, и критики действительно все­гда находят в главном герое самого автора. Особенно важно в этой истории то, что получивший он может избавиться от поло­жения должника, лишь признав свою благодарность достойной «миллиона иен» и ведя себя соответствующим образом. Он мож­но принять только от «приличного человека». В гневе Боттян свой он Дикобразу противопоставляет он, полученному им дав­но от своей старой служанки. Та была слепо привязана к нему, переживала, что никто из остальных членов семьи не ценит его. Она часто тайком дарила ему сласти и цветные карандаши, а однажды дала ему три иены. «Ее неустанное внимание ко мне тронуло меня до глубины души». Хотя он и был «обижен» ее предложением трех иен, но принял их взаймы и потом так и не вернул. Но, говорит он сам себе, «я считаю ее частью самого себя», и чувства он к ней и к Дикобразу у него различны. Эти слова — ключ к реакции японцев на он: они с более или менее смешанным чувством могут выносить его, пока «человек он» действительно является «своим»: он зафиксирован в «моей» иерархической схеме, или он делает для меня что-то, что, я ду­маю, могу сделать сам, например, возвращает мне мою унесен­ную ветром шляпу, или это человек, которым я восхищаюсь. При отсутствии такой идентификации он становится гноящей­ся раной. Однако обычно связанное с ним чувство долга — это добродетель, вызывающая раздражение.

Всякий японец знает, что слишком обременительный он при каких-нибудь обстоятельствах приводит к беде. Хороший пример этого представлен в «Службе консультаций» в последнем номере «Токийского психоаналитического журнала». Она — своего рода «Советы несчастным в любви» и самый интересный в журнале раздел. Предложенный совет вряд ли можно назвать фрейдист­ским, но он абсолютно японский. Пожилой мужчина, прося дать ему совет, написал следующее.

«Я — отец троих сыновей и одной дочери. Моя жена умерла шестнадцать лет тому назад. Из жалости к своим детям я не же­нился снова, и они отнесли это к моим достоинствам. Сегодня все мои дети состоят в браке. Восемь лет назад, после женитьбы моего сына, я ушел в дом через несколько кварталов от моего. Стесняюсь сказать, но три года я играл в любовь с «девушкой в темноте» (кон­трактной проституткой в публичном доме). Она рассказала мне о себе, и я пожалел ее. За небольшую сумму денег купил ей свобо­ду, ввел ее в свой дом, обучил этикету и держал как служанку. Она оказалась очень ответственной и поразительно бережливой. Од­нако мои сыновья и невестки, и моя дочь, и зять презирают меня за это и считают чужим человеком. Я не виню их, в этом — моя вина.

Родители девушки, очевидно, не понимали ситуации, и, ког­да пришло время выдавать дочь замуж, написали ей, предлагая вернуться домой. Я встретился с ними и объяснил ситуацию. Это очень бедные люди, но не вымогатели. Они пообещали мне счи­тать дочь умершей и согласились на дальнейшее пребывание ее в нынешнем положении. Сама она хочет оставаться со мной до моей смерти. Но я в возрасте отца, а она — дочери, и поэтому иногда мне хочется отправить ее домой. Мои дети считают, что она охотится за моим имуществом.

Я хронически болен и думаю, мне осталось год-два жизни. Был бы очень благодарен за подсказку, что мне делать. В зак­лючение хочу отметить, что, хотя девушка и была когда-то «де­вушкой в темноте», объяснялось это ее тяжелым материальным положением. У нее добрый характер, а ее родители — не вымо­гатели».

Японский врач считает эту историю подлинным примером слишком тяжелого бремени он, возложенного стариком на своих детей. Он заявляет:

«Вы описали обычный случай... Позвольте мне предваритель­но отметить: при чтении вашего письма я пришел к выводу, что вы хотите получить от меня желательный для вас ответ, и это вынуждает меня возразить вам. Я, конечно, высоко ценю Ваше долгое воздержание от брака, но Вы воспользовались им для того, чтобы заставить своих детей нести он, а также чтобы оправдать себя в Вашем сегодняшнем поведении. Это мне не нравится. Я не обвиняю Вас во лжи, но вы — человек с очень слабым харак­тером. Вероятно, было бы лучше, если бы Вы объяснили Вашим детям, что Вам нужно жить с женщиной, — если Вы действитель­но не могли обойтись без нее, — и не заставляли бы их нести он (из-за того, что Вы не женились). Дети, естественно, настроены против Вас, потому что Вы ставите акцент на этом он. В конце концов, сексуальные желания у людей не исчезают, и Вы не в состоянии избавиться от них. Но человек пытается победить же­лание. Ваши дети ожидали этого от Вас, так как предполагали, что Вы соответствуете их идеальному представлению о Вас. Но они обманулись, и я могу понять их чувства, хотя они и эгоистичны. Они женаты или замужем и сексуально удовлетворены, отрицать за своим отцом право на это — эгоизм с их стороны. Вы думаете так, а Ваши дети — иначе (как я описал выше).

Вы говорите, что девушка и ее родители — хорошие люди. Так Вам хочется думать. Известно, что добро и зло в людях проявля­ются в зависимости от обстоятельств, ситуации, и нельзя сказать, что они «добрые люди» только потому, что в данный момент не ищут какой-то выгоды. Мне кажется, родители девушки — пол­ные дураки, если согласны, чтобы она была наложницей мужчи­ны до его смерти. Если же они собираются признать свою дочь наложницей, то должны искать какую-то выгоду в этом. Только Ваша фантазия позволяет Вам смотреть на это иначе.

Меня не удивляет беспокойство Ваших детей по поводу инте­реса родителей девушки к Вашей собственности; я думаю, на са­мом деле они правы. Девушка молода и, возможно, не думает об этом, но ее родителям следовало бы.

У Вас есть два возможных пути:

1) как «совершенному человеку» (т. е. как человеку, для кото­рого не существует ничего невозможного) порвать с девушкой и расплатиться с ней. Но мне кажется, что Вы не в состоянии по­ступить так: ваши чувства к ней не позволят Вам сделать это;

2) «стать опять обыкновенным человеком» (отказаться от пре­тензий) и разрушить иллюзию детей о Вас как об идеальном че­ловеке.

Что же касается Вашей собственности, то немедленно напи­шите завещание и обозначьте в нем доли девушки и детей.

В заключение напомню Вам, что Вы стары и впадаете в дет­ство, о чем я могу судить по Вашему почерку. Ваше мышление скорее эмоционально, чем рационально. Хотя вы и говорите о желании уберечь девушку от подонков, она нужна Вам вместо матери. Не думаю, что брошенный матерью ребенок в состоянии выжить, и поэтому рекомендую Вам избрать второй путь».

В этом письме есть кое-какая информация об он. Личность, не­когда вставшая на путь навязывания слишком тяжелого бремени он своим детям, только на собственный страх и риск может ме­нять свой курс поведения. Ей следует знать, что она пострадает от этого. К тому же, независимо от того, во сколько обошелся он детям, она не может считать, что все уже отдала: ошибочно ссы­латься на это для «оправдания себя в Вашем сегодняшнем пове­дении». Дети, «естественно», раздражены; поскольку отец зате­ял нечто непосильное для него, он их предал. Глупо отцу строить иллюзии, будто только его полная самоотдача своим детям в те дни, когда они Нуждались в его заботе, заставит их во взрослом возрасте проявлять необычайную заботу о нем. Вместо этого они чувствуют лишь лежащий бременем на их плечах он и, «естествен­но, настроены против Вас».

К ситуации подобного рода американцы относятся иначе. Мы считаем, что отец, посвятивший себя оставшимся без ма­тери детям, заслуживает в поздние годы жизни теплого места в их сердцах, а не слов «дети, естественно, настроены против Вас». Для оценки японского понимания ситуации мы можем, однако, взглянуть на нее как на своего рода финансовую сдел­ку в той области, которая является предметом нашего сравни­тельного анализа. Вполне возможно, что отцу, давшему деньги в долг своим детям в виде формальной сделки и с обязатель­ством их вернуть с процентами, мы скажем: «дети, естествен­но, настроены против Вас». Точно так же мы можем понять, почему берущий сигарету говорит о своем «стыде», вместо того чтобы сказать просто «спасибо». Мы можем понять возмуще­ние японцев, когда они говорят, что один человек заставляет другого нести он. Мы можем, по крайней мере, найти ключ к объяснению чрезмерного преувеличения Боттяном его долга за стакан воды со льдом. Но не в обычае американцев прилагать эти финансовые критерии к случайному угощению содовой, или к многолетней верности отца своим лишившимся матери детям, или к преданности столь верного, как Хати, пса. А япон­цы поступают так. Любовь, доброта, милосердие, которые мы ценим ровно настолько, насколько они свободны, в Японии непременно должны иметь свои путы. И любые проявления чувства, будучи приняты другим человеком, превращают его в должника. Как говорит их пословица, «нужно быть (очень) ве­ликодушным от природы, чтобы принять он».

VI

Оплата одной десятитысячной

Он — это долг, и его следует оплатить, но в Японии все оплаты долгов относятся к особой категории. Японцы признают наши моральные нормы, соединяющие воедино в нашей этике и в та­ких нейтральных словах, как «обязанность» и «долг», эти две ка­тегории, столь же странными, как и мы — финансовые сделки в каком-нибудь племени, язык которого не отделяет в денежных операциях «должника» от «кредитора». Для японцев первичное и всеобъемлющее чувство долга, именуемое он, — это мир, суще­ствующий отдельно от активного, напряженного, подобно натя­нутой тетиве лука, чувства необходимости оплаты долга, переда­ваемого целой группой других понятий. Чувство человеческого долга (он) - не добродетель, оплата долга — добродетель. Когда человек активно посвящает себя делу благодарности, тогда-то и начинается добродетель.

Американцам удастся понять эту японскую добродетель, если мы в уме сравним ее с финансовыми сделками и представим, будто за несоблюдение ее полагаются санкции, похожие на те, что бывают при имущественных сделках в Америке. У нас мы имеем дело с отношением человека к его долговому обязатель­ству. Мы не прощаем его в том случае, если он отказывается от него. Мы не допускаем зависимости возвращения человеком долга банку от его желания. И должник за рост процента по кре­диту отвечает точно так же, как и за взятую им первоначально сумму денег. Мы никак не связываем эти дела с чувством патрио­тизма и любовью к нашим семьям. Для нас любовь — это сердеч­ные дела, и лучше, если она свободна. Патриотизм как признание превосходства интересов нашей страны над всеми остальными кажется нам чем-то донкихотским или уж определенно чуждым греховной природе человека до тех пор, пока вооруженные силы врага не нападут на Соединенные Штаты. Не располагая основ­ным японским постулатом об автоматически присущем каждому мужчине и каждой женщине с рождения великом долге, мы считаем, что мужчине следует жалеть нуждающихся в поддерж­ке родителей и помогать им, не бить жену и заботиться о своих детях. Но эти вещи не поддаются количественному измерению, как денежный долг, и не вознаграждаются, подобно успеху в бизнесе. В Японии же к ним относятся точно так же, как в Аме­рике к финансовой платежеспособности, и санкции за них столь же строги, как за несвоевременную уплату по векселям или про­центов по закладным в Соединенных Штатах. На них обраща­ют внимание не только в критические моменты — такие, как объявление войны или серьезное заболевание кого-нибудь из родителей; они тенью постоянно преследуют человека, подоб­но тому как беспокойства о закладной — мелкого фермера из штата Нью-Йорк, или рост на рынке стоимости заложенных акций - финансиста с Уолл-стрит.

Японцы делят оплаты он на различные категории, у каждой из которых есть свои особые правила: на те, что не имеют ни коли­чественных, ни временных границ, и на те, у которых есть коли­чественные эквиваленты и которые производятся в определенных случаях. Долги с безграничной оплатой называются гиму. Япон­цы так говорят о них: «Человек никогда не оплатит и одной де­сятитысячной (этого) он». Тиму делятся на два различных типа обязанностей: оплаты своего он родителям, называемого ко, и оплаты своего он императору, называемого тю.

Таблица - схема японских обязанностей и их оплаты

I. Он. Пассивно приобретенные обязанности. Японец «получает он», «носит он», т. е. он представляет собой обязанности с точки зрения пас­сивного реципиента.

Ко он. Он, полученный от императора.

Оя он. Он, полученный от родителей.

Нуси-но он. Он, полученный от своего хозяина.

Си-но он. Он, полученный от своего учителя.

Он, полученные японцем в течение всей его жизни в результате всех контактов с другими людьми.

Примечание. Каждый человек, от которого японец принимает он, ста­новится его он дзин, т. е. его «человеком он».

II. Возвращаемые он. Японец «расплачивается» по этим долгам, «воз­вращает» эти долги своему «человеку он», т. е. эти долги рассматрива­ются с точки зрения активной оплаты их.

А. Гиму. Даже полная оплата по этим обязанностям все равно явля­ется лишь частичной, они не имеют временной границы. Тю. Долг императору, закону, Японии. Ко. Долг родителям и предкам (а также потомкам). Нимму. Долг своей работе.

Б. Гири. Эти долги считаются подлежащими оплате с математической точностью, соответствующей величине полученного одолжения; они имеют временные границы.

1. Гири миру. Долги князю.

Долги близким родственникам из своей семьи.

Долги неродственникам за полученные от них-он, например, за по­мощь деньгами, за одолжения, за содействие в работе (как «соучастни­кам коллективного труда»).

Долги неблизким родственникам (тетям, дядям, племянникам, пле­мянницам) за он, полученные не от них, а от общих предков.

2. Гири своему имени. Японская версия die Ehre¹⁴⁴.

Долг «очищать» свою репутацию от оскорбления и обвинения в не­удаче, т. е. долг непримиримой вражды и кровной мести. (N.B. Это све­дение счета не признается агрессией.)

Долг не допускать неудач и промахов в работе.

Долг блюсти японские правила поведения, например, соблюдать все правила вежливости, соответствовать своему месту в жизни, обуздывать все эмоциональные проявления в несоответствующих для этого случа­ях и т. д.

Оба этих долга гиму обязательны и всеобщи; начальное школьное образование в Японии называется «гиму образование» именно потому, что нет другого слова, столь точно передающе­го значение «обязательный». События жизни могут привести к изменениям в деталях гиму японца, но гиму — автоматически об­щая для всех японцев обязанность, и она выше любых случай­ных обстоятельств.

Обе формы гиму имеют безусловный характер. В абсолютиза­ции этих добродетелей Япония отошла от китайских концепций долга перед государством и сыновней почтительности. Начиная с VII в. Япония несколько раз заимствовала китайскую этическую систему, и тю и ко — китайские по происхождению слова. Но китайцы не превращали эти добродетели в безусловные. Китай постулирует преходящий характер добродетели, соблюдение ко­торой является основанием для сохранения в отношениях лояль­ности и почтительности. Обычно ее передают словом жэнъ¹⁴⁵ («благожелательность»), но означает эта добродетель почти все то, что на Западе принято связывать с хорошими межличностными отношениями. Родители должны иметь жэнъ. Если у правителя нет его, народ вправе восстать против него. Наличием его обус­ловлена гарантия лояльности. Власть императора и его чиновни­ков зависит от соблюдения ими жэнъ. Китайская этика заклады­вает этот критерий во все человеческие отношения.

Этот китайский этический постулат никогда не признавали в Японии. Крупный японский ученый Каньити Асакава, говоря об этом отличии Японии от Китая в средневековые времена, отме­чает: «В Японии эти идеи были явно несовместимы с верховной властью императора, и поэтому даже как теории их в целом ни­когда не принимали»¹⁴⁶. Фактически жэнь стал в Японии неуза­коненной добродетелью и лишился полностью того высокого положения, которое он занимал в китайской этике. В Японии это слово произносили дзин (но писали тем же иероглифом, что и в китайском языке), и «делать дзин» или, в другом варианте, «делать дзинги» означало, на самом деле, добродетель, соблюдение кото­рой было необязательным даже в высшем обществе. Ее полнос­тью исключили из этической системы, что означает нечто, совер­шаемое не по закону. Это может быть даже похвальный поступок, вроде включения своей фамилии в подписной лист по делам об­щественной благотворительности или о помиловании преступни­ка. Но дело подчеркнуто выходит за рамки требований долга. А это значит, что поступок для вас не был обязательным.

Выражение «делать дзинги» употребляется также в другом зна­чении слова «не по закону»: им пользуются бандиты для переда­чи своего понимания добродетели. Среди воров-налетчиков и ру­бак-головорезов эпохи Токугава, носивших один меч, в отличие от самураев-головорезов, носивших два меча, считалось честью «делать дзинги», когда кто-либо из этих разбойников просил убе­жища у другого, совсем чужого ему человека, и тот, опасаясь в будущем мести банды просителя, предоставлял ему его и таким образом «делал дзинги». В своем современном употреблении вы­ражение «делать дзинги» означает даже нечто еще более низкое. Оно часто встречается в дискуссиях о заслуживающих наказания деяниях. «Простые рабочие, — сообщают японские газеты, — все еще продолжают делать дзинги, и их нужно карать за это. Полиция должна понять, что дзинги укрылось в темных уголках Японии, где и процветает». Конечно, имеется в виду распространенное в рэке­тирских и бандитских группах представление о «воровской чести». В нынешней Японии особенно часто говорят «он делает дзинги» о мелком нанимателе рабочей силы, когда тот, подобно занимав­шимся аналогичным делом в американских портах в начале века итальянским падроне, вступает в незаконные сделки с неквали­фицированными рабочими и богатеет, сдавая их прибыльно в наем. Вряд ли могла зайти дальше деградация китайской концеп­ции жэнь¹⁴⁷. У японцев, полностью пренебрегших важнейшей добродетелью китайской этической системы и не предложивших вместо нее ничего такого, что могло бы стать условием для под­держания гиму, сыновняя почтительность превратилась в долг, который следует исполнять, забыв даже о родительском зле и не­справедливости. Им можно было пренебречь только в том случае, если он вступал в конфликт с долгом императору, но, конечно, не тогда, когда кто-то из родителей оказывался недостойным чело­веком или разрушал счастье своего ребенка.

В одном из современных японских фильмов мать требует от своего женатого сына, деревенского учителя, деньги, полученные им от односельчан для спасения юной ученицы, проданной ее родителями из-за голода в деревне в публичный дом. Мать учи­теля похищает деньги у сына, хотя она и не бедна: у нее есть свой приличный ресторан. Сын знает, что деньги взяла она, но вынуж­ден принять вину на себя. Его жена узнает правду, оставляет предсмертную записку, в которой принимает на себя всю ответ­ственность за хищение денег, бросается в воду и топит вместе c собой их ребенка. В конце концов все обнаруживается, но роль матери в этой трагедии даже не подвергается сомнению. Сын, исполнив закон сыновней почтительности, отбывает один на Хоккайдо, где хочет воспитать свой характер, чтобы закалить себя для подобных испытаний в будущем. Он — добродетельный герой. Вынесенный мною чисто американский вердикт: ответственность за всю трагедию лежит на матери-воровке — был энергично опро­тестован моим японским спутником. Сыновняя почтительность, сказал он, в прошлом часто вступала в конфликт с другими доб­родетелями. Если бы герой был достаточно мудрым человеком, то, возможно, нашел бы путь для их примирения, не утратив при этом чувства собственного достоинства. Но он совсем лишился бы возможности сохранить чувство собственного достоинства, если бы порицал свою мать, даже только в душе.

И романы, и реальная жизнь полны примеров того, каким тяжелым бременем становится долг сыновней почтительности после женитьбы молодого человека. За исключением «модан» (современных) слоев общества, в порядочных семьях считается естественным, что родители обычно выбирают жену для своего сына, обращаясь к добрым услугам посредников. Не только из-за приданого, но еще и из-за включения жены в семейную ге­неалогию, и воспроизводство рода через ее сыновей хорошим выбором озабочена главным образом семья, а не сын. У посред­ников в обычае устраивать якобы случайную встречу молодых в присутствии их родителей, но молодые не общаются друг с дру­гом. Иногда родители устраивают для своего сына брак по рас­чету, в результате чего отец девушки выигрывает в финансовом отношении, а родители молодого человека получают выгоду от союза с хорошей семьей. Иногда девушку выбирают по привле­кательности ее личных качеств. Хорошему сыну оплата родитель­ского он не позволяет подвергать сомнению выбор родителей. После женитьбы он продолжает оплачивать свой долг. Сын, особенно если он наследник, остается жить со своими родителями, а нелюбовь свекрови к невестке всем известна. Она придирается к ней по всякому пустячному поводу, может выгнать из дома и рас­строить брак даже тогда, когда молодой муж счастлив со своей женой, и ему ничего не нужно, кроме как жить с ней. В японских романах и личных историях подчеркивается, что страдают при этом одинаково как муж, так и жена. Послушно соглашаясь на расторжение брака, муж исполняет свой ко.

Одна «модан» (современная) японка, живущая сейчас в Аме­рике, в былые времена привела к себе домой в Токио беремен­ную молодую женщину, которая по приказу свекрови оставила убитого горем молодого мужа. Она страдала и переживала, но не осуждала своего мужа. Постепенно у нее проснулся интерес к ребенку, который должен был вскоре появиться на свет. Но ког­да он родился, свекровь в сопровождении безмолвного и покор­ного сына пришла с требованием отдать ей ребенка. Он, есте­ственно, принадлежал семье мужа, и свекровь забрала его. Тут же она отправила его в приемный дом.

Все это иногда включается в сыновнюю почтительность и яв­ляется соответствующей оплатой долга родителям. В Соединен­ных Штатах такого рода истории воспринимаются как примеры постороннего вмешательства в законное право личности на сча­стье. Япония не признает это посторонним вмешательством, по­скольку у нее существует постулат долга. Аналогами наших исто­рий о несчастных людях, ценой невероятных личных лишений полностью расплатившихся со своими кредиторами, в Японии служат рассказы об истинно добродетельных людях, добившихся права на самоуважение или оказавшихся достаточно сильными, чтобы должным образом перенести личные неудачи. Такие не­удачи, как бы они ни были тяжелы, естественно, в состоянии ос­тавить след раздражения, и показательно, что азиатская посло­вица об ужасных вещах, относящаяся к ним в Бирме, например, «огонь, воду, воров, правителей и злых людей», в Японии вклю­чает «землетрясение, гром и старика (главу дома; отца)».

Сыновняя почтительность в Японии не распространяется, как в Китае, ни на живших столетия тому назад предков, ни на ши­роко расселившийся клан их живых потомков. Здесь объектом поклонения являются недавно жившие предки. Надпись на над­гробном камне нужно ежегодно обновлять, чтобы сохранить его тождество с определенным покойником, и, когда живые больше не вспоминают о ком-либо из своих предков, его могила прихо­дит в запустение. Таблички для таких предков больше не хранят­ся в семейных алтарях. Японцы не почитают никого, кроме тех, кого они помнят во плоти, они концентрируют свое внимание на здесь и сейчас. Многие авторы отмечали отсутствие у них интереса к неконкретным априорным суждениям и к формированию пред­ставлений о нереальных объектах, и их отличная от китайской версия сыновней почтительности служит лишним подтверждени­ем этого. Однако самое важное практическое значение этой вер­сии состоит в том, что она ограничивает лишь живыми людьми сферу обязанностей ко.

Сыновняя почтительность, и в Китае, и в Японии — нечто большее, чем почтительное отношение к своим родителям и предкам и покорность им. Всю ту заботу о ребенке, которую на Западе считают проявлением материнского инстинкта или отцов­ской ответственности, здесь связывают с почтительным отноше­нием к своим предкам. Япония определяет это очень четко: че­ловек оплачивает долги своим предкам, перенося их заботу о нем на своих детей. У японцев нет слова, обозначающего «обязанно­сти отца перед своими детьми»; все такого рода долги включены в понятие ко своим родителям и их родителям: Сыновняя почти­тельность требует от главы семьи полной ответственности за возлагаемые на его плечи заботы об обеспечении его детей, о воспитании его сыновей и младших братьев, о наблюдении за со­стоянием семейного имущества, об оказании помощи нуждаю­щимся в ней родственникам и за множество других подобного рода повседневных долгов. Четкое определение рамок институированной семьи в Японии резко ограничивает число лиц, свя­занных с гиму человека. Если умирает сын, то в обязанности сы­новней почтительности входит бремя поддержки его вдовы и ее детей. К гиму также относится и помощь овдовевшей дочери и ее семье. Но приютить овдовевшую племянницу — это не гиму: если кто-то поступает так, то выполняет он совсем другой долг. Вы­растить и воспитать своих детей — это гиму. Но если кто-то вос­питывает племянника, то обычно легально усыновляет его; если же тот сохраняет статус племянника, то гиму нет места в этих от­ношениях.

Сыновняя почтительность не требует, чтобы помощь даже нуждающимся в ней близким родственникам следующих поколе­ний оказывалась с уважением и благожелательностью. Молодых вдов в семье называют «родственницами холодного риса», а это значит, что они едят рис уже остывшим, помогают и подчиняют­ся требованиям любого члена семьи, покорно исполняют все по­ручения. Они вместе со своими детьми — бедные родственники, и когда в отдельных случаях им везет больше обычного, проис­ходит это не из-за того, что гиму заставляет главу семьи лучше обращаться с ними. Не гиму братьев — исполняя свои обязанно­сти, тепло относиться друг к другу; мужчин часто хвалят за то, что в жизни они всегда выполняли свои обязанности перед младшим братом, хотя вполне допускается, что они смертельно ненавидят друг друга.

Отношения свекрови и невестки крайне антагонистичны. Не­вестка приходит в дом как чужой человек. Ее долг — узнать, что нравится свекрови, и потом научиться делать это. Зачастую свек­ровь откровенно демонстрирует, что молодая жена недостаточ­но хороша для ее сына, в других случаях можно обнаружить ее сильную ревность к ней. Но, как говорит японская пословица, «несмотря ни на что, ненавистная невестка рожает любимых вну­ков», и поэтому в семье всегда сохраняется ко. Молодые невест­ки внешне бесконечно послушны, но из века в век эти слабые и очаровательные создания превращаются со временем в таких же требовательных и придирчивых свекровей, как и их собственные. Они не могут быть агрессивными, поскольку они — молодые жены, а не потому, что они действительно слабые существа. В пожилом возрасте они обратят, так сказать, накопившееся раз­дражение на своих невесток. Японские девушки сегодня откро­венно говорят о том, что выгоднее выйти замуж за сына-ненас­ледника, дабы потом не пришлось жить с деспотом-свекровью.