Глава 5
Душа сама выбирает себе общество.
К себе одного из всего народа
Пустит она,
Потом у вниманья закроет входы —
Кругом стена.[6]
Эмми Дикинсон
Дамиан был собакой стойкой и выносливой, но все же находился на грани безумия. Даже просто запереть в клетку молодого питбуля, лишив его возможности трудиться, необходимой для поддержания духа и тела в порядке, было жестоко. Но с ним и обращались крайне жестоко – его просто использовали как инструмент, как лабораторное оборудование, бесстрастно и равнодушно. Исследования, в которых принимал участие Дамиан, касались в основном простейших аспектов поведения. Учёных интересовали биохимические реакции организма на стресс. В этих условиях настоящий Дамиан, крепкий полосатый питбуль, обладающий чувством юмора, терпением, глубиной и мужеством, практически перестал существовать.
Здесь манипулировали поведением животных, наблюдали, сравнивали, описывали и публиковали результаты. Люди с воображением легко получали денежные гранты на подобные исследования – нужно было только придумать новый, неожиданный проект. Хорошо организованные базовые исследования обеспечивали приличную жизнь. Это был удобный мир – для учёных. Для Дамиана жизнь была далеко не так хороша. Он жил в мире, построенном на принципах несвободы и безумия. Он не мог больше полагаться даже на такую простую вещь, как пол клетки, который здесь был его злейшим врагом, постоянно атаковал его, и он ничего не мог с этим поделать. Он мог укусить или ударить пол – он так и поступал, – но это ни к чему не приводило. Мог кричать или подпрыгивать, скулить в ужасе и замешательстве – он так и делал, – но это ничего не меняло. Мог впадать в безумие и рычать, биться о прутья двери – и это он пробовал, – но только ломал себе зубы.
Здесь он понял, что бежать или драться – неподходящий выбор, когда оказываешься лицом к лицу с жуткой болью, от которой никуда не деться. Правила вселенной здесь были иными, и выбор тоже был иным. Когда-то гордый питбуль научился сдаваться, а это умение пришло далеко не сразу. Он научился подчиняться и уступать полнейшей беспомощности. Его постоянно били током, и он никогда не знал, когда его ударит снова. Иногда звуковой сигнал предупреждал его, иногда нет. Иногда он звучал, и ничего не происходило – такое было хуже всего. Иногда громкий, пугающий шум, очень болезненный для слуха, возникал без всяких причин, ещё больше дезориентируя сокамерников, методично толкая их навстречу безумию.
Но даже в безумии была своя система. Исследователям нужны были его ужас и отчаяние, они заботливо поддерживали их. Денежные гранты – весьма внушительные суммы – зависели от того, смогут ли учёные спровоцировать у собак разрушительное стереотипное поведение, связанное с разного рода расстройствами, беспомощностью, отчаянием и безумием. Эти люди и несчётные сотни других учёных занимались этим годами, снова и снова.
Несмотря на все это, Дамиан не озлобился. Гены бесчисленных тысяч поколений предков требовали, чтобы он подчинялся этим людям. Сознавая их превосходство, он никогда не сопротивлялся Севиллу и тем, кто с ним работал. Он был бульдог, настоящий рабочий бульдог, а бульдоги не восстают против людей из-за боли. Его кровь требовала непререкаемого повиновения. Собаки его породы отличались потрясающей отвагой, которая заставляла их умирать в адских схватках, растоптанными в пыль, разодранными дьявольскими челюстями противников, под ударами рогов и копыт взбешённых быков. Они умирали, почтительно виляя хвостами, глядя в глаза хозяев, чтобы в последний миг жизни увидеть там одобрение. Только благодаря всему этому Дамиан так долго сохранял рассудок, принимая муки, не упрекая людей. Была и другая причина: он чувствовал, что все в этой комнате происходило по воле ужасного темноволосого человека в белом халате, альфа-лидера, начальника над всеми, кто здесь работал. Ужас Дамиана перед ним был безграничен.
Произошло это случайно: когда пол в первый раз ударил пса током, Севилл как раз приблизился к клетке и стоял, глядя на собаку. Дамиан увидел, как человек показал на него в момент разряда. Страх породил жёсткую подсознательную зависимость между болью и случайным появлением Севилла. Этот человек стоял около его клетки, и тут произошёл удар. Он чувствовал запах мужчины или его сигарет – и приходила боль, острая, мгновенная, невыносимая. Возник непредусмотренный условный рефлекс – а Севилл даже не подозревал об этом.
Так что, когда дверь во внешнюю комнату оставалась открытой и Дамиан видел Севилла, он каждый раз возбуждённо пытался предугадать действия мужчины. Изо всех сил пытался понять, за что его наказывают. Собаке, как любому кающемуся грешнику, понятна концепция наказания, несмотря на то, что многие бихевиористы отрицают такую способность. Наказание, сознание вины и прощение занимают то же место в собачьей картине мира – и так же напрямую связаны с душой, – как у любого падающего ниц монаха. Дамиан постоянно смотрел на дверь, ожидая увидеть Севилла. Он пылко и безнадёжно ждал возможности угодить человеку, предотвратить боль, которую человек зачем-то причинял ему. Бывают собаки, которым нет дела до одобрения хозяев: избалованные домашние тираны или равнодушные псы, которых нередко ошибочно называют «благородными»; но Дамиан стремился заслужить похвалу. Питбуль был уверен: если он сможет как-то угодить этому неумолимому властелину, жизнь изменится к лучшему. И он старался, используя каждый шанс.
Темпы «стимуляции страха» росли по мере продолжения исследований. К электрическим разрядам от пола прибавились такие же разряды от кормушек и водяных дозаторов. Когда, доведённый до отчаяния голодом и жаждой, Дамиан приближался к резервуарам, он всегда вынужден был соизмерять возможность получить удар в язык со своими насущными нуждами. Большую часть времени его опасения были напрасны, но иногда – и всегда непредсказуемо – в его чувствительный язык било током, и он с ворчанием отскакивал в дальний угол клетки, пока голод или жажда снова не приводили его к кормушке.
Существование в этом аду брало своё. Дамиан и другие собаки начали демонстрировать те самые повторяющиеся движения, которых добивались люди. Дамиан раскачивался в своей маленькой клетке из стороны в сторону, создавая себе таким образом милосердный мир предсказуемых движений, предсказуемых схем, предсказуемых ощущений.
Добившись желаемого, учёные стали накачивать собак разнообразными психостимуляторами, тестируя их способность ослаблять индуцированное стереотипное поведение. Временами под воздействием наркотиков к Дамиану возвращались естественные реакции, и он терял над собой контроль. В такие дни люди с величайшей осторожностью брали у него кровь или вводили лекарства. Вообще-то пёс ни разу никого не укусил и даже не пытался, но благодаря своей внешности давно заработал незаслуженную репутацию свирепого монстра. Когда ему вводили психостимуляторы, эффект был непредсказуемым: он дважды на несколько минут впадал в безумный гнев и неистовство. Для Дамиана это был сверхъестественный опыт; обнаружив, что рычит на богов в белых халатах и даже пытается их укусить, он стыдился и пугался. Когда наркотики переставали действовать, он понимал, что поступил Плохо, и чувствовал себя очень виноватым перед людьми.
Чейз, любимый студент Севилла, возражал, чтобы питбуль участвовал в исследовании.
– Да он же убьёт кого-нибудь, вы только взгляните на него, – кричал он через всю комнату, когда Севилл и Том боролись с животным во время одного из его приступов наркотической безумной ярости. Они пытались взять у него кровь из вены, а Дамиан с остекленевшими глазами отчаянно вырывался. Том удерживал его палкой с петлёй. – Это чокнутый питбуль, ради всего святого.
– Заткнись, Чейз, – ответил Севилл, – подай мне вон тот шприц – если, конечно, не боишься подойти поближе.
Он схватил пса за переднюю ногу и пристроил на ней жгут. Чейз негромко выругался и подобрался поближе.
– Видишь ли, у меня нет своего человека на небесах, как у Томми, и нет твоего чёртова везения, вот и все. Держи. – Он передал шприц Севиллу, который проворно вонзил иглу в перетянутую вену собаки и медленно вытянул кровь. Когда шприц наполнился, он придержал его одной рукой, а другой развязал жгут.
– Верно, ты не так удачлив, как я. – Севилл вытащил шприц и на секунду зажал место укола. – И не так красив. – Он отступил назад, глядя, как Том пытается запихнуть пса обратно в клетку. – Ты просто нажимаешь на кнопки, пока мы с Томом делаем самую грязную работу. – Севилл говорил шутливо, и Чейз мельком взглянул на Тома – не улыбается ли тот.
– Да, и в один прекрасный день, пока вы с малышом Томми будете нежиться в постельках, этот ублюдок откроет клетку. И тогда вы лишитесь одного хорошего программиста. Здорово, правда?
Севилл внимательно рассматривал кровь.
– Тебя это действительно беспокоит? – спросил он, не оборачиваясь.
– Да, я чертовски беспокоюсь. Этот проклятый пёс – совершенно психованный. Он выберется оттуда и сожрёт нас всех. По-моему, не такая уж странная мысль, как по-вашему? Разве Том только что не открывал дверцу? Я не понимаю, зачем держать здесь эту ненормальную собаку.
Севилл взглянул на пса. Он знал, что на самом деле Дамиан был просто очень испуган и дезориентирован; если бы он хотел укусить его или Тома, за прошедшие недели он мог бы сделать это множество раз. Услышав неподдельное беспокойство в голосе своего студента, он задумался о собаке на несколько минут: его позабавила мысль, что именно Чейз, который был крупнее и сильнее и его, и Тома, боится собак. Лёгкая улыбка играла у него на губах: а что, если Том, который явно недолюбливает Чейза, когда-нибудь соблазнится и «забудет» запереть дверь? Чейз, конечно, уже думал о такой возможности. Но в том, что пёс останется, сомневаться не приходилось, – это было маленькое одолжение, о котором просил его друг Виктор Хоффман.
– Пёс остаётся, Чейз. И, между прочим, на твоём месте я бы не стал слишком часто злить Тома.
После обеда Севилл уже забыл об этом разговоре, отвлекшись на неприятный сюрприз со стороны Огэста Д. Котча, его оппонента из университета штата Огайо. В «Журнале экспериментальной психологии» тот опубликовал статью «Поведенческие процессы у животных».
О господи, только посмотрите на это, – пожаловался Севилл, хлопнув журналом об стол. Он брал журналы в основном, чтобы выискивать в них следы своего недруга из Огайо. – Похоже, Котч собирается получить приглашение в Нидерланды вот с этим. – В отвращении он даже не закончил фразу, затянулся сигаретой, созерцая обложку журнала и покачивая головой.
– Что пишет? – спросил Чейз из-за компьютера.
– В основном свойственную ему чушь. Как можно всерьёз относиться к такой ерунде? Как он вообще умудрился пропихнуть эту ахинею в научный журнал?
– Может, переспал с редактором? – с готовностью предположил Чейз. – Ну, и что мы придумаем на этот раз? Пошлём ему отравленную ручку или перейдём к более радикальным действиям? Он бросил тебе вызов, и если он поедет на симпозиум, а ты нет, у него будет перед тобой преимущество.
Севилл не ответил, обошёл стол и сел на угол, с задумчивым отвращением оглядывая комнату.
– Нет, этого не будет, – тихо сказал он сам себе, – нет, не будет.
Его соперничество с Огэстом Котчем началось много лет назад, когда дерзкая статья молодого Севилла, написанная в ответ на публикацию старшего коллеги в престижном журнале по психологии поведения, незамедлительно вызвала снисходительный комментарий Котча. К большому удовольствию читателей, эти двое немилосердно препирались на страницах журнала около полугода. С тех пор ни один не упускал случая метнуть копьё в другого.
Предмет спора был тривиален и неинтересен никому, кроме представителей академической науки. Для Севилла главным было то, что Котч не хотел уступить и дерзко высмеивал точку зрения Севилла. Для Джозефа Севилла не было ничего важнее в жизни, чем возможность всегда оставлять последнее слово за собой, поэтому ему не так важно было самому получить приглашение в Нидерланды, как то, чтобы туда не поехал Котч. Если бы не он, Севилл даже не стал бы думать о приглашении. Однако теперь, мрачно размышлял он, это вопрос жизни и смерти.
Пришла пора уделить немного времени и сил на достойный ответ. Он действительно не мог думать ни о чем другом, кроме того, как не допустить триумфа Котча на симпозиуме.
Всю жизнь Севилл делал то, что хотел, и очень немногие люди могли на него повлиять. Единственный сын миллионера, Севилл, принимая то или иное решение, не брал в расчёт деньги. Он получил свои дипломы просто потому, что ему этого хотелось (отец называл дюжину лет его учёбы прихотью и был, по сути, прав), и, добившись своего, не собирался заниматься скучной клинической практикой.
Он обнаружил в себе способности составлять заявки на гранты и быстро нашёл удобную и приятную нишу в мире науки. Наделённый непомерным самолюбием и острым умом, он мало заботился о степенях, а его цели сильно отличались от амбиций коллег. Его окружали исполнительные подчинённые, он мог упражнять свой великолепный ум и манипулировать поведением живых существ и не требовал от своей профессии большего. Он с презрением смотрел на нескончаемые усилия, с которыми его менее обеспеченные коллеги делали карьеру и добивались финансирования, – он считал это бессмысленным занятием и столь же презрительно относился к фанатикам чистой науки, мечтавшим об открытии, которое потрясёт мир. Его жизнь была гораздо легче и приятнее.
Он создал, как и мечтал, собственный, изолированный от реальности мир. Федеральный закон освобождал исследователей от ответственности за жестокое обращение с животными, и он мог творить в своём мире все, что хотел, и ни перед кем не отчитывался. Кроме того, директор Исследовательского центра была его любовницей, что обеспечивало Севиллу дополнительную защиту.
– Сэр, если помните, вы собирались встретиться с доктором Новак в четыре часа, – сказал Том, собираясь уходить. – Если захотите взглянуть на счёт от «Пласко», он лежит у вас на столе, я смогу отправить его утром. – Том помедлил. – И не забудьте, что у Кристины в четверг день рождения.
Выведенный из задумчивости, Севилл, посмотрев на часы, издал вместо ответа невразумительное ворчание.
– Куда собрался? – спросил Чейз таким тоном, словно воспринимал уход Тома как некоторого рода жульничество.
– Я иду забрать «AL600» из мастерской. Ты не мог бы вечером накормить собак и почистить клетки?
Чейз нахмурился. Делая такое предложение в присутствии Севилла, Том определённо загонял его в ловушку. Больше всего Чейза бесило, что несмотря на невинное личико, Том хорошо знал, что подловил Чейза. Теперь ничего не оставалось – только с бодрым видом согласиться, не давая ассистенту повода для злорадства.
– Конечно, Том, я все сделаю.
Выходя из кабинета следом за Севиллом, Том не сомневался, что собаки останутся в эту ночь голодными.
Шли месяцы, и Дамиану казалось, что в его жизни никогда не было ничего, кроме этого места, этих людей и безумия. Затем внезапно электрошок, инъекции и анализы крови прекратились. Исследование закончилось, но Дамиан не мог об этом знать. Он знал только, что других собак отсюда забрали и он теперь – единственный постоялец. Вряд ли Дамиан должен был испытывать благодарность к Хоффману, который желал оставить его в живых, пытаясь таким образом вернуть долг.
Этолог не видел Дамиана с того момента, как отдал его Севиллу, но несколько раз спрашивал о нем, дабы убедиться, что с ним обращаются, как положено.
Дамиан был совершенно измотан. Он плохо спал. Несмотря на то что пол больше не бил током, Дамиан по-прежнему не доверял ему и целыми днями просиживал в металлическом ящике тридцать на сорок дюймов.
Он ждал Единственную.
Она скоро придёт, он только должен ждать.
Дамиан остался совсем один – лишь Том приходил утром и вечером, без единого слова кормил его и чистил клетку. Сотрудники лаборатории были заняты мыслями о приближающихся отпусках. В последние дни они практически не работали, заходили друг к другу в гости, сидели на столах, курили, нарушая все правила, и пили кофе, пока
Том чистил и ремонтировал оборудование, вежливо улыбаясь их остротам.
Севилл отправился в ежегодное осеннее путешествие в Мексику вместе с Новак, которая, получив от Элизабет письменное заявление, засунула его поглубже в стол. Чейз со своей девушкой отправился на виндсёрфинг в устье холодной реки Колумбия. Том, как обычно, не делился своими планами. Собаку нельзя было оставлять в лаборатории, поэтому ассистент Севилла получил разрешение временно перевести Дамиана в общие клетки, где о нем будут заботиться до возвращения персонала.
Вернувшись на псарню, Дамиан свернулся в углу и стал терпеливо ждать. Ждал Единственную. Ждал Севилла. Севилл теперь был главным в его мире, поэтому, естественно, мысли собаки крутились вокруг него. Его инстинкт стаи требовал подчинения вожаку, и он пытался этому инстинкту следовать. Но о девушке Дамиан думал гораздо чаще; когда открывалась дальняя дверь или слышались чьи-то шаги, его уши вставали торчком, глаза загорались надеждой и терпеливым ожиданием. Она придёт. Он не умел сомневаться.
Дамиан ел очень мало, а ещё он начал грызть переднюю лапу. Ему было необходимо двигаться, что-нибудь делать, он не мог сидеть спокойно. Вся его энергия, энтузиазм и жизненная сила, интеллект и любознательность, великолепная мощь молодого бульдога не находили применения – и все же требовали выхода. Поэтому он грыз левую переднюю лапу, взвизгивая от боли, пока не пришли лаборанты и не надели ему на шею пластиковый конус, ли шив его последней радости. Никто не заметил, что ошейник не позволяет ему дотянуться до носика автопоилки. Дамиан, не найдя ничего необычного в таком наказании, стоически терпел, свернувшись в своём углу. Он ждал, мучился от жажды и слушал непрерывный лай сокамерников.
На шестой день Дамиан не сумел подняться. Он безвольно обмяк и терпеливо замер в такой позе, а лай собак вокруг воспринимал теперь как странный, убаюкивающий, отдалённый шум. Лаборантка, заметив нетронутую еду, осмотрела его, но не нашла никаких повреждений. Узнав, что пёс – под специальным надзором директора, пожала плечами и вышла.
На следующее утро дверь клетки открылась, но он этого не услышал. Увидев неясную тень с той стороны, где пластиковый конус закрывал ему поле зрения, он слабо повернулся. К нему нерешительно потянулась рука, й он отпрянул, ни секунды не раздумывая. Это могли быть Том или Севилл, и он с тоской надеялся, что они снимут с его шеи конус и дадут немного воды.
Руки прикасались к нему очень мягко, но он не мог не дрожать и беспокойно отодвигался – по привычке. Руки сняли ошейник, и он был им за это благодарен. Затем, не веря своему горячему сухому носу, он обернулся и увидел знакомые очертания девушки: та сидела рядом с ним на корточках. Он уткнулся ей в колени и упёрся своей большой головой в живот, поскуливая от счастья, как дворняга. Он завыл громче, когда Элизабет, успокаивая, обняла его, одновременно вытирая собственные глаза и нос.
Он сбивал её с ног и напрыгивал на неё всякий раз, когда она пыталась встать. Впервые в жизни он перевернулся на спину, изогнувшись перед ней, как щенок. Она чесала ему живот, хватала за лапы, целовала его снова и снова, когда его голова оказывалась где-нибудь рядом с её лицом. Очень быстро Дамиан выдохся. Он лежал, похрюкивая от наслаждения, положив голову ей на колено и глядя в лицо.
– Она вытащила тебя оттуда, дружок! Это потрясающе! – Элизабет, обняла его за шею. – Полезно иметь друзей наверху, а? – Она желала доктору Новак многая лета и благословляла весь её род. – Ну и вид же у тебя, однако! Какой ты худой, почти как в самом начале. О чем только думают эти лаборанты?
Услышав гнев в её голосе, пёс постучал хвостом по полу и перевернулся. Его испугал её тон, однако он понимал, что сердится она не на него. Они посидели ещё немного. Дамиан, переполненный восторгом и усталостью, по-прежнему держал голову на её колене, а она гладила пса. Затем девушка вдруг вскочила:
– Я сейчас вернусь, Дамиан. Пойду принесу тебе еды.
Питбуль скулил и полз за ней, когда она уходила. Прижимался к её ногам, отчаянно пытаясь выйти из клетки вместе с ней.
– Нет, Дамиан, прости, ты останешься здесь. Я обещаю, я сейчас вернусь. Обещаю.
Он не останавливался, он боролся с нею, извиваясь в попытках выйти из клетки.
– Господи, Дамиан, пожалуйста, перестань. Не усложняй все. Я не могу вывести тебя, я сейчас вернусь.
Поражённый, Дамиан прижался боком к двери и смотрел на неё умоляющими глазами.
Её не было полчаса или час, а вернулась она с целой кучей разнообразной еды, контрабандой пронесённой под курткой. Усевшись на пол, достала из-под куртки сумку и заметила на полу несколько лужиц водянистой рвоты, которых не было, когда она уходила. Это её встревожило.
– Вот что тебе нужно. – Она развернула гигантский чизбургер и разломила его на маленькие кусочки, предлагая Дамиану. Пёс осторожно их обнюхал, но, казалось, не понимал, что с ними делать. – Давай, ешь. – Она подтолкнула их к нему, а он смотрел на еду голодным взглядом. Он хотел есть, но прикоснуться было слишком рискованно. Мало ли что может случиться. Его так долго били током, когда он ел или пил, что теперь без длительного размышления он не делал ничего.
Затем он осторожно потянулся к мясу.
– Хоро-ооо-шая собака. Вот так.
Когда он прикончил первый чизбургер, она разломила второй.
– Этот с беконом, – сказала она многозначительно. Дамиан съел и его тоже. – Может, попробуешь ещё кое-что? – Она достала из-под куртки маленький стаканчик ванильного коктейля. – Тебе эта штука понравится.
Пока её не было, Дамиан, освободившись от пластикового ошейника, успел напиться. Его сразу вырвало этой водой – он слишком долго голодал, – но теперь он был готов ко взбитому коктейлю и в мгновение вылакал его.
– А теперь десерт, сэр! – Элизабет достала ореховый батончик и несколько полосок вяленого мяса, положила их на пол, чтобы пёс мог все хорошенько обнюхать. Дамиан схватил сладкий батончик у неё с руки. – Эй, а манеры?
Она потянулась отобрать обёртку и остановилась. Пёс аккуратно развернул сладкий батончик зубами и лапами.
– А ты довольно умный, – с уважением сказала она. Когда еды больше не осталось, она убрала мусор и почистила клетку, сложив обрывки бумаги под курткой возле двери. Потом села на пол и взяла его переднюю лапу. Дамиан отвернулся и не двигался.
– Вот это плохо. Зачем ты это делаешь? Ты ранишь себя. – Она постучала пальцем по лапе. – Ты должен это прекратить, слышишь меня? Это плохо, – строго повторила она. Дамиан виновато посмотрел на неё, поднял брови и прижал уши к голове: понял, что она сердится из-за его Лапы, и почувствовал обжигающий стыд. Он не отрывал взгляда от её руки, а потом посмотрел ей прямо в глаза. Она отпустила лапу и рассмеялась. – Господи, какой же ты глупый.
Она простила его, и Дамиан чувствовал себя до боли радостно. Она пришла, она сидит с ним рядом, гладит его и разговаривает. Он был абсолютно счастлив.
Потом она собралась уходить, и он снова пытался пойти за ней. Она отругала его, пообещав вернуться и принести ещё еды, забрала с собой пластиковый раструб и ушла.
Она вернулась, как обещала. И приходила каждый день, приносила ему еду. Пёс выжидающе смотрел, как она достаёт из-под куртки восхитительные лакомства. Она приносила ему ливерную колбасу, пакеты сырых гамбургеров, жевательные витамины для собак, творог в пластиковых коробочках и неизменный шоколадно-ореховый батончик. Её присутствие оживляло его ослабевший дух, а еда помогала восстанавливать тело. Ожидание Единствен ной стало его служением, его страстью. Теперь он часто сидел у дверцы, глядя в ту сторону, откуда она обычно приходила. Он больше не грыз лапу – был слишком занят, высматривая девушку. И неохотно покидал свой пост – лишь когда уборщики приходили мыть клетку. Он даже спал головой к двери, представляя, как она приближается к его клетке.
Доктор Новак уехала, поэтому Элизабет не могла поговорить с ней о дальнейшей судьбе Дамиана. Навещала она его каждый день, сидела, держа собачью голову на бедре, под гвалт псарни. Иногда читала ему свои конспекты, но чаще просто нежно гладила и гадала, куда ещё они его отправят.
Том приехал через неделю и отвёл Дамиана обратно в лабораторию Севилла. Расследование доктора Новак, проведённое у плавательного бассейна и продолженное в различных отелях Мексики, не обнаружило ни единого нарушения протокола.
Глава 6
Никто не подозревает, что дни —
это боги.
Эмерсон
– Привет, папочка.
Севилл быстро обернулся, и на лице его вспыхнула неподдельная радость.
– Как поживает моя маленькая кнопка? – спросил он, кивнув Тому, стоявшему в дверях позади неё: тот может уйти. Его ассистент встречал девочку у входа в корпус, куда мать привозила её каждую третью пятницу месяца. В понедельник утром Севилл отвозил её в частную школу – так им с бывшей женой удавалось не встречаться, что вполне устраивало обоих.
Том исчез – в такие дни он уходил раньше, – и маленькая девочка вприпрыжку побежала в комнату, даже не оглянувшись.
– Хорошо, – пискливо ответила она отцу, как это делают семилетние. Севилл стоял у окна и, прищурившись, читал «Журнал экспериментальной психологии», где напечатали письмо из университета Тафта в поддержку Котча с комментариями к его предыдущей статье. Имя Севилла упоминалось без особого уважения. Невыносимо. Севилл вздохнул, отложил журнал и прижал к себе девочку. Она восторженно смотрела на него. Такие же потрясающие светло-серые глаза, как у него.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Работаю. – Он чуть отодвинулся, положив руку на её блестящие тёмные волосы, и рассматривал девочку.
– Я проколола уши.
– Да, я вижу Теперь ты стала совсем большая.
– Больно.
– Представляю себе. Прокалывать разные части тела острыми предметами обычно бывает больно. Ты плакала?
– Не знаю, – сказала она уклончиво. Она вытянула правую руку ладонью вниз, растопырив пальцы.
– И ещё у меня есть кольцо. – Недорогое детское колечко блестело у неё на среднем пальце.
– Хм. Кто тебе его дал? – Боб.
– Боб, значит?
– Да, и ещё он сказал, что подарит мне котёнка. Севилл бросил журнал на стол. Он чувствовал, что его атакуют со всех сторон.
– Очень мило, – сухо сказал он, – Послушай, я схожу в соседнюю комнату, включу резервное оборудование и соберу инструменты. Я хочу, чтобы ты сидела здесь, на этом стуле, и ждала меня. Я вернусь через минуту. Сделаешь это для меня?
– О'кей. – Она взобралась на стул и уселась поудобнее.
Я серьёзно, Кристина. Ты будешь сидеть на этом стуле, пока я не вернусь. В этой комнате. – Он предусмотрительно убрал предметы, до которых она могла дотянуться.
– Угу. – Он хотел бы услышать больше послушания в её голосе. Севилл вышел из комнаты, обернувшись в дверях. Дочь сидела на стуле, кроткая, как ангел, но её яркие, умные глазки уже обшаривали комнату. В тот момент, когда дверь за отцом закрылась, Кристина спрыгнула со стула и подошла к столу, заваленному всем подряд. Заметила не сколько инструментов на краю, обрезки изоляции с проводов. Осмотрела электронные приборы, увидела тумблеры и ручки, протянула руку и нажала на несколько кнопок. Потом на другие. Рассмотрев все, что лежало на столе, девочка повернулась к дверям в соседние комнаты. Быстро подошла к одной и заглянула в узкое окошко. Внутри она увидела собак и, обрадованная, вбежала внутрь.
Отец никогда не позволял ей смотреть на этих животных – не только запрещал ей трогать их, но даже не разрешал входить к ним в комнату. Она так любила животных, а он даже не пускал её к ним. Поэтому теперь она решительно вошла внутрь: ей хотелось погладить собачек.
Она подошла к первой металлической клетке и увидела в ней полосатого золотисто-чёрного питбуля.
– Привет, – сказала она.
Дамиан замер на месте. Вся его жизнь сосредоточивалась на людях, которые входили через эту дверь. Мужчины – с намерением сделать с ним что-нибудь. Он знал всех мужчин и некоторых женщин, которые здесь появлялись, и предполагал, что они могут с ним сделать. Но тут было что-то новое, что-то странное, и оно приводило его в замешательство. Существо было таким маленьким, таким непонятным. Он не видел детей, с тех пор как потерялся в лесу, и совсем забыл, какие они бывают.
Кристина хотела потрогать собаку. Просунула маленькую ладошку сквозь прутья, но Дамиан отступил в глубину клетки. Пёс неохотно позволял кому-либо в этом помещении к себе прикасаться. Ни секунды не сомневаясь, Кристина отыскала защёлку и распахнула дверь настежь.
– Привет, – снова сказала она.
Её запах волной окатил Дамиана.
Севилл.
Этот маленький человечек был его – принадлежал ему. Пёс пытался отступить ещё дальше, прочь от приближающейся опасности, а Кристина ползла следом. Дамиан ничего не знал о том, как дети играют с собаками, но Голос говорил ему, что это юное существо, похожее на щенка, не должно пострадать.
Забравшись в клетку, Кристина уселась рядом с собакой и стала гладить её шею и мощные плечи. Ей нравился тёплый, гладкий мех, и она не подозревала, как напряжён Дамиан. Девочка сидела совсем рядом в маленькой металлической клетке, и Дамиан чувствовал себя в западне. Но подлинного страха он не испытывал. Выждав немного, он расслабился и осторожно потянулся, чтобы обнюхать её лицо и волосы.
– Щекотно! – закричала Кристина, отталкивая его. – Не надо!
Но она смеялась и продолжала его гладить. Губы Дамиана раздвинулись в широкой собачьей ухмылке, и он сидел спокойно, с задумчивым выражением на улыбающейся морде, терпеливо принимая её внимание. Ребёнок ему нравился.
Дверь в комнату распахнулась, девочка и собака одновременно вздрогнули. Севилл стоял и смотрел на них, широко раскрыв глаза. При виде дочери, сидящей в клетке с питбулем, его лицо посерело.
– Кристина!.. – выдохнул он, бросился вперёд и выдернул ребёнка за руку из клетки. Зрелище напугало его, а страх привёл в бешенство. – Что это ты делаешь? – Зло спросил он, встряхнув девочку.
Кристина перепугалась. Отец крайне редко повышал на неё голос, но она знала по опыту, что папа может быть непредсказуем и свиреп. Его эмоции передались ей, она отпрянула, внезапно разразившись слезами. Севилл наклонился к ней, продолжая держать её за руку. – О чем ты думала? Ты хочешь, чтобы он тебя укусил или ещё похуже? – Он говорил громко, рассерженно; девочка рыдала.
Когда Севилл неожиданно вошёл, Дамиан съёжился в углу. Но теперь он видел, как разъярённый Севилл грубо Держит ребёнка, и эта картина тронула пса до глубины души, а первобытный инстинкт поднял его на ноги. Внутренний Голос не позволил ему подумать ни о том, что он делает, ни о том, кому он делает это, и Дамиан подался вперёд, в ярости оскалив зубы. Он остановился у открытой дверцы, требуя, чтобы мужчина отпустил ребёнка.
– Господи Иисусе! – Одним быстрым движением Севилл захлопнул дверь клетки перед неподвижной собакой и быстро задвинул щеколду, а потом выбежал из комнаты, прижимая к себе дочь. Он тяжело дышал. Зловещий образ рычащего зверя стоял у него перед глазами. С девочкой ничего не случилось, но признательности к собаке он не чувствовал. Думал только о том, как вовремя вернулся, о силе собаки, мощных челюстях и короткой могучей шее. Севилл был врачом и хорошо представлял себе, что могло бы произойти с девочкой, если бы он не вмешался. Его родительский инстинкт восставал против животного, и Севилл гнал от себя саму мысль о собачьих зубах, раздирающих мягкую плоть ребёнка. Чейз был прав: из-за этого пса может произойти что-нибудь ужасное. Разъярённый, в приступе животного страха, Севилл поклялся, что уничтожит собаку.
Он опустился на колени, удерживая дочь перед собой на расстоянии вытянутой руки.
– Это было очень, очень опасно, Кристина. – Он взъерошил ей волосы, думая о том, что сказала бы Лори, его бывшая жена, если бы узнала, что он оставил девочку без присмотра в лаборатории. – Ну хватит, не плачь, он тебя не тронул. Все хорошо. Но ты поняла теперь, почему я тебе говорил не подходить к этим собакам?
Рыдания девочки постепенно перешли в редкие всхлипы и сопение.
– Ладно, кнопка, пойдём домой.
Поднявшись, он перенёс дочь через порог и плотно закрыл за собой дверь.
Сидя в клетке, Дамиан несколько секунд смотрел им вслед, затем с глубоким вздохом улёгся на пол. Пёс удивлялся сам себе: он зарычал на вожака. Расстроенный и беспокойный, он лежал, опустив голову на лапы, и смотрел на дверь ещё долго после того, как смолкли звуки шагов мужчины и девочки.
В понедельник Севилл отвёз девочку в школу, приехал в лабораторию и вошёл во внутреннюю комнату, где стояли собачьи клетки. Пристально глядя на большую голову полосатого питбуля и его могучие плечи, он снова пережил острый приступ страха, вспомнив, что его дочь была во власти этого зверя. Севилл никогда раньше не думал о подопытных животных иначе как о расходном материале, но мысль о собаке преследовала его весь уикенд. Телефонный разговор с Хоффманом не дал результатов, на которые он рассчитывал.
– Ублюдок, – процедил Севилл сквозь зубы и отвернулся. В соседней комнате он обратился к Тому: – Я хочу, чтобы этой собаки тут не было. Этот питбуль — Хоффмана. – Он кивнул на дверь. – Виктор не желает, чтобы чёртов пёс сдох, так что подумай, куда его деть. Прямо сейчас.
Он подошёл к входной двери и открыл её, почти столкнувшись с Чейзом, нёсшим в одной руке огромную чашку латте, накрытую батончиком, а в другой – обувную коробку с дискетами. Севилл пронёсся мимо, оставив Чейза в кильватере непристойной брани.
– Что это он такой бешеный сегодня? – спросил Чейз.
Том пожал плечами.
– Вообще-то я точно не знаю. Он хочет убрать питбуля.
– Вот это да! Его цапнули?
– Не знаю. Просто велел убрать его. Я не знаю, что случилось.
– Ну что-то же все-таки случилось, а? Теперь он будет исходить говном весь день, это уж точно. – Нехорошо улыбаясь, Чейз ушёл в компьютерную комнату и захлопнул за собой дверь.
Том постоял несколько секунд, не зная, что ему делать. Севилл, похоже, ушёл совсем, и Том не знал, когда он вернётся. Он понятия не имел, куда отправить пса, но босс выразился недвусмысленно – собаку следовало убрать сейчас же.
Он вошёл в комнату для собак, взял поводок с вешалки на стене. Том собирался вывести собаку из лаборатории, а затем попытаться найти профессора Хоффмана или доктора Новак. Он накинул поводок псу на шею и осторожно отступил назад, выводя его из клетки. Том не доверял псу и шёл напрягшись, держа поводок на вытянутой руке, сильно натянув его, на случай если пёс решит броситься на него. Том шёл к офису Хоффмана.
– Я ждал тебя, Томас, входи, сынок, входи. – Хоффман показал рукой на стул, быстро убрал с него бумаги. – Джо позвонил мне в субботу и сказал, что пёс бросился на его дочь. Попробуем найти для тебя другое место, приятель, – обратился он к Дамиану.
Он потрепал питбуля, но тот не пожелал ответить на дружеский жест профессора. Время доверия давно прошло.
– Трудно поверить, что этот парень стал таким неприветливым. Ладно, не обращай внимания, Том, я найду место, где он проживёт остаток своих дней. Джо настаивал, чтобы я позволил ему усыпить собаку, но не думаю, что это необходимо, ведь правда? Лучше отправим его куда-нибудь в безопасное место. Давай попробуем.
Пока Том и пёс ждали, Хоффман позвонил в кабинет Новак. Та была на месте, и они сразу отправились к ней. Появление пса вызвало в офисе лёгкий переполох. Катарина помахала рукой, приглашая их войти.
– Извини, Виктор, я разговаривала по телефону и не успела предупредить секретарей, что вы придёте. Садитесь.
Хоффман вошёл и сел, а Том остался стоять у дверей с Дамианом. Усаживаясь в кресло, Новак взглянула на пса:
– Очевидно, именно об этой собаке Джо говорил в выходные. Что ты решил, Виктор?
Мне нужно его куда-нибудь поселить – довольно надолго, пока я не найду другие варианты. В моей колонии он жить не может. Мне нужно время, скоро я начну новый проект, в котором смогу его задействовать, или подыщу что-нибудь другое. Пока что я хочу, чтобы он жил где-нибудь подальше отсюда.
Новак кивнула и снова посмотрела на пса. Тот по-прежнему стоял рядом с Томом.
– Джо сказал, что собака напала на его дочь.
– Верно. Я так понимаю, девочка вошла