Первый Бой (часть 2)
Рота Рэнди Хользена копала бункера во время его первой ночи на боевом выходе. Это заставило его взволноваться, потому, что никто не жаловался по поводу этой работы. Позже, этой ночью когда Хользен стоял свою первую очередь в карауле, он услышал пронзительный голос «Фак ю, Фак ю!». Первое, о чем подумал Рэнди было: «Иопанамама! Это же всего в шести метрах от меня!» Он слегка толкнул локтем своего соседа и спросил: «Это что за фуйня?». Ветеран вслушался в звук, повторявшийся в чернильной темноте джунглей. «Это, биляд, АСВ!» - тихо прошептал он. «Ипическая сила!» - у Хользена перехватило дыхание. Потом, другие солдаты из отделения Хользена рассказали ему, что это была ночная ящерица, которую называли «выебень-ящерица» (Примечание переводчика: в оригинале “fuck-you lizard”).
Каждый день новичок ожидал услышать выстрелы противника из любой растительности или хижины, каждого одетого в черную пижаму крестьянина, он представлял вьетконговцем. Но когда, наконец, пули начинали свистеть в воздухе, бой начинался так внезапно и неожиданно, что, оглядываясь в прошлое, казалось, наступало некое разочарование. Каждый огневой контакт был ключевым моментом в «образовании» новичка, несмотря на то, что в большинстве перестрелок солдат редко имел возможность увидеть противника. В условиях превосходящей огневой мощи американцев, противник, чтобы свести на нет это преимущество, обычно придерживался тактики «бей и беги».
Во многих случаях, опасность проходила прежде, чем её успевали осознать. Но, независимо от того, сколь долгой была перестрелка, каждая из них таила смертельную опасность. Том Шульц понял, насколько близко может быть смерть, когда увозивший его с поля вертолет, стал снижаться над песками около лагеря Кэмп Эванс:
«Мы сидели в вертушке, висевшей в трех метрах над землей. Вдруг вертолет взмыл вверх, как будто его дернули на резинке. Внизу, люди бегали падали на землю. Я и еще двое молодых переглянулись. Никто не мог понять, что происходит. Наконец бортстрелок понял, в чем дело, и заорал в кабину, что когда мы пошли на посадку, Вьетконг несколько раз засадил по периметру из миномета. Вертушка покружила еще минут пять, а потом с еще большей скоростью пошла на снижение. Когда мы коснулись земли, мы увидели, как солдаты в спешке вытаскивали пайки и воду из вертолета. Я спустил ногу на землю и увидел четверых человек, несущих в пончо тела двух парней, погибших при минометном обстреле. Они забросили завернутые в пончо тела в вертолет. Один из них мне сказал: «Бери свой автомат, и выметайся к ипеням собачьим отсюда!» Иобанамат! Как мне не хотелось оставаться на земле!!»
На одной из первых операций в поле около Зоны Высадки «Аллигатор», рота Лейна Андерсона была обстреляна из минометов, после того, как какой-то местный житель измерил шагами расстояние до их позиции. Так как для Андерсона и остальных новичков, попадание под минометный обстрел, было в новинку, их реакции были замедленными. Андерсон и еще его четверо молодых сослуживцев получили ранения, но никто не был ранен серьезно. Он вспоминал, что его сбили с толку звуки «пллууп, пллуп, плууп», которые издает при выстреле миномет. «Нам надо было, услышав, этот звук, бежать в укрытие. Они нам всегда говорили: «Спрячьте свои задницы!» Я вот свою спрятать не успел. И получил в жопу пару осколков.»
Война это ад, но бой - реальный ёбанамат! Солдаты во Вьетнаме любили писать эту фразу на чехлах своих касок и на стенах сортиров. Бой в этом случае означал перестрелку – обмен огнем стрелкового оружия с противником в течение нескольких секунд или, гораздо реже, нескольких часов.
Реакция Рэнди Хользена в первой перестрелке была, наверное, типичной:
«Я помню, что практически обосрался от страха. От меня не было никакой пользы. Я весь бой провалялся в грязи. Бой длился недолго, но я запомнил, что успел подумать: «Какой же я жалкий мудак. Все, что я сделал, это лежал, вцепившись в землю. Это не то, чего от меня ждали. Я чувствовал, что я ни хера не понимаю, и, что вся наша учебка было полным говном». Все, что я слышал был свист пуль, звук артиллерии и грохот выстрелов с нашей стороны. И я слышал, как этому парню, он был весь в крови, вызывали медицинскую вертушку. Я не мог понять, что за фуйня происходит вокруг? Мы, что, не контролируем ситуацию?»
Несмотря на то, что вражески пули свистели над их головами, солдаты признавались, что им было трудно поверить в то, что кто-то пытается их убить. Шок от первых услышанных выстрелов часто заставлял молодых солдат забыть о смертельных свойствах летящего металла. Вот как Винс Олсон описывает свои первые впечатления от попадания под огонь снайпера: «Все залегли, а я типа стал смотреть, откуда это по нам стреляют. Тут, парень, лежавший рядом, говорит: «Голову пригни, слышь, пень ипанутый, голову спрячь!» Пули прошли прямо рядом со мной. Я пытался увидеть, откуда стреляют, или где вспышка, нас так учили в учебке, но мы никогда не могли увидеть откуда ведут по нам огонь.»
Реакция Дона Путнама на огонь противника была какой угодно, но только не мгновенной, или вызванной рефлексом. К счастью, находившийся рядом с ним солдат успел заменить своё удивление на верную инстинктивную реакцию. Сержант Дон Путнам объясняет: «В эту первую ночь мы охраняли мост. Сидели около моста. Было около десяти часов вечера. Двое из нас сидели на БТРе, рядом с «полтинником» (Примечание переводчика: я перевел “fifty” [0,50 caliber machine gun – М2, 12,7 мм пулемет] как «полтинник»), люк у нас был открыт, чтобы в случае чего мы могли в него спрыгнуть. Я сидел, справа от пулеметчика, и мы с ним трепались. Вдруг раздался выстрел. Когда я подумал, что это ни фуя ни смешно, и тут я реально испугался. Пуля пролетела рядом с моей головой, я услышал её свист! Но я, билиад, никак не реагирую. Сижу и все тут. И один из других парней спрыгнул вниз, и потом затащил меня. Он сказал, что «лезь сюда, долбоиоб, пока тебя не убили!»
Попавшему впервые под огонь человеку сложно понять, что делать, или как именно это надо делать. В день, когда Ларри Гейтс впервые попал на боевой выход, его рота наткнулась на укрепленные позиции противника. Кит Карсон, их проводник сказал, что там «много-много ВК».
Вспоминает Ларри Гейтс: «Все залегли, а несколько человек начали стрелять. Мне намного легче говорить о этом сейчас, потому, что, может показаться, что я знал, что там происходило, но тогда у меня не было ни малейшего понимания ситуации. Гуки засели в этом долбанном бункере, и стреляли из щелей. Мы лежали на земле, несколько человек стреляли в сторону бункера, а думал, что, билиад, я должен делать? Парень, рядом со мной, снял с обвески гранату, и я последовал его примеру. Достал гранату и вытащил чеку. Вытащил чеку и спрашиваю «Чего делать?» А он отвечает: «Кидай, кидай эту гребанную гранату!». Ну я и бросил. Потом я увидел, что граната упала почти у самого бункера. Тогда я взял еще одну гранату, бросил её, и мы убили несколько гуков. Мы бросили еще две или три гранаты, и стреляли из М16. Тут Кит Карсон услышал что-то по-вьетнамски, потому, что он перестал стрелять, и гуки стали вылезать из бункера.»
Новички на первый бой могли отреагировать как очень остро, так и вообще не отреагировать. Смесь страха, и непреодолимого желания подавить свой страх, должна была порождать сильную реакцию, которая вызывала пролонгацию перестрелки. Роберт Киплинг объясняет, что встревоженные солдаты часто продолжали еще долго стрелять, даже после того, как устроившие засаду партизаны отступали. Но, по секрету, он сообщает: «как только страх отступал, ты должен был убедиться, что держишь все под контролем. Иногда нам требовалось минут десять, чтобы прекратить стрельбу.»
Джерри Северсон участвовал в крупном бою в составе разведроты Е 17-го Кавалерийского полка, и пришел к выводу, что то, что он воспринимал как гиперреакцию, было на самом деле, простым здравым смыслом. «Ты просто палил очередями со своей позиции, большинство выстрелов не попадали в цель. На самом деле, мы вели огонь со своей стороны дольше, чем они. Они могли выстрелить один раз, ты прятался за дерево, и отстреливал полную обойму. Потом они стреляли еще один раз. Потом, достаточно скоро до всех доходило: «Эй, никто в нас не стреляет.» Но был такой шум и неразбериха, что требовалось какое-то время, чтобы это случилось.»
После возвращения из Вьетнама Северсон прочитал книгу о солдате, который жаловался, что никогда не стрелял очередями, потому, что не мог точно видеть, куда летят пули. При наличии собственного опыта, когда его сердце стучало «двести двадцать миль в час», каждый раз, когда он был в бою, Северсон понял, что автор книги совсем на него не похож, и, возможно, не совсем правдив.
Нажатие на курок было естественной реакцией, и легкая, автоматическая винтовка М16 во Вьетнаме делала плотность огня чрезмерной.
Вспоминает Глен Олстэд: «Во время моего первого боя, я видел только несколько вспышек выстрелов противника. Это было ночью. Мне сказали куда надо бежать, если по нам откроют огонь. Я прибежал туда, и стал стрелять. Я стрелял в сторону вспышек. Перестрелка длилась минут 15, может быть 20. Мне показалось, что прошли часы. Я был до смерти испуган. Ты должен был вести огонь, но при этом не высовывать свою голову. Я просто молился Богу, чтобы в меня не попали. Времени думать не было. Я думаю, что делал то, что было просто естественным. И я не видел того, ко стрелял в меня. Я просто стрелял по вспышкам, и хорошо понимал, что эти сраные говнюки тоже стреляют по вспышкам. У меня было две или три бандольеры с обоймами, и за 15 минут я отстрелял весь боезапас. Потом сержант надавал мне по жопе. Он сказал: «Ты, билиад, глиста нервная! Ты просто зря патроны тратишь! Ты должен выбрать цель, и пристрелить этого вонючего гука!»
Сержант Майкл Джескон так выразился относительно экономии боеприпасов: «Я не был метким стрелком - признавался он с широкой улыбкой - но никто из солдат, выпустил больше патронов, чем я». Этот подход был свойственен большинству солдат во Вьетнаме.
Звук первых выстрелов противника был таким ни с чем несравнимым явлением. Вспоминает Винс Олсон: «Это включает какую-то кнопку у тебя в мозгу, и ты начинаешь правильно чувствовать суть дела. Стоит один раз попасть под обстрел, получить пулю самому, или увидеть, как кого-то убило, ты понимаешь, что ты попал в совершенно иную ситуацию. Ты больше не в учебке, ты попал на настоящую войну!»
У тех, кто однажды побывал в бою, страх увеличивался прямо пропорционально интенсивности огня противника. Вспоминает Терри Топл: «Мы шли ночью по дну канавы на рисовом поле. Я услышал голоса по обе стороны от нас. Это были вьетконговцы. Когда я сказал своему соседу «ложись!», они открыли ураганный огонь. Мужик, это был полный физдец! Мне показалось, что нас обстреливали несколько часов, хотя, скорее всего, это было несколько минут. Я испугался до смерти и сказал сам себе: «Это ни фуя ни шуточки!». Пули свистели у меня над головой. И этот АК-47, я никогда не забуду его звук! До рассвета мы провалялись в канаве, еплами в грязи. Нет, мужик, я реально испугался.»
Солдаты быстро понимали, что страх могут порождать множество явлений. Ловушки, расставляемые ВК и АСВ, оказывали ужасающее воздействие на американских солдат во Вьетнаме. Они приводили в бешенство еще и потому, что после того, как жертва подрывалась на мине, рядом редко оказывался автор ловушки, кому можно было бы за неё отомстить. Морпехи и армейцы просто регистрировали потери, отправляли раненых или погибших в тыл, брали на вооружение этот опыт и шли дальше. За то время, когда Дэн Крейбель служил в 25-й Пехотной Дивизии, ему редко удавалось увидеть противника. Крейбель мог сосчитать все боестолкновения на пальцах одной руки. «Моя война была совсем другая: война ловушек, растяжек. Нужно было всегда смотреть каждый раз, куда ты наступаешь, и нам не в кого было стрелять, после того, как кто из нас подрывался на мине. Но страх перед ловушками, и практически непрерывные потери на них, стали типичными для его службы в провинции Тай Нинь.
Ловушки стали угрозой, с которой Крейбель столкнулся в свой второй день в джунглях. «Мы вышли на «поиск и уничтожение», и вперлись в огромный, утыканный ловушками участок. Здесь не было солдат противника, никто не стрелял. Парень, шедший передо мной, наступил в яму-ловушку, и его нога соскользнула вниз прямо перед кольями. Он не наткнулся на кол, но я увидел эти острые бамбуковые зубья, обмазанные коровьим дерьмом, или чем-то вроде того. В тот же самый момент, трое солдат АРВ подорвались на ловушке, сделанной из 155мм артиллерийского снаряда с белым фосфором. Они просто сгорели заживо! Все трое погибли. Все залегли. Больше никто не мог шагу шагнуть. Потом кто-то сзади нас подорвался на гранате, и его ранило. Весь этот долбанный лес был напичкан ловушками. Я не знал, что мне делать. Все, что я смог, это сесть и перевести винтовку на автоматический огонь и ждать когда кто-то шевельнется в кустах. Я думал нас окружили, и нападут на нас. Ко мне подошел парень и постучал мне по каске: «Смотри внимательно, и если что-то такое увидишь, крикни!». Потом он сказал: «Добро пожаловать на войну!» и ушел. Это было моей первой встречей с противником. Если хотите, можете назвать это заочной встречей. Три человека погибли. Парень, раненый гранатой был в порядке. Попавший в яму с кольями, никак не поранился. Там была еще наклоненная ветка, от которой шел провод к центру ямы с кольями. В яме была огромная бомба. Должно быть от В-52 или типа того. Если она ипанула, то нам всем был бы физдец. Но этот парень не задел ветку. Я не понимаю, почему удача повернулась к нам лицом. Мы проторчали в этом месте два дня. Это была большая удача. Мы научились, как надо держать открытыми глаза, и как замечать такие вещи, которых здесь не должно быть. Рефлексы у нас приобретались быстро.»
Несмотря на интенсивность, неожиданность, частоту боестолкновений, ничто так быстро не вколачивало в мозг осознание серьезности боя, как вид изуродованных или убитых американцев. Вспоминает Пол Боэм: «Увидеть первый убитого своего было ужасным, потому, что это был один из нас. Этот сделал один из этих хороших мальчиков в белых шляпах. Это не было приятным зрелищем. Это могло заставить расплакаться. По крайней мере, я разревелся.»
Передовой наблюдатель Джек Фрейтаг пришел к такому же пониманию, когда стал свидетелем того, как снайпер подстрелил его товарища морпеха во время одной из первых операций.
«Он получил пулю, и я хотел это увидеть. Ты знаешь, что такое любопытство? Потом все начали стрелять, и слышал весь этот грохот в первый раз – это была реальная пальба! Я в первый раз видел раненого человека. Он получил пулю в ногу. Ничего серьезного. Но я хотел увидеть это собственными глазами. До того, как я это увидел сам, такое существовало только в моем воображении. Потом я сказал, теперь я по-настоящему на войне.»
Для Тома Рубидо, медика в 101-й Воздушно-Десантной Дивизии, первый бой стал одним из ключевых моментов его жизни, разрушившим мифы, с которыми он вырос.
«Я услышал, как народ закричал «Контакт, контакт!». Потом сержанты стали отдавать команды, и я услышал, как кто-то зовет санитара. Ну я побежал вперед, схватил этого парня, оттащил его к кусту, и стал обрабатывать его рану. Тут я услышал крик ротного сержанта: «Спрячь свою задницу!». Смотрю я вверх, и вижу, что на кусте, за которым я прячусь, нет листвы! Это невероятно, что меня не зацепило. Думаю, что я был очень занят, пока перевязывал этого парня.
Первый бой (часть 3)
Я перевязал его, и оттащил его назад к КП, и пошел за другим парнем. Я тащил его к КП, у него была прострелена голова. Левой половины черепа у него не было. Он был весь в крови, в серой каше из мозгов. Тогда я понял, что это не похоже на фильмы с Джоном Вейном. Это было по настоящему, и после такого воевать не хотелось. Лил сильный дождь, но у меня во рту все пересохло. Я даже сплюнуть не мог. Я старался вытащить каждого, поставить капельницы, не дать сдохнуть от шока, ну и все такое. После того, как их забрали на медэваке, я сижу, а ко мне подходит ротный сержант, и говорит «Хочешь сигарету?». Я никогда раньше не курил, но потом стал дымить как паровоз. Я помню, что не мог сохранить эту долбанную сигарету сухой, даже если одевал на голову пончо, потому, что я много ревел. Я не шучу, просто плакал.»
Потери среди американцев оказывали на солдат еще и скрытое воздействие. Некоторых охватывало внезапное ощущение уязвимости, других лишал мужества произвольный характер смерти. Однако у других, как, например у Ларри Гейтса, вид погибших американцев вызывал чувство мести и ненависти к врагу. Гейтс вспоминает, что в своем первом бою, вид нескольких убитых солдат противника вызвал у него очень неприятные чувства. «У меня подвело живот, и на глаза навернулись слезы. Но вскоре после этого, погибло несколько наших ребят. Знаешь, что мне сказали мои товарищи? «Ты увидел наших, которым пришел физдец? Ты справишься с этим, Ларри.» И я смог, с Божьей помощью. Потом мы почувствовали желание отомстить, и стали реальными ублюдками, которые хотели причинить много боли косоглазым уипанцам. Ты начинаешь их ненавидеть. Бояться и ненавидеть их одновременно.»
После того, как бой прекращался, ощущение неразберихи проходило, и все могли видеть ужасающую картину его последствий: разбросанного снаряжения и покалеченных людей. Это зрелище доказывало, что недавно произошедшее, было реальностью. Безусловно, смерть является наиболее веским доказательством того, что не существует ничего, что может сделать значимость жизни одного человека, ценнее, чем жизнь другого. Оглядываясь в прошлое, Джефф Юшта высказывает предположение о том, что «в девятнадцать лет ты думаешь, что ничто не может разрушить твое тело. Ну, по крайней мере, так думает большинство мужчин. Я тоже так думал, но той ночью я в первый раз осознал, что пули настоящие. Они причиняют боль и ломают плоть. Я понял, что у меня, как у всех остальных, есть шанс не вернуться домой. Но я не уселся и не стал думать об этом. Это было то, что понял внезапно и четко.»
Несмотря на то, что солдаты осознавали, что похоже они встречаются со смертью, их первое столкновение с этим, происходило как неожиданный шок. Казалось, что смерть крадет жизнь каким-то непостижимым образом. Она делает мертвецов какими-то странными существами, находиться рядом с которыми очень не комфортно. Потом разложение обезображивает трупы. Солдаты первый раз встречали смерть, сохраняя внешнею маску храбрости, но внутри они были лишены мужества.
Вспоминает Том Магеданц: «Когда ты видишь мертвым, того, кто десять минут назад был жив, тебе трудно это осознать. Они теперь лежат такие неподвижные, и начинают походить на пластиковых кукол, ну если только их не слишком повредило пулями. Надо было осмотреть тела, и забрать оружие и документы. Было сначала трудно до них дотронуться – ты как бы боялся их потревожить. Но все стояли вокруг тебя и смотрели, сможешь ли ты справиться с этим делом.»
Иногда, как рассказывает Пол Меринголо, было трудно опознать мертвецов, пока ты не привыкал к их виду. «Как я в первый раз увидел мертвеца? Мы ехали на броне через брошенную деревню. Там раньше был Вьетконг. Тут мы увидели на земле что-то похожее на убитую свинью. По очертаниям этого было точно сказать нельзя, но была видна белая кожа, как у свиньи. После того, как это пришлось внимательно осмотреть, мы поняли, что это часть человеческого тела. Думаю, что это был крестьянин. Позже мы узнали, что когда северные входят в деревню, они часто отрубают головы или похожим образом убивают жителей, чтобы запугать их. Ну, чтобы они не помогали американцам. Хотели, чтобы крестьяне помогали партизанам. Но это было, офуеть как странно, видеть, биляд, кусок плоти, которое когда-то было живым человеком.»
Когда сержант Герри Баркер и его люди впервые столкнулись с результатами войны, которые были выброшены волной предшествующего боя, они были шокированы молодостью и субтильным телосложением своих врагов. Однако, как вспоминает сержант, когда его люди обыскивали убитых партизан, они не обращали внимание на свой собственный юный возраст. «Нам не пришлось здесь пострелять. Кто-то до нас замочил пару сотен ВК в этом районе, но тела их не закопали. Я, в натуре, помню, как пара моих пацанов сказали: «Господи, они же почти дети!». Но ведь и мы были почти детьми! Меня здесь считали стариком. А мне было всего 21. Нам пришлось провести там ночь, и запах трупов добрался до нас. Утром мы снялись и пошли вперед, туда, где нас ждало сражение в долине Ия Дранга.»
Если молодые были шокированы видом мертвецов, их более опытные товарищи, по крайней мере внешне, сохраняли безразличие. Лейтенант Роберт Стинладж из 124-го Батальона Связи 4-й Пехотной Дивизии, провел свои первые две недели, помогая организовывать рождественское шоу Боба Хоупа в Плейку. Однако, 1-го января, выпускник Вест Пойнта был послан на удаленную радиорелейную станцию в джунгли около Контума. Той ночью маленькая база была атакована саперами Вьетконга, которые прорвались через проволочные заграждения, и практически разрушили постройки. На следующее утро Стинладж был шокирован не только кровавым зрелищем последствий боя, но и полным безразличием к этому своих товарищей. С дрожью в голосе Стинладж вспоминает эти события: «Смерть была повсюду. Один вьетконговец был убит выстрелом из М16 прямо в глаз, и это, как пишут в книгах, оторвало у него полголовы. Некоторые американцы бегали вокруг с фотоаппаратами и делали снимки, чтобы потом отослать их домой, как будто они были на пикнике. Зрелище в целом было тошнотворным!»
Первый опыт боя привел Роберта Килинга к такому же выводу, что люди быстро становятся безразличными к смерти, и многие приходят к убеждению, что смерть редко дает время на раздумья.
«На второй день боевого выхода мы попали под огонь. Нас попытались замочить АСВшники, и делали это жестко. Но вот чего я не могу забыть, так это когда мы пошли утром посмотреть, сколько нам удалось замочить косоглазых физдюков, мы никого не нашли. Я имею в виду, что мы знали, что мы завалили кучу этих засранцев, но все, что нам удалось найти, это были обнаженные тела. Ни формы, ни оружия, билиад, ну ни фуя на них не было. Я увидел, что может сделать «полтинник», и я прифуел. Если пуля попадала в плечо, то человек откидывался от шока, потому, что ему на хер отрывало руку. Я просто офизденел, когда капитан приказал одному из танкистов собрать тела и похоронить их. Мы даже о таком и не думали. Танкист оттащил их куда-то, и мы услышали, как танк ревет около дороги. Потом он вернулся. Я увидел у танкиста старый здоровенный лом. Я его спрашиваю: «Чего ты там делал?» А он отвечает: «Да, биляд, ипучий гук! Рука отвалилась и попала в ведущее колесо. Надо было его сраные кости оттуда выбить.» Оказывается, они собрали тела и уложили их рядком на дороге. Потом проехали по ним танком, пару раз развернулись кругом, и так просто вдавили трупы в землю. Я не мог поверить, что кто-то может быть таким безжалостным. Но через некоторое время ты учился этому. Это просто физдец, потому, что тебе реально было это по фую.»
Мрачная притягательность смерти привлекала солдат к первому трупу не только из профессионального интереса. Труп противника является вещественным доказательством военного успеха. Это оказывает еще и деградирующий эффект, так как ломает один из фундаментальных законов, удерживающих человека в рамках цивилизованного состояния. Но, как бы там ни было, убийство является для солдата переходным обрядом, которым отмечен его наиболее значимый опыт в войне. Большинство солдат, однако, пройдя через этот обряд, не ощущали ни удовольствия и чувства победы. Джеймс Стэнтон, через двадцать лет после этого события, по прежнему уверен, что, если бы ему предложили вычеркнуть одно событие из его жизни, выбрал бы тот момент, когда ему пришлось выстрелить в своего первого вражеского солдата. После этого рокового выстрела из своей М16, Стэнтон признается, что два дня чувствовал себя больным.
«Была перестрелка, и он побежал, и побежал прямо на меня. Он был в пяти метрах от меня и бежал со всех ног. Если бы я его не застрелил, он бы прямо столкнулся со мной. Мне пришлось выстрелить. Сразу после этого я проблевался. Одно дело застрелить оленя. Совсем другое дело выстрелить в человека. Я никогда не забуду об этом. Для меня это было как вчера, это то, от чего ты никогда не отделаешься. Есть единственный разумный довод, который хоть как-то может тебя оправдать. Если бы ты его не убил, то чтобы он мог сделать. Я остановил его, и я не знаю, что сделал бы он. Его автомат не был направлен на меня.»
Не каждый, как Джеймс Стэнтон видел разницу между убийством оленя и убийством человека. Пол Боэм утверждает, что он был безразличен к убийству. Подобная вера успокаивает совесть, оно освобождает солдата от чувства вины, и перекладывает ответственность за его действия на вооруженные силы и правительство, которые завербовали его и научили убивать.
Дин Джонсон был удивлен отсутствием у него угрызений совести после его первого меткого выстрела, но Джонсон был бортовым стрелком на вертолете, и никогда не подходил к врагу ближе, чем дальность своего пулемета. Джонсон вспоминает: «Я серьезно думал, что это будет ужасный опыт. Я думал меня будут мучить ночные кошмары. Мы заходили на высадку, тут из канавы в метрах тридцати от нас выскакивает этот косоглазый уипанец (в оригинале – dink). Я, фля, реально расфуячил этого сукиного сына напополам из своего М60. Мы прилетели домой, и я спокойно лег спать. У него был АК47, но я успел его уипать.»
По прошествии некоторого времени солдаты приобретали способность убивать без угрызений совести, но для новичков требовалось некоторое осознание этого события. На своей первой операции в дельте Меконга, пулеметчик Терри Топл и его группа устроили засаду, в которую попал сампан с тремя вьетнамцами. «Я чего-то замялся. Я сказал: «Господи, я не знаю что делать!». Я выстрелил в лодку. Они ответили нам шестью выстрелами. Мужик, я просто зафуярил по лодке тысячу патронов. Просто фуярил в лодку. Я думаю, что это было какое-то чудо: в лодке сидели двое вьетконговцев и один деревенский парнишка. Они взяли его в заложники. Не знаю как, но на нем не было не единой царапины. Он просто громко кричал, а я был прямо напротив него. Я думал застрелить его, но тут, что-то во мне сказало: «Тут что-то не так.» Двое других, ну двое ВК были мертвы. Потом наш Кит Карсон нам сказал, что парню было четырнадцать лет, и партизаны захватили его в деревни, когда из неё уходили. Я признаюсь, что был испуган, что просто остолбенел. Я не мог этого сделать, но сделал. Я это сделал. Господи, ты знаешь, они же были готовы отобрать у меня пулемет. Я стоял столбом. Я просто не мог. Они поняли это. Мы с ними потом об этом говорили. Так должно было быть. Это то, что мы должны сказать: просто должно было быть.»
Сержант Стив Фредерик также замешкался перед тем, как первый раз выстрелить в замеченного им врага. Его причина достаточно интересна: «В Наме я был около десяти дней. Противника было трудно увидеть. Они стреляли в нас, но мы никогда их не видели. Я увидел двоих, бежавших через поле, но провафлил их, потому, что был салагой. Но я был еще и сержантом. Двое из моего отделения были готовы их замочить. Но, срань Господня! Я не привык видеть как убивают людей. Двое моих держат автоматы наизготовку, а я им и говорю: «Не стреляйте. Я хочу на них посмотреть.» И, Господи! Я сотрю на них и вижу, что они одеты в черные пижамы и у них АК47. А один тащит РПГ. Бидиад, это же гуки! Долбанные гуки! К сожалению, мы начали стрелять слишком поздно, и оба гука съипались. Это было странно. Это было в первый раз, когда я увидел их, бегущих через поле, и мы смотрели на них через живую изгородь. Они не могли видеть нас. Это было очень странное ощущение.»
Однако, в тот же день, но позже, сержант Фредерик нажал на курок. «Взводный сержант говорит мне: «Бери своё отделение и физдуй на разведку. Пройдешь метров 400 вперед, и давай обратно.» В этом месте было много ВК, ну я беру своё отделение и мы пошли. Это был один из самых страшных моментов во Вьетнаме. У меня один человек идет пойнтменом, а я прямо за ним. Идем мы прямо по джунглям, дошли до края дороги, тут пойнтмен присел, а нам дал знак залечь. Я на коленях подобрался к нему. И вижу двух ВК, идущих прямо по этой дороге. На дороге был правый поворот, и мы оказались в метрах десяти от них. Они не могли нас видеть. Я говорю пойнтмену: «Давай бери правого, а я левого.» Сидим, ждем. Ипаать! Гуки почти в двух метрах от нас. Я выстрелил и попал гуку прямо в лоб! Пойнтмен отлил очередь, но промахнулся. Он не попал во второго гука. То бросился бежать по дороге, я пытался попасть в него, но промазал. Этот сученыш съипался. Но другой был мертвее мертвого. И…., знаешь, трудно это объяснить. Мы вышли на дорогу, мы были реально напуганы. Я собрал всех своих и расставил их по периметру. Надо было занять круговую оборону, так как каждый раз, когда мы кого-то убивали, был строгий приказ, что его надо было обыскать и забрать все, что у него было. Пока пацаны сидели в охранении, мы обыскали гука. Нашли у него до фуя бабла. Пойнтмену я разрешил взять часы. У этого мертвого гука были отличные «Сейко». Я вообще-то не должен говорить такое, но это были наши трофеи. Что было, то было. Я забрал у него около восьмидесяти долларов. Мертвый вообще-то выглядел неплохо, но под ним была большая лужа крови. Во лбу маленькая дырка, но когда я его перевернул – бляяяя – затылка у не было. Просто оторвало затылок к ипеням собачьим. Один выстрел из М16. Акуеть! Когда я перевернул этого парня, я проблевался. Потом чувствовал себя сильно херово.»
Гранатометчик Джон Нийли также понял, что ничто в его предыдущей жизни не подготовило его к убийству, а еще, что он даже не предполагал, какой след это навсегда оставит в его душе.
«Вьетгонковцы напали на небольшой базовый лагерь, и нас вызвали на подмогу. Мы сели на броню и поехали туда. Гуки смылись, как только мы туда прибыли. Комвзвода приказал нам слезть с БТРов и прочесать джунгли. Первое, что он нам сказал, что там не должно быть гражданских. Все, кого мы там обнаружим, там не должно быть. Если это шевелится, это надо убить.
«Ну вот, идем мы по джунглям. Я иду шагов пятнадцать – двадцать позади нашего командира отделения. Вдруг вижу из-за дерева появляется какой-то чувак и наводит свой автомат на моего сержанта. Я думаю, у меня сработал инстинкт. Я остановился и выстрелил первым. У меня был гранатомет, и я, блин, попал прямо в грудь этого чувака. От него мало, что осталось. Все, физдец! Это было в первый раз, как я убил человека. Несмотря на то, что мы продолжили прочесывать джунгли, у меня появилось чувство, что мне не надо было так делать. Когда мы с сержантом проходили мимо мертвого гука, я посмотрел на него, и меня вывернуло наизнанку.
Когда я был мальчишкой, мне приходилось драться на улице, несколько раз я получал физдюлей, но и самому мне не раз удавалось хорошо отмудохать противника. Но это как-то меня никогда не беспокоило. Но по настоящему убить человека – это реально меня придавило, и мне понадобилось несколько дней, чтобы оклематься. Конечно, некоторые парни поуссывались надо мной, за то, что я приболел, но, я думаю, они так дразнили новичков.»
Не зависимо от того, насколько была эффективна подготовка, солдаты и морпехи были редко подготовлены к таким особенностям боя, как шум, неразбериха, хаос, паника, смерть или страх. Мужчины сражались и умирали. Они получали тяжелые ранения. Они страдали от малярии, лишаев и жары. И это изматывало их. Газета Stars and Stripes не писала об этом, они приводили только цифры потерь противника. Во Вьетнаме не было признаков того, как население приветствует своих освободителей. Не было радостных толп с флагами вдоль дорог, на картах не было линий фронта и стрел наступления, иллюстрирующих откат коммунизма. Вместо линии фронта были джунгли и поселки. В деревнях крестьяне испытывали давление с обеих сторон, и, казалось, что они просто терпят присутствие солдат. Живя и действуя каждый день в этом вакууме, пехотинцы ощущали очень незначительное чувство успеха, которое было нечем измерить. Не было дороги, которая вела на Ханой, просто на один день дембель становился ближе.
Удивительно, но люди начинали приспосабливаться. Пол Меринголо был поражен своей способностью к адаптации. «Я всегда волновался, что что-то должно случиться. Но я не мог все время существовать с этим чувством. Во мне произошли какие-то перемены, и я смог жить с чувством страха. Он не ушел насовсем, но он уже не был таким всепоглощающим, как в первые дни. Я приспособился к реальности, в которой были трупы, засады или мины-ловушки.»
Солдаты придумали множество способом выдерживать стресс войны, и, вместе с этим, тускнела их новизна. С каждой неделей их знания и боевая ценность нарастали.
Убийство является назначением воинской единицы, и солдаты выполняли его в меру своих способностей. Это становилось легче выполнять по мере того, как люди теряли свою чувствительность, но им приходилось отдавать частицу себя, чтобы это делать. Тот факт, что солдаты и морпехи становились бесчувственными по отношению к убийству, не означал, что они теряли сострадание и мораль. Это был просто способ, которым солдат убеждал себя в необходимости выполнять свою работу, сохраняя при этом здравость рассудка, насколько это было возможно. Они с трудом замечали перемены в себе, но время от времени, они убеждались в том, что они уже не такие как были раньше, и то, что казалось абсолютно непостижимым, становилось сейчас общепринятым.
Стив Фредерик почувствовал перемену в себе, когда однажды днем, спокойно ел свой паек рядом с трупом противника. Джефф Юшта ощутил это, когда помог погрузить раненого морпеха в вертолет. «Я понял, что это мог бы быть я. Но в тоже время внутренний голос мне сказал: «Слушай, это был он, а не ты.» Это был один из шагов в огрублении наших душ. И ты чувствуешь небольшую потерю. Оглядываясь назад, я понимаю, что с каждым таким случаем я терял частичку человечности.»
Продираясь сквозь кусты (Humping the bush) Часть 1
5-е декабря, 1967 г.
Дорогие Мама и Папа!
Очень был рад, получив вчера ваше письмо. Конечно, мне хотелось бы иметь больше времени, чтобы писать, но за последнее время они нас здорово встряхнули. Готов отдать штуку баксов, чтобы хотя бы одну ночь спокойно поспать. Мы много ходим и ищем Вьетконг. Но пока, это они находят нас первыми. Мы попали под огонь снайпера, когда возвращались вчера на базу. Поэтому всю ночь мы охотились за ним в окрестных горах. Вернулись на базу около двух часов ночи. В семь утра мы опять вышли на поиски.
С тех пор, как я сюда приехал, я еще ни разу не был в военторге (Примечание переводчика: в оригинале PX), поэтому у меня закончились многие вещи. Во-первых, мне нужны носки. Последняя пара износилась, и мои ноги в плохом состоянии. Когда вы получите мой следующий денежный перевод, возьмите оттуда немного и пошлите мне несколько пар носок. В моей ручке закончились чернила, надо купить несколько ручек. Нам не перечислили денежное довольствие за этот месяц. Выплату задержали уже на два дня. Такой бардак здесь во всем.
Скажите всем, что я очень благодарен, если они мне будут писать. Буду рад им ответить, когда будет время. Вы не поверите, насколько письма помогают, тем, кто здесь служит. На самом деле, единственное, чего солдат ждет, так это почту. Я знаю, что пишу пессимистично, но за последний месяц не могу вспомнить ничего хорошего. Заканчиваю, потому, что мы опять должны продолжить патрулирование. Мы остановились пожрать, и пишу это письмо, сидя на краю канавы на рисовом поле.
Ваш сын, Леонард
Вьетнам это прекрасная страна, но Вьетнам доказал, что он невосприимчив к американским технологиям. Кроме того, Вьетнам оказался экспертом в ослаблении выносливости американских солдат. За сто лет до войны, описание климата и местности дал Амброз Бирс (Примечание переводчика: Амброз Бирс – американский писатель и путешественник): «Нет страны более дикой и труднопроходимой, но люди будут в ней воевать.» Реальность, типичная для пребывания солдата во Вьетнаме, заключалась не в интенсивных боевых столкновениях с врагом, а в ежедневных трудностях, утомительной работе и раздражении от жизни и преодоления её тягот в этом суровом и враждебном окружении.
Солдатское бытие подразумевает жизнь в грязи, питание невкусной пищей, укусы пиявок и москитов, короткий сон, ощущение минимального результат