Февраля 2019 г.
Княжеская власть сразу после принятия христианства в качестве государственной религии стала бороться с язычеством путем уничтожения идолов и капищ. «Повесть временных лет» рассказывает, что когда князь Владимир пришел в Киев из Корсуни: «Повелел опрокинуть идолы – одних изрубить, а других сжечь. Перуна же приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы по Боричеву ввозу к Ручью и приставил двенадцать мужей колотить его жезлами. Делалось это не потому, что дерево что-нибудь чувствует, но для поругания беса, который обманывал людей в этом образе, чтобы принял он возмездие от людей. «Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои!» Вчера еще был чтим людьми. Когда влекли Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные, так как не приняли они еще святого крещения. И, притащив, кинули его в Днепр. И приставил Владимир к нему людей, сказав им: «Если пристанет где к берегу, отпихивайте его. А когда пройдет пороги, тогда только оставьте его». Они же исполнили, что им было приказано. И когда пустили Перуна, и прошел он пороги, выбросило его ветром на отмель, и оттого прослыло то место Перунья отмель, как зовется она и до сих пор».[1] Перун был выпровожен за пределы Русской земли с соблюдением ритуалов, понятных язычникам. Так в некоторых местах Руси выпроваживали весной чучело, олицетворяющее зиму и смерть. Все делалось, чтобы язычники поняли враждебность Перуна и зло, которое он олицетворяет.
В XI-XII веках произошло несколько выступлений волхвов. Князья деятельно боролись с такими выступлениями. Так, в княжение Ярослава Мудрого имел место рецидив язычества в Суздале. Под 1024 годом «Повесть временных лет» сообщает о восстании волхвов в Суздале. Князь Ярослав в это время находился в Новгороде. «В тот же год, - рассказывает летописец, - восстали волхвы в Суздале; по дьявольскому наущению и бесовскому действию избивали старшую чадь, говоря, что они держат запасы. Был мятеж великий и голод по всей той стране; и пошли по Волге все люди к болгарам[2], и привезли хлеба, и так ожили. Ярослав же, услышав о волхвах, пришел в Суздаль; захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил, говоря: «Бог за грехи посылает на всякую страну голод, или мор, или засуху, или иную казнь, человек же не знает, за что».[3]
Церковь боролась с остатками язычества путем устных и письменных увещаний. В древнерусской письменности существуют сочинения, направленные на обличение языческих пережитков: «Слово некоего христолюбца, ревнителя по правой вере», «Слово о твари».
«Слово о твари» составлено в XII веке, в нем русский книжник обличал своих современников в идолопоклонстве и следовании языческим обычаям. «Мнози ся ленять и зле живуть, яко же имян не ведати чтомых книг – то же и срамеются тем и не содрогнуться, но слабе живуть и не слушая божественных словес. Но аще плясци или гудци или ин хто игрець позоветь на игрище или на какое зборище идольское – то вси тамо текут, радуяся - и весь день тот предстоят, позорьствующе тамо».[4] Не то бывало, когда христиан звали в храмы. Автор «Слова о твари» так описывает это: «Мы позевающе и чешемся и проягаемся, дремлем и речем: «Дождь» или «Студено» или леностно ино. … А на позорищех ни крову сущю, ни затишью, но многажды дождю и ветрам дыщащю или въялици[5] - то все преемлем, радуяся, позоры дея на пагубы душам. А в церкви покрову сущю и заветрию дивну – и не хотять прити на поученье, ленятся … Да не вем, как оны буде милость обрести от Бога не послушаете святых писаний!»[6]
Еще одним произведением древнерусской письменности, в котором обличаются проявления язычества у русских, является «Слово святого Григорья изобретено в толцех, о том, како первое погани сущи языци кланялись идолом и требы им клали; то и ныне творят». В основу этого компилятивного произведения положены выдержки из Слова святителя Григория Богослова на Богоявление[7], которое «считалось в древности классическим обличением язычества».[8] Составитель «Слова» использовал помимо указанного творения святителя Григория и другие источники. В «Слове» содержаться любопытные сведения о языческих верованиях и пережитках русских.
К древнерусским литературным памятникам, направленным на обличение в народе пережитков язычества, относятся также «Слово святага отца нашего Иоанна Златоустаго, архиепископа Констянина града о том, како первое поганые веровали в идолы и требы им клали, и имена им нарекали, яже и ныне мнози тако творят и в крестьянстве соуще, а не ведают, что есть крестьянство», «Слово Исаия пророка о поставляющих трапезу роду и рженицам», «Сказанье святаго отца Нифонта о песнях мирских и о русальях», Поучение «О казнях Божиих», вошедшее в состав «Повести временных лет» и возможно написанное преподобным Феодосием Киево-Печерским, и другие. Тексты большинства этих памятников опубликованы Гальковским во втором томе его исследования «Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси». О существовании двоеверия в Древней Руси свидетельствуют и канонические памятники. Факты проявления двоеверия приводятся и в летописях. Перечень древнерусских канонических памятников, в которых содержатся церковно-канонические нормы или обличения против проявлений язычества и суеверий, приводится Е.В. Аничковым.[9] В заключение своего исследования Аничков писал: «Наши поучения дали нам возможность представить себе довольно ясно процесс возникновения двоеверия или, иначе говоря, процесс спая древних верований с новыми. Мы можем отдать себе теперь отчет, и почему, и в какой среде, и по чьему почину создаются те особые религиозные формы, которые как бы принадлежат одновременно двум религиям».[10]
Языческие влияния оказали воздействие на изобразительное искусство и, отчасти, на литературу Древней Руси. Наиболее ярким образцом отражения двоеверия в древнерусской литературе является «Слово о полку Игореве». Как отмечает Д.С.Лихачев: «В «Слове» несколько раз упоминаются языческие боги: Велес, Даждьбог, Стрибог, Хорс. Вместе с тем, «Слово» явно написано поэтом-христианином: Игорь по своем возвращении из плена едет к церкви Богородицы Пирогощей. Как же совмещается в авторе «Слова» язычество и христианство? Это совмещение очень типично для древней Руси. Его принято называть двоеверием».[11] Надо отметить, что в этом отношении «Слово о полку Игореве» стоит особняком. В других древнерусских литературных произведениях, в которых отмечается влияние язычества, оно далеко не столь очевидно. Исследованием влияний язычества на культуру Древней Руси занимался Борис Рыбаков, что нашло отражение в его трудах «Язычество древних славян» и «Язычество Древней Руси». Третья часть «Язычества Древней Руси» носит заглавие «Двоеверие XI - XIII века». Рыбаков привлек большой этнографический, фольклорный материал. В целом, влияние языческих представлений о мире на русскую культуру продемонстрировано Б.Рыбаковым достаточно убедительно. Однако его выводы не всегда могут быть признаны бесспорными. Критике подвергается и сам метод использования фольклорного материала XIX – XX веков для реконструкции религиозных представлений, характерных для средневековья.
Факты, свидетельствующие о наличии пережитков язычества в Древней Руси в христианское время, приводят и церковные историки. Митрополит Макарий (Булгаков) указывает на факты существования языческих обычаев и суеверий в домонгольской Руси. Говоря о состоянии веры и нравственности в первые полтора века после Крещения Руси, митрополит Макарий писал: «Были еще между русскими христианами такие, которые придерживались языческих преданий и суеверий. Некоторые собирались у рек, болот, колодцев и там совершали свои моления, приносили жертву идолам; другие предавались волхованиям и чародеяниям; вера в силу волхвов была так велика, что по местам являвшиеся волхвы увлекали за собою целые толпы, несмотря на все безрассудство своего учения и даже явное противление христианству.
Язычество проникало народные игры и увеселения, перешедшие от предков, и часто случалось, что во дни праздников церкви христианские оставались пусты, а на игрищах толпился народ, раздавались русальи песни, гусли, сопели, происходили пляски, скоморошества, кулачные бои. Язычество оставалось сильным и в домашнем быту: многие из простого народа, как велось издревле на Руси, похищали себе жен и вступали с ними в брак без церковного благословения и венчания, довольствуясь только языческим обрядом плескания; другие без стыда имели разом по две жены; третьи часто переменяли своих жен, отпуская одних и принимая других. Язычество удерживало свое влияние и на торговые дела; по крайней мере обычай торговать рабами, начавшийся у нас еще во дни язычества, оставался и теперь». Некоторые, покупая невольников, обращали их к христианству и потом снова продавали поганым. … Из того же влияния язычества можно объяснить, почему некоторые из русских христиан были столько холодны к новой вере, что ни разу в течение года не причащались святых Христовых Тайн».[12]
Иначе говорит митрополит Макарий о состоянии веры и нравственности, когда повествует о периоде с 1147 по 1240 год. Он указывает на явные перемены к лучшему, на ослабление влияния язычества. «Мы встречаем еще между русскими христиан, которые, держась старых обычаев, ставили трапезы Роду и рожаницам, хотя, может быть, не понимали языческого значения этих Рода и рожаниц. Видим женщин, которые в случае болезни своих детей носили их к волхвам, считая волхвов, очевидно, не за представителей язычества, а только за знахарей и врачей. Но не летописи, ни другие достоверные памятники не показывают, чтобы оставались еще между русскими такие христиане, которые бы открыто или тайно поклонялись своим прежним языческим богам и приносили им жертвы, увлекались внушениями волхвов, явно враждебными христианству, и восставали против пастырей Церкви, как это случалось в конце XI и начале XII века. Напротив, на волшебство даже простой народ смотрел неприязненно. … Далеко не в прежней силе является и другой закоренелый обычай языческой старины – обычай многоженства и вообще чувственной жизни».[13] Митрополит Макарий не анализирует причины перечисленных им явлений, видимо, считая их неизбежными пережитками язычества.
Евгений Евсигнеевич Голубинский рассуждает во второй части I тома своей «Истории Русской Церкви»: «Нижнее большинство или народная масса, быв обращаема из язычества в христианство, не могла быть сколько-нибудь надлежащим образом просвещена относительно сего последнего и принимая его как новую веру должна была водиться при сем своим собственным языческим взглядом на взаимное отношение вер. Следствием этого было то, что народная масса начала с настоящего двоеверия, не только с перенесения в христианство части прежних языческих верований, но с соединения язычества с христианством, как целой веры, или с простого присоединения вновь принятого христианства к язычеству».[14] Голубинский считает подобные явления присущим всем христианским народам, в том числе грекам. «Так было и есть не у нас только, а решительно у всех христианских народов Европы, нисколько не исключая и крестителей наших Греков».[15]
Проявления пережитков язычества не ограничиваются домонгольским периодом. Уже в середине XVI века Стоглавый Собор издал постановления против народных увеселений языческого характера и языческих суеверий.[16] В «Требнике» XVII века находится следующие «вопросы поселянам» на исповеди: «в Великий четверток не ходил ли почто в лес», «К рождеству праздника Иоанна Предтечи, безчиния какова и плясаниа не творил ли еси. В лес по траву и по корение не ходил ли еси».[17] То, что вопросы адресуются «поселянам», то есть жителям сельской местности, показывает, что пережитки язычества ко времени составления Требника были характерны для сельской местности. Однако определенные пережитки язычества сохранялись в городах и в более позднее время. С проявлением двоеверия столкнулся во время своего служения на Воронежской кафедре святитель Тихон (Соколов). В Воронеже он стал свидетелем праздника «Ярило». Этот праздник начинался от среды после Троицы и тянулся до вторника Петровского поста. Во время кульминации праздника молодой ряженый, изображающий Ярило, плясал неистовый танец. Толпа плясала и бесновалась вслед за ним. Святитель Тихон лично появился 30 мая 1785 года на площади, где проходил праздник, и грозно обличил празднующих, угрожая им отлучением от Церкви. В следующее воскресенье святитель Тихон произнес проповедь, в которой вновь резко обличил обычай празднования языческого праздника Яриле. «Праздник сей есть праздник бесовский и точно смердит идолобесием; - вещал святитель, - а где праздник бесовский там приносится идолу жертва, там бес почитается, там имя Божие хулится. … Стыдно и ужасно христианам идолам праздновать! От сего претерпевает укоризну и пастырь ваш! Ах, беззаконный праздник! Ах, сонмище нечестивое! Мерзкое имя Ярило! Гнусное имя Ярило! Дьявольское изобретение Ярило! О когда бы и из памяти изгладилось имя то нечестивое Ярило! Предайте забвению и праздники сии, а празднуйте единому Триипостастному Богу – Отцу, и Сыну, и Святому Духу, в Него же креститеся».[18] Усилиями святителя Тихона празднование Яриле в Воронеже прекратилось. Праздники, подобные воронежскому, и различные языческие суеверия были нередкими на Руси даже в XIX веке. Это можно проследить по трудам И.М. Снегирева «Русские простонародные праздники и суеверные обряды», Забылина М. «Русский народ: Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия», Тихонравова Н.С. «Памятники отреченной русской литературы», С.В. Максимова Нечистая, неведомая и крестная сила, А.П. Щапова «Исторические очерки народного миросозерцания и суеверия», по материалам сборника «Отреченное чтение в России в XVII - XVIII веках» и др.
Академик Д.С. Лихачев писал: «Простое соединение двух вер вряд ли вообще возможно, тем более что христианство в XII веке, как и в последующие века, активно боролось с языческой религией, с ее остатками в народе. Элементы язычества начали приходить в соединение с христианскими верованиями только тогда, когда они перестали осознаваться в народе как противостоящие христианству. Язычество как система верований, притом враждебная христианству, должно было исчезнуть прежде, чем могло появиться двоеверие. Это исчезновение язычества как системы верований могло совершиться только спустя известное время после победы христианства: не ранее конца XI – начала XII века».[19] Дмитрий Сергеевич Лихачев отмечал, что «Языческий обряд не только в XII веке, но и гораздо позже продолжает жить в народе независимо от самого язычества: он приобретает игровую, развлекательную, эстетическую функции; обрядовая песнь становится фактом эстетического сознания в большей степени, чем религиозного. Именно этим переключением языческого обряда в сферу народной эстетики и малоосознанного суеверия и объясняется, с одной стороны, его живучесть (в отдельных случаях вплоть до XX века), а с другой – легкость, с которой он вступает в связь с обрядовой стороной христианской религии. Такое переключение языческой обрядности не могло совершаться в конце X – начале XI века, когда связь между языческим обрядом и языческой религией как религией, противостоящей христианству, ощущалась еще слишком сильно. Оно стало реальным фактом начиная только с периода феодальной раздробленности, когда христианизация населения сделала особенно большие успехи».[20] К началу периода феодальной раздробленности, - полагал Д.С. Лихачев, - языческая религия фактически перестала существовать как религия. «Низшая» же мифология язычества - вера в домовых, в род, в рожаниц и мн. др. – еще долго остается в сознании людей, утратив, впрочем, в значительной мере свою силу. Однако сознания единства совокупности отдельных верований, неизбежно присутствующее в каждой религии, если только она осознается как религия, утрачено уже навсегда. Никто из выполнявших в XII – XIII веках языческие обряды и веривших в род, рожаниц и домовых не противопоставлял их христианству, как нечто равноправное ему, и в этом было одно из главных условий прочности так называемого двоеверия».[21] Говоря о языческих элементах в «Слове о полку Игореве», Д.С. Лихачев утверждает: «Автор «Слова» – христианин, а не язычник. Он не верит в языческих богов. … Языческие боги – художественные образы, поэтические понятия. Автор «Слова» называет ветры «Стрибожьими внуками», говорит о русском народе как о «Дажьдбожьем внуке». «Велесовым внуком» он называет Бояна. Перед нами поэтические парафразы. Языческие образы приобрели для автора «Слова» художественное значение. Он пользуется этими языческими понятиями наряду с одушевлением природы – рек, деревьев, ветра, солнца. Вернее языческие боги для автора «Слова» - это часть природы. Это одухотворение чисто художественное и отнюдь не культовое. … В «Слове», как и в народном творчестве его времени, – налицо отход от язычества; языческие элементы сознаются как элементы чисто поэтические. В этом отношении «Слово о полку Игореве» отражает процесс разложения язычества и переход его к двоеверию».[22]
[1] Повесть временных лет / Памятники литературы Древней Руси: XI – начало XII века. М., 1978. С. 131-133.
[2] Имеются в виду волжские болгары.
[3] Повесть временных лет / Памятники литературы Древней Руси: XI – начало XII века. М., 1978. С. 163.
[4] Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. М., 1913. Т. 2. С. 436.
[5] Метель.
[6] Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси. М., 1913. Т. 2. С. 436.
[7] Богоявление во время святителя Григория Богослова праздновалось в день Рождества Христова.
[8] Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1987. Вып. 1: XI – первая половина XIV века. С. 437.
[9] Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914. С. 23-24.
[10] Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914. С. 302.
[11] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» - героический пролог русской литературы. Л., 1967. С. 78.
[12] Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. М., 1995. Кн. 2. С. 267-268.
[13] Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. М., 1995. Кн. 2. С. 404.
[14] Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. М., 2002. Т. 1. Ч. 2. С. 836.
[15] Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. М., 2002. Т. 1. Ч. 2. С. 839.
[16] Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. М., 1997. Т. 2. Ч. 1. С.789.
[17] Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914. С. 296.
[18] Жизнеописание святого Тихона Задонского, епископа Воронежского и всея России чудотворца / Жизнеописания достопамятных людей земли Русской: X – XX века. М., 1992. С. 236.
[19] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» - героический пролог русской литературы. Л., 1967. С. 78.
[20] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» - героический пролог русской литературы. Л., 1967. С. 78-79.
[21] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» - героический пролог русской литературы. Л., 1967. С. 79.
[22] Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» - героический пролог русской литературы. Л., 1967. С. 81-82.