И Южного Приуралья
Хорошо известны погребения «женщин с оружием», относящиеся к скифскому времени, но расположенные на территории, далекой от греческого мира и поэтому почти не затронутой в трудах античных авторов. Имеются в виду Нижнее Поволжье и Южное Приуралье. Культуры, которые оставили нам эти памятники, долгое время объединялись исследователями под одним названием савроматской, и, соответственно, для интерпретации этих погребений привлекались данные античной традиции о савроматах. Постепенно, по мере увеличения количества археологического материала, становилось все более очевидно, что это не так [Очир-Горяева М.А., 1987; 1993]. Интерпретация, основанная на синтезе античных данных о савроматах Подонья и археологического материала Южно-Приуральских погребений «женщин с оружием» (а они, казалось, так прекрасно подошли друг другу и взаимно подтверждались) стала нуждаться в пересмотре и корректировке, в новых убедительных подтверждениях. Тем более, что и здесь у археологов имелись те же (если даже не большие) проблемы, что и при работе с погребениями Украины и Подонья. В Нижнем Поволжье и Волго-Донском междуречье открыт целый ряд погребений, которые интерпретируются как «женские с оружием». Но далеко не все из них обследовались антропологами[144]. Из погребений с точно определенным полом отметим прежде те, что открыты в результате раскопок В.П.Шилова в Калиновском курганном могильнике. Оружие здесь было найдено в четырех женских могилах, но антрополог М.А.Балабанова приводит данные о поле погребенных лишь из двух могил Калиновки – курган 3, погребение 22 и курган 19, погребение 18 [Балабанова М.А., 2000, с.21, с.27]. В кургане 3, погребении 22 был найден скелет молодой женщины (В.П.Шилов даже называет ее юной [Шилов В.П., 1959, с.430]) с самым большим набором вооружения из всех известных нам поволжских одиночных женских погребений. Ее сопровождал железный меч, располагавшийся у правой руки, острием к ногам; возле меча находились 2 железных наконечника стрел; остатки колчана в виде пачки железных спекшихся наконечников стрел - у левой стопы. Помимо оружия, при женщине было жертвенное мясо, железный нож, кусок халцедона и части бусины [Шилов В.П., 1959, с.338-339, рис.9,9]. В кургане 19, погребении 18 находился скелет женщины зрелого возраста [Шилов В.П., 1959, с.430]. Из инвентаря при ней были кусочек реальгара, глиняное пряслице и железный черешок от наконечника стрелы с остатками древка под лопаткой [Шилов В.П., 1959, с.377; с.365, рис.18,2]. В последнем случае вряд ли можно серьезно рассматривать наконечник стрелы как вооружение и называть погребенную женщину «воительницей». Но помещение в могилу нескольких наконечников стрел, чаще всего и встречаемое в женских погребениях Поволжья, видимо, представляет особую черту погребального обряда, не связанную с воинской деятельностью погребенной.
В могильнике у села Новоникольское (Быковский район Волгоградской области) было найдено два парных погребения[145]. Это раннесарматские впускные могилы [Шилов В.П., 1975, с.114]. В погребении 4 кургана 5 в могиле лежали скелеты мужчины и женщины. Инвентарь мужчины не включал оружия. Возле женщины найдены сосуды, железная пряжка, стеклянные бусы; вдоль левой берцовой кости лежали железные наконечники стрел острием вниз (на плане их 8) [Шилов В.П., 1975, с.11-16, рис.9,4]. В том же кургане 5, погребении 14 найдено захоронение женщины и ребенка 2-3 лет в большой яме. При ребенке вещей не было; при женщине - обломки бронзового зеркала, прясло и обломки бронзового наконечника стрелы [Шилов В.П., 1975, с.19, рис.10,4].
Южноуральские погребения «женщин с оружием» скифского времени (относимые долгое время к савромато-сарматской культуре) сосредоточены в Башкирии, Оренбургской области России и Уральской области Казахстана. Из известных нам башкирских погребений четко определен пол был у погребенной из Старых Киишек, в кургане13, погребении 10 (III-II вв. до н.э.) [Балабанова М.А., 2000, с.19]. При скелете найдены куски мела, стеклянные бусины, зеркало, железный нож и кости барана, глиняные сосуды. Под черепом погребенной лежал бронзовый наконечник стрелы [Садыкова М.Х., 1962, с.246-247].
Значительная масса погребений "женщин с оружием" с территории Оренбуржской области опубликована К.Ф.Смирновым. Здесь прежде всего выделяется целая группа на Илеке: погребения могильников Мечет-Сай, Пятимары, Тара-Бутак и другие, расположенные очень близко друг к другу.
Из могильника Мечет-Сай происходит серия интересующих нас погребений, причем из них определен пол в погребении 10 кургана 6; в погребениях 1 и 5 кургана 8 [Балабанова М.А., 2000, с.19]. В кургане 6, погребении 10 (2 пол.IV-III вв. до н.э.) во впускной могиле была захоронена женщина 40-45 лет. Кости человека и инвентарь (пряслице, горшок, железный нож и пр.) были разбросаны в подбое в результате ограбления могилы. В подбое же найден обломок втулки бронзового наконечника стрелы [Смирнов К.Ф., 1975, с.114][146]. В кургане 7, погребении 10 (IV-III вв. до н.э.) при костяке женщины около 30 лет находились горшок, бусы, бронзовые височные кольца и проч. У кисти левой руки - длинный железный нож; вдоль голени левой ноги - 4 бронзовых наконечника стрел с березовыми древками [Смирнов К.Ф., 1975, с.130]. В погребении 5 кургана 8, расположенном в центральной части кургана, в большой грунтовой могиле под деревянным сооружением с дромосом, были захоронены (одновременно или почти одновременно) две женщины вплотную друг к другу на деревянном ложе [Смирнов К.Ф., 1975, с.139; Балабанова М.А., 2000, с.19]. Левый костяк принадлежал пожилой женщине. При ней обнаружен многочисленный инвентарь (гривна, серебряные серьги, браслеты, алебастровое пряслице, кусок мела и пр.). Вдоль левой ноги лежал колчан из бересты, содержавший 10 стрел с древками из тополя и бронзовыми наконечниками стрел. Правый костяк принадлежал молодой женщине 25-30 лет; при ней также был внушительный инвентарь (гривна, 2 серебряный браслета, 9 больших бусин, бронзовое зеркало, терочник, деревянный струнный инструмент и пр.). За пределами погребального ложа против плеча лежали остатки кожаного колчана с 95 бронзовыми наконечниками стрел с древками из березы [Смирнов К.Ф., 1975, с.136-143].
На левобережье Илека, у с.Покровка Оренбургской области, в результате обширных раскопок было открыто несколько погребений «женщин с оружием»[147]. В целом особенностью этих погребений является наличие в одиночных могилах женщин кинжалов и сопровождение женщин разбросанными наконечниками стрел. В могильнике Покровка-8, в кургане 1, погребении 6 была погребена женщина 40-45 лет[148]. При костяке найдены сосуды, оселок, кости лошади(?), бараний астрагал и оружие: железный кинжал справа от бедра, 19 железных наконечников стрел в разных частях могилы[149] [Веддер Дж…., 1993, с.30-31]. В кургане 5, погребении 2 могильника Покровка-8, в сложном по внутренней отделке погребальном сооружении, найден костяк женщины 25-30 лет. Инвентарь: кусочек серы, оселок, кости барана и железный нож. Оружие: железный кинжал поверх правой бедренной кости; в разных частях могилы встречены наконечники стрел[150] [Веддер Дж…., 1993, с.47]. В Покровке-8, в кургане 6, погребении 3 обнаружено парное погребение мужчины 40-45 лет и женщины 30-35 лет. По мнению авторов раскопок, погребения одновременные [Веддер Дж…., 1993, с.52]. При мужском скелете найдены пряслице и сосуд. При женском костяке - железный нож, скопление бус, вставка в перстень из меди, пряслице, на правой плечевой кости фрагменты железных наконечников стрел. Под костями грудной клетки - железная насадка на удила (?). Относится погребение к раннесарматскому (прохоровскому) времени [Веддер Дж…., 1993, с.51-52].
В кургане 3 у поселка Матвеевского Актюбинской области Казахстана в сильно потревоженной сурками могиле со сложным надмогильным сооружением была погребена очень пожилая женщина (определение Г.Ф.Дебеца) [Граков Б.Н., 1947, с.114]. При ней были обломки бронзовых пластинок (на черепе), серебряная серьга, бусины и бисер на запястье, гипсовая чашечка, фрагменты сосуда, бронзовых зеркала и блюда, и проч. Оружие - пучок из 20 бронзовых наконечников стрел (в ногах у западной стенки) и остатки колчана, 6 бронзовых наконечников стрел - во входной яме, обломок железного наконечника копья - во входной яме[151].
Из множества женских[152] погребений Уральской области, опубликованных Б.Ф.Железчиковым [Железчиков Б.Ф., 1998], лишь в одном был набор оружия, в двух - по фрагменту наконечника стрелы. В группе Кушум, в кургане 2, погребении 5, во впускной могиле III-I вв. до н.э. была захоронена женщина, при которой обнаружены кувшин, 2 бусины, точильный камень, железное шило, курильница, костяная игольница, каменная зернотерка, горшок и проч., оружие - бронзовый наконечник стрелы возле правого локтя, железный кинжал вдоль правого бедра, 30 железных наконечников стрел у левой стопы [Железчиков Б.Ф., 1998, с.36-37]. В могильнике Кос-Оба, в кургане 14, в раннесарматском основном погребении 3 захоронена женщина 45-50 лет. При ней был костяк овцы, горшок, железный нож, стеклянная бусина, а в засыпи - фрагменты железного наконечника стрелы [Железчиков Б.Ф., 1998, с.25]. В кургане 10 могильника Кос-Оба, в могиле среднесарматского времени - женщина 25-30 лет, кости и инвентарь (фрагменты двух сосудов) разбросаны. Вокруг насыпи - ровик, в нем найдены 2 железных кольца от удил (?) и 3 железных наконечника стрел [Железчиков Б.Ф., 1998, с.15].
Погребения «женщин с оружием» раннего железного века степей современных Украины и России хорошо известны и давно и активно изучаются. Но, как правило, это изучение замкнуто на самом себе. А ведь погребения женщин, в которых присутствуют элементы вооружения, встречаются и в более раннее, и в более позднее время. Для раннего времени мы, правда, располагаем несколькими погребениями без указания на антропологические определения пола[153].
Данные по погребениям кочевников южнорусских степей золотоордынского времени с четко антропологически определенным полом погребенных проанализировал Г.А.Федоров-Давыдов [Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с.116]. По его сведениям, в женских могилах встречались копья (4), стрелы (3), колчаны (3), а также стремена (19), удила (18), седла (7), плеть (1) [Федоров-Давыдов Г.А., 1966, с.117, табл. 6], но по сравнению с мужскими погребениями это – «облегченные» наборы вооружения, которые и встречались значительно реже и, в общем, не были характерны для женщин[154].
Хотя в науке наиболее известны и исследованы погребения «женщин с оружием» южнорусских степей и Приуралья, это совсем не означает, что в других районах таких погребений не было. Другое дело, что о них меньше известно; по крайней мере, мы почти не встречаем специальных работ по погребениям «женщин с оружием» неираноязычных племен (кроме работ С.А.Плетневой [Плетнева С.А., 1974; 1983; 1989])[155].
Интересные результаты дало планомерное исследование Дмитиевского комплекса на реке Короча (Белгородская область), относящегося к VIII в. н.э.[156] Комплекс был обследован антропологом Т.С.Кондукторовой [Плетнева С.А., 1989, с.5]. Из всех погребений Дмитриевского комплекса 13 женских - с оружием (топоры, сабли, стрелы, кинжалы, луки): №№ 3, 5, 51, 73, 87, 106, 110, 117, 124, 134, 150, 165, 174. На основе материалов этого могильника С.А.Плетнева сделала вывод о том, что на определенном этапе развития (в связи с ростом военной угрозы со стороны соседей) резко возрастает количество «вооруженных женщин». По ее мнению, такие проявления «амазонства» характерны для любого общества и у любого народа в особо опасные периоды жизни, когда количество мужчин убывало и женщины вынуждены были исполнять их обязанности. Воинскую повинность несли, по ее мнению, женщины всех возрастов, однако основная тяжесть ложилась на плечи возмужалых женщин[157] [Плетнева С.А., 1989, с. 278].
Однако, к сожалению, в публикациях присутствуют многочисленные ошибки, неясности, противоречия[158]. Все это не позволяет продуктивно использовать опубликованные данные по этому могильнику в исследовании, а также согласиться с выводами С.А.Плетневой о характере населения, оставившего этот могильник, и причинах наличия в могилах женщин оружия. В целом надо отметить, что комбинации инвентаря (в том числе оружия), пола и возраста погребенных в этом могильнике настолько разнообразны, что вполне закономерен вывод: конкретный погребальный обряд во многом зависел от личности, статуса человека, обстоятельств смерти и т.д.; в частности, положение оружия в женские могилы, возможно, не объясняется однозначно, одной и той же причиной. В одном случае причина связывалась со статусом, в другом - с временными обстоятельствами (например, гибель во время битвы), в третьем оружие использовалось как амулет, и т.п.[159]
Таким образом, в южнорусских степях и прилегающих к ним территориях мы имеем вполне достоверные женские погребения, в которых найдены предметы вооружения, относящиеся к самому разному времени от древности до средневековья. Даже такая ограниченная выборка по различным культурам дает представление о чрезвычайном разнообразии обряда именно относительно связи «женщина-оружие».
Как показывает анализ погребений «женщин с оружием» скифского времени с исследуемой территории, последовательность погребения, ориентировка и положение скелетов не являются маркерами женских погребений с оружием, а четко соотносятся с погребальным обрядом, принятым в каждом конкретном могильнике и культуре.
Количество впускных и основных погребений «женщин с оружием» различается не очень сильно; а богатство погребального сооружения и инвентаря может весьма варьироваться не только в пределах исследуемой территории (что вполне понятно), но и в пределах отдельных могильников. На основании этого можно заключить, что наличие оружия в могиле, видимо, само по себе мало говорит о высоком или низком статусе погребенной женщины[160].
Впечатление о некотором преобладании среди них «богатых» захоронений может быть следствием того, что именно для последних чаще делались антропологические определения пола. Бедные же погребения, включающие оружие, чаще всего сразу же оценивались как «мужские». Этот фактор, к тому же, значительно снижает ценность подсчета процентного соотношения погребений «женщин с оружием» с женскими без оружия и с мужскими, традиционно производимого многими исследователями[161]. А если принять во внимание то, что далеко не все погребения еще открыты археологами, а из тех, что уже открыты, далеко не все учитываются при подсчетах в силу ряда причин (например, в виду отсутствия публикации), то значение подсчитываемых сейчас в науке «процентных соотношений» оказывается весьма небольшим.
Возраст погребенных «женщин с оружием» колеблется, как минимум, от 18 до 60 лет. Видимо, можно говорить о наличии оружия и в погребениях девочек, хотя определения пола для детей, как отмечают антропологи, крайне затруднены. В целом же, в инвентаре детских погребений предметы вооружения фиксируются нередко[162].
Количественно преобладают погребенные в возрасте 20-35 лет. Но, с одной стороны, определение возраста погребенных - явление пока еще более редкое, чем антропологическое определение их пола[163]; по заявлениям антропологов, даже при наличии полного скелета ошибка при определении возраста взрослого индивида имеет интервал от 5 до 10 лет [Гусаков М.Г., 1993, с.93; Козловская М.В., 1999, с.218]. С другой же стороны, говорить о женщинах кочевников в возрасте 25-35 лет как о «молодых» (что нередко встречается в археологической литературе) вряд ли оправдано[164].
В большинстве своем погребения «женщин с оружием» - это одиночные погребения, хотя встречаются и парные/коллективные: чаще всего с детьми, иногда - с мужчинами. В последнем случае вероятность того, что оружие положено именно женщине, значительно снижается. Однако есть примеры несомненной принадлежности оружия женщине и в коллективных погребениях. Обычно это трактуется как отражение более высокого ее статуса по сравнению с другими погребенными в этой же могиле. Но мы знаем и несколько захоронений, в которых все погребенные были вооружены, например, уже упоминавшееся Елизаветовское погребение, или найденный под Кисловодском (Ставропольский край) памятник эпохи раннего железа - Султан-гора III, в котором находилось парное погребение мужчины и женщины. При мужчине были железный кинжал - акинак и железный боевой топорик; женщину сопровождали 4 бронзовых браслета, бронзовые булавки с цепочками и бронзовые серьги или височные подвески, а также 10 бронзовых и железных наконечников стрел, находившихся у ее головы [Исмагилов Р.Б…., 1977, с.100-101].
По нашим наблюдениями, остальной набор инвентаря в интересующих нас погребениях относится, как правило, к тому, что называют «типично женским», принимая во внимание специфику погребальных обрядов отдельных регионов. Во всяком случае, в них нет явных отличий в инвентаре, кроме собственно наличия предметов вооружения, от женских погребений без оружия. Так, в захоронениях скифского времени с территории Украины во всех могилах чаще всего встречаются бусы, зеркала, мясо и керамика (всеобщие признаки для мужчин и женщин). Иногда в женских погребениях с оружием встречается инвентарь, относимый обычно к предметам культовой практики. Но это отнюдь не самое распространенное явление; кроме того, такие предметы находят и в «обычных» женских погребениях.
Оружие в основном представлено стрелами, копьями и кинжалами/мечами, но встречаются и дротики, пращи, боевые ножи, топоры, защитное вооружение. Наборы вооружения различаются по регионам и по могильникам. Видимо, наиболее разнообразен набор оружия в женских погребениях скифского времени Нижнего Дона (стрелы, копья, мечи, кинжалы, боевые ножи, топоры).
Положение оружия в могиле - разнообразно. Иногда такое расположение оружия отражает, видимо, место его прижизненного ношения или использования (у руки, вдоль ноги и т.д.). В других случаях такая интерпретация сомнительна (в головах, в ногах, за пределами гробовища и т.п.). Не выявляются, насколько мы можем судить по данным могильников, особые корреляции оружия в могиле с другими предметами инвентаря.
Вопрос о том, как интерпретировать наличие оружия в могиле, не имеет однозначного решения. Предлагаемые разными авторами интерпретации могут быть сведены к следующим пунктам:
а) Оружие в женских погребениях можно рассматривать как талисман, амулет, ритуальный предмет (см.например: [Пшеничнюк А.Х., 1983, с.94]). В пользу этого может свидетельствовать то, что во многих женских могилах находят единичные наконечники стрел, причем они расположены в различных частях могилы.
б) Оружие могло быть отражением социальной значимости данной женщины: «мужской» предмет свидетельствовал о том, что по статусу эту женщину считали близкой к статусу мужчины и инкорпорированной в «мужской мир» [Шевченко Ю.Ю., 1999, с.9].
в) Было свидетельством участия данной женщины в военных действиях.
г) Оружие могло предназначаться умершему мужу данной женщины: она как бы брала с собой «передачу» на тот свет. Подобные случаи «передачи» разных предметов на «тот свет» зафиксированы этнографией у многих народов.
д) Предметы вооружения в женской могиле могли быть данью любви и уважения живых родственников-мужчин[165].
е) Оружие предназначалось для защиты женщины на пути в загробный мир: посмертно вооружались в основном те из женщин, кто к моменту смерти не находился под властью мужчины - юные, уже прошедшие инициацию, но не вышедшие замуж, и овдовевшие. Вероятно также, что хоронили с оружием и женщин, умерших на чужбине и, значит, отправлявшихся в иной мир под собственной защитой [Захаров А.В., 2000. с.38].
ж) Перед нами может быть не погребение «женщины с оружием», а могила с полностью разрушенным мужским костяком или кенотаф, где женщина выступает не субъектом, а объектом (см.например: [Плетнева С.А., 1993, с.168]).
Если исходить из признания единственности причин, приводивших в тому, что в могилу женщины клали оружие, то тогда практически по каждому пункту можно привести возражения.
Первым двум пунктам противоречат погребения женщин с паноплией или по крайней мере с несколькими видами вооружения. Пункту «г» (и пункту «е») противоречат находки парных захоронений мужчины и женщины, где оба покойника имеют вооружение. В данном случае, правда, есть вероятность, что погребения не одновременные, а разновременные и женщина захоронена позже. Поэтому в каждом таком случае надо постараться выяснить время захоронений.
Пункт «е» совершенно не является антагонистом пункта «в», так как если женщине в могилу клали оружие, чтобы она могла защитить себя по пути в «иной мир», следовательно, предполагалось, что она умеет обращаться с оружием и воевать. То, что оружие в могиле собственно к погребенной женщине может и не иметь прямого отношения, как считают некоторые авторы, вполне вероятно, но очень сложно поддается определению. Кроме того, функциональное значение (бытовое применение) вполне может сопутствовать культовому, и наоборот. В различных ситуациях (например, в погребальном обряде) «функциональный» предмет (оружие) может наделяться сакральным значением.
Таким образом, дать определенную и однозначную трактовку археологического материала весьма затруднительно (что объясняется прежде всего разнообразием самих источников и методами их обработки). Однако, учитывая те особенности погребений «женщин с оружием», о которых говорилось выше, мы считаем, что, скорее всего, об однозначном решении вопроса речь в принципе идти не должна: разнообразие материала свидетельствует как раз о том, что причины, по которым в могилы женщинам клали оружие, могли быть разными в каждом конкретном случае (либо в каждой конкретной группе).
Вполне вероятно, что часть таких погребений содержит останки женщин, которые в обществе рассматривались как причастные воинской деятельности; в их могилах присутствуют значительные наборы оружия в «рабочем» положении. Однако их количество настолько невелико относительно общего количества населения, обитавшего на этих территориях, что говорить о какой-либо женской воинской повинности и тому подобных вариантах не приходится. Это - скорее исключения, чем правило. Предметы же вооружения в других могилах (в виде единичных экземпляров или в явно «небоевом» положении) могли попадать туда и как амулеты, и как «передачи» на «тот свет» и т.д.
Представить объективную картину существования данного явления можно, только владея всем доступным на данный момент комплексом археологических источников со всей территории распространения подобных памятников. Если исходить из предположения о единстве и единственности причин, по которым при погребении женщин в их могилы клали оружие[166], то только такой комплексный подход, на наш взгляд, мог бы дать возможность выявить закономерности распределения инвентаря и, вероятно, обнаружить эти самые причины. Если же у каждого отдельного народа или его группы были различные побудительные мотивы для подобных действий - в соответствии с их религиозно-мифологическими, идеологическими установками, то сравнительное изучение всего материала позволит определить границы соответствующих локусов и их качественные характеристики.
Более того, важна работа и с «культурным контекстом» - необходимо собрать, систематизировать и проанализировать по возможности весь материал женских погребений в целом, так как лишь на этом фоне станет возможным выделение особенностей и закономерностей погребений женщин с вооружением в составе инвентаря; а также сопоставить его с данными мужских погребений с оружием и без него.
Имеет значение сопоставление не только в целом, но и прежде всего по могильникам и локальным вариантам культур при массовых антропологических определениях. Более того, антропологическому обследованию должна отводиться важная роль при определении не только пола и возраста, но и других факторов: наличие так называемого «всаднического комплекса», степень физических нагрузок, травмированность и т.п. Лишь после этого предположения и выводы о причинах, по которым в могилы женщин клали оружие, будут объективными и доказательными. До тех же пор все гипотезы не могут считаться окончательно доказанными. Понятно, что это - задача для самостоятельного огромного многолетнего исследования.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В результате проведенного исследования и в соответствии с поставленными во Введении проблемами, мы пришли к следующим выводам.
Анализ античного мифо-эпического материала о народах южнорусских степей показывает, что в нем представлены разные типы воительниц. Древнейшие сообщения рисуют нам тип «амазонок» - племени воинственных женщин. Однако сказания об амазонках в Северном Причерноморье являются лишь частью греческой амазонской легенды; на их существовании и развитии самым непосредственным образом отражались те процессы и изменения, которые происходили с амазонской мифологией в целом. Образ амазонок зарождается еще задолго до знакомства древних греков с Северным Причерноморьем, и, по крайней мере, к VIII в. до н.э. уже широко известен в греческом мире. Возникновение его, несомненно, связано с культами плодородия и относится к территории Малой Азии (а, возможно, и к территории материковой Греции). Связывать формирование основного ядра греческого мифа об амазонках с варварами Северного Причерноморья, как и с варварами любых других территорий, у нас нет достаточных причин.
На основе рассмотренного нами материала мы можем утверждать, что легенды об амазонках показывают разные стадии развития образа. Амазонки различаются по характеристикам, функциям и по происхождению. «Ранним» амазонкам присуща «коллективная индивидуальность», они выступают «коллективным противником» мужчин, обитают где-то на краю мира, хтоничны и тесно связаны с культами. «Классические» амазонки – это уже персонажи четко оформившегося и локализованного мифа, их общество имеет некую структуру (царицы и проч.); они вступают в разнообразные связи с героями, в том числе в матримониальные; для них характерна личная индивидуальность. Следующая стадия развития мифа – когда амазонки подвергаются «историзации», «этнографизации», смешиваются с различными персонажами иных сказаний, в том числе эпических. Видимо, постепенно часть их преобразуется в дальнейшем в мифологический эпос. Об этом свидетельствует детализация повествования, индивидуализация образов и так далее.
«Перенесение» места жительства амазонок на другие территории происходит по мере знакомства греков с дальними странами в результате экспедиций в эти страны и их колонизации. Ведущей причиной появления новых локализаций амазонок становятся не этнографические признаки, а особенности мифологического мышления, помещающего все народы-«монстры» на границе известного грекам мира. Так как такая граница рассматривалась как граница с «потусторонним» миром, то выраженная хтоничность образа амазонок способствовала подобным локализациям. Так появляются амазонки в различных частях Малой Азии, Северного Причерноморья (от Истра до Кавказа), на Каспии, во Фракии, Северной Африке. Вслед за ними на эти территории переносится и амазонская топонимика. Этнографическая конкретизация легенд начинается позже, по мере знакомства греков с местным населением.
С V в. до н.э. среди регионов нового «распространения» амазонок все больше выделяется Северное Причерноморье. Огромную роль в утверждении подобной локализации сыграли произведения знаменитых греческих трагиков (Эсхил, Еврипид) и «Истории» Геродота, связавших имя амазонок и с упомянутой территорией, и с местными племенами. Однако в этих, определивших новое развитие легенды, сочинениях, как и в последующих работах, нет четко и бесспорно выраженного этнографизма, что не позволяет бесспорно утверждать влияние на новую локализацию амазонок – в Северном Причерноморье – фактов знакомства греков с воинственными местными женщинами. Одновременно в античной традиции существовало направление, представители которого придерживались традиционных взглядов на легенду (Пиндар, александрийцы, Павсаний и другие), и, соответственно, совершенно не соотносили амазонок с областями и народами Северного Причерноморья.
Анализ параллельной «этнографической» информации античных авторов о воительницах народов рассматриваемой территории показывает, что мнение исследователей о многочисленности этих сведений и полной адекватности их реальности сильно преувеличено. Почти все они воспроизводят сложившееся со времен Геродота, псевдо-Гиппократа и Эфора трафаретное описание, включающее ограниченный и четко фиксируемый в традиции набор характеристик, и, вероятно, восходят к одному первоначальному кругу источников.
Археологический материал погребений «женщин с оружием» исследован в интересующем нас отношении еще совершенно недостаточно. Комплексное изучение его весьма перспективно, будет представлять несомненный интерес и может дать важные результаты; это задача для будущего самостоятельного и обширного исследования. Но даже имеющиеся данные показывают чрезвычайное разнообразие материала: различен возраст, социальное положение погребенных, различно количество и состав вооружения в их могилах, неоднородно положение оружия относительно погребенной, и так далее, что, в принципе, вполне соотносится с разнообразием этнографических связей «женщина-оружие». И хотя часть погребений содержит останки женщин, которые в обществе, очевидно, рассматривались как причастные воинской деятельности, однако их количество настолько невелико относительно общего количества населения, обитавшего на этих территориях, что говорить о какой-либо женской воинской повинности и тому подобных вариантах не приходится.
Связи «женщина-оружие», восстанавливаемые по этнографическим данным, очень многочисленны, включают нередко имитации женщинами боев и ритуальное противоборство с мужчинами. Нередко сторонними наблюдателями исполнение подобных обрядов могло восприниматься как реальное сражение. При этом, однако, реконструируемый некоторыми исследователями факт участия женщин в «военизированных молодежных отрядах» не находит подтверждения.
Как показывает этнография, факты участия женщин в реальных военных действиях носили исключительный и частный характер у всех, даже крайне военизированных кочевых, обществ. По данным археологии можно предположить, что и у населения Северного Причерноморья в скифское время иногда встречались и воительницы. Об этом могут свидетельствовать немногочисленные находки захоронений женщин с большими комплектами вооружения, находящимися при погребенных в «боевом» положении. Но говорить о широком участии женщин в военных действиях мы не имеем оснований ни по данным античных источников, ни по данным археологии, ни по данным этнографии.
Сведения об участии женщин высших сословий в политической жизни страны так же не характеризует положение остальных женщин как «особое», повышенное, и не связано с участием женщин в воинской деятельности. Следовательно, данные о «кочевых» и других царицах не могут быть дополнительным подтверждением наличия воительниц в этих обществах.
Учитывая все вышеизложенное, вполне вероятным является предположение, что речь у греческих авторов чаще идет не столько об участии женщин в военных действиях, сколько либо об эпических текстах, содержащих мотивы сражения девушки с претендентами-женихами, либо о неких обрядах, скорее всего, связанных с браком. Уже эволюционировавшие (ко времени знакомства греков с народами Северного Причерноморья) в сторону эпики сюжеты об амазонках вполне могли сближаться древнегреческими авторами с некоторыми «варварскими», северопричерноморскими эпическими произведениями, в результате чего возникали новые варианты мифа об амазонках, обогащенные героико-эпическими мотивами о воительницах местного происхождения. Последние же развивались самостоятельно и на иных основах, чем собственно греческие легенды об амазонках. Сообщения о «воинственных савроматках» как раз к ним и могут относиться: на наш взгляд, они в некоторой своей части образуют аналог сказаний об эпических невестах-богатыршах, может быть, женах-помощницах. С одной стороны, реальная немногочисленность и однотипность подобных сведений античной традиции, а с другой стороны – отсутствие прямых указаний на участие женщин скифов и савроматов в военных действиях подтверждают это мнение. Тип невесты, вызывающей женихов на состязания, встречается в эпических произведениях самых разных народов, в том числе и южнорусских степей и пограничных с ними территорий, являясь одним из наиболее древних и распространенных типов «богатырской женщины» эпоса. Его характеристики и функции совершенно отличаются от типа греческой «амазонки»: это индивидуальный образ, наделенный в древнейших вариантах огромной силой и размерами; цель «богатырства» женщины – брак; нахождение «истинного» суженого происходит в процессе его испытания, прежде всего, воинского состязания с ним. Победа героя над такой «воительницей» достигается лишь при использовании им специальных «приемов». Все эти особенности находят то или иное своеобразное отражение в традиционных представлениях о взаимоотношениях полов и брачных обычаях, что зафиксировано этнографией. Происхождение данного типа воительниц и его историко-этнографические корни вполне правомерно связывать именно с этим комплексом обычаев и представлений.
Нам представляется, что наблюдаемое разнообразие типов «воительниц» в мифах и эпосе народов, связанных с южнорусскими степями, типов отношений «женщина-оружие» в этнографических данных и материалах погребений приводит к выводу, что причину этого разнообразия нельзя искать в одной и единой для всех народов, культур и периодов причине. Историко-этнографическая реальность, включающая самые разные связи «женщина-оружие», породила и различные ее проявления в эпосе и обряде. Что же касается конкретного случая с «воительницами» древнейшего населения территорий южнорусских степей по данным античной традиции, то весь рассмотренный нами материал склоняет нас к мысли о том, что в большинстве случаев перед нами – исторический, этнографический и историографический миф, элемент социокультурной действительности, сформировавшийся еще в трудах древнегреческих авторов и перешедший оттуда в науку современности.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Подробная зарубежная историография «амазонской» проблематики содержится в работе М.О.Косвена [Косвен М.О., 1947, №2-3].
[2] Так, В.К.Тредьяковский относил амазонок вместе со скифами и сарматами к числу праславянских народов, при этом слово «амазонки» производилось им от славянского «омужены», то есть «мужественные жены» [Тредьяковский В.К., 1849, с.351]. В том же духе «расшифровывались» им и амазонские имена.
[3] Мы в целом согласны с И.Ю.Шаубом, который выделил исторический, религиозно-мифологический, этнографический и психологический подходы [Шауб И.Ю., 1993, с.80]. Но, как нам представляется, то, что у данного автора обозначено как «религиозно-мифологический» подход, объединяет по крайней мере два независимых взгляда на миф, что мы и постарались показать. Психологический же подход касается в основном проблем травестизма и т.п., и нами хотя и учитывается, но практически не рассматривается, т.к. он очень специфичен и является предметом скорее психологии, а не исторической науки.
[4] В его классической работе «Хетты и Амазонки» [Шауб И.Ю., 1993, с.80].
[5] По месту локализации авторами племен женщин, что, правда, не являлось новым [см.: Rothery G.C., 1910; и другие].
[6] М.О.Косвен предложил различать античные легенды об амазонках и античные этнографические сообщения. В легендах об амазонках можно, по его мнению, выделить два варианта: мифы о народе, состоящем только из женщин, и мифы о народе, у которого женщинам принадлежит господство. Этнографические сообщения касаются народов, у которых женщины участвуют в военных действиях. Кроме того, им выделяется мотив острова, заселенного женщинами [Косвен М.О., 1947, №2, с.40-41]. Однако в целом ученый считал, что все эти варианты непосредственно связаны друг с другом, что и предопределило включение в его подборку сведений об амазонках сюжетов на все указанные темы.
[7] См., например: [Пустовалова З.В., 1993, с.19].
[8] См., наприме