Филип Пулман
Граф Карлштайн
Филип Пулман
ГРАФ КАРЛШТАЙН
ОТ АВТОРА
И это тоже посвящается Джеми
Много лет назад я работал учителем в средней школе, и каждый год мне приходилось писать и ставить с ребятами пьесу. В детстве я и сам с удовольствием участвовал в таких школьных спектаклях и теперь, уже будучи взрослым, также решил извлечь из этого как можно больше удовольствия.
Первая моя пьеса называлась «Джек‑быстроног»; со временем я переделал ее в книгу. Но самой первой пьесой, из которой потом получилась настоящая детская книжка, была моя третья по счету пьеса, вот эта – «Граф Карлштайн». Лучше всего в этих пьесах было, как мне кажется, то, что в них я мог втиснуть все, что угодно: привидения, хлопушки и прочие спецэффекты, а также сколько угодно музыки. Музыку для нас сочиняла одна наша учительница по имени Рэчел Диксон, которая впоследствии и сама стала писать книжки, а уж музыку она писала просто великолепную. Когда мы готовили постановку «Графа Карлштайна», мне захотелось вставить в спектакль соревнования по стрельбе, что мы и сделали. Потом мне захотелось показать кабинет волшебника или хотя бы волшебный сундучок со всякими там ручками и потайными ящичками, из которых, если потянуть за нужную веревочку, со свистом вылетают разные штуки, и мы придумали кунсткамеру доктора Кадаверецци. А еще я хотел, чтобы на сцене обязательно были два смешных полицейских, которые бы постоянно все путали и арестовывали бы друг друга. Кроме того, я придумал ужасного демона, который появлялся на сцене объятый пламенем, и горных духов с покрытых вечными льдами вершин, и все эти персонажи в нашем спектакле участвовали.
Каждый год нам приходилось строить в актовом зале школы временную сцену, устанавливать раму для занавеса и всякие приспособления для натягивания веревок с декорациями и тому подобное. Большего удовольствия я никогда и жизни не испытывал!
Впрочем, все мои усилия, конечно же, пошли бы прахом, если бы не дети, не юные артисты, участвовавшие в представлении. А в тот год, когда мы ставили «Графа Карлштайна», у нас собралась особенно талантливая труппа. Мне, например, никогда не забыть прямо‑таки гениальную игру Бена Брэндона, которому досталась роль доктора Кадаверецци. В одном из действий он должен был потянуть за шнурок, и тогда из его волшебного шкафа вылетал маленький демон, с громким свистом носившийся над сценой. И вот во время последнего представления Бен потянул за шнурок – и… ничего не произошло. Тогда он повернулся к зрителям и, улыбаясь во весь рот, нахально заявил: «Но для дураков этот демон, естественно, остается абсолютно невидимым!»
Надеюсь, что и Бен, и другие ребята, участвовавшие в моих спектаклях, получили от этого не меньше удовольствия, чем я сам. Я страшно рад, что «Граф Карлштайн» – на сей раз в виде книги – вновь увидел свет, и мне бы очень хотелось, чтобы голоса его героев, которые, собственно, и рассказывают эту историю, звучали для нового поколения юных читателей, точно живые.
Филип Пулман
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
(рассказанная Хильди)
Глава первая
Петер склонился над огнем, вороша головни; искры так и скакали во все стороны, точно чертенята в адской пропасти. Тень Петера на стене вздрагивала и разрасталась, порой добираясь до середины потолка нашей маленькой спальни, а щели меж досками пола светились в темноте, точно золотые ручейки.
– Слушай, – сказал мне Петер, – там опять о Замиэле рассказывают!
И я, дрожа от любопытства, накинула на плечи стеганое пуховое одеяло и легла на ковер, прижавшись ухом к полу и слушая голоса, доносившиеся снизу, из таверны…
Мы жили с мамой в селении Карлштайн, где мама держала таверну. Места здесь довольно тихие, но в нашу таверну раза два в день все‑таки заглядывали путники, направлявшиеся в другие города и деревни, а по вечерам у нас собиралась компания завсегдатаев не хуже любой другой, и зимними вечерами, когда трубки раскурены, а стаканы полны, кто‑нибудь всегда готов был рассказать интересную историю.
Вкусы у нас с Петером были разные: ему нравились охотничьи истории, а мне – страшные сказки. Самые лучшие из них были, конечно, о демоне Замиэле – Повелителе Гор, Диком Охотнике[1]. Истории о нем почти всегда начинались с некоей сделки, а затем все шло своим чередом: погоня, кровавая месть, до смерти перепуганная жертва, в ужасе бегущая сквозь метель и преследуемая Дикой Охотой – огромными гончими со слюнявыми пастями и светящимися глазами и страшными всадниками‑мертвецами на черных конях, во главе которых скачет сам демон Замиэль, окутанный непроницаемой тьмой, точно плащом, и со сверкающими бешеным огнем очами… Даже наша мать (мы не раз видели это сквозь щели в полу) прерывала свои бесконечные хлопоты и, опершись о стойку пухлыми локтями и широко раскрыв глаза, слушала рассказчика.
Но никому из посетителей нашей таверны не довелось видеть Замиэля так близко, как нам с Петером, а я и вовсе была совсем рядом с ним, когда он явился за своей добычей, и мне никогда этого не забыть, даже если я доживу до 1900 года!
А началось все серым октябрьским днем 1816 года. Я уже почти целый год работала в замке графа Карлштайна. (Между прочим, зовут меня Хильди.) В тот день шел сильный снег. Я сидела в гостиной у окна с целой кучей белья на коленях и штопала. Мисс Люси и мисс Шарлотта у меня за спиной жарили на огне каштаны, а я смотрела, как меркнет свет за окном, раздумывая, не задернуть ли шторы, чтобы стало теплее, как вдруг заметила карету, ползшую по узенькой улочке вверх, к замку. Я была очень удивлена: ведь гостей у нас не было с марта! Кучер уже повернул лошадей, собираясь въехать во двор, и тут карету занесло и стало сносить к обрыву. Лошади ржали от страха, кучер чуть не свалился с козел, натягивая поводья. Заскрипели тормоза, карета, покачнувшись, ударилась о каменную опору ворот, оставив на них широкую полосу краски. Я с криком вскочила… и увидела, что в последний момент кучеру удалось‑таки выровнять карету и она въезжает во двор замка. Девчонки, подбежав ко мне, тоже во все глаза смотрели, как кучер, соскочив с козел и дрожа от усталости, прислонился к заднему колесу и вытер взмокший лоб.
Наконец, чуть отдышавшись, он открыл дверцу кареты, и оттуда важно спустился чопорного вида господин – старый, страшно худой и весь в черном. Он с презрением глянул на кучера, словно желая сказать: «Что, нервы шалят? Советую вам, милейший, отрезать их да заплести в кнут, чтобы удобнее было править вашими жалкими клячами!» – и с отвращением стряхнул снежинки, которые имели наглость упасть на его костлявые черные плечи. Потом он неторопливо двинулся через заснеженный двор, где по углам уже скапливались клочья ночной тьмы, словно принесенные ветром с гор. Лакей Йохан распахнул перед гостем двери, на снег упала яркая полоска света и тут же снова исчезла. Кучер тем временем распрягал коней, качая головой и размахивая руками – он что‑то рассказывал нашему конюху, – а девочки все пытались угадать, кто бы это мог к нам приехать.
Люси и Шарлотта – англичанки, а не швейцарки, хотя уже успели довольно хорошо научиться говорить по‑нашему, живя в замке графа, так что их вполне можно было принять за местных. Люси сравнялось двенадцать, а Шарлотте – десять, да и мне самой было не намного больше. Но я была уверена, что мне повезло куда больше, чем им: ведь у меня‑то были и мама, и брат, зато не было такого противного мрачного дядюшки, как граф Карлштайн. Граф был единственным родственником Люси и Шарлотты. Родители их погибли во время кораблекрушения, так что выбора у них не оставалось – либо жить в замке, либо в сиротском приюте. Вот только знай они заранее, какой у них дядя, они наверняка, не задумываясь, выбрали бы приют! Бедняжки, они ведь уже почти целый год прожили в замке Карлштайн!
А сам граф появился здесь около девяти лет назад. Когда умер старый Людвиг Карлштайн, наследников у него не осталось, и поместье перешло к его родственнику, Генриху Карлштайну, худому темноволосому человеку, обладавшему дурной привычкой грызть ногти и бормотать себе под нос. Он вечно рылся в толстенных книгах немецких философов и далеко за полночь засиживался в своем кабинете, где все стены были увешаны коврами. В этом, конечно, не было ничего особенно плохого, но у графа имелись и другие недостатки: например, ужасно вздорный нрав (человеку с таким характером, право же, стоит порой прикрикнуть на себя, как на собаку, ради своего же собственного блага), а также злой, язвительный язык. Но хуже всего было то, что ему явно нравилось – у него даже глаза ярко вспыхивали от удовольствия! – проявлять жестокость, наказывая, скажем, лошадь, или собаку, или кого‑то из слуг, или… своих маленьких племянниц, которые оказались одни в чужой стране и которым больше некуда деться. Но что поделаешь, ведь хозяином в замке был он…
И тут Люси вспомнила, кто этот гость.
– Ой, Шарлотта, – заявила она, – это же тот старенький адвокат из Женевы! Помнишь? Он еще угощал нас таким сладким темным вином и печеньем, пока мы дядю Генриха ждали?
– Ну да, майстер Хайфиш! – вспомнила Шарлотта.
– Точно! А что, если он приехал, чтобы снова увезти нас отсюда? Разве это невозможно? Ты как думаешь, Хильди, может он нас увезти?
– Ой, Хильди, пожалуйста, сходи и разузнай, зачем он приехал! Ну пожалуйста! – пристала ко мне Шарлотта.
– Как же я это сделаю? Нет, я не могу! – возражала я. – Ведь меня тут же вышвырнут на улицу, и что тогда будет с вами? Вы лучше немного потерпите и сами все узнаете.
Люси, конечно, надулась, но все же согласилась, что я права. К счастью, долго нам ждать не пришлось: уже минуты через две в комнату торопливо вошла фрау Мюллер, наша домоправительница (важная как гусыня и в точности как гусыня вытягивавшая свою длинную шею, когда сердилась).
– Мисс Люси! Мисс Шарлотта! Идите умойтесь и причешитесь! Через десять минут вас ждет у себя в кабинете дядя Генрих. А ты, Келмар, отложи‑ка шитье да ступай в гостиную – горничная Деттвайлер, глупая девчонка, упала во дворе и сломала лодыжку, так что придется тебе пока ее заменить.
Девочки побежали приводить себя в порядок, а я взяла свечу и быстренько спустилась в гостиную. Бедняжка Сюзи Деттвайлер! Вчера граф Карлштайн трижды довел ее до слез, а теперь она еще и лодыжку сломала! Сердце мое билось как бешеное: я страшно боялась, что моя неуклюжесть не поправится графу, и он как тигр набросится на меня.
Но, открыв дверь в гостиную, я увидела, что граф полностью поглощен беседой с тем самым костлявым стариком в черном, который слушал графа чрезвычайно внимательно. В общем, ни тот, ни другой меня попросту не заметили. Не знаю уж, как мне следовало поступить, но с испугу я так и осталась стоять в темном углу возле двери, не решаясь идти дальше и слушая, о чем они говорят.
– Черт побери, Хайфиш! – воскликнул граф Карлштайн. («Хайфиш! Значит, Люси была права: этот похожий на мертвеца старик и есть тот самый адвокат из Женевы!» – подумала я.) – Вы все еще не уверены? Ведь целых девять лет прошло! Сколько же времени вам еще нужно? Сто лет? Или и ста лет вам не хватит, чтобы наконец сказать: «Да, граф Карлштайн, мы наконец полностью удостоверились, что других претендентов не имеется»? Впрочем, даже если б они и имелись, то уж к этому времени наверняка бы скончались!
Майстер Хайфиш не выказал ни малейших признаков раздражения по поводу язвительного тона графа Карлштайна. Он остался так же спокоен, как и в тот момент, когда выходил из кареты, хотя несколько мгновений назад едва не погиб, раздавленный ее тяжестью.
– Вы же сами просили меня все как следует проверить, граф Карлштайн, – ровным тоном произнес он. – А уверенность без доказательств, тем более в таких делах, не стоит ни гроша.
– Не стоит ни гроша! – фыркнул граф. – Это вы ни гроша не стоите, Хайфиш, раз не в состоянии работать как следует! Если вам так нужны доказательства, так неужели их нельзя изготовить? Или подделать?
Адвокат встал. Всего лишь встал, но одно его движение тут же заставило графа прекратить суетиться, беспокойно ерзать, грызть ногти и сердито пинать ногой полено в камине, которое при этом стреляло, как из ружья. Майстер Хайфиш держался с таким достоинством, что от него невозможно было отвести глаз. Точно хороший актер, он прекрасно умел сделать значительным даже самый обычный свой жест. И мы, оба его слушателя – я, стоявшая в темном углу у двери, и граф, хмуро глядевший в огонь, – так и застыли, ожидая, что он скажет дальше.
А он сказал всего лишь:
– Спокойной ночи, граф Карлштайн. – И в голосе его прозвучало такое презрение, что и сам дьявол, наверное, устыдился бы своего поведения.
– Да сядьте вы! – раздраженно пробормотал граф Карлштайн, и я поняла, что если сам он и хотел бы пойти против истины, то майстер Хайфиш совсем не такой человек, чтобы скрепить своей подписью и печатью результаты подобных деяний. – Садитесь, садитесь, Хайфиш. Я сегодня просто не в духе, не обращайте на меня внимания. Повторите‑ка мне снова всю вашу историю. Прошу вас. – Граф рухнул в резное дубовое кресло, стоявшее возле камина, и, чтобы скрыть досаду принялся сдирать с одного из поленьев кору, разрывая ее на мелкие кусочки.
– Итак, – начал свой рассказ майстер Хайфиш, – около двадцати лет назад единственный сын старого графа Людвига Карлштайна был украден прямо из колыбели. Мне удалось выяснить, что затем он, по всей видимости, попал в Женеву. Во всяком случае, вскоре после этого мальчик, внешность которого полностью совпадает с описанием внешности графского сына, был помещен в приют для найденышей. Сын графа Людвига – если это действительно был он – вырос и получил место конюха в конюшне при гостинице «Черный Медведь», а затем поступил на военную службу. И это последнее, что мы о нем знаем. Его полк буквально разметало в сражении при Бодельхайме. Сам же он, возможно, попал в плен или погиб. Поскольку, повторяю, с тех пор нам ничего о нем не известно.
Граф Карлштайн что‑то проворчал себе под нос и сердито хлопнул себя по ляжке.
– И больше вы ничего сделать не можете?
– Больше никто ничего сделать не может, граф Карлштайн. Нет такого человека в Швейцарии, который знал бы о делах графства Карлштайн лучше, чем я. Таким образом, сведения, которые я только что передал вам, являются исчерпывающими.
Пожалуй, в его тоне слышалась легкая насмешка… Но даже если это было и так, то граф Карлштайн насмешки не расслышал. Ибо, подняв глаза, он наконец заметил меня. Боже! Граф с проклятьями вскочил на ноги и зарычал:
– И давно ты тут торчишь, мерзкая девчонка?
– Всего минутку, ваша милость! Я стучалась, да вы не услышали!
Если бы не старый адвокат, который внимательно смотрел на нас, граф, наверное, ударил бы меня. Нетерпеливым жестом он отослал меня прочь, приказав принести вина, а когда я вернулась, они с майстером Хайфишем молча стояли в противоположных концах комнаты, рассматривая книги или картины, а может, просто глядя, как падает снег за темным окном.
Я подала вино, и тут в комнату вошли девочки. Майстер Хайфиш поклонился каждой и пожал им руки, вежливо поинтересовавшись, как они поживают. Глаза у него сразу потеплели. Он казался мне сухим, как пыль, и доброты в нем, на мой взгляд, было не больше, чем в серебряной чернильнице на столе, но он был так учтив и любезен с девочками, словно перед ним стояли сама герцогиня Савойская и ее сестра‑близняшка. Люси и Шарлотта прямо‑таки расцвели. Они уселись на диван по обе стороны от майстера Хайфиша и, потягивая вино маленькими глоточками, стали беседовать с ним, как самые настоящие дамы, а граф все хмурился, грыз ногти и молча кружил в отдалении.
Вскоре майстер Хайфиш встал, поклонился девочкам и, извинившись, сказал, что ему нужно переодеться к обеду. Пока я собирала бокалы, граф Карлштайн подошел ближе, остановился у камина и спросил:
– Люси, Шарлотта… сколько вы уже здесь живете? Год, не так ли?
– Да, почти год, дядя Генрих, – ответила Люси.
Граф некоторое время смотрел в пол, потом вдруг предложил:
– А что, если нам устроить небольшие каникулы?
Обе девочки ошеломленно посмотрели на него, потом радостно закивали.
– Это было бы замечательно! – воскликнула Люси.
– Хорошо, завтра в полдень выезжаем. – И граф лучезарно им улыбнулся, старательно демонстрируя свое великодушие. – Но учтите: мы едем всего на несколько дней.
– Да на сколько угодно! – с восторгом вскричала Шарлотта.
– А куда мы поедем? – спросила Люси.
– В мой охотничий домик, – сказал граф Карлштайн.
У обеих невольно вытянулись лица, но всего лишь на мгновение, ибо они тут же взяли себя в руки. А их дядя так ничего и не заметил.
– Это будет, наверное, очень мило, дядя Генрих, – вежливо заметила Люси.
– Спасибо большое, дядя, – сказала Шарлотта, изо всех сил стараясь скрыть разочарование, сквозившее в ее голосе.
– Хорошо‑хорошо, значит – решено. – И граф довольно резким тоном отослал их прочь, а сам уселся за письменный стол и принялся быстро что‑то писать.
Я вышла из комнаты следом за девочками.
Ни та, ни другая охотой совершенно не интересовались. А если вы не любите охоту, то что интересного может быть для вас в охотничьем домике? Тем более что домик этот стоит в лесной чаще и со всех сторон окружен колючими соснами, а вокруг полно волков, медведей и диких кабанов… Ну, чем девочкам там заняться? Гулять, увязая в сугробах? Смотреть, как граф Карлштайн убивает какого‑нибудь несчастного оленя, а тот бьется у его ног в предсмертных судорогах? А вечерами? Вечерами им придется сидеть, закутавшись в шубки, у жалкого очага и смотреть, как граф Карлштайн напивается в компании своего главного егеря. Ну и чудесные же каникулы он им устроит!
И тут мне в голову пришла мысль, от которой у меня даже сердце похолодело. Нынче среда; они собираются уезжать завтра, в четверг, и останутся там, как сказал граф, на несколько дней… А это значит, что они будут там и в канун Дня Всех Душ, то есть в пятницу – в ту самую пятницу, когда Замиэль, Дикий Охотник, выезжает на охоту в леса, безжалостно преследуя любое живое существо, какое ему попадется! По слухам, после этой Дикой Охоты на земле находили как будто бы выжженные следы копыт лошадей и диких зверей, умерших, должно быть, от страха, потому что на их телах не было никаких повреждений.
Но ничего этого я сказать Шарлотте и Люси, конечно же, не могла. О некоторых вещах вообще лучше молчать, не то станет еще хуже. Вот и я пока промолчала – до поры до времени.
Глава вторая
А вот одному моему знакомому наверняка понравилось бы в охотничьем домике графа Карлштайна. Этим человеком был мой брат Петер. Ему уже исполнилось восемнадцать, и он был отличным стрелком и охотником, а леса наши знал, наверное, лучше всех. Даже, пожалуй, слишком хорошо знал, потому что всегда мог отыскать и подстрелить неплохую дичь – вот его в итоге и арестовали за браконьерство. Браконьерство! Во времена старого графа Людвига егеря были куда милосерднее к простым людям, зато за лесом смотрели намного лучше, и дичь там водилась в изобилии, так что всем хватало. В общем, теперь наш Петер сидел под замком в полицейском участке, а моя бедная мать с ума сходила от беспокойства. В отличие от меня: уж я‑то знала, что такому веселому упрямому парню, как Петер, несколько дней на хлебе и воде ничуть не повредят. Куда хуже было то, что теперь ему вряд ли удастся участвовать в соревнованиях по стрельбе, к которым он несколько лет усердно готовился.
Это были не совсем обычные состязания. Во‑первых, они проводились не регулярно – не каждый год и даже не каждые пять лет, – а только тогда, когда главный егерь здешних лесов собирался на пенсию. Разумеется, призы в таких соревнованиях тоже были необычные: сколько‑то золотых монет, грамота и медаль, которую прикапывал победителю на грудь сам мэр. Но главное не это. Если победить в таких состязаниях – а в них участвовали стрелки из разных селений, расположенных в соседних с нашей горных долинах, – то можно было получить место главного егеря, ни больше ни меньше! И обрести право полной опеки над всей живностью в наших лесах, как над четвероногой, так и над пернатой. Петер так мечтал об этой должности! И вот теперь угодил в тюрьму. А ведь таких соревнований теперь, возможно, не будет еще долгие годы! Наша бедная мамочка была просто в отчаянии, особенно когда в «Веселом охотнике» начали собираться люди с мушкетами, прибывшие из разных мест.
Я упросила фрау Мюллер отпустить меня часика на два, чтобы сбегать вниз, в деревню, и немного поддержать маму.
И что же я увидела дома? За кухонным столом, глупо улыбаясь во весь рот и держа в здоровенной ручище пирог с голубятиной, сидел ужасный преступник и браконьер – мой драгоценный братец!
– Петер! Что ты здесь делаешь? Тебя что, выпустили?
– Как же, выпустили! – И он запихнул в рот очередной кусок пирога. – Я сбежал!
– Что?!
– Ну да, срезал у констебля Винкельбурга ключ с пояса, открыл замок и выбрался из тюрьмы, – пояснил он. – Жаль, ты не видела, какое у мамы было лицо, когда я тут появился!
И тут я увидела, какое у мамы лицо – она как раз вошла в кухню с целым подносом грязных стаканов. Никогда в жизни я ни у кого не видела такого несчастного лица! Бедная мама! Она так волновалась и дрожала от страха, словно все полицейские Швейцарии уже бросились к нашему дому, грозно топорща усы, чтобы ее арестовать и тут же повесить как соучастницу преступления. А Петер сидел себе и набивал брюхо вкусной едой, довольный, будто щенок, собственной выходкой. Да еще улыбался, дубина стоеросовая!
Нет, он решительно не способен был понять, чего это мы так на него сердимся.
– Да вы не волнуйтесь, они меня даже и не хватятся, – оправдывался он.
– Ну конечно! – воскликнула мама. – Ты теперь беглый арестант, сынок, и находишься в розыске. За твою голову небось и награду назначат, а портрет повесят на стену полицейского участка. Теперь тебе остается только бежать из страны! Ах, если б ты подождал еще хоть недельку…
– И пропустил соревнования?! – возмутился он. – Торчал бы в этой дурацкой камере, как анютины глазки в горшке, да слушал, как другие стреляют? Ни за что! Нет уж, я непременно выйду на ноле, испытаю судьбу! Все равно полицейским будет не до меня. Между прочим, я узнал, что сюда скоро пожалует один знаменитый преступник!
– Кто тебе это сказал? – не поверила я ему.
У меня оставался всего час, и мне хотелось хотя бы печенье испечь, чтобы матери помочь, так что я просто оттолкнула Петера от стола.
– А я подслушал, как сержант об этом рассказывал! – заявил он. – Они получили письмо от начальства из Женевы, и сержант Снитч читал его вслух констеблю Винкельбургу. Имя этого преступника – Бриллиантини. Он итальянец, но сидел в женевской тюрьме, а потом как‑то сумел оттуда выбраться, и теперь вся полиция страны просто на ушах стоит.
– Да он ведь куда угодно мог направиться, – сказала мама. – С чего ты вдруг решил, что он к нам завернет? Ох, жаль все‑таки, что ты в камере не остался…
– Да нет, сержант Снитч уверен, что Бриллиантини держит путь именно сюда, рассчитывает поживиться наградными деньгами, когда тут соревнования начнутся. Судя по всему, он большой мошенник, этот Бриллиантини, настоящий трюкач. Старина Снитч клялся, что непременно его поймает и получит повышение, а констебль Винкельбург только крякал в ответ – боялся, что ловить этого типа придется именно ему…
Петер прямо‑таки зашелся от смеха, и я шлепнула его мокрым посудным полотенцем. Смех моего братца известен всем в деревне, так что если б в баре его услышали, кто‑нибудь непременно сообщил бы в полицию, и он снова попал бы за решетку. Только на этот раз уже в наручниках, да и приговор бы получил посерьезнее.
– И что же ты намерен делать? – спросила я. – Здесь ведь тебе оставаться ни в коем случае нельзя.
– Конечно, можно!
Мама ничего не сказала, только тяжело вздохнула и вышла из кухни.
– Нет, нельзя! – рассердилась я. – И не глупи! Ведь мама до смерти изведется от страха за тебя. И где ты тут собрался прятаться? На конюшне? В погребе? Ты же минуты спокойно посидеть не можешь! Тут же высунешь свою дурацкую рожу в окошко – захочешь поздороваться с Руди или с Ганси, или чмокнуть в щечку Ханнерль, или пострелять перед соревнованиями, а потом тебе захочется ноги размять, и ты, забыв обо всем, двинешь на улицу прямо через зал, а заодно и остановишься, чтобы со знакомыми поболтать… Уж я‑то тебя знаю, Петер! Ты совершенно безответственный тип!
– А ты… ворчишь, как старая бабка! – буркнул он. – Будто и родилась старой ворчуньей! Ворчишь, ворчишь, ворчишь… А на самом деле ничего и не понимаешь! Хочешь, скажу, что я теперь сделаю? Сперва дня три отсижусь в подвале, буду свой мушкет чистить и о состязаниях думать. Ну и кое‑какие упражнения буду делать, руки укреплять, чтоб не дрожали. Да я все на кон поставил ради этих соревнований! Понимаешь, Хильди? И я намерен победить во что бы то ни стало! А ты меня безответственным называешь… Знай: в душе я кремень, твердый орешек и могу быть спокойнее и холоднее самого глубокого лесного озера. Ты себе даже представить не можешь, каким я могу быть! Кстати сказать, это мне и стрелять так метко помогает. А уж когда придется стрелять ради такой награды, так я буду спокойней горы. Вот увидишь! Нет, ты меня совсем не знаешь, Хильди…
Конечно же, я его знала, дуралея несчастного! Но на меня его слова все равно сильное впечатление произвели. Он никогда со мной так раньше не говорил – так спокойно и серьезно. У меня даже мелькнула мысль: а что, если он и впрямь сумеет победить? Но говорить ему об этом я не стала.
– Ладно, если хочешь спрятаться в подвале, то лучше поскорей туда полезай, – сказала я ему. – И учти: если я услышу от мамы хоть слово о том, что ты снова вздумал куролесить, то обещаю тебе: я сама пойду и приведу сюда сержанта Снитча. Мама‑то никогда этого не сделает, характер у нее уж больно мягкий, зато я сделаю, предупреждаю в последний раз.
– Да ладно тебе, иду я, иду. – Петер взял свой мушкет и полез в подвал, вдруг став таким тихим и послушным, как мальчики из церковного хора перед мессой.
Я вытащила печенье из духовки и собралась уже бежать назад, в замок, но сперва решила рассказать маме о планах Петера. Мы разговаривали очень тихо, в дальнем уголке, чтобы никто не подслушал.
– Наш Петер – хороший мальчик, – кивнула мама. – Но скажи на милость, разве можно ему будет показаться на людях, да еще и в состязаниях участвовать?! Ведь его сразу же арестуют! Ах ты господи…
Она уже готова была опять расплакаться, так что я быстренько поцеловала ее и ушла, увидев, что в таверну как раз ввалилась целая толпа посетителей. «Ничего, – думала я, – теперь у нее времени не будет слезы лить. Никогда еще в нашей деревне не было столько гостей!»
На обратном пути я остановилась у дверей полицейского участка, заметив, что сержант Снитч прибивает к стене какое‑то объявление. Ну как я могла не посмотреть, что там написано? А что, если уже объявили вознаграждение за поимку Петера? Оказалось, нет, пока не объявили. В объявлении, правда, говорилось примерно то, что Петер рассказывал нам на кухне.
ВНИМАНИЕ!
Всем жителям данной местности следует
опасаться опасного преступника,
знаменитого мошенника
ЛУИДЖИ БРИЛЛИАНТИНИ,
также известного как
СЭМ РЫЖАЯ БЕСТИЯ, ДЬЯВОЛЬСКИЙ ИГРОК,
ПРИНЦ БЕДОНЕЙЛСИ и ИНДИЙСКИЙ МИСТИК.
Этот хитрый негодяй совершил побег из
женевской тюрьмы и, по нашим предположениям,
находится где‑то неподалеку.
БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ!
Наш сержант, огромный, краснолицый, с рыжими, как имбирь, бакенбардами, решив полюбоваться своей работой и убедиться, что объявление висит ровно, чуть отступил назад и тут же попал ногой в коровью лепешку. Я не выдержала и прыснула, а он так гневно на меня глянул, словно это я ее туда подложила, и велел мне идти, куда шла, а не слоняться без дела в присутственном месте. Он всегда так говорит, точно полицейский устав вслух читает. Потом сержант нагнулся, чтобы палочкой счистить с башмака коровий навоз, и какая‑то повозка, тащившаяся мимо по лужам, забрызгала ему сзади все штаны. Он выпрямился, грозя вознице кулаком и крича ему вслед, что тот ездит неправильно и нарушает общественный порядок, и в этот момент дверь полицейского участка распахнулась и оттуда выскочил констебль Винкельбург.
Констебль у нас тощенький, и вид у него всегда абсолютно несчастный: с безнадежно повисшими усами, уныло опущенным носом и поникшими плечами. Впрочем, сейчас он был так возбужден, что и на месте не мог устоять спокойно, а все подпрыгивал да подскакивал:
– Сержант! Сержант! Наш заключенный!.. Заключенный…
– Что? В чем дело? Да возьмите же себя в руки, констебль! И перестаньте наконец трястись, как желе! Ну, что там еще с заключенным?
– Его нет, сержант… Он исчез!
Тут и я решила поскорее исчезнуть. Пусть сами во всем разбираются, когда поймут, что Петер сбежал. Должно же это было когда‑нибудь обнаружиться. Странно, что они только сейчас это поняли.
Я поспешила в замок и там вскоре узнала нечто такое, отчего у меня чуть сердце не остановилось. И мне стало куда страшнее, чем в те недавние времена, когда мы с Петером слушали жуткие истории о Диком Охотнике, прижимаясь ухом к щели в полу…
Глава третья
Был уже поздний вечер, так что Люси с Шарлоттой отправились спать. У них, правда, была привычка читать по ночам всякие там романы о привидениях – «Тайны Удольфо», «Застроцци», «Матильда», «Лесной отшельник», – пока свеча окончательно не растает, превратившись в блестящую лужицу воска, над которой вьется тонкая струйка дыма, и тьма не накроет спальню, точно мягкое тяжелое одеяло… Если честно, они этим чтением друг друга порой просто до смерти пугали. В тот вечер у них был на очереди роман «Рудольф, или Призрак скал». Я подоткнула им одеяла и оставила их наслаждаться любимыми «ужастиками», а сама поднялась по винтовой лестнице в кабинет графа Карлштайна. Я хотела попросить его об одной милости. Жаль, конечно, что из‑за этого мне пришлось бы пропустить соревнования но стрельбе, но я твердо решила отправиться вместе с девочками в охотничий домик в качестве их горничной. Я знала, что Люси и Шарлотта были бы этому очень рады, да и граф, я надеялась, не станет возражать против столь естественной просьбы.
Но в кабинет я так и не вошла. Я даже постучаться не успела, потому что, добравшись до узкой площадки перед дверью (туда как раз выходило узкое окно‑бойница, из которого был виден крутой скат крыши, крытой свинцом, и сияющая луна, что плыла в холодных небесах, скрываясь за клочьями облаков), я услышала голос графа. Он с кем‑то разговаривал, и первое слово, которое он произнес, было «Замиэль»…
Сердце мое точно сжала чья‑то ледяная рука. Одно лишь это слово – и сразу же вернулись все страхи моего детства. Но самым ужасным было то, что слово это произнес не Петер своим дурашливо‑испуганным тоном, а взрослый серьезный человек, который говорил о Замиэле так, словно действительно заключил с ним некий договор. Задув на всякий случай свечу, я прижалась ухом к двери. Да, я знаю, подслушивать нехорошо и мне, конечно же, не следовало этого делать, но я все‑таки стала подслушивать. И очень хорошо сделала.
– Замиэль? – переспросил собеседник графа с таким раболепием, что его голос казался каким‑то сальным. Впрочем, я сразу его узнала: это был голос господина Артуро Снивельвурста, секретаря графа и учителя Люси и Шарлотты. Это был отвратительный тип, похожий на хорька. Руки у него всегда были влажные, он постоянно облизывал губы и вечно что‑то вынюхивал и высматривал, надеясь подлизаться к хозяину. Волосы Снивельвурста всегда были тщательно приглажены и напомажены – он тратил на это не менее получаса в день, желая быть похожим на Наполеона. – Я не ошибся? Ваша милость произнесли именно это имя?
– Да, я именно так и сказал, Снивельвурст, – повторил граф Карлштайн. – Замиэль, Дикий Охотник, Повелитель Гор!
– Ах! – воскликнул Снивельвурст. – Да‑да, конечно…
– А теперь, Снивельвурст, слушайте меня внимательно. По причине, в подробности которой я сейчас вдаваться не намерен, я заключил с этим господином некое соглашение. Каждый год в канун Дня Всех Душ он прибывает в мои леса на охоту и выбирает любую добычу, какая ему понравится, ибо ему дано на это полное право. Но в этом году срок нашего договора истекает, и я должен обеспечить… Вы слушаете меня, Снивельвурст? Вы хороню понимаете, что я говорю?
– Я весь внимание, ваша милость! Я точно гончая, рвущаяся в погоню за дичью…
– В этом году, – перебил его граф Карлштайн, – я должен обеспечить ему иную добычу: человека…
Снивельвурст охнул (даже этот возглас у него прозвучал как‑то сально). Я тоже невольно охнула, тут же прикрыв рот рукой, и стиснула обеими руками жестяной подсвечник, с напряжением вслушиваясь в то, что граф Карлштайн скажет дальше.
– Да, я должен отдать ему человека, – продолжал граф, – или даже двух человек, и он заберет их вместе с их душами. И весь вопрос в том… – Я услышала, как он подтянул к себе кресло, проскрежетавшее по деревянному полу, потом заскрипели половицы, когда граф тяжело опустился в кресло и закончил фразу: – Кто на этот раз станет добычей Замиэля?
– О да, да, я понимаю вас, ваша милость! Это, разумеется, очень неприятный вопрос. Так кого же вы выбрали? Какая печальная задача – выбирать товар для подобного обмена… – осторожно и неуверенно промолвил Снивельвурст.
Он не знал, к чему клонит граф Карлштайн, а попасть впросак ему очень не хотелось.
– Это точно, Снивельвурст. Но в данном случае выбор однозначен. Жертвами должны стать мои племянницы.
За дверью воцарилось молчание, и я легко представила себе, как Снивельвурст чешет подбородок, приняв самый глубокомысленный вид. Если честно, услышав эти слова, я чуть в обморок не упала от ужаса прямо там, возле двери в кабинет графа. Господи, меня и без того уже всю трясло, но теперь мне показалось, что с помощью какого‑то хитрого механизма на спину мне вылили целое ведро ледяной воды, и она медленно струится по моему позвоночнику. Я снова прильнула ухом к двери, и вскоре Карлштайн и Снивельвурст снова заговорили.
– …очень просто, – услышала я голос графа. – И самое главное, теперь никто из браконьеров в лес и носа не сунет. Эти чертовы крестьяне жутко суеверны. Ни один из них в такую пору даже за дверь не выглянет, а уж тем более в канун Дня Всех Душ. Впрочем, даже если и выглянет, то уж в лес‑то точно не пойдет. Все в деревне останутся. Сперва напьются, а потом станут к своим дурацким состязаниям готовиться.
– Как вы великолепно все предусмотрели, ваша милость! – восхитился Снивельвурст, и я услышала какой‑то странный шорох. Сперва этот звук меня озадачил, но потом я догадалась: это секретарь графа потирал от удовольствия руки. – Ах, граф Карлштайн, это же поистине наполеоновский план!
– Замиэль должен появиться возле моего охотничьего домика в полночь. Завтра, Снивельвурст, мы отвезем туда девчонок, переночуем там, а в пятницу вернемся, покрепче заперев дверь и оставив их спящими. Ему мои замки войти не помешают, а вот девчонки выйти из дома не смогут. Так что его величество Князь Тьмы сможет пожрать их прямо в спальне, если захочет, а может сперва заставить их немного побегать по лесу. Я, во всяком случае, по ним с