Полковник ехал в середине конной вереницы. С ним двигались шесть вьючных лошадей, которые везли его груз. Научное и военное оборудование, одежду, еду, всё, что нужно в долгом странствии. И, конечно, оружие и припасы к нему. Всевозможные подарки для местного населения – барон тщательно изучил путешествия Пржевальского в Азию, и полностью использовал его опыт.
Рядом двигались два казака, помощники барона, вооружённые шашками и укороченными винтовками – карабинами. Немного сзади – нанятый им в Оше киргизский джигит Эссенгул и переводчик Лю.
Внезапно впереди, как раз за поворотом дороги, громыхнули два выстрела, потом ещё... Полковник мгновенно выхватил из кобуры свой мощный браунинг калибра три десятых дюйма[5]и погнал коня. Его казаки тоже пришпорили лошадей, но не поспевали за ним.
Через несколько секунд стремительной скачки он за скалой увидел горцев, напавших на караван...
Два караванщика‑француза пытались обороняться, но не успели выстрелить. Ловкий конник‑киргиз метнул в одного свой кара‑балта, небольшой, тяжёлый топорик. Молнией пролетев пять саженей, топор врубился французу в грудь под горло... Несчастный, вскинув руки и выронив винтовку, сползал с лошади. Второго караванщика застрелил другой бандит. Ещё трое французов и казак‑охранник уже валялись на дороге.
Всё это в считанные секунды барон увидел, засек, принял решение. Опытный, хладнокровный, тренированный боец, он стрелял на скаку. После трёх его выстрелов, трое шайтан‑тоо[6]распластались на дороге. Тотчас же, не замедляя скачки, полковник резко наклонился почти под коня, и вскинувший свой мультук горец промахнулся. Выстрелить вторично барон ему не дал. Уложил его, всадив пулю в грудь.
Сзади уже палили из карабинов два его казака.
– Господин барон, Густав Карлович! Как вы?
– Нормально.
Не ожидавшие такого отпора горские грабители повернули коней на боковую дорогу, откуда они и напали.
Полковник убрал браунинг в кобуру, казаки продолжали стрелять в удаляющихся всадников. Спешились и прицеливались тщательно – один с колена, другой стоя. Барон смотрел в бинокль, который всегда висел на груди, и отчётливо увидел, как один из горцев упал с коня, и тот волочил его за стремя. Остальные ускакали.
Только теперь подъехали охранники, появился Пеллиот. По валяющимся телам всё было понятно. Ничего не надо было объяснять. Но казаки‑очевидцы и особенно, несколько французов, вовремя спрятавшихся за коней, рассказывали, жестикулируя, шумно и взволнованно.
Все с уважением поглядывали на Маннергейма. Казаки смотрели на своего хозяина, и в расширенных глазах у них была видна их потрясённость случившимся событием.
Пеллиот подъехал и вежливо поблагодарил барона за быстроту действий, спасение имущества и людей. Тот кивнул в ответ. Достал фотокамеру и, будто снимая место события, сфотографировал развилку дорог, начало ущелья, склоны.
Вереница всадников и навьюченных лошадей двинулась дальше. После трёх часов пути Пеллиот объявил о кратком привале. Остановились, чтобы осмотреться после набега разбойников, посчитать потери. От места нападения отошли порядочно, да и бандиты, получившие отпор, уже теперь далеко. Надо было привести себя в порядок перед спуском в долину к поселению киргизов.
Встали в широкой горной складке, отходящей от дороги в сторону. Маннергейму в своей небольшой группе при караване проверять было нечего. Он сфотографировал окрестности и, чтобы сделать наброски карты дороги и окружающих высот и использовать время стоянки, прошёл тропой вверх, по горной расселине, отходящей от основного караванного пути.
Серо‑зелено‑желтоватые скалы из гранита и песчаника, порой со следами мха, или тёмно‑серые из базальта и известняка, по обе стороны в десятке саженей от тропы, уходили почти вертикально в небо. Барон прошёл, поднимаясь выше, складка расширилась до сотни саженей. На изломах скальных трещин появились красные оттенки гранита, создавая природный узор неповторимой красочности и света.
В очистившемся синем просторе неба парил беркут. Распластав огромные свои крылья, совсем не шевеля ими, он летел к ущелью. Следом за ним со скал взлетел ещё один. Полковник как раз смотрел туда, откуда он взлетел, и видел скальный выступ, из‑за которого и поднялся второй орёл.
Барон подумал, что там, скорее всего, гнездо. Он отошёл от места остановки каравана совсем недалеко, времени в запасе осталось много, – раньше, чем через полтора часа не двинутся, – и он решил удовлетворить своё жгучее любопытство. Давно ему хотелось увидеть близко гнездо орла. Да не доводилось пока.
Скальная стена имела в высоту не менее десяти‑двенадцати саженей.
Когда полковник отходил от каравана, он всегда брал небольшую кожаную сумку, в которой помещались нужные в горах вещи. Фотоаппарат, на случай съёмки чего‑то необычного, военная лопатка с деревянной ручкой, острый небольшой топорик и шёлковый прочный шнур со стальной кошкой.
Оружие у него при себе было постоянно – офицерский револьвер[7]и мощный бельгийский семизарядный браунинг. У левого бока на поясе в кожаных ножнах – двенадцатидюймовый пуукко, финский нож, с красивой деревянной рукояткой карельской берёзы и семидюймовым, отточенным, как бритва, клинком. Барон понимал оружие, как истинный военный, и умел его ценить.
С третьего раза удалось, раскрутив шнур, закинуть кошку на скалу. Он сильно потянул, резко подёргал шнур и, убедившись, что кошка надёжно зацепилась между камней, стал, подтягиваясь, подниматься по скальной вертикальной стене.
Уступов в скале почти не было. Барон, хотя ещё и не охотился на орлов, но, как охотник, знал, что эти птицы выбирают под гнездо место, совершенно недоступное для зверей и для человека тоже. Ни одна тропинка или иной пеший путь не может быть проложен к гнезду орла. Добраться можно только по воздуху или по вертикальной скале.
Когда до верха оставалось около трёх саженей, шнур внезапно дёрнулся под тяжестью человека и сдвинулся на пару дюймов вниз. Полковник замер, пытаясь найти хоть какой‑то уступ в скале или трещину. Но скала была гладкой. А под ним в девяти саженях – каменное дно расселины...
Осторожно он стал подтягиваться выше. Почувствовав опасность, вероятность срыва, – а при падении исход мог быть только один, – он мог бы быстро спуститься, за считанные секунды съехать вниз по шнуру. Но не таков был характер у барона. Если он шёл к цели, его не мог остановить даже страх смерти.
Взобравшись наверх и осторожно заглянув за скалу, откуда вылетела птица, полковник увидел в каменной нише большое гнездо, сложенное из сухих ветвей. Ещё не видя его, он ожидал, конечно, что оно большое, должно быть большим. Но всё равно был удивлён. Гнездо имело в поперечнике не менее двух аршин с лишком и в высоту – в аршин.
Единственный, очень крупный орлёнок, сидящий в гнезде, растопырил перья, увидев постороннего. Даже на голове его оперение встало дыбом. Полковник понял, что это птенец, поскольку оба орла улетели.
Птенец этот был огромным. Видимо, вскоре он уже покинет родительское гнездо. Когда он ощетинился в обороне, растопырил крылья и перья, он почти заполнил всё это большущее гнездо. Испуганно и злобно глядя на незваного гостя, молодой орёл несколько раз угрожающе щёлкнул клювом. Полковник стоял в двух саженях. Он не собирался подходить. Он просто хотел воочию, вблизи увидеть гнездо орла. Гордой и сильной птицы, чьё изображение стало символом многих государств и изображено в их гербах. Птицы бесстрашной и отважной. Которая и гнездится в самом поднебесье.
Красавец‑орлёнок был тёмного цвета, как и взрослая птица. Круто загнутый вниз острый клюв имел у основания жёлтую окантовку. Глаза молодого орла горели жёлтым, пронизывающим человека, огнём ненависти. Вот он, безраздельный властитель высот. Правда, пока ещё не вступивший во власть.
Барон понимал, что пора убираться. Могут прилететь родители птенца. Конечно, убить беркута для чучела заманчиво. Но он и не собирался сегодня убивать эту редкую птицу.
Проверил прочность крепления кошки, подёргав за шнур. Он видел, как она, прочно зацепившись, застряла между камней. Конечно, придётся оставить. Как потом снимешь снизу? Но в багаже подобных вещей по несколько штук. Так что, нормально.
Уже съезжая по шнуру, увидел летящих орлов. Оба беркута, следуя один за другим, летели обратно. Его увидели. Но пролетели прямо к гнезду. Он обратил внимание, что вблизи цвет этих огромных птиц с саженным размахом крыльев не чёрный, как кажется всегда издалека, а коричневый.
Когда полковник присоединился к каравану, там уже собирались в дорогу. Успел вовремя, не потеряв впустую ни минуты. И вдруг вспомнил, что гнездо беркута не сфотографировал, хотя сумка с фотокамерой была у него на плече. Осталось лёгкое чувство досады...
Дорога пошла снова по ущелью, которое вдалеке выходило в долину, где текла ещё быстрая, но уже не узкая, – саженей двадцати шириной, река Алай.
Время перевалило за полдень, но солнце стояло ещё высоко, согревая окрестность. Было намного теплее, чем утром. Горы уже слегка отражали солнечную теплоту, которую ночью снова поглотит ледяная бездна. Но сейчас было почти тепло, несмотря на высоту.
Редкая суховатая растительность на склонах стала проглядывать чаще по мере приближения к долине, дорога по ущелью спускалась ниже. Ярко‑зелёный кустарник по берегу реки, уходящей в долину, удивительно непривычно смотрелся рядом с высокогорным снегом. Эти сочетания красок своей необычностью и радовали глаз, и тревожили.
К вечеру спустились в долину, где река Алай расширилась, зелень на её берегах стала густой, а вода краснокирпичного цвета. Потоки подмывали глинистую почву и со временем обрушали её, образуя в склонах гор, у подножий, пустоты и пещеры. А вода в Алае, куда стекались горные ручьи и потоки, становилась красной, словно огненный закат оставил в реке своё пламя.
Чтобы ознакомиться поближе с жизнью киргизов, экспедиция задержалась в долине на два дня. Полковника это, конечно, тоже устраивало. И с военной точки зрения, поскольку, хоть и под Россией Киргизия, но всё‑таки – край, пограничье. Ну и, как учёного, его интересовало многое: нравы, быт, обычаи. Одно дело – стоянка принца и царицы в горах, другое – большое поселение в долине. Тоже, конечно, юрты, отары, стада.
Да и на большой праздник попали.
Ровное огромное поле было выбрано для скачек. Вдоль берега Алая, над его красной водой, стояли юрты, много юрт.
Беловойлочные – для особо почётных гостей, аксакалов, старейшин клана или рода. И светло‑серые юрты – для гостей и участников праздничных состязаний, для тех, кто пониже рангом.
Очаги с жарящимся мясом, отары овец, верблюды, кони.
Седой аксакал Мамбет‑алы с совершенно белыми усами и небольшой бородкой с почтением поприветствовал прибывших. Сложив руки лодочкой, слегка кивнул и пригласил принять участие в празднике. Киргиз – слуга барона Махмуд, – переводил киргизскую речь только изредка. Поскольку аксакал больше говорил по‑русски и понимал всё, что ему говорил финский учёный. Гости представились.
– Почтенные господа! Прошу вас оказать нам честь своим присутствием на празднике. Сегодня свадьба. Два больших рода соединяют судьбы своих детей – жениха и невесты. И будут конные игры и скачки. Вы – наши почётные гости.
– Спасибо, аксакал! Мы примем участие с радостью. Будем наблюдать за мастерством ваших джигитов, радоваться за них.
– Слава аллаху! Он милостив и велик! – завершил короткий разговор Мамбет‑алы, которого гостям представили как местного манапа – хана или князя.
Ночью гости отдохнули в чистых и просторных юртах. Коней свели в сторону, привязали к коновязи. А на утро всё было готово к празднику.
На широком и ровном зелёном поле с короткой травкой начинались игры. Кто‑то сел на траву, постелив, сложенную овечью шкуру. Кто‑то наблюдал стоя.
Сотни всадников были готовы к состязаниям. И сразу же огромное их количество кинулось в игру, в центр поля. Они скучились, стремительно вертясь вокруг друг друга. Но вот из конной толпы вырвался один. Было хорошо видно, как этот молодой, худощавый конник на белом скакуне в руках держал обезглавленного, натёртого жиром барана. Он блестел на солнце.
Счастливец с добычей вихрем понёсся в сторону финиша, но не тут‑то было. Через несколько секунд его догнал соперник. Широкоплечий всадник на гнедом жеребце как‑то ловко сумел выхватить барана. Но сам не проскакал и десяти саженей, как на него навалились ещё два соперника.
Игра увлекала. Полковник с явным интересом и соучастием следил за скачкой, за борьбой конников. Они одеты были по‑разному, кто‑то в белой рубашке, кто‑то в рубашке с чёрной жилеткой, отделанной белыми узорами. А кто‑то совсем без рубахи с голым торсом. Хотя здесь, в горной долине на высоте полверсты, а может, версты над уровнем моря, даже в августе днём было не жарко.
И вот уже очередной обладатель барана помчался по мелководью через реку. Видимо, там и должен проходить маршрут. Брызги летели, создавая вокруг коней и всадников сверкающий на солнце радужный ореол. Соперники делали всё, чтобы сбросить лидера с коня или отобрать добычу. Они снова вылетели на берег, перемахивали препятствия – кустарники – на пути. Вот один, сброшенный с коня, быстро сел на другого, мгновенно поданного ему помощниками.
Казаки рядом с полковником тоже явно нервничали, переживая борьбу наездников вместе с ними самими. Слева от барона стоял тридцатилетний казак Миша Луканин.
– Что, Ваше высокоблагородие, душа не рвётся вскачь?
Барон повернулся и холодно поглядел на казака.
– Извините, Густав Карлович!
– Ладно. Да не забывай. Какое ещё благородие здесь! – Добавил он, цедя едва слышно, сквозь зубы. – Учёный я. И душа рвётся, конечно. Но не время. А посмотреть приятно.
– Да, господин барон.
Наконец всадник на крупном вороном скакуне вырвался вперёд, и его уже не смогли догнать. Почти сотня конников мчалась за ним, совсем немного отставая. Но догнать не смогли.
Звонкий удар. То ли бубна, то ли медной тарелки, какие‑то свистки и, главное, – рёв толпы, восторженной и весёлой, возвестили о победе этого всадника на вороном коне.
С огромным интересом барон наблюдал скачки на три версты, в которых наездниками были мальчики! Восьми, десяти, двенадцати, четырнадцати лет. Как они скакали на породистых, ухоженных лошадях. Красиво и лихо! Они в седле с рождения, эти киргизы. И кони у них – что надо.
Полковник смотрел на этот удивительный и шумный, мужественный и красивый праздник горного и кочевого народа. И радовался. Жизни, природе, красоте земной. И тому, что у него важное в жизни предназначение – укреплять и защищать великое государство, куда входит и Киргизия, и его родная Финляндия.
Молодые – жених и невеста – были, как и ожидалось, очень красивыми. Она – со жгучими раскосыми ярко‑чёрными глазами под бровями‑стрелами, словно от лука кочевников. Он – стройный и крепкий, высокий, всего‑то немного пониже самого барона, с овальным смуглым лицом.
В красочной одежде, в дорогих украшениях невеста. В чёрной национальной куртке, с белой отделкой, жених. Оба были торжественны и неторопливы.
Победители первыми поздравляли жениха и невесту и вручали подарки.
Солнце над долиной улыбалось, согревая и озаряя людей божественным светом. Река дышала прохладой. Великие горы поблескивали снегами вершин, горы – молчаливые, но бессмертные зрители и свидетели войн и праздников, игр и свадеб.
3. ЗВЁЗДЫПУСТЫНИ ТАКЛА‑МАКАН
1906. Август – декабрь.
На перевал поднялись после полудня. Внизу белели редкие слои облаков, и головокружительная глубина ущелья проглядывалась хорошо. Там, на далёком дне, поблескивала река. Склоны гор, покрытые еловыми лесами ближе к подножью, поднимаясь вверх, всё более оголялись, превращаясь в скальные обрывы.
Большое горное солнце высвечивало всё: и серо‑зеленоватые склоны, и бело‑жёлтые скалы, и разноцветный караван экспедиции. Но главный свой свет оно сохраняло в снежных коронах гор, окружавших перевал.
Идущий от Тянь‑Шаня к Памиру караван пересекал теперь горный хребет через перевал Чыйырчык. Дорога была широкой, и кони спокойно двигались по ней. Путь лежал всё время на юг. Почти трёхвёрстная пропасть внизу, лёгкий, но ледяной ветер, слепящее солнце даже под вечер, – всё это не располагало к разговорам. Люди и кони шли молча. Только стук копыт и звяканье амуниции было звуковым сопровождением каравана.
На таких участках пути хорошо думалось. Воздух был первозданно чист, казаки и переводчик Лю ехали сзади, в десятке саженей. Они знали, что барон нередко предпочитает одиночество. Такое бывает свойственно сильному человеку. В опасности, в горе, в минуты переживаний для него нет необходимости опереться на чьё‑то плечо. Он сам взвешивает и оценивает свои силы. Потому и любит одиночество.
Маннергейм ещё и ещё раз просчитывал порядок и систему своих дел в этом походе. Его военной задачей было изучение стратегических позиций Китая на русской границе и обобщение возможностей приграничных областей Китая. Исследование реформ, проведённых в последние годы центральным правительством императрицы Цы Си в китайской армии, отношение к китайским властям азиатских народов. Такие исследования, глубокие и детальные, позволили бы генеральному штабу России планировать военную операцию в Средней Азии.
– Господин барон, Густав Карлович! – Подъехавший Луканин забеспокоился о начальнике. – Подать вам стёганку? Холодно, да ещё ветер!..
– Спасибо, Миша, не надо. Всё хорошо.
Казак возвратился на своё место в караванной веренице, в семи – десяти саженях от барона, а Маннергейм вернулся к своим мыслям.
А кроме главной, военной задачи, у него есть ещё не менее важная – научная. Его поездка в Азию стала бы продолжением исследовательского интереса финнов в становлении их как нации.
Эрик Лаксман, финн, чьи работы барон весьма тщательно изучил, провёл походы в Азию ещё при Екатерине II, которая удостоила его звания Академика Российской Санкт‑Петербургской Академии Наук. Это было почти полтора века назад.
После Лаксмана совершил экспедицию профессор Шегрен. Продолжил изучение финно‑угорских народов Азии и Европейской России Маттиас‑Алексантери Кастрен.
Маннергейм также познакомился с их работами. Кастрен составил во время экспедиции словари языков исчезающих финно‑угорских народов Сибири. Шегрен же в 1828 году сделал первые записи рун Калевалы в деревне Бойница от рунопевца Онтрея Малинена[8]. Барон помнил, как жал ему руку, провожая в экспедицию, председатель Финно‑угорского общества Отто Доннер. Они сидели в особняке Доннера в Хельсинки, пили кофе. Поблескивали расписные фарфоровые чашки и блюдца в колеблющемся пламени канделябров, белая манишка и домашний костюм хозяина выглядели строгими и скромными. Волосы на голове Доннера были такими же белыми. как его воротничок. И Маннергейм пришёл в штатской одежде.
– Для вас, господин барон, это редкая возможность принести великую пользу своему народу, своей нации. Вы ведь, не были на Востоке?
– Нет, профессор, пока не был.
– С вашими знаниями, барон, с вашим энтузиазмом, да ещё и экзотическим интересом к Востоку, – Доннер широко улыбнулся, – вы сможете сделать многое. Тем более с такой поддержкой военного ведомства России.
– Спасибо, Отто, что вы считаете меня таким знающим и способным провести эту миссию. Я тоже надеюсь справиться. – И барон в свою очередь улыбнулся.
– Эти поиски лингвистических, языковых корней, дорогой Густав, время от времени дающие результаты, помогают нам открыть неизвестные страницы истоков нашей культуры. Финны – европейская нация, но корни наши произрастают из языков и культуры древних народов... Мы их ищем и в Азии, и в Китае...
– И в Древнем Риме тоже.
– Конечно, дорогой Густав, конечно. И ваш этот предстоящий, и я думаю, долгий поход в Азию, многое даст нам, я уверен в этом, барон.
– Я тоже на это надеюсь, профессор, и очень рад, что вы верите в меня, в успех моей миссии.
– Верю, Густав, очень верю.
Старый, совершенно седой финский лингвист, которому тогда уже было за семьдесят, один из известнейших профессоров Хельсинкского университета, узнав о готовящейся поездке Маннергейма, разыскал его и пригласил. Как бы на напутственную беседу за чашкой чёрного кофе...
Маннергейму это было приятно. Он с удовольствием пришёл на беседу с учёным. И тот дал ему несколько конкретных полезных советов. Об исчезающих народах Азии, о представителях финно‑угорской семьи языков, о мелких остатках исторических народностей, в прошлые века и тысячелетия растворившихся в Китае, в Азии...
– Даже несколько слов, неизвестных нам, если будут вами записаны, – это уже бесценная находка...
– Я постараюсь, Отто, постараюсь.
Сейчас, вспоминая с теплом в душе слова старого профессора, барон думал и о том, со сколькими людьми в малоизвестных, таинственных районах Азии, Китая ему доведётся встречаться, общаться, записывать эти беседы.
Ночевали в долине, куда спустились перед вечером. Бумага от начальника ошского гарнизона была принята местным поручиком с почтением. Каравану предоставили несколько юрт, и полковник, едва коснувшись подушки, заснул, как убитый.
А приснился ему огромный китайский дракон, с огненным языком и жёлто‑зелёными чешуйчатыми крыльями. Дракон готовился напасть на нескольких китайских людей, впереди которых стояла очень красивая китаянка. Она, хоть и раскосая, но почему‑то была похожа на его сестру Софью, которую он всегда любил и уважал. Как это бывает во сне, он оказался безоружен и вдруг увидел большую и старую фитильную пушку, заряжающуюся с дульной стороны при помощи банника. Он внезапно почему‑то понял, что орудие заряжено и стал наводить его на дракона. Тот вертел зелёным хвостом и огненным языком и терял время. Но вот барон поджёг фитиль и поднёс его к запальнику пушки. Полковник увидел, как громыхнуло и полыхнуло огнём орудие... и проснулся.
Голова немного ныла. Наверное, от нелепого, дурацкого сна. В сны он не верил. Да и снились они редко. Уставая от перегрузок, а работал он всегда много, спал обычно крепко и без снов. А такая странность... вообще приснилась впервые. Хоть в сны и не верил, а подумал: к чему бы это?
Едва рассвело, как караван снова двинулся в путь, и ещё до полудня путешественники пришли в самое дальнее пограничное российское поселение – Иркештам.
Начальник местной пограничной стражи штаб‑ротмистр, тридцатилетний, крепкий, с пышными усами, в ладно пригнанной форме с фуражкой набекрень, вежливо по‑военному поздоровался с Маннергеймом.
– Здравия желаю... господин профессор! – Голос у пограничного офицера был зычным и звонким, и барону показалось, что он вот‑вот гаркнет «Ваше высокоблагородие». Но он сказал «профессор», честь отдал и вытянулся. Видимо, начальник ошского гарнизона, беспокоясь о хорошем приёме полковника из столицы, всё‑таки сообщил «по секрету» начальнику поста. Пожалуй, запечатанный пакет с нарочным послал. Никогда перед учёным профессором офицер не будет вытягиваться и отдавать честь, как полковнику.
– Здравствуйте, господин штаб‑ротмистр! – Полковник пожал пограничнику руку – Барон Маннергейм.
– Здравия желаю, господин барон! – повторил офицер. – Очень приятно, штаб‑ротмистр Монголов. Рад буду услужить.
– Благодарю.
Здесь же, рядом с дорогой, на поляне возле юрт пограничной стражи шла торговля. Казаки‑пограничники разглядывали товары, но, пожалуй, не покупали. Одновременно с экспедицией пришёл небольшой караван из Китая. Десятка два верблюдов, груженных шелками, цветными войлоками, коврами. Чего только не было – и бязь, и сёдла, и ручные жернова. А также – посуда глиняная, красивая, глазированная и цветная, кинжалы, ружья кремниевые, фитильные, но и нарезные.
Всё это было разложено на траве, на тряпочных подстилках. Походный, временный базар выглядел красочно. Здесь же караванщики жарили на кострах мясо, ели сами, угощали казаков‑пограничников. Знать, не первый раз здесь ходили.
Французы и те, кто пришёл с экспедицией из России, скучились у разложенных товаров и уже торговались.
Полковник, прогуливаясь вдоль «базара», разглядывал товар. Не для прогулки, а для понятия – что же везут в Россию? Что производят в Китае? Каковы цены?
Лю ходил рядом с бароном и, при необходимости, переводил. Хотя китайские купцы всё, что надо, понимали по‑русски и отвечали:
– Сиколька нада? Адын? Сетыри? Ситоит алтыны!
Барон остановился. Его внимание привлёк матовый, тёмной стали кинжал, с полуаршинным клинком, рукоятью из слоновой кости, отделанной серебром. Издали было видно, что кинжал дорогой, редкой работы и сталь специальной закалки и заточки, как толедская. Полковник оружие любил и знал.
– Сколько стоит?
– А юани, рубели, ямыбо?[9]Если рубели, уважаемая господина кинязя, то один рубели! Очень корошая кинжала. Очень дорогая. Один рубели савсем малая денга на эта кинжала! Только для уважаемая господина кинязя!
Рубль за такой кинжал было совсем недорого. И барон купил его. Это был первый сувенир из Китая. Потом он их привезёт много...
Обед у фугуаня, районного мандарина, барону нравился. Поэтому когда приглашение было, он принимал жест вежливости и на обед являлся. Молодой китаец‑нарочный все три дня пребывания Маннергейма в городе приглашение приносил – кусочек шёлка с иероглифом.
Он сидел за большим круглым столом для торжественных обедов, напротив пожилого и полного мандарина Ван Юня, одетого в расшитый драконами зелёный шёлковый халат, и ел курицу, запечённую в сахаре. Это было неожиданно, но вкусно.
...С Пеллиотом и его экспедицией барон с удовольствием расстался ещё в Кашгаре, около двух месяцев назад. Тогда Маннергейм пробыл около месяца в этом городе, знакомясь с обычаями, нравами и дожидаясь разрешения китайских властей для проезда через территорию Китая.
В Кашгаре пели муэдзины, и шли по улице буддийские монахи в жёлтых одеждах и бритые наголо. Возле домов стояли мулы, ослики и верблюды.
Полковник, не спеша, шёл по пыльной улице древнего города. Сложенные из тёсаного песчаника дома перемежались глиняными мазанками, с деревянными сараями и широкими дворами, где стояли животные, повозки, толпились люди в чалмах и халатах.
Покрытый густой коричневой шерстью, высокий двугорбый верблюд невозмутимо и внимательно смотрел на белого человека, на голову превышающего ростом всех суетящихся вокруг людей. Глаз у верблюда был большой, тёмный и блестящий. Он смотрел, не поворачивая головы, как бы одним глазом, очень презрительно искривив и выпятив нижнюю губу. Чудо природы с высокомерным выражением на морде. Однако может не есть и не пить неделями. Маннергейм даже улыбнулся этому удивительному животному.
Жареное мясо, навоз, верблюжий и конский дух, незнакомые растительные ароматы – всё это странным образом перемешалось в воздухе, создавая специфический запах Кашгара, старинного китайского города на перекрёстке дорог из России, Персии, Тибета, Монголии, Индии, с Запада и Востока.
Там же, в Кашгаре, ему дали китайское имя Ма‑та‑хан, что означало: «Лошадь, скачущая через облака». Дело в том, что первый слог фамилии барона иероглиф «Ма» – означает по‑китайски «лошадь». С этого слога начинается уважительная форма имени многих дунганских[10]генералов. По обычаю китайцы добавляют ещё два слога, несущие приятную мысль. Имя Ма‑та‑хан вызывало у официальных лиц почтение и ускоряло оформление документов.
...Барон доел засахаренную жареную курицу, запил апельсиновым соком, обтёр руки короткой махровой салфеткой, смоченной в горячей воде, и приступил к следующему блюду.
Ван Юнь, сидящий напротив, улыбался и ел. Много и с удовольствием. Иногда он задавал вопросы через переводчика – малозначащие и односложные, и снова ел.
Но, порой, вопросы оказывались только на вид малозначащими.
– Как поживает ваша семья? С вами ли она сейчас? – Поскольку мандарин прекрасно знал, что «Ма‑та‑хан» путешествует один, то этот вопрос выглядел странным. А может, просто не подумал? Вряд ли...
– Спасибо, господин Ван, всё хорошо. Они дома, в Финляндии. Это на севере, у Балтийского моря, – уточнил на всякий случай барон.
Мандарин кивнул.
Огромный круглый стол, за которым они сидели, имел в центре вращающийся стеклянный круг, аршином в поперечнике, сделанный из толстого зеркального стекла. На этот круг служанка ставила новые блюда и с него убирала освободившиеся тарелки. Оттуда барон и мандарин брали яства из блюд.
После курицы полковник попробовал жареную змею под чесночно‑томатным соусом, черепаховый суп, маринованные побеги молодого бамбука, подсоленные стебли папоротника. Всё это было разнообразно и вкусно.
Мандарин спросил: не желает ли господин финский профессор попробовать седло осла или вырезку собаки. Барон поблагодарил и отказался.
Он выпил коньяк из узкой длинной рюмки. Коньяк был похож на французский. Мандарин коньяк только пригубил. Китаец пил пиво, тёмное, пенящееся, пил жадно и со вкусом. Он выпил уже несколько больших высоких фужеров. Будто никак не мог утолить жажду.
Сам процесс обеда был интересен полковнику, он только учился есть палочками. Кусочки еды всё время ускользали из его палочек, он снова пытался их ухватить. А черепаховый суп поел просто. Для этого лежала короткая и широкая, тяжёлая ложка, вся из белого фарфора.