Лошадь как лошадь (1920)
Принцип басни.................................................................................................. 172
Сердце частушка молитв.................................................................................. 173
Принцип краткого политематизма.................................................................. 175
Композиционное соподчинение...................................................................... 177
Принцип звука минус образ............................................................................. 179
Инструментовка образом.................................................................................. 181
Принцип развернутой аналогии...................................................................... 182
Ритмическая образность.................................................................................... 183
Принцип кубизма.............................................................................................. 184
Принцип мещанской концепции..................................................................... 186
Принцип альбомного стиха.............................................................................. 188
Содержание плюс горечь.................................................................................. 190
Принцип гармонизации образа........................................................................ 192
Квартет тем......................................................................................................... 193
Ритмический ландшафт.................................................................................... 195
Каталог образов................................................................................................. 196
Усеченная ритмика............................................................................................ 197
Тоска плюс недоумение.................................................................................... 198
Принцип проволок аналогий........................................................................... 199
Принцип параллелизма тем.............................................................................. 200
Содержание минус форма................................................................................. 201
Принцип академизма........................................................................................ 203
Лирическая конструкция.................................................................................. 204
Принцип растекающейся темы........................................................................ 206
Дуатематизм плюс улыбнуться........................................................................ 208
Принцип блока с тумбой.................................................................................. 210
Лирический динамизм...................................................................................... 211
Рассказ про глаз Люси Кусиковой................................................................... 212
Однотомное разветвление................................................................................ 213
Принцип импрессионизма............................................................................... 214
Принцип пересекающихся образов................................................................. 216
Небоскреб образов минус спряженье.............................................................. 218
Динамас статики................................................................................................ 219
Принцип поэтической грамматики................................................................. 220
Принцип обратной темы.................................................................................. 221
Принцип архитектурного соподчинения....................................................... 222
Принцип реального параллелизма.................................................................. 224
Принцип графического стиха.......................................................................... 226
Однохарактерные образы................................................................................. 228
Эстетические стансы......................................................................................... 229
Имажинистический календарь......................................................................... 231
Принцип ритма сердца..................................................................................... 233
Принцип примитивного имажинизма............................................................ 234
Эстрадная архитектоника................................................................................. 235
Принцип романтизма........................................................................................ 236
Принцип лиризма.............................................................................................. 238
Аграмматическая статика................................................................................. 239
Принцип звукового однословия...................................................................... 241
Тематический круг............................................................................................ 242
Тематический контраст..................................................................................... 243
Кооперативы веселья........................................................................................ 245
Динамизм темы.................................................................................................. 247
Принцип растекающегося звука...................................................................... 248
«Если город раскаялся в шуме…»................................................................... 250
Последнее слово обвиняемого......................................................................... 252
Поэмы
Крематорий (Поэма имажиниста).................................................................. 254
Песня песней...................................................................................................... 277
Слезы кулак зажать............................................................................................ 285
Я минус все........................................................................................................ 291
Завещание........................................................................................................... 295
Ангел катастроф................................................................................................ 298
Из книги «Итак итог» (1926)
Последний Рим.................................................................................................. 302
Воистину люблю............................................................................................... 303
Итак итог............................................................................................................ 305
Что такое Италия?.............................................................................................. 306
Расход тоски....................................................................................................... 307
Московская Верона........................................................................................... 308
Ночь слезопролитий.......................................................................................... 309
Под кирпичом губ............................................................................................. 310
На таре................................................................................................................ 311
Жернова любви.................................................................................................. 312
Выводок обид..................................................................................................... 313
Отщепенец греха............................................................................................... 314
Аренда у легенд................................................................................................. 316
Слава поражения............................................................................................... 318
Казначей плоти.................................................................................................. 319
Процент за боль................................................................................................. 320
Белый от луны, вероятно.................................................................................. 321
Живущих без оглядки....................................................................................... 323
При каждой обиде............................................................................................. 324
Слова о верности............................................................................................... 326
Головокружение душ........................................................................................ 328
Выразительная, как обезьяний зад................................................................... 332
Бродяга страстей................................................................................................ 335
Торжественная ошибка..................................................................................... 340
Стихотворения 1926 – 1935 гг.
В часы серебряных прибоев............................................................................. 348
«Ах, верно, оттого, что стал я незнакомым…».............................................. 349
«Оттого так просто жить на свете…»............................................................. 351
«Нет слов короче, чем в стихах…».................................................................. 352
Реминисценция.................................................................................................. 353
Прощай............................................................................................................... 354
«Смотри: по крышам шаг ломая…»................................................................ 355
«От самых древних поколений…».................................................................. 356
М. Россиянский. Перчатка кубо-футуристам.................................................. 359 Читать
В. Шершеневич. Открытое письмо М. М. Россиянскому.............................. 362 Читать
Из статьи Г. Гаера «У края “прелестной бездны”»........................................ 366 Читать
Декларация......................................................................................................... 369 Читать
Из статьи В. Шершеневича «Искусство и государство»............................... 375 Читать
2x2=5 (Листы имажиниста)........................................................................... 377 Читать
Кому я жму руку (1920)
Увертюра................................................................................................... 417 Читать
В Анатолеград Анатолию Борисовичу Мариенгофу........................... 419 Читать
В Коровий баз — около старого пня
Александру Борисовичу Кусикову................................................ 430 Читать
В Троицко-Сергиевскую лавру его преосвященству Рюрику Ивневу 437 Читать
В град Инонию, улица Индикоплова
Сергею Александровичу Есенину................................................. 444 Читать
Восемь пунктов.................................................................................................. 452 Читать
В. Шершеневич. Существуют ли имажинисты?............................................. 456 Читать
Приложение
Рюрик Ивнев. Выстрел четвертый — в Шершеневича.................................. 461 Читать
Шарль Вильдрак, Жорж Дюамель. Теория свободного стиха (Заметки о поэтической технике). Перевод и примечания Вадима Шершеневича.......................... 466 Читать
Примечания................................................................................................................ 508 Читать
{6} «Итак, итог?..»
(О творчестве Вадима Шершеневича)
Вадим Шершеневич вспоминал:
«… В девятнадцатом или двадцатом году я добился того, что, прочитав Брюсову одно из стихотворений, печатавшихся в “Лошадь как лошадь”, я увидел, как лицо учителя просияло, он заставил меня перечесть это стихотворение (“Есть страшный миг…”) еще раз и еще. Потом крепко пожал мне руку и сказал:
— По-настоящему хорошо! Завидно, что не я написал!
И, уже улыбаясь, добавил:
— Может, поменяемся? Отдайте мне это, а я вам в обмен дам пяток моих новых?»[1]
Наверное, стоит привести текст стихотворения, чтобы читатель сразу мог ознакомиться с предметом несостоявшегося обмена. Вот он.
Есть страшный миг, когда, окончив ласку,
Любовник вдруг измяк и валится ничком…
И только сердце бьется (колокол на Пасху)
Да усталь ниже глаз синит карандашом.
И складки сбитых простынь смотрят слишком грубо
(Морщины лба всезнающего мудреца)…
Напрасно женщина еще шевелит губы
(Заплаты красные измятого лица)!
{7} Как спичку на ветру, ее прикрыв рукою,
Она любовника вблизи грудей хранит,
Но, как поэт над конченной, удавшейся строкою,
Он знает только стыд,
Счастливый краткий стыд!
Ах! Этот жуткий миг придуман Богом Гневным;
Его он пережил воскресною порой,
Когда, насквозь вспотев, хотенья[2] шестидневном,
Он землю томную увидел под собой.
* * *
Наконец-то опубликованные в полном объеме, воспоминания Вадима Шершеневича «Великолепный очевидец» вызывают двойственное чувство: радуя отдельными — как бы тактическими — удачами, в целом скорее удручают. И дело не в футуристической «новоречи», на которую то и дело срывается мемуарист. Эти не слишком доброкачественные языковые новообразования оказываются лишь дополнительной помехой. Главная же то ли беда, то ли вина «Очевидца» заключается в том, что он вознамерился написать воспоминания, каковые могли бы быть тотчас и опубликованы. Желание, вообще-то говоря, самое нормальное. Тем более и «прецедент» уже имелся: «Полутораглазый стрелец» Бенедикта Лившица, увидевший свет в 1933 году в Ленинграде[3]. Но вот условия для реализации этого желания оказались крайне неподходящими — середина 30‑х годов. И если, положим, Георгий Иванов примерно в это же время, но в Париже, мог себе позволить вспоминать все, что было (и даже то, чего не было, — по мнению его многочисленных литературных {8} оппонентов)[4], то Вадиму Шершеневичу пришлось пойти на большие жертвы: с одной стороны, основательно проредить свою память, а с другой — многое из уцелевшего перетолковать «в духе времени». И нет чтобы по старой футуристической привычке сбрасывать кого-нибудь с палубы «парохода современности», — напротив, порой кажется, что поэт, подобно Одиссею, самого себя норовит привязать покрепче к мачте этого «парохода». Причем — в отличие от античного героя — делает это самостоятельно, не прося помощи у своих не слишком-то и надежных попутчиков.
Надо отдать «Великолепному очевидцу» должное: с отменным мастерством он «юлит и изворачивается», чтобы «не подставить» никого из живых и неэмигрировавших. Но тем огорчительней, положим, его выпад против «Циников» А. Мариенгофа, увидевших свет в 1928 году за пределами СССР[5]. И хотя мотивы здесь, очевидно, сугубо личные (Шершеневич вполне мог прочесть роман Мариенгофа как слегка иначе декорированную историю своего «романа» с актрисой Юлией Дижур), — это вряд ли является «смягчающим обстоятельством». А что касается некоторых «общих» рассуждений «Очевидца», то они иногда отдают «социологией», и, надо заметить, ничуть не менее вульгарной, нежели та, при помощи которой в начале 20‑х годов «Вриче и Рогачевские»[6] громили имажинизм.
Остается добавить, что жертвы, принесенные Шершеневичем, оказались напрасны, — воспоминания его увидели свет лишь в 1990 году.
{9} Но речь у нас пойдет, однако, не о Шершеневиче-мемуаристе, не о Шершеневиче-режиссере и театральном критике и, наконец, даже не о Шершеневиче-переводчике, а переводил он много и многих: от Шекспира до Маринетти.
Речь о Вадиме Шершеневиче-поэте. А как поэт он современному читателю известен менее всего. Регулярное воспроизведение в различных хрестоматиях двух-трех отнюдь не лучших стихотворений поэта, ряд журнальных публикаций в «период перестройки» и изданная тиражом 1000 экземпляров книга избранных стихотворений и поэм В. Шершеневича «Ангел катастроф»[7] вряд ли изменяют положение. При этом любопытно, что главная причина нынешней неизвестности («незаконно репрессирован» и т. д.) у Шершеневича отсутствует. Как это ни удивительно, но никаким особым «репрессиям» Вадим Шершеневич в 30‑е годы не подвергся и «вполне благополучно» умер в 1942 году от туберкулеза, находясь в далеком Барнауле в эвакуации. А не в ссылке, как, положим, соратник Шершеневича по эго-футуризму петроградский поэт Константин Олимпов.
Одна из важнейших причин неизвестности Шершеневича-поэта — его близость в начале 20‑х годов к Есенину. И коль скоро Есенину посмертно были «назначены» иные друзья, а биография его не раз перекраивалась, то В. Шершеневич, подобно А. Мариенгофу, А. Кусикову и Р. Ивневу, почти автоматически выпал из «Краткого курса истории советской поэзии». Вторая, не менее основательная, причина заключается в особенностях поэзии Вадима Шершеневича — лидера отечественного имажинизма. Но об этом немного позже.
{10} Следует отдать должное западной славистике. С конца 60‑х годов на Западе сохраняется устойчивый интерес к Шершеневичу. Мы говорим в первую очередь о монографии, посвященной творчеству поэта (Lawtan A. Vadim Shershenevich: From futurism to imaginism)[8], капитальных исследованиях Владимира Маркова[9] и небольшой по объему, но весьма толковой работе Gordon’а Mc Vay’а[10].
Интерес к творчеству Шершеневича (и русского имажинизма в целом) проявляли и отдельные поэты, такие, как Борис Божнев, с 1919 года живший во Франции и только сейчас понемногу «возвращающийся» на Родину[11]. Едва ли обошла вниманием Вадима Шершеневича и модная в 80‑е годы школа московских «метаметафористов». Тем более что, по позднейшему признанию А. Мариенгофа, русский имажинизм точнее было бы назвать «метафоризмом». Имя Шершеневича было известно и в ленинградских «неофициальных» литературных кругах 70‑х годов. Автору этих строк посчастливилось близко знать прекрасного поэта и переводчика Владимира Михайловича Матиевского (1952 – 1985), при жизни не увидевшего в печати ни одной своей строки[12]. Помню, как однажды я позволил себе «усомниться в Шершеневиче». И тогда В. Матиевский, ни слова не говоря «в защиту», прочел (разумеется, наизусть):
{11} Мы живем с белокосой модисткой тоской
На лице ее мелкие прыщики грусти
Мы милуемся с нею день-деньской
Пока полночь луной
Не запустит[13]
Мне ничего не оставалось, как «взять свои слова обратно».
Вадим Габриэлевич Шершеневич родился в 1893 году в Казани. Отец поэта — известный ученый-правовед, депутат I Государственной Думы от партии кадетов Г. Ф. Шершеневич, мать — оперная артистка Е. Л. Львова, сценический псевдоним — ЛьвоваШер-шеневич. В Москве Вадим Шершеневич закончил привилегированную Поливановскую частную гимназию, где с ним «рядом на парте просидел все гимназические годы гроссмейстер, чемпион шахматного мира Александр Александрович Алехин»[14]. А затем… возникает странная разноголосица, источником которой является сам Шершеневич. В воспоминаниях он пишет: «Ряд вечеров, проведенных у Вельского (гимназический учитель Шершеневича, переводчик “Калевалы”. — В. Б.) в его квартире на Спиридоновке, ряд интересных бесед окончательно убили во мне желание идти на математический факультет и привели к тому, что, кончив гимназию, я стал филологом, чтоб потом (совершенно напрасно) окончить еще и юридический факультет»[15].
Между тем несколькими годами ранее он писал о себе: «кончил филологический и математический факультеты». А в письме к И. Ф. Масанову, автору известного «Словаря псевдонимов…», помимо Московского {12} университета, Шершеневич называет еще и Мюнхенский[16].
Может быть, что-то объяснят слова журналиста Н. Д. Оттена, хорошо знавшего Шершеневича, правда уже в 30 – 40‑е годы: «Вопрос о том, что было главным в характере такого значительного и сложного человека, как Вадим, не только не прост, но и требует серьезных размышлений. Хочу лишь сказать, что, будучи человеком отлично воспитанным, светским, привыкшим к общению в самых разных слоях и интеллектуальных уровнях, Вадим был человеком закрытым и прекрасно владел способностью сказать много, не сказав по существу ничего. Он был блестящим собеседником, в душу которого не стоило пытаться проникнуть, пока он сам ее не откроет…»[17].
Так или иначе, но без сомнения остается следующее: статьи и стихи В. Шершеневича 20‑х годов, пожалуй, более, чем у кого-либо из его современников, исполнены различного рода «математических аналогий», что непрямо, но говорит в пользу математического образования. Превосходное знание литературы и языков (английский, французский, немецкий, итальянский и др.) указывает на основательную филологическую подготовку. Что же касается ораторских способностей и полемического таланта (о которых пишут все, знавшие поэта), а также умной осторожности Шершеневича-мемуариста 30‑х годов («58‑я статья»!), то они косвенно свидетельствуют в пользу юридического факультета.
Первыми своими поэтическими сборниками В. Шершеневич числил эго-футуристические «Экстравагантные флаконы» и «Романтическую пудру» (оба {13} 1913 года)[18]. Однако это не совсем так. До этого увидели свет две книжки Шершеневича: «Весенние проталинки» (1911) и «Carmina» (1913); вторая — на веленевой бумаге, с «изящными» иллюстрациями в духе «преодолеваемого Бердслея». В этих сборниках (главным образом во втором) юный поэт обнаружил хорошую осведомленность в поэтических достижениях старших современников, как символистов (Блок, Бальмонт, Брюсов), так и идущих им на смену акмеистов (Кузмин, Гумилев), — и горячее желание найти «свое». Этим все, пожалуй, и ограничилось. Сборник «Carmina» получил неожиданно высокую оценку в рецензии такого проницательного критика, как Н. Гумилев: «Прекрасное впечатление производит книга Вадима Шершеневича. Выработанный стих… непритязательный, но выверенный стиль, интересные построения заставляют радоваться его стихам. Он умеет повернуть строфу, не попадая под ее власть. Изысканные рифмы у него не перевешивают строки»[19]. Но согласимся, что рецензент был поставлен в затруднительное положение, обнаружа в рецензируемом сборнике следующее стихотворение:
ПОСВЯЩЕНИЕ Н. ГУМИЛЕВУ
О, как дерзаю я, смущенный,
Вам посвятить обломки строф,
Небрежный труд, но освещенный
Созвездьем букв «a Goumileff».
С распущенными парусами
Перевезли в своей ладье
Вы под чужими небесами
Великолепного Готье…
{14} В теплицах же моих не снимут
С растений иноземных плод:
Их погубил не русский климат,
А неумелый садовод.
Скорее всего, прямодушный Гумилев не ощутил едва заметный привкус дегтя в этом на первый взгляд весьма медоточивом посвящении: «великолепным»-то назван Теофиль Готье! А Николаю Гумилеву отведена достаточно скромная роль добросовестного «перевозчика». Подтверждение тому — довольно резкие высказывания В. Шершеневича о поэзии Гумилева в дальнейшем. Правда, тон их меняется после расстрела Н. Гумилева (1921). И в статье для берлинской газеты «Накануне» (начало 1924 года) Шершеневич пишет: «За годы революции русская поэзия понесла много потерь. Нет Блока, нет лучшего мастера наших дней Н. Гумилева, этого прекрасного Ромео 20‑го века»[20]. Нельзя не отметить и следующее. В одном из лучших, поздних стихотворений Гумилева «Сумасшедший трамвай», где мэтр акмеизма нарушает абсолютно все каноны своей школы, — ощутима печать «взвихренной» имажинистской поэтики…
Возвращаясь к сборнику «Carmina», обнаружим, что «дерзит» в этой книге юный Шершеневич и А. Блоку (см. стихотворение «Властелину» и примечания к нему). Да и в самом названии сборника заключен определенный «подвох». Сладкозвучная «Carmina» — не есть ли она на самом деле лишь начало латинского выражения «Carmina nullo canam», что означает: «Стихов слагать не буду»?
Критик В. Львов-Рогачевский назвал стихи первых двух сборников Шершеневича «пародиями», — в уничижительном значении этого слова, как бы «жалкими {15} пародиями на…». Впрочем, даже если в этом и есть доля истины, то за юностью лет (а маститые исследователи, как правило, забывают, что «их авторы» зачастую годятся им в сыновья, если не прямо во внуки) грех этот не столь велик. А Вадиму Шершеневичу в 1913 году исполнилось 20. Что же до произнесенного Львовым-Рогачевским «бранного» слова, то как раз в этом году, коварно изменив блоковской «Прекрасной Даме» с «Дамой Новой» (стихотворение «Solo») и встав под фильдекосовое знамя эго-футуризма, Вадим Шершеневич пишет мастерскую ерническую пародию на традиционно «высокий» мотив «кинжала» (стихотворение «Русскому языку»). А пародийность, осознанная, но не всегда очевидная (особенно — для современного читателя), и, увы, не всегда удачная, — становится важной составляющей поэтики Шершеневича. Да и эго-футуризма в целом. Абсолютно верно почувствовал это в свое время Н. Гумилев, писавший о будущем «Короле поэтов», а пока вожде нового направления Игоре Северянине: «… за всеми “новаторскими” мнениями Игоря Северянина слышен твердый голос Козьмы Пруткова, но … для людей газеты Козьма Прутков нисколько не комичен…»[21]. (Гумилев резко делит «читающую публику» на «людей газеты» и «людей книги».) Сказанное о Северянине во многом верным остается применительно и к Вадиму Шершеневичу — эго-футуристу.
В отличие от подчеркнуто серьезного (особняком стоит А. Белый — автор гениального «Петербурга») символизма и крайне редко позволявшего себе ироничную усмешку (вопреки своему же призыву «следовать традиции Рабле») акмеизма, русский футуризм в обеих своих — «кубо» и «эго» — ипостасях занимался реабилитацией категории комического в «серьезной» {16} поэзии. Другое дело, что юмор этот был достаточно своеобразен и не только соединялся с глумлением над «благонамеренным» читателем, но зачастую эпатажем этим и ограничивался.
Можно сказать, что пушкинский ироничный же «завет» — «поэзия должна быть глуповата» — эго‑футурист Шершеневич исполнял ревностно и всерьез. Читая стихи Шершеневича этого периода (1913 – 1915 гг., да и позже), всегда следует ожидать подвоха: а вдруг это сказано-написано только «ради смеха», именно затем, чтобы ты, читая, подумал: «Ну и идиот же этот Шершеневич!» — к вящему удовольствию последнего.
Впрочем, своеобразного совершенства в этой области достигли, пожалуй, не футуристы, но такие петербургские поэты, как член «Цеха поэтов» Сергей Нельдихен[22] («поэт-дурак», как представлял его публике Гумилев, Нельдихена любивший), Александр Тиняков[23] и — позднее — члены ОБЭРИУ.
Один из многочисленных псевдонимов Шершеневича той поры, «Георгий Гаер» (иногда «Г. Гаер»), весьма «говорящ». И уж не с этого ли «англизированного» «гаера» Есенин впоследствии калькировал своего знаменитого «хулигана»? Обратим внимание и на литературную группировку петроградских поэтов начала 20‑х годов, именовавшую себя «Аббатство гаеров». Входил в нее, между прочим, и юный Константин Ваганов[24]. Не удержимся, чтобы не припомнить {18} слова Константина Леонтьева: «… наша серебряная утварь, наши иконы, наши мозаики, создание нашего Византизма, суть до сих пор почти единственное спасение нашего эстетического самолюбия на выставках, с которых пришлось бы нам без этого Византизма бежать, закрывши лицо руками»[25]. Безусловно, Леонтьев прав. Но не забудем, что речь-то у него идет о «выставках», то есть своеобразном «внешнем рынке». Что же до «рынка внутреннего», то на этой «выставке» в ходу иные «картины». И «Василий Федоров» «хорошо идет» лишь при условии, что он «из Парижа и Лондона».
Кстати, еще о псевдонимах. И. Масанову Шершеневич сообщал следующее: «Мои главные псевдонимы. Венич (“Голос Москвы”) и В. Гальский (“Утро России” и “Раннее утро”) — корреспонденции с фронта во время войны. Дормидонт Буян и Георгий Гаер — литературные по всем альманахам и журналам футуристического периода. Пингвин и Аббат-Фанферлюш — по театральным журналам (“Театральная Москва”, “Зрелища”, “Киногазета” и др.). Случайно — Векша, В. Ш., Хрисанф (совместно с Львом Заком) и М. Россиянский (с ним же) — по “Мезонину поэзии…”»[26]. В «Великолепном очевидце», однако, о Льве Заке пишется несколько иное: «Это он был Хрисанф…» И чуть дальше: «… [он] боролся под фамилией Михаила Россиянского с беспредметностью неологизмов Крученых»[27].
С начала 10‑х годов у В. Шершеневича складываются дружеские отношения со сводным братом известного философа С. Франка, талантливым художником, поэтом и филологом-любителем Львом Васильевичем {19} Заком[28], вскоре эмигрировавшим. В 1913 году в недрах созданного ими сообща крохотного издательства «Мезонин поэзии», в приватных беседах Льва Зака и Вадима Шершеневича и в их «открытых письмах» друг другу (см. «Перчатка кубо-футуристам» М. Россиянского и «Открытое письмо М. М. Россиянскому» Шершеневича) вызревает, еще как бы внутриутробно, теория отечественного имажинизма, к которой В. Шершеневич обратится несколько лет спустя.
В это же время Шершеневич переводит и активно пропагандирует в России творчество вождя итальянских будетлян Ф. Т. Маринетти[29], а во время пребывания последнего в Москве состоит при нем в качестве гида-переводчика, пишет статьи о футуризме[30].
В период непродолжительного сближения «Гилей» (группа кубо-футуристов: братья Бурлюки, Маяковский, Крученых, Лившиц, Хлебников) с эго-футуристами у Шершеневича завязываются личные отношения с Маяковским. Заметим, что поэтика «раннего» (до 1917) Маяковского решительным образом повлияла на практику «левого крыла» (Шершеневич, Мариенгоф) имажинизма, что бы ни говорил об этом сам имажинизм в лице своих представителей. Впрочем, ничего зазорного в этом влиянии нет. И говорим о нем не в упрек, но скорей в похвалу. Вместе с тем, сопрягая эти имена (Маяковский и Шершеневич), корректней было бы, наверное, говорить и о каком-то, конечно «неравнообъемном», но — взаимовлиянии.
В это время (начало 1914) Вадим Шершеневич, {20} очевидно (сам он это отрицал), редактирует второе издание футуристического сборника «Дохлая луна», что приводит его к острому конфликту с Б. Лившицем и осложняет дальнейшие отношения с кубо-футуристами. Добавим, что конфликт этот освещен Лившицем в книге «Полутораглазый стрелец», на наш взгляд, не слишком объективно (см. прим. к с. 102).
Можно было бы вменить Вадиму Шершеневичу некое «шляхетски-ветреное» непостоянство. Действительно, за 1913 – 1914 гг. он побывал в стане символистов, слегка пококетничал с акмеизмом и затем — в качестве эго-футуриста — пошел на альянс с «Гилеей». Но не будем столь строги к двадцатилетнему … юноше? молодому человеку? — талантливому, самолюбивому, самоуверенному, но себя явно еще не нашедшему.
Между тем наступило лето 1914 года. За годы войны «вольноопределяющийся Вадим Шершеневич» выпустил несколько книг: сборник стихотворений «Автомобилья поступь», сборник статей о футуризме «Зеленая улица» и поэму (в духе времени и модной «теории монодрамы» именуемую «монологической драмой») «Быстрь». Поэма, или, как гласил подзаголовок, «трагедия великолепного отчаяния», «Вечный жид», написанная в 1916 году, увидела свет уже после революции[31].
1917 год позволил Вадиму Шершеневичу (и не одному ему; ограничив себя рамками имажинизма, назовем еще Есенина и Мариенгофа) снять погоны вольноопределяющегося. Отметим в связи с этим один любопытный факт. На полях «империалистической {21} бойни» не погиб ни один не то чтобы крупный, но даже «средний» русский писатель (в то время как, положим, французская и английская литературы понесли серьезные потери). И остается недоумевать: то ли «администрация» проявляла трогательную заботу о «культурных кадрах», то ли сами литераторы умели и отчизне послужить, и «дар напрасный» сохранить. Тут следует, наверное, учесть и ту роковую роль, которую сыграл родившийся в нейтральной, цветущей Швейцарии подлый лозунг пожелания «поражения своему правительству», адресованный, правда, в первую очередь пролетариату, «у которого нет родины». Слегка забегая вперед, заметим: службу в Красной Армии (во время гражданской войны) русские поэты и писатели в подавляющем большинстве своем сумели «закосить»! И это при «поголовных мобилизациях» и «жестокости комиссаров»! И воевал «за красных» едва ли не один Константин Ваганов, менее всего к этому пригодный «эллинист». И сын жандармского полковника вдобавок.
Итак, 1917 год. Шершеневич, если придерживаться устоявшейся терминологии, его скорее «принял». Но «принял» отнюдь не с тем восторгом, с которым другой будущий имажинист, Анатолий Мариенгоф, восклицал: «Я только счастливый безумец, поставивший все на октябрь!»[32]. Более трезвый Вадим Шершеневич («романтическая пудра» образца 1913‑го за годы войны осыпалась с его мужественного лица) отнесся к «октябрю» как к некоему природному катаклизму, «не принимать» который глупо, коль уж скоро он случился. Кстати, прояснить истинное отношение Шершеневича к «октябрю» поможет излюбленный им самим прием (см. «Кому я жму руку») — сопоставление сегментов {22} текста, содержащих то или иное «ключевое», или (в имажинистских терминах) «лейт-слово». Итак, посмотрим, в каком контексте у Шершеневича возникает слово «красный». (Любопытно, что в стихотворениях до 1917 года этот цвет практически отсутствует в его палитре.)
«Лошадь как лошадь» (стихотворения 1915 – 1919 гг.):
«Бесстыдному красному закату»;
«Заплаты красные измятого лица».
«Крематорий» (1918):
«Кто-то самый безумный назвал революцией
менструацию
этих кровавых знамен».
«Итак итог» (1926):
«Демонстрация красных прыщей».
Закончим этот отнюдь не исчерпанный данными примерами перечень достаточно «опасной» шуткой из письма В. Шершеневича за границу (январь 1924 года, речь идет о продолжении издания имажинистского журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном»): «… нужен журнал, как еврею октябрезанье»[33].
Но избави нас Бог пытаться делать из В. Шершеневича чуть ли не «героя сопротивления»! Все эти фразы — с неврастеническим оттенком бравада «всё понимающего» интеллигента — и не более того. Лишнее подтверждение тому находим в только что цитированном письме А. Кусикову в Берлин (речь идет о Есенине): «О Сергее. Он вышел из санатория и опять {23} наскандалил. Хорошо раз, но два — это уже скучно и не нужно. Снова еврейские речи, жандармы и прочие прелести человека, который думает, что ему все сходит с рук. Мне очень жаль Сережу, но принципиальной глупости я не люблю»[34].
Итак, «приняв» (скорей похожее на «приняв меры»), Шершеневич «включается в работу», даже делает частушечные подписи к политическим плакатам «Окон РОСТА». Но «лиру отдавать» явно не спешит. Единственная, наверное, попытка такого рода, к счастью для Шершеневича-поэта, закончилась полной неудачей. В вяло написанном, затянутом (20 строф) стихотворении «Украина» (1925) появляется, как Deus ex machina, Ленин. Но эмоциональный фокус стихотворения отнюдь не здесь, но в строфе, долженствующей продемонстрировать бесчинства «белых» на Украине. А выглядят эти бесчинства следующим образом:
Ребята радостно свистели,
К окну прижавшись, как под гам
Поручик щупал на постели
Приятно взвизгивавших дам.
Роль Ленина, в сущности, сводится к роли разрушителя описанной выше «гармонии» (доволен «поручик», «по определению» довольны и «дамы», а про «ребят» — известных любителей подобных зрелищ — и говорить не приходится…).
Еще в 1913 году Шершеневич-футурист писал: «Во что разовьется в будущем это течение, вызывающее сейчас столько брани и похвал, конечно, предугадать трудно. Мне кажется, что в ближайшем будущем предстоит новая перегруппировка»[35].
{24} В начале 1919 года печатно объявила о своем существовании новая литературная группа: имажинисты (см. с. 369 наст. изд.). Просуществовала она восемь лет: до 1924 года — под крылом анархистского толка «Ассоциации вольнодумцев», председателем которой был Есенин, ас 1924 года и до самороспуска, последовавшего в 1927 году, — как самостоятельное Общество под председательством Рюрика Ивнева. Однако подлинной «душой Общества», его «неформальным лидером» и главным теоретиком был Вадим Шершеневич, до конца остававшийся верным заветам имажинизма.
Еще в «Зеленой улице», изданной в 1916 году, футурист Вадим Шершеневич писал: «Я по преимуществу имажионист. Т. е. образы прежде всего. А так как теория футуризма наиболее соответствует моим взглядам на образ, то я охотно надеваю, как сандвич, вывеску футуризма…»[36]. Итак, с одной стороны — «имажионист», с другой — «имажинисты»… Прояснить терминологическую путаницу взялся в 1921 году поэт Ипполит Соколов:
«Все мы более или менее уже окончательно сжились со словом имажинизм.
Но на самом деле правильно производить от французского слова image не имажинизм, а имажизм, и не имажинисты, а имажисты (между прочим, от латинского слова imago существует слово имагины, означающее образники или что-то в этом роде).
По-моему, нужно было бы употреблять имажизм не только потому, что [это] единственно правильная форма обычного словообразования, но и потому, что иностранные имажинисты называют себя имажистами, а не имажинистами. Имажинисты во Франции называют себя imagist’ами. Английские же имажинисты не {25} хотят даже переводить на английский язык с французского слово имажизм, и они пишут в своих журналах и книгах по-французски “les imagistes”.
Русским имажинистам необходимо с западноевропейскими товарищами установить единство в наименовании своей школы. И потому-то я считаю не только правильным, но и необходимым употреблять имажизм вместо имажинизма и также вместо имажионизма, как предлагал В. Шершеневич, образуя имажионизм от итальянского слова»[37].
Резонные, но слегка запоздалые советы «ученого соседа» — экспрессиониста — во внимание приняты, однако, не были, и русский имажинизм так и остался «неправильно названным».
Пик шумной, скандальной, воистину всероссийской известности имажинизма (а вместе с ним и Вадима Шершеневича) приходится на 1920 – 1922 годы. В 1914 году Маяковский писал о Велимире Хлебникове: «Дружина поэтов, имеющая такого воина, уже вправе требовать первенства в царстве песни»[38]. Между тем в 1920 году (факт малоизвестный) «Председатель Земного Шара», «такой воин» Хлебников в блужданиях своих по стране забредает в становище имажинистов[39], чем как бы узаконивает их претензии на «первенство» в поименованном «царстве».
Кстати, отношение В. Шершеневича к творчеству Хлебникова претерпело в 10 – 20‑е годы значительные изменения. В ранних футуристических статьях он отзывался о Хлебникове крайне сдержанно, скорей отрицательно. Но вот что писал Шершеневич в 1922 году, когда Хлебников был уже мертв: «Ряды левого {26} искусства потеряли с его смертью если не завершителя и не мастера, то, во всяком случае, гениального исследователя»[40].
В 1920 году Шершеневич удостаивается редкой для современных ему поэтов чести: его читает Ленин. Правда, происходит это благодаря недоразумению. Весь тираж поэтического сборника В. Шершеневича «Лошадь как лошадь» в силу «лошадиного названия» отправляется на склад Наркомзема для дальнейшего рас