Джеймс Хиллман. Сновидения и Потусторонний Мир
Страх и сопротивление, которое ощущает каждое человеческое существо, когда оно углубляется в себя слишком глубоко, это и есть, по сути, страх путешествия в Аид.
© Карл Густав Юнг, “Психология и Алхимия”, ч.3 (Prima Materia)
Я видел престранный сон. Я видел сон… не достанет человеческого ума, чтоб рассказать, какой это был сон. Осел тот человек, который пустится объяснять этот сон. Мне казалось, что я был… Ни один человек не может сказать, что мне казалось! Мне казалось, что я был… Мне казалось, что я имел… Но был бы пестрым шутом тот человек, который бы осмелился сказать, что мне казалось! Глаз человеческий не слыхал, ухо человеческое не видало, рука человеческая не способна вкусить, язык человеческий не способен понять, а сердце человеческое не способно выразить, что такое был мой сон! Я попрошу Питера Пигву написать балладу из этого сна. Эту балладу назовут “Сном Основы”, потому что в этом сне нет никакой основы. Я пропою эту балладу перед герцогом, в самом конце пьесы. Может быть, чтобы придать ей более приятности, я пропою ее тотчас после смерти Фисби. (Уходит.)
© Вильям Шекспир, “Сон в Летнюю Ночь”, (Акт Четвертый)
СОДЕРЖАНИЕ
- МОСТЫ
- ФРЕЙД (Фрейд и Мой Тезис:: Фехнер, Фрейд и Потусторонний Мир)
- ПСИХИКА (Глубина:: Гадес:: Дети Ночи:: Подземный Мир и Потусторонний Мир:: Образы и Тени:: Фигуры Сновидений:: Метафора Смерти)
- ПРЕПЯТСТВИЯ (Материализм:: Оппозиционализм:: Христианизм)
- СНОВИДЕНИЯ (Романтики Сновидений:: Сновидческое Эго:: Сновидческая Работа:: Материал Сновидения)
- ПРАКТИКА (Caveat Lector:: Темные:: Слабость:: Животные:: Сосуды с Водой:: Вспоминание и Забывание:: Замедление и Время:: Цикличность и Круги, Мандалы:: Психопатия:: Лед и холод:: Церемониальное Принятия Пищи:: Кутёж и Музыка, Карнавал, Цирк, Клоуны, Верх-Тормашками:: Двери и Ворота:: Настроение и Диаррея:: Запах и Дым:: Пространство:: Отношение к Сновидениям)
- БИБЛИОГРАФИЯ
Мосты
Говорят, что основную идею всегда можно выразить в нескольких словах, как в тех фрагментах Гераклита, а эти несколько слов можно сжать в название, потому то что каждый называет книгой – дело не простое. Среди возможных вариантов названий этой работы были “Мост Сновидений” и “Сновидения между Этим и Потусторонним Мирами”. Фрейд уже использовал подобную метафору, когда назвал сновидения королевской дорогой, via regia к бессознательному. И именно потому что эта дорога стала называться королевской, в большинстве психотерапевтических подходов со времен Фрейда она стала единственно-правильной одностронней дорогой всего утреннего движения, направляющегося из бессознательного в город Эго. Я же решил пойти другим путём. И как как следует из названия этой работы – это другой односторонний путь, путь во тьму. Потому мне необходимо отметить, что в исследованиях этой работы я буду придерживаться строго определенного направления.
Эта небольшая книга предлагает иной взгляд на сновидения отличный от тех, которыми мы пользовались ранее. Её тезис не полагается ни на идею подавления у Фрейда, ни на идею компенсации у Юнга, а представляет сновидения c точки зрения души и отношений души со смертью. Я пришел к выводу, что весь подход интерпретации сновидений ставящий своей целью увеличения осознанности в вопросах бодрствующей жизни является полностью неверным. И под “неверно” я подразумеваю всю полноту этого слова: вредность, искаженность, введение в заблуждение, неадекватность, ошибочность, экзегетичность – по отношению к материалу сновидения. Когда мы ошибаемся о сновидении – мы ошибаемся о душе, а так как сновидения имеют скрытую связь с душой, тогда ошибочная интерпретация сновидений вводит нас в заблуждение относительно нашего умирания. Именно эту связь сновидений со смертью и умиранием мы и будет исследовать в этой работе.
И начнем мы с очевидного, хотя и неучтенного ранее, вопроса – какому мифическому месту, каким Богам принадлежат сновидения? Допущением, которым мы руководствуемся задавая подобный вопрос, является предположение о том, что, зная “какому месту” принадлежат сновидения, мы сможем лучше понять то, что они делают, что значат и как нам с ними взаимодействовать. Отвечать на эти вопросы мы будем основываясь на мифе – не секрет что сновидения связаны с потусторонним миром и его Богами, и следующая небольшая глава покажет, что мифическая основа сновидения – далеко не новая мысль. Фрейд, созантельно или неосознанно, поступил именно таким образом, когда обратился к мифическому потустороннему миру создавая свою теорию сновидений.
Попытка пересмотреть сновидения в свете мифа и является тем новым, с чем вы встретитесь в дальнейших главах. Теорий сновидений и так уже достаточно, ведь любое психоаналитическое сообщество Верхнего Манхэттена, Цюриха или Бэвэрли Хилз сможет предложить товары любого сорта: фрейдистского, ортодоксально фрейдистского, нео-фрейдистского, психодинамического фрейдистского, юнгианского в любых тонах и красках, гештальтистского, трансцендентально-мистического, научно-эмпирического, эго-бихевиорального, парапсихологического, а также экзистенционального и феноменологического. Но никто, насколько я знаю, не задается мифическим вопросом, никто не предлагает теорию и вместе с ней практику, выведенную из архетипического подхода ко всей сфере деятельности сновидений. Одни усматривают мифы в сновидениях и используют эти мифы для амплификации мотивов сновидения. Мы же, в целом, придерживается другого взгляда, понимая сновидения как феномен, который происходит из определенного архетипического “места”, и который также связан с некой мифической географией, чтобы, в дальнейшем, распознать этот потусторонний мир в психологической теории. Соединяя психологическую теорию с мифологической мы создаем психологию сновидений, которая пытается сохранять ощущение потустороннего, которое всегда присутствует в нашей работе с ними.
Подобный поворот от логоса к мифосу, шаг против исторического потока нашей культуры, потребовал от меня определенного времени. Первые тезисы этой работы я презентовал Американскому Сообществу Искусства Религии и Культуры на лекции в Нью Йорке в 1972 году. В дальнейшем они развивались в моих докладах на конференциях Эраноса в Асконе, Швейцария в 1973. И несмотря на то, что сегодня они стали шире и основательней, эти тезисы все еще несут отпечаток Эраноса, в котором в течении нескольких лет я тщательно разрабатывал определенные архетипические темы и то, каким образом они влияют на наше сознание, особенно на идеи и взгляды психологии.
Я рассматривал психологию роста и развития эго в связи с архетипом ребенка (1971), психологию старости и молодости через пару сенекса и пуэра (1967), диагностику истерии и подчиненной женственности при помощи архетипической структуры Диониса (1969), и говорил о нормальном и аномальном в терапии обращаясь к образам Ананке и Афины (1974). Каждая из этих работ была попыткой рассмотреть психологические позиции соотнося их с подходящим мифическим фоном. Смысл был в том, что архетипическая перспектива способна улучшить наше видение психики и предоставить нам более психологические (то есть саморефлексирующие, воображаемые и глубокие) представления о том, чем психология занята и что она утверждает.
Данная работа, как и предыдущие, является эпистрофой, возвратом к первоначальному состоянию, обращением феномена сновидений к их воображаемым истокам. Этим подходом мы обязаны другу Эраноса Генри Корбину и методу ta’wil (что, согласно Корбину, буквально значит “направлять нечто обратно к его истокам и принципам, к его архетипу”), который он прекрасной объяснил и показал в своей замечательной работе.
Обращение к первоначальному состоянию через сходство, подобие и есть основной принцип архетипического подхода ко всем событиям психики. Возвращение – это также и мост, метод соединяющий событие с его образом, психический процесс с его мифом, страдание души с выражаемой этим страданием мистерией воображаемого. Эпистрофа, или возвращение через подобие, предлагает психологическому пониманию основное средство восстановления порядка в замешательстве психического, отличное от идей Фрейда о развитии, а также идей Юнга о противоположностях. Кроме того, у этого метода есть два различных преимущества. Во-первых, он предлагает нам снова посмотреть на феномен: что фактически снится, сообщается и переживается, ведь только лишь благодаря внимательному рассмотрению в собственных руках, мы сможем определить с какой из множества архетипических совокупностей он может быть схож. “Какой из множества” – это и есть второе преимущество, потому что никакой единственным образом объясняющий принцип, каким бы основательным и развитым он не был (например, Самость и противоположности у Юнга или развитие Либидо у Фрейда), он не предлагает психическому естественному разнообразию подходящее многообразие сходства. Эпистрофа подразумевает возвращение к множеству возможностей и соответствий с образами, что не может предложить ни один системный подход.
Образ был моим отправным пунктом для пересмотра психологии. И в данной работе я продолжаю этот акцент на образах, а также более детально его разрабатываю. Фактически, эта работа является основным мостом (или туннелем) к остальным моим работам. Тут психология образа более точно расположена в рамках психологии сновидений и смерти. Глубинная психология, которая исходит из теневых образов фантазии, амплификации и патологизации, а также терапии как культа души, мифологически относится к потустороннему миру. Приступить к работе с образами в глубинной психологии означает начать в потустороннем мире, так что данная работа предлагает мифический взгляд на психологию образа. Утверждать изначальность образов означает признавать, что сновидения являются первичными условиями, из которых ночью зачинается сознание светлого времени дня, и на тени которых это сознание опирается. Наша глубинная психология начинается с ракурса смерти.
Подобные перестановки ракурса связаны не только с критикой и улучшением уже сказанного в психологии, в данном случае относительно сновидений. Скорее, даже более – внезапная вспышка озарения от установившейся связи между обычным событием или концепцией и их мифическим аналогом может поразить новыми перспективами в психологии нашего собственного опыта, которая не требует доказательств, также как и в хорошо знакомой психологии современной теории.
Несмотря на мою склонность к радикально и скандально новому, а также детскому удовольствию смотреть сквозь одежду Короля, я старался придерживаться четких ограничений. И в начале мне бы хотелось прояснить эти ограничения, так как они являются в той же мере описанием рамок и методом, сколь и утверждением взглядов.
Во-первых, несмотря на то как далеко вверх или вглубь в психике мы уйдет с нашими предположениями и исследованиями, мы будем стараться остаться в рамках западной психики и её культурных, географических и исторических основах нашей традиции. Романтические попытки исследования и разоблачения возможны лишь в классических пределах старого, известного и ограниченного. Новизна подобного взгляда означает не более чем обновление, оживление и оздоровление, но не сотворение. Сказанное адресуется лишь мертвым и прошлому, но не будущему, которое займется тем, чем ему следует заняться. Данная работа – это комментарии и примечания на полях к тому, что другие сделали ранее и лучше. И это первый мост – мост в прошлое.
Во-вторых, мы постараемся придерживаться границ психологии. Как Фрейд и Юнг отреклись от анатомии, биологии, естественных наук и теологии ради своих психологических предположений, так и всей традиции глубинной психологии в своем развитии следует оставаться в своей области и идти своими путями. Эти пути: психодинамика, психотерапия и психопатология – определенно уже хорошо протоптаны за последние 80 лет. Но я и не предполагаю, что в других областях трава зеленей – она и так зелена под нашими ногами, позволяя нам снова достигать своих целей, что в глубинной психологии значит усердно стремиться вглубь. И это второй мост – мост вглубь.
В-третьих, чтобы еще более определить наши ограничения, той психологической землей, которую мы собираемся возделывать, будет та же, над которой работали Фрейд и Юнг. Фактически, это их земля. Тем не менее, нам нужно вскопать ее под другим углом и мы не будем использовать не их плуг, ни двигаться по их бороздам, а используем этот грунт по-своему. Контуры обнаруживаемого могут отличаться, но область ограничена психикой западного человека в его исторической традиции и культурной ситуации. Но наша цель не отличается от их цели – четко сформулировать психологию, которая отражает великую ценность индивидуальной души. И это третий мост – мост внутрь.
Фрейд и Мой Тезис
Мы начнем с вопроса, поднятого еще Аристотелем. И это вопрос является практическим, возникающим перед каждым из нас по утру относительно понимания наших собственных снов. Аристотель утверждал: “Наиболее опытным толкователем сновидений является тот, кто владет искусством видеть подобие” (1). И так, что же напоминают нам наши сны? И я не имею ввиду образы или мысли сновидения, но сновидение само по себе. Чему подобен сон, согласно какому мифу или вселенной его образы могут быть проинтепретированы? Какому миру соответствуют сновидения? Ведь если мы найдем ответ на эти вопросы, разве нам не удастся расположить все содержание сновидения ближе к его настоящему плану?
Разбираясь с этим вопросом, я предлагаю вам предаться длительной фантазии Романтизма, Возрождения и Греции. Мы обратим ход времени и заново посмотрим на сновидения с позиций времен, предшествовавших Фрейду.
Прекрасная книга Фрейда о сновидениях была издана 4 ноября 1899 года, но год 1900 на ее обложке свидетельствовал о новой эпохе. Эта книга была поворотным моментом – она одновременно открыла новую эпоху отношения к психике, и завершила предыдущую.
В то время по поводу сновидений существовало три основных взгляда: романтический, рационалистский и соматический (2). Фрейд, взяв по нити из каждого, соткал из них элегантную систему. От романтиков он взял идею о том, что сновидение содержит и скрывает некое важное сообщение из другого мира. От рационалистов Фрейд взял то, что само сновидение и его язык являются беспорядочной смесью бессмылицы, но согласно Фрейду из сновидений можно дешифровать его скрытое значение. С соматиками он согласился в том, что сновидение отображает физиологические процессы, хотя для него это относилось, в основном, к сексуальности и сну.
Из всех эти трех позиций взгляды романтиков были наиболее близкими к взглядам Фрейда, но при этом именно они оказались поглощенными и исчезнувшими в пост-фрейдисткой эпохе, в которой мы все живем и сновидим. Как и романтики, Фрейд создал целый мир из сновидений и связал их со сферой сна (TD, 137-38), миром ночи, и с классическим мифом, выделив им отдельную область со своей топографией. Отмечая “абсолютную эгоистичность” (TD, 138) и что “само по себе сновидение не является социальным проявлением или средством общения” (NIL, 17), Фрейд настаивал на собственном скрытом значении сновидения, опять же согласно романтической точки зрения. Сновидение – это полностью внутрипсихический феномен, непонятный даже самому сновидцу, который видит его, в котором он бродит и играет некую роль
Но при этом Фрейд сделал две уступки рационалистам. Во-первых, он приравнял сновидение к временному психозу, потому что и в психотическом, и в ночном мирах “ничего не хочется знать о реальном внешнем мире” (NIL, 27). Эта нить ведет в дневной мир здравомыслия, в котором реальностью подразумевается внешнее, социальное, материальное (3).
Вторая же уступка важнее и вместе с тем губительней для достижений Фрейда. Я имею ввиду идею об остатках дня, являющуюся одним из камней в фундаменте его теории сновидений: “почти в каждом сновидении всплывает какой то фрагмент воспоминания или намек на событие предшествующего сновидению дня, часто на несколько таких событий, и если мы последуем за этими связями, то часто сразу же найдем переход от кажущегося далеким мира сновидения к реальной жизни пациента. “ (NIL, 20-21). Аналогично, “каждое сновидение без исключения связано с каким-либо впечатлением последних дней или, вернее, последнего дня перед сновидением” (OD, 31).
Я уже говорил об этой одностронней дороге. “Если мы последуем за этими связями”, мы направим все, что было в сновидении, в “реальную жизнь пациента”, в его “день перед сновидением”. То, что сновидение может содержать образы прошедшего дня, причем даже те, о которых мы не помним, было вскоре установлено Отто Пёцлем в Вене (4). Таким образом древняя tabula rasa точки зрения ума, взгляд рационального эмпиризма, осталась в принципе не пересмотренной психоанализом. Сновидения могут быть раскрыты как содержащие подсознательно воспринятые образы дневного мира. В уме нет ничего, что предварительно не было бы обнаружено чувствами. Сновидение может значить что-то, да, но оно является лишь перестановкой остатков дневной жизни в соответствии с инстинктивными нуждами сексуальности и сна. И в итоге сновидение стало “компромиссом”, как его назвал Фрейд, между требованиями ночного и дневного миров. Или же, скорее, теория сновидений Фрейда является компромиссом между взглядами романтического ночного мира и рационалистичного дневного? Но, в конце концов, нет никакого компромисса. Рационализм победил.
Рационалистический взгляд победил романтический, потому что Фрейд вернул сновидение в верхний мир. Первоначально это произошло с помощью идеи остатков дня и возвращения ко дню предшествующему сновиднию (CP, 5:136), и позднее благодаря идее Фрейда об интерпретации как “переводе в язык бодрствующей жизни” (CP, 5:150).
Теперь же Фрейд полностью распознал, что сновидение само по себе принадлежит потустороннему миру. Он утверждает, что остатки дня “сами по себе не являются сновидением…. Они не способны сформировать сновидение. Они, собственно говоря, являются лишь психическим материалом используемым в работе сновидения…” (CP, 2:138). Дневной мир – это лишь материальные основания сновидения, но его номинальными, эффективными и целевыми причинами являются желания Эроса, работающего над психикой ночью ради сохранения ее сна (OD, 66; ID 160). (5)
К тому же, он недвусмысленно и уверенно заявляет о причине сновидения. Она никак не связана с дневным миром. Фрейд утверждает: “… будет ошибкой говорить о том, что сновидения касаются задач появляющихся в нашей жизни или же что они ищут решение проблемам нашей дневной работы… полезная работа подобного рода далека от сновидений… они заняты лишь одной полезной работой… которая может быть приписана сновидению, и это – охрана сна…” (CP, 5:150-51). Все, что относится к сновидению, является чуждым бодрствующей жизни, её языку и морали (CP. 5:154), её логике и её времени – причём сновидения являются столь чуждыми, что Фрейд говорит о них на языке психопатологии: нарциссизм, галлюцинации, психоз (CP, 4:38; NUL, 27; TD, 145), истерические симптомы и обсессивные идеи (OD, 72).
Теперь же конфликт виден невообруженным взглядом. С одной стороны сновидения полностью принадлежат сну, а с другой – интепретация сновидений служит целям привнесения их в дневной мир. Можно даже сказать, что интерпретация освобождает и “осваивает” сновидение из его потустороннего безумия и погружения в принцип удовольствия. Фрейд пробуждал Психею из объятий ночного мира эротических удовольствий, её нарцисического восхищения собственной фантазией. Это и было его целью. Его книга называлась не “Природа Сновидений”, ни “Изучение Сновидений” или “Мир Сновидений”. Она называлась Die Traumdeutung (“Интерпретация Сновидений”), и под интерпретацией Фрейд подразумевал, как он снова и снова повторял, “перевод” (CP, 5:139-40, 5:152; OD, 69) на язык бодрствующей жизни.
Поэтому целью терапевтической интерпретации было вывести эту via regia из потустороннего мира, как писал Фрейд: “Работа, проделываемая в обратном направлении, которая имеет целью от явного сновидения добраться до скрытого, является нашей работой толкования ” (IL, 170), “распутать то, что работа сновидения скрыла” (OD, 71).
Сновидение сопротивляется пробуждению в перевод (ID, 525). На самом деле, понятия сопротивления и интерпретации непосредственно связаны друг с другом обратным образом (CP, 5:137-38, 5:152; NIL, 23). Чем больше сопротивления между “бодрствующим эго” и “бессознательным”, тем менее возможна интерпретация сновидения; чем меньше сопротивления между сновидением и дневным миром, тем более успешным будет перевод сновидения на язык дня. Другими словами, существует вполне ясное сопротивление части сновидения видоизменяться согласно дневному миру и его целям.
Но, при этом, именно данное видоизменение и стало основной работой терапевтического использования сновидений. Мы освещаем их, когда утром включаем свет после пробуждения, записываем их, относим их к аналитику, и уже вместе прочитываем их в поисках сообщений о текущей жизненной ситуации, выборе, отношениях с бессознательным, проблемах, чувствах и мыслях. С помощью сновидений мы можем вспомнить забытое прошлое, осознать что мы не замечаем в настоящем, размышлять о будущем. Мы можем прочитывать их как предсказания, обращаться к ним как к оракулам о тенденциях в потустороннем мире, которые способны помочь нам в нашей жизни.
Наш тезис (против перевода сновидений в язык эго) встречает тут возражения как со стороны фрейдистов, так и со стороны юнгианцев. Фрейдисты будут настаивать на том, что в этой “работе освоения” и состоит деятельность терапии. “Психоанализ – это инструмент позволяющий эго достигнуть постепенного освоения бессознательного” (EI, 56). Интерпретация сновидений является дневным аспектом данной работы освоения.
У юнгианцев же будет два возражения. Во-первых, интерпретация сновидений – это работа эго-сознания, которая является частью общего завоевания бессознательного или деланием бессознательного сознательным, что алхимические юнгианцы понимают как opus contra naturam. Но для юнгианцев сама природа требует подобной работы, “становление сознательным” само по себе уже архетипический процесс сокрытый в сновидениях. Потому сновидения приходят каждое утро и требуют их интерпретации, даже если сопротивляются ей. Интерпретация служит природе, даже если вступает с ней в конфликт.
Второе их возражение нашей критике терапевтического перевода сновидений в бодрствующий дневной мир менее ясно. Юнгианский анализ следует процессу индивидуации. Он использует сновидения ради целостности психики. Юнгианцы так сосредотачиваются на сновидениях не ради бодрствующей жизни, но изучают сновидения в поисках информации о процессе индивидуации. Мы, юнгианцы, ищем символические, но не буквальные содержания сновидения, и связываем их с эго только как компенсацию, чтобы восполнить неадеватную ограниченность эго. Интерпретация сновидения становится мостом между ночью и днём, создающим новый центр, который включает сновидение и эго, внутреннюю и внешнюю жизни.
Если подытожить эти возражения мы получим одно утверждение: сновидение требует перевода в язык бодрствующей жизни либо чтобы расширить дневное сознание, либо чтобы выполнять естественную потребность в более широком и сбалансированном качестве сознания. В развитии моего тезиса далее, я буду следовать и Фрейду, и Юнгу, но не только. Фрейду я буду следовать в том, что сновидение никак не связано с бодрствующей жизнью и является обращением психики к себе на её же языке, а Юнгу – в том что эго необходимо приспособиться к ночному миру. Но я не буду следовать им в том, что касается использования сновидения в дневном мире в любой отличной от его собственной форме, что сновидение не должно рассматриваться как зашифрованное сообщение для дневного мира (Фрейд) или как компенсация к нему (Юнг).
Под дневный миром я не подразумеваю ежедневную реальность. Скорее я имею ввиду некое буквальное понимание любых миров, в которых вещи принимаются согласно тому как они выглядят, в которых мы не смотрим сквозь их тьму. Буквальная реальность, естественные сравнения, противоположности, строгие прямые пути – все это я называю дневным миром, который должен быть отложен в сторону, чтобы позволить сновидениям занять свое место. То место, где мышление происходит посредством образов, подобий и согласованностей. Чтобы пойти в этом направлении, нам необходимо порвать со связью с дневным миром, и всеми вытекающими из этой связи идеями: переводом, компенсацией, освоением. Нам необходимо перейти мост и позволить ему разрушиться позади нас, и если он не разрушиться – тогда сжечь его самим.
Фехнер, Фрейд и Потусторонний Мир
Попытки интерпретировать сновидения согласно контексту дневной жизни всегда встречали достаточно критики. К примеру, приведем слова из работы Генриха Стеффена (6) 1821 (столь же удаленной во времени от Фрейда, как и сегодня от него удалены мы): “Болезненное состояние нашего времени рождает глупые попытки объяснить сновидения, этот позитивный аспект сна, согласно требования бодрствующего сознания. Подобный подход не увидит в сновидении ничего, кроме как полу-подавленных мыслей и образов дня“. Позиция Стеффена отображает романтическую критику бодрствующего сознания – критику, которая еще задолго до Фрейда и его последователей, основывалась на отнологическом разделении мира дня и мира ночи. В приближении к крайностям, каждый из этих миров стремится отрицать другой мир, вместе с тем, что видит в нем причину безумия или зла.
Когда Фрейд начал погружаться в сновидения и отношения между сонным и бодрствующим сознаниями, он оказался в одной из основных архетипических фантазий того времени. Для Густава Теодора Фехнера, к которому мы вскоре обратимся, это взаимоотношение сна и бодрствования было жизнью самой по себе, её главным определением (7). Потому что для романтиков (как это было удивительно и прекрасно раскрыто Альбертом Бегуином в его L’ ame romantique et le reve (8), книге которая обязательно должна быть в списке для прочтения во всех школах глубинной психологии) сон и бодрствование, день и ночь стали хранилищем идей любого возможного типа. Эти “режимы диурна и ноктюрна”, если вы позволите использовать язык Жильбера Дюрана (9), стали основными носителями противоположностей: онтологических, психологических, символических, этических. И, когда мы смотрим на проблему с этой точки зрения, мы снова оказывается в рамках традиции дня и ночи, сна и бодрствования, начало которой лежит как-минимум во временах Гераклита, и продолжается потом с Платоном в пещере, и далее через неоплатонизм и романтицизм, через двойную систему психического у Фрейда она влияет на Юнговские лунное и солярное сознания.
Но никто так глубоко не продвинулся в этой метафоре как Фехнер из Лейпцига, который в своей действительной жизни проживал фантазию Tagesansicht (“Лица Дня”) и Nachtansicht (“Лица Ночи”). Одновременно он был основателем психофизики, внимательным экпериментатором пользовавшимся количественным и физиологическим подходами к психологическим проблемам, и человеком, который под псевдонимом Доктор Мизес, писал серьезные и сатирические научные исследования на следующие темы: “Сравнительная Анатомия Ангелов”, “Душевная Жизнь Растений”, “Zend Avesta” – и множество других нелепостей критикующих медицину (10), а также о жизни после смерти.
Он лучше любых представителей своего времени иллюстрирует реальность двух миров, которые разделились внутри него. В возрасте 39 лет, после годов интенсивного чтения и экспериментов, особенно по психофизике цветового восприятия, он начал терять зрение. Вначале он носил очки, но потом полностью ослеп. И впал в меланхолическое одиночество и изоляцию, потерял контроль над своими мыслями, видел галлюцинации пыток, и его пищеварие совсем вышло из строя. В подобном мучительном ночном состоянии он пребывал около трех лет. Но за это время он дважды чудесным образом исцелялся. Однажды одной его знакомой женщине приснилось, что она готовила ему Bauernschinken, обильно перченую ветчину маринованную в лимонном соусе с рейнским вином. После пробуждения она так и поступила, и, когда Фехнер неохотно съел эту пищу, его аппетит и пищеварение восстановились. Второй, и последний, чудесный случай произошел одним утром, когда он обнаружил, что он изголодался по свету, после чего и пошел на поправку, прожил еще 44 году и умер в возрасте 86 лет. (11)
Вместе с этим излечением изменился и Фехнер. Он перешел с кафедры физики на кафедру философии. Его понимание миров дня и ночи несколько отличалось от его предшественников: дневной мир был миром света, духа, Бога и красоты, в то время как ночной мир содержал материальное, пессимизм и атеизм. Идею бессознательного он поместил в ночной мир (12). Несмотря на такую значимую определенность, архетипическая фантазия двух режимов была для Фехнера столь же фундаментальной, какой она и остается до сих пор для глубинной психологии.
Мой интерес к Фехнеру происходит из письма Фрейда Флиссу (OPA, 83 письмо, 9 февраля 1898): “Я сильно погрузился в работу над книгой о сновидениях… Я уже достаточно прочитал литературы на эту тему. Единственная стоящая вещь об этой теме была сказана старым Фехнером…”
Эта “стоящая вещь”, сказанная старым Фехнером, была пересказана и подчеркнута Фрейдом (ID, 536): “ места действий в сновидениях отличаются от тех же из бодрствующей мыслящей жизни ”. Фрейд пересказывает таким образом слова из Elemente der Psychophysik (1889) Фехнера: “Если место действия психофизической активности идентичны как в сновидении так и в бодрствовании, то, как мне видится, сновидения могут быть лишь слабым продолжением интенсивности бодрствующей жизни, и даже более – содержать тот же материал и формы. Но факты свидетельствуют о противоложном”. Эта те самые замечания о том, что Фрейд позже развил в идею “психической локальности” бессознательного: “Психическая локальность соответствует той части … в которой осуществляется одна из предварительных стадий образа” (ID).
В данном случае и мышление Фрейда, и мышление Фехнера – это топографическое мышление. Заявив, что “в сновидениях происходит топографическая регрессия” (ID, 144) Фрейд переместил сновидения и их психологию из функционального и наглядного космоса в топографический космос. Он восстановил внутреннее пространство для психотерапии. Вместе с этим Фрейд занялся описанием внутренней географии – отправился в путешествие по воображению (13). С помощью сновидений он переоткрыл потусторонний мир. Именно об этом свидетельствует эпиграф к его Traumdeutung ’у, взятый из “Энеиды” Вергилия: “ Flectere si nequeo superos, Acheronta movebo (Если небесных богов не склоню — Ахеронт я подвигну)” (14). [Ахеронт - наиболее ужасная и опасная река Аида]
Этот подчеркнуто героический шаг Фрейда в неизвестные земли был совершен без понимания того, как это повлияет на психологию. Вместе с открытием нового пространства психологического мышления и предоставления психологии глубины, эта глубина оказалась зафиксированой фантазией структурных уровней. Хотя Фрейд понимал опасности возможного ошибочного связывания топографического мышления психологии и физиологии (например с кортикальным и срединным участками мозга), он не видел другой опасности присущей подобной метафоре. Пространство воображения – это не просто некое вместилище, оно рождается уже заполненным значениями “верха” и “низа”, “поверхности” и “глубины”, “закрытого” и “труднодоступного”. Оно уже содержит определенные онтологические, эстетические и моральные соображения, что отображено во многих духовных топографиях религий. Расположив “бессознательное” внизу Фрейд уже повлиял на него. И дав ему описание, “Ид”, он лишил его возможности освободиться от неизбежного ощущения того, что бессознательное – это и основа сознательной жизни, и нечто “низкое” разрушительное для онтологии и ценностей жизни.
Вскоре мы отправимся в собственное “нисхождение в подземный мир”. Но прежде хотелось бы отметить, что его общая география уже в достаточной мере известна благодаря мифам, религиям, картинам и литературе, в которых отображены ужасы ада, пересечение рек ради его достижения, встречи с привратниками-хранителями и теми, кто живет там – всё это доступно нам благодаря многовековым преданиям и традициям. Но так как сейчас я рассказываю о Фрейдовой топографии бессознательного, то лучше прислушаемся к его описаниям, прежде чем обратиться к этой всеобщей памяти в следующей главе.
Прежде всего, замечает Фрейд, бессознательное – это область находящаяся под сознательным. Сильные психические страдания, неврозы и психозы – все они связаны именно с этой областью, и также из неё происходят сновидения.
Между двумя вышеупомянутыми областями существует некий “барьер” (NIL, 103), который препятствует легкому перемещению между ними, а также есть даже запрещающий “цензор” (CP, 4:105; IL, 140). Вытеснение – это понятие, которое используется психологией для описания того факта, что источник eidola /образов находится по ту сторону “барьера”. То, что находится в этой “ментальной провинции” (NIL, 96), и приводит к тревогам нашей бодрствующей жизни.
Фрейд часто обращался к этой области в достаточно апотропической [предназначенной для оберегания от зла] манере, например, называя ее “безличным местоимением” (NIL, 94). Das Es, Ид, в его поздних работах заменит это топографическое бессознательное. Хотя Das Es с виду принадлежит к философской традиции Ницше и Шопенгауэра, но сам подход Фрейда к наименованию и описанию предполагает скорее мифологическую традицию, в которой подобные апотропические и эвфемистические слова часто используются в случае Гадеса и потустороннего мира. (Гуггенбюль-Крейг как-то отметил, что “фрейдисты не могут правильно понять Фрейда, потому что они понимают его буквально, юнгианцы же могут лучше понять его, потому что их понимание Фрейда – это понимание его мифологии.”)
Описывая бессознательное Фрейд говорит о “психологическом потустороннем мире” (NIL, 79), описывая вытесненное – о “чужой стране, внутренней загранице” (NIL, 78), и об энергии Ид говорит как о “текучей” (NIL, 100). (И до сих пор, многие психотерапевты связывают приснившиеся сосуды с водой: ванны, бассейны, океаны – с “бессознательным”) Фрейд говорит о пространстве Ид как несравнимо большем чем Эго (NIL, 104), и что те немногие известные нам о нем знания были получены, в основном, благодаря гипнозу (названному в честь Гипноса), изучению сновидений (NIL, 98) и благодаря страданиям.
Также нам известно, что мы порой попадаем туда через ошибки и трещины в сознании. Фрейд называл это психопатологией обыденной жизни, а Юнг – нарушениями внимания. В мифологии же подобные провалы в земле под ногами, эти норы и пещеры, считаются входами в потусторонний мир. Более того, как и классический потусторонний мир, бессознательное получило множество негативных описаний (NIL, 98), потому что оно по определению невидимо и непосредственно недоступно.
Фрейд писал: “Мы приближаемся к [пониманию] Ид при помощи сравнения, называя его хаосом, котлом, полным бурлящих возбуждений” (NIL, 98). Но оно не способно “сказать что ему необходимо” (EI, 59) также, как и мертвые в мифическом потустороннем мире могут говорить разве что шепотом (15). “Ид можно описать находящимся под властью немых, но могущественных инстинктов смерти…” (EI, 59) – писал Фрейд в последнем абзаце работы, в которой он впервые презентовал Ид психологии. Как и в классической мифологии, инстинкт смерти у Фрейда “неясен” – его сложно увидеть (EI, 40, 42, 46). В Ид не существует законов логики, ценностей, добра и зла, морали (NIL, 99; EI, 54; CP 5:155). И, кроме всего прочего, там нет ощущения времени (BPP, 33). Импульсивные желания, находящиеся там, “виртуально бессмертны, спустя десятилетия они ведут себя так, словно возникли <