ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
— Послушайте, господа, что мне пишет Адам! — такими словами встретил пан Николай Орловский декана Юрецкого, каплана Ланга, доктора Раушера и адвоката Крауса, когда они, сняв верхнюю одежду, заняли свои места у шахматного стола. — Он просит меня арендовать, а ещё лучше купить, Подолин для египетского маркиза с больным ребёнком, с которым Адам познакомился на корабле. Что вы на это скажете?
— Подолин? — удивился декан Юрецкий. — Знатная, должно быть, личность!
— Адам заметил, что деньги для него роли не играют.
— Значит, у вас появится богатый сосед? — сказал улыбаясь каплан.
— И что же вы сделаете, пан Орловский? — спросил доктор.
— Я сегодня уже был в Подолине, у управляющего Зарканого.
На днях они ожидают молодого князя С.. Зарканый считает, что князь охотно продал бы Подолин. Однако следует учесть, что; кроме парка и подворья, там всё требует ремонта. Не знаю, что и делать. Адаму надо написать правду. Я был бы рад, если бы это имение попало в руки хорошего человека, потому что я всегда боюсь плохого соседства.
— Что вы! Если у этого египтянина достаточно денег, он всё приведёт в порядок.
— Вам хорошо говорить, пан каплан, а если мы с ним не поладим? Как потом быть?
— Ну, пан Орловский, ведь вы с ним не рядом будете жить. Он окажется соседом пани Маргиты, — сказал доктор весело.
— Действительно. А кто знает, что за варвар этот египтянин!
— О, восточные люди с дамами очень вежливы, — засмеялся декан.
В конце концов, все, даже молчавший всё это время адвокат, посоветовали пану Орловскому не отказываться от посредничества в этом деле.
Уже сидя за шахматами, они всё ещё обменивались мнениями по поводу этого известия.
— А верно ли, — спросил вдруг декан, — что покойный пан Адам Орловский должен был стать управляющим в Подолине?
Старик, казалось, не слышал вопроса; он углубился в игру; но как раз в этот момент совершил ошибку. Заметив её, доктор под столом довольно чувствительнонаступил на ногу декану, и когда тот посмотрел на него, он многозначительно приложил палец ко рту.
Когда партия была окончена и хозяин вышел, чтобы распорядиться насчёт ужина для господ, которых он сегодня не хотел рано отпускать, декан спросил:
— Я, наверное, что-то натворил, пан доктор?
— Почти что, ваше благородие.
— Ну, а как же было дело?
— Управляющим должен был стать пропавший без вести Фердинанд Орловский, хотя он этого и не желал.
— Ну, в другой раз я буду повнимательней, чтобы вы мне не наступали на мозоли.
На дворе бушевала непогода, поэтому пан Николай оставил своих гостей у себя на ночь. Он очень беспокоился о Маргите, опасаясь, не чувствует ли она себя одинокой в Горке, и решил больше не оставлять её там одну. Либо он привезёт её обратно, либо сам переберётся туда.
Господа разошлись по спальням, старик с деканом остались ещё посидеть у камина. Оба они обычно поздно ложились спать.
А декан уже давно ждал удобного момента для разговора.
— Что я, собственно, хотел спросить, — начал он, закуривая сигару. — Получила ли уже молодая пани Орловская святую фирмацию?
— Нет ещё, ваше священство.
— Вот как раз и удобный случай будет. Летом в М. приедет его священство епископ, и многие молодые женщины и девушки собираются поехать к нему.
— Я рад, что вы мне напомнили об этом, ваше священство, ибо до сего дня у меня ещё не было возможности поговорить с внучкой об этом.
— Я верю вам. Я бы никогда первым не начал разговора об этом, если бы не узнал, что пани Орловская в пансионате в А. не обучалась нашей религии. Извините, что я об этом говорю, но по другим предметам она так успевала, а этот, главный предмет, совершенно запущен. Упущенное надо наверстать. Мы также не знаем, коммутирована ли молодая пани, знает ли она порядок святой мессы. И перед своим бракосочетанием молодые ко мне не приходили для собеседования, и причастия не принимали.
Конечно, это всё так получилось из-за поспешности их бракосочетания, это можно извинить и исправить. Она не была к этому приучена, а к чему человек не приучен с детства, то и легко запускается.
Пан Николай помрачнел. Что правда, то правда: кроме как на Пасху и на рождество, он никогда не ходил в церковь. Но покойная его жена и Адам посещали её прилежно. И Маргите надо бы ходить в церковь. Однако очень возможно, что она действительно не имеет понятия о святой мессе. Посещая богослужение, люди могли заметить её неосведомлённость, и это смутило бы её.
Собственно, для того он и взял её от матери, чтобы вернуть в лоно католической церкви.
— У вашего священства теперь есть каплан — энергичный, образованный человек. Он бы мог преподать моей внучке то, что ей необходимо знать, чтобы стать доброй благочестивой католичкой.
— Похвальный план, ваша милость! — одобрительно произнёс декан. — Мы сделаем это так незаметно, что об этом никто, кроме нас четверых, ничего и не узнает.
Общество будет думать, что каплан играет с нами в шахматы, а он в это время будет преподавать молодой пани истины нашей святой церкви. Нескольких часов будет достаточно, остальное пани Маргита найдёт в хороших книгах, которыми мы её обеспечим.
— Благодарю вас, ваше священство! У меня камень с души упал.
Договоритесь, пожалуйста, с капланом. Разумеется, он получит хороший гонорар, особенно, если будет молчать и общество не узнает о неосведомлённости моей внучки в вопросах нашей религии.
— Разумеется, каплан будет молчать, как могила; ведь он исповедник.
До поздней ночи длился разговор о судьбе Маргиты Орловской, которую хотели таким лёгким способом вернуть в лоно святой церкви, к которой она принадлежала через крещение.
Если бы каплан знал, какие новые приятные обязанности его ждут, он, наверное, от одних добрых намерений не смог бы заснуть.
А Маргита? Как всё же хорошо, что будущее наше нам неведомо!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Примерно в то самое время, когда пан Орловский заметил наступление непогоды и распорядился об ужине, на станции Подград остановился скорый поезд. Маргита Орловская быстро вышла из вагона и стала искать извозчика. Так как она приехала в Орлов без предупреждения, дедушка не послал за ней, как обычно.
Сегодня по почте она получила письмо, и какое!
«Дорогая, любимая Маргита!
Я не могу уехать, не простившись с тобой хотя бы письменно, незнакомая моя сестра. Как бы мне хотелось увидеть тебя! Если бы вы, отец и ты, знали, как я тосковал, вы бы не боялись расстроить меня, и ты пришла бы ко мне. А теперь уже поздно.
Завтра утром мы уезжаем. Но я верю, что желание моего сердца исполнится. А пока всего доброго желает тебе, любимая моя сестра, твой Николай».
Какое письмо! Некоторое время Маргита стояла, совершенно потрясённая. Зачем она добровольно отказалась от радости увидеть брата перед отъездом, опасаясь навредить ему? А он тосковал по ней! Каким-то образом он узнал, что отец её посетил, что они примирились. Может быть, сам отец сказал ему об этом. А теперь действительно было поздно. Завтра он должен будет уехать с неисполненным желанием, и пройдут недели, пока он вернётся.
Что делать? Писать или телеграфировать? Выйдет слишком холодно.
Но ведь сейчас только первый час, а скорый поезд будет в пять.
Но он в Подолине, на последней станции до Боровцев, не останавливается, а до М. три часа езды.
Превозмогая своё волнение, молодая женщина пошла к пани Боровской, от которой узнала, что теперь, при хорошем санном пути, из Горки в М. можно доехать за два с половиной часа. Маргита написала учителю Галю, что ей необходимо уехать и что сегодня занятий не будет. Затем она сделала некоторые распоряжения и переоделась. За это время запрягли, и добрые кони повезли её в М,.
Прибыв на станцию, она едва успела купить билет... И вот она уже почти у цели. Наконец коляска остановилась. Она расплатилась с кучером и поспешила к освещённому входу аптеки. Сердце сильно забилось в ожидании увидеть любимого брата и отца перед их отъездом, а также от того, что она теперь могла войти в этот дом. Да, она шла к своим, которые её любили, тосковали по ней. Она шла домой, домой! Волнение её было слишком сильным. Ей пришлось остановиться, чтобы овладеть собой. В таком возбуждении ей нельзя было войти, её неожиданное появление испугало бы всех.
— Дома ли пан Коримский и чем он занят? — приветливо спросила Маргита вышедшего ей навстречу слугу. Как пригодилось ей сейчас знание словацкого языка!
— Они с паном доктором упаковывают вещи, — доложил слуга.
— А пан Николай?
— Он у пана провизора.
— Благодарю.
Она ласково кивнула ему и поспешила дальше. В тот раз Урзин показал ей дверь его комнаты, так что она теперь знала, куда идти.
Как хорошо, что Николай был как раз там, и они могли встретиться не при отце. Для него эта встреча после стольких лет могла бы быть очень тяжёлой.
Девушка тихо открыла дверь и так же тихо прикрыла её за собой. Её обдало приятным теплом. Она была слишком возбуждена, чтобы заметить холод на улице... Только теперь она почувствовала, как она продрогла. В комнате свет не горел, но было достаточно светло: огонь из камина освещал картину, запомнившуюся ей навсегда.
В глубоком удобном кресле сидел, поставив ноги на широкую низенькую скамеечку, её бледный, но красивый брат. А его прозрачная рука лежала на густых волосах сидевшего у его ног молодого человека. Маргита загляделась на них. Ей показалось, что и её место там, около молодого провизора. — Видите, Мирослав, — сказал Николай, — с вами всегда так хорошо. В вас есть что-то такое, что душу мою словно завораживает. Я был так возбуждён, что весь дрожал. Знал бы это Аурелий, он бы меня уложил в постель и дал бы что-нибудь успокаивающее, а здесь я и без порошков успокоился.
— Это понятно, дорогой мой, — улыбнулся Урзин.
Его голос, полный любви, тронул сердце Маргиты. Она хоть немного хотела их послушать.
— Понятно? Почему же?
— Господь, Которому я принадлежу и служу. Который сказал мне: «Я с тобой», является Князем мира. Не моя, а Его близость успокаивает вас. Вы разве не знаете, что один Иисус Христос может успокоить все бури и вылечить все раны?
Маргита, широко раскрыв глаза, удивлённо смотрела на говорящего. Значит, он верил, что Иисус Христос с ним, здесь! Он верил так же, как те испанские герои, мученики! Они в тюрьме, умирая, утешались Его присутствием.
— Мирослав, разве вы всегда думаете о Нём? Как это возможно?
— Очень просто, у меня ведь, кроме Него, никого нет.
Странное чувство овладело Маргитой. Ей показалось, что это должно быть большим богатством — иметь только Его Одного и притом жить в таком свете и мире, как этот молодой провизор.
Она непроизвольно шагнула вперёд и нечаянно что-то задела.
Урзин обернулся и увидел её. Его лицо просияло.
— А мы и не заметили, что у нас такой долгожданный гость!
Николай тоже обернулся.
— Маргита!..
Сердце не обманешь. Николай сразу узнал стоявшую в дверях.
В слезах она протянула к нему руки и бросились в его объятия.
— Никуша, родной мой!
— Маргита, ты пришла ко мне? О, как чудно!
— Ну как же мне было не приехать, когда ты так тосковал по мне! А я и не знала...
Обнявшись, Маргита и Николай плакали. Они и не заметили, как Урзин оставил их и как он ещё раз посмотрел на них, обернувшись в дверях. Его взгляд выражал и любовь, и боль одновремевно. Они и не увидели, как он коридоре, обессилев, прислонился к холодной стене и прижал обе руки сначала к груди, а потом к лицу. Постояв так немного, он побежал вверх по лестнице и вошёл в зал. С его лица исчезла бледность, утихла боль, от которой на этой земле нет лекарства.
Ничего не оставалось в его благородном лице, кроме глубокой печали во взгляде.
— В чём дело, Урзин? — с удивлением спросил аптекарь, закрывавший большой чемодан. — Николаю что-нибудь нужно?
— Нет, пан Коримский! — молодой человек улыбнулся. — Для этого он теперь слишком счастлив: пришла пани Орловская.
— Маргита? — Коримский опустил крышку чемодана и поднялся. — Она пришла сегодня, в такую непогоду? Когда?
— Только что, и я думаю, что она приехала прямо из Горки. Я пришёл сообщить вам об этом, потому что нужно позаботиться о горячем ужине и о спальне, рели позволите, я это сделаю за вас, пан Коримский.
Ответом был кивок головой и благодарный взгляд его гордых глаз.
Провизор удалился. Вскоре узнали пани Прибовская и все люди в доме, какая дорогая гостья к ним явилась. Женщины плакали от умиления, совсем потеряв голову. Хорошо ещё, что провизор сохранил самообладание и позаботился обо всём. Он велел принести из кондитерской и ресторана всё необходимое к ужину И он сам проветрил и протопил комнату для гостьи.
Затем они со слугой вынесли чемоданы из зала, навели порядок и зажгли свет, чтобы всё было готово, когда господа спустятся вниз.
Если бы кто-нибудь сказал Коримскому, что самый счастливый момент его жизни будет в комнате его провизора, он бы не поверил. А на стене светились незамеченные им до сих пор слова:
«Прощайте, и прощены будете!».
Доктор Лермонтов занимался составлением маршрута путешествия, когда кто-то тихо коснулся его плеча.
— Вы — как дух, Урзин. Где вы оставили Никушу?
— У себя.
— Вы пришли за мной?
— Нет, я хочу вам что-то сказать. Приехала пани Орловская проститься с братом, я считаю, в ответ на письмо, которое он ей написал.
— Что, Маргита Орловская здесь? Вы присутствовали при их встрече? Никуше не повредило волнение?
— Счастье и любовь никогда не вредят.
— Хорошая логика. А что они говорили друг другу?
— Почти ничего. Они оба плакали.
— Бедные! — доктор опустил голову:
— Теперь и пан Коримский там. Если позволите, я закончу за вас маршрут путешествия. Друзья всегда рады поделиться счастьем. Идите, пан доктор, к пану Николаю!
— Вы очень добры, что избавляете меня от этого скучного дела..
У меня и так не хватило бы терпения, а теперь и подавно. Но надо составить такой маршрут, чтобы не утомлять Николая частыми пересадками и долгим ожиданием. Вот здесь я остановился. Однако я лишь поприветствую пани Орловскую и сразу вернусь.
Конечно же, он не вернулся. Застав господ уже в салоне, доктор стал свидетелем и ещё одним желанным участником семейной идиллии.
— Маргита, это Аурелий, мой единственный друг по университету, а теперь — брат и благодетель, — представил его Николай, и глаза молодой женщины тепло взглянули на него.
— Я от всего сердца благодарю вас, пан доктор, за всё, что вы сделали для моего брата и отца, — сказала она, протянув ему руку.
— Да, Маргита, мы доктору Лермонтову многим обязаны, — сказал пан Коримский.
— Он и теперь, не считаясь с неудобствами, отправится с нами в путешествие.
— Не верьте этому, пани, — возразил молодой человек, — я это делаю с удовольствием. А то, что я делал до сих пор, Никуша на моём месте сделал бы тоже, и даже больше.
— Этому я верю, однако это не умаляет ваших заслуг и нашего долга перед вами. Так, когда вы завтра отъезжаете?
— Примерно, в десять часов.
— Тогда мы завтра ещё увидимся.
— Ты придёшь? — удивился Николай.
— Неужели ты думаешь, Маргита, что мы тебя сегодня ещё отпустим домой? — заметил Коримский.
— И даже если бы все разрешили, я как врач не позволил бы вам ехать в такую непогоду, — вмешался Аурелий, и его весёлое настроение разрядило обстановку.
— О, если вы меня приглашаете, я охотно останусь? — воскликнула Маргита и рассказала о своём поспешном отъезде из Горки, причём так остроумно, что весёлое настроение не покидало всех и во время ужина, к которому и Урзин был приглашён. Когда после ужина он хотел удалиться, Николай задержал его.
— Последний вечер вы проведёте с нами, Мирослав, не правда ли, отец?
— Да, сын мой, если пан Урзин согласен.
— Оставайтесь, пожалуйста! — присоединилась к ним Маргита.
И Урзин остался.
* * *
А в это самое время старый пан Николай беспокоился о том, что Маргите в Горке будет скучно. О, ещё никогда ей не было так весело! Она играла для брата на пианино, иногда в четыре руки с доктором Лермонтовым. Затем она аккомпанировала доктору, воспевавшему красоту весны. Впервые в жизни она была счастлива.
— А ведь вы мне должны, Мирослав, — сказал вдруг Николай.
— Я, пан Коримский?
— А вы забыли, что обещали спеть мне перед отъездом? Спойте теперь, пожалуйста; Завтра уже не будет времени на это.
— Если вы желаете и если остальные господа не будут против, я охотно спою.
— Мы просим вас, — сказала Маргита:
Молодой человек после краткого раздумья, прислонившись к фортепьяно, запел:
«Превыше разума любовь Твоя,
Господь, Спаситель мой!
Но жажду я любви Твоей всю полноту познать
И в ней всю силу, высоту, блаженство созерцать».
Врач не мог оторваться от лица певца. Что его так поразило — красота голоса, глубина чувства или сама песня? Маргита крепко держала руку брата. Она текст песни не совсем понимала, но тем более трогали её мелодия и нежность голоса. Николай закрыл глаза. Пан Коримский же впервые внимательно смотрел в благородное, загадочное лицо своего провизора, который продолжал петь;
«Превыше слов. Господь, любовь Твоя,
Но жаждет слов живых душа моя,
Чтоб грешникам погибшим возвещать
Любовь, могущую спасти и все грехи прощать.
Любовь превыше всей хвалы земной,
Но жаждет сердце петь. Спаситель мой,
Хвалу любви, нисшедшей до меня
Из тьмы греха призвавшей в чудное сиянье дня».
Голова Коримского опустилась. Лицо его стало бледным в печальным. Ах, было время, когда родная мать пела сыну своему об этом Иисусе и учила его молиться. Уста её замолкли в могиле, мальчик вырос и забыл о Христе. Он позабыл и данное когда-то им обещание — жить только для Него, как жила его мать, а теперь обо всём этом напомнила ему песня Урзина. А тот пел дальше с ещё большим воодушевлением:
«Зажги, Господь, любовь в моей груди!
К источнику Ты сам меня веди.
Дай верою мне жажду утолить;
И от земных источников всё сердце отвратить.
Когда ж лицом к лицу увижу я Тебя,
Спаситель мой, то песнь моя
Любви Твоей прославить широту,
И высоту, и беспредельную всю глубину».
Песня закончилась, но аплодисментов не последовало, лишь короткое «Благодарю!» услышал Урзин. Он и этого не ожидал. Немного смущённый, пожелав всем спокойной ночи, он удалился. Никто из оставшихся ни слова не сказал о его песне. Слишком глубоко затронула она их сердца...
Наступила ночь. Успокоенная сознанием, что она снова дома, наконец, в отцовском доме, Маргита спала сладким сном младенца. Николай от возбуждения немного устал. Аптекарь же почти до утра ходил по своей комнате, также и доктор не притронулся к своей постели. Он стоял у окна, прижимаясь лбом к холодному стеклу.
«Прости меня, матушка, — думал Коримский. — Если бы ты была жива и руководила мной, то я своё обещание сдержал бы. А так... мир полон зла, и веры в нём нет, всё опровергается. Я не сдержал обещания своего, а возобновить его невозможно! Я не любил Его и не служил Ему, потому что веру в Него потерял.
Ах, кто вернул бы мне то время, когда я верил! В той вере было столько счастья, столько уверенности, а теперь ничего нет надо мной и душа моя пуста. Прости меня, прости недостойного сына твоего!»
На другой день в Подграде стало известно, что Коримский со своим сыном в сопровождении доктора Лермонтова отправился куда-то на юг. Говорили, что на вокзале была и Маргита Орловская и что она долго и сердечно прощалась с братом и отцом. А когда поезд умчался, она направилась прямо в Орлов. Немало удивился пан Николай, когда его любимая внучка вдруг появилась перед ним. А как бы он удивился, если бы узнал, где она провела прошлую ночь! Но об этом люди не говорили, потому что они этого не знали.
Маргита видела, как дедушка вздохнул, когда узнал, что она примирилась с отцом. Она поняла, что он рад, и этого ей было достаточно.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
И снова наступил вечер. На дворе было так холодно, что казалось, будто даже звёзды на небе застыли. Но в библиотеке Орловских было тепло и уютно. Красноватое пламя камина освещало пол, покрытый коврами, и разрисованный потолок, деревянные стеллажи с книгами, этажерки, уставленные арабесками, различными фигурками и кристаллами, большие бронзовые вазы и искусственные букеты. Отсвет пламени отражался в большом зеркале, ласкал тёмные удобные кресла и диваны и дорогие альбомы на одном из столов. Но основной отсвет падал на длинный шезлонг пана Николая вблизи камина, на котором в глубоком раздумье покоилась Маргита Орловская. Молодой женщине было о чём подумать.
Из Подолина директор Зарканый передал дедушке, что князь С. просит посетить его ещё сегодня для обсуждения купли-продажи замка. Дедушке пришлось уехать, а вернуться он сможет только завтра. Ему было неприятно оставлять только что приехавшую внучку одну, но изменить он ничего не мог. Покупка замка и то обстоятельство, что египетский вельможа поселится по соседству, её очень заинтересовали. Но так как посредником в этом деле был Адам Орловский, она и слышать ни о чём не желала. Она хотела помогать своему дедушке, когда он нуждался в её помощи, но только дедушке и больше никому.
И сейчас она не думала о Подолине. Её мысли были с теми, кто всё дальше удалялся от неё. Она беспокоилась о своём брате: не утомила бы его дорожная суета. Ах, как бы она хотела быть рядом с любимыми отцом и братом!
В своих раздумьях она вдруг вспомнила свой уход из А. и своё путешествие сюда, как она в тот день проехала несколько станций в сопровождении своей матери. Необходимости в этом не было, однако мать хотела проводить её хотя бы немного на её новом жизненном пути.
Перед внутренним взором Маргиты стояла женщина — её мать, горячо любимая мужем, но не любящая родную дочь... И всё же Маргите удалось обрести её любовь. В этом Маргита убедилась по глазам матери в последние часы перед расставанием. Маргита чувствовала это и теперь. В ушах её звучал необычно нежный родной голос, сказавший ей на прощание: «Маргита, будь пану Орловскому хорошей внучкой. Он очень благородный человек, он этого стоит». Тогда она не верила ей.
Теперь, когда Маргита снова обрела родного отца и знала дедушку, она лучше понимала мать. Ведь мать была дочерью деда, и, наверное, они когда-то очень любили друг друга. Однако, они были разлучены навсегда, и мать, должно быть, очень страдала, хотя она этого никогда не показывала. Что она переживала, когда поезд тронулся и увёз дочь к месту её счастливого детства? Теперь Маргита жалела свою мать, вспомнив, как она стояла на перроне и с тоской смотрела вслед уходившему поезду. Как ей, наверное, хотелось в тот момент вместе с ней поехать к отцу!
Но почему только к отцу? Ведь у неё здесь был любимый сын, которого она тоже потеряла. Ах, Никуша! О, если бы мать знала, что с ним случилось! Он, её златокудрый любимец, мог в мучениях умереть, его давно покрыла бы чёрная земля, а она, родная мать, ничего бы об этом не знала.
В душе Маргита теперь просила прощения у своего брата за то, что когда-то она завидовала ему и ревновала к нему мать. Он заслуживал этой любви. Теперь она не удивлялась, что мать так оплакивала его, ведь для неё он был потерян навсегда.
Дом Манфреда Коримского был навсегда закрыт для Наталии Райнер.
Даже поплакать над своим умершим первенцем её бы не допустили. Как это ужасно!
В этом тихом одиночестве её охватило непреодолимое желание быть рядом с матерью, подойти к ней, обвить её шею руками и поплакать вместе с ней.
Ах, какие это были глупые, бесполезные мысли! Мать сейчас, конечно же, окружало блестящее общество, и навряд ли она скучала. А сегодня у неё день рождения! Он всегда очень торжественно отмечался в доме Райнера. Инженер делал матери такие подарки, какие только мог придумать, потому что он действительно очень любил её. Общество боготворило её, и она вряд ли вспоминала Орлов или Подград, тем более, что Маргита немного опоздала с поздравлением, и она его получит только завтра.
Если бы всё осталось, как прежде, то Маргита в этом обществе была бы лишней.
Маргита вдруг почувствовала себя рабыней, которая сбросила свои оковы. К этому чувству добавлялись горечь и обида из-за того, что при жизни родного отца она вынуждена была жить с отчимом. Ощущение свободы полностью вытеснило её тоску. С этим раз и навсегда было покончено! И теперь, когда несправедливо обиженный отец всё ей объяснил, между ней и матерью образовалась непреодолимая пропасть.
Разлука с матерью была печальна, но помочь Маргита ей не могла, потому что та сама разрушила священные узы, которые должны быть вечными. Она принесла несчастье людям, которые любили её и сегодня. Ах, лучше об этом не думать!
Маргите захотелось вскочить, зажечь свет и приняться за какую-нибудь работу. Но вдруг она вспомнила, какое предстоит ей дело. Дело в том, что после того, как дедушка ушёл и она вернулась с короткой прогулки из парка, пан декан Юрецкий ждал её в библиотеке. Она поприветствовала гостя и сообщила ему об отсутствии дедушки.
— Это не имеет значения, милейшая, я пришёл к вам.
— Ко мне? — спросила она удивлённо. — Чем могу быть полезна?
— Мы вчера говорили с уважаемым паном Орловским о том, о чём ему, отцу пани Наталии, очень трудно говорить с вами. Однако говорить об этом необходимо ради порядка и особенно ради спасения вашей души. Узнав об отсутствии пана Орловского, я сам решил уладить это деликатное дело.
Маргита пристально смотрела в лицо декану, стараясь угадать, что у него на уме.
— Вы позволите мне, служителю святой церкви, несколько вопросов?
— Пожалуйста!
— Часто ли вы ходили на причастие?
— Я, ваше священство? Никогда! — Душа Маргиты возмутилась. Она вспомнила слова: «Католическая церковь имеет право на тебя». — Как я могла ходить на причастие, если я воспитана не в католической вере?
— А в какой вере вы воспитаны?
— Учителя мои были лютеранами. В пансионате А. религию мне преподавал лютеранский пастор.
— Ах, это большая ошибка! — сказал декан. — Дочь католической церкви в таком заблуждении!
— Да, ошибка, ваше священство! — Глаза Маргиты горели. — Если я дочь католической церкви, то эта церковь должна была позаботиться о моём религиозном воспитании прежде, чем у меня сложились мои собственные взгляды и убеждения.
Глаза господина декана округлились и уставились на Маргиту.
Твёрдую непреклонность выражали её чёрные глаза. По плотно сжатым губам видно было, что она отвергает католическую церковь. В порыве гнева декан едва удержался от резкого ответа, но вовремя спохватился и смиренно склонил голову.
— Признаю, признаю, — произнёс он с сожалением, — с нашей стороны произошла ошибка. Вы вправе обвинять нас. Нашу вину смягчает лишь то, что церковь насильственно не может вмешиваться в дела семьи.
Эти слова сначала подействовали на молодую женщину — он был прав. Но вдруг словно кто-то шепнул ей: «А испанская инквизиция? Разве она не врывалась в семьи и не вырывала лучшее, чтобы уничтожить?».
— Позвольте нам, милейшая, хоть что-нибудь исправить. Вчера мы говорили с паном Николаем, для которого это положение очень мучительно. Он попросил меня приставить к вам каплана Данга, чтобы он преподал вам учение нашей церкви.
Она возмутилась и уже готова была прокричать: «Зачем мне ваше учение? Я никогда не стану католичкой! Я хочу принадлежать церкви моего отца!». Но тут же вспомнила дедушку. Слова «для него это положение очень мучительно» удержали её. Она не могла осквернить то, что для него было свято, только потому, что ей в этом отношении не было уделено должного внимания.
Честнее было бы познакомиться с этой религией и затем объяснить, почему она не может принять её.
— Каков будет ответ? — спросил декан добродушно.
— Я готова проверить учение вашей церкви, ваше священство.
Она открыто посмотрела ему в лицо. — Позаботьтесь, пожалуйста, о книгах для меня. Я обещаю стать внимательной ученицей пана каплана.
— О, конечно, — ответил декан одобрительно. — Вы станете не только внимательной ученицей, но и хорошей дочерью своей церкви.
— Да, пан декан, для церкви, которой будет принадлежать моя душа, я стану хорошей и послушной дочерью.
Маргита оставила для себя путь для отступления, но его священство, декан Юрецкий, не понял её и покинул Орлов в убеждении, что он наткнулся на неожиданное препятствие и что пану каплану придётся эту молодую даму научить большему, чем креститься и перебирать чётки.
Где ему взять подходящие книги для неё? Теперь это не казалось ему таким простым, как вчера. Несмотря на это, он не сомневался, что они вскоре вернут эту заблудшую овечку в лоно правоверной церкви, откуда ей уже не удастся сбежать.
К счастью, Маргите мысли и чувства пана Юрецкого не были известны. Она почувствовала себя очень одинокой, когда вспомнила его посещение. Как ей сейчас недоставало человека, с которым она могла бы посоветоваться! Отец не настаивал на переходе в его церковь. Наверное, он прав: то, что было возможно в средневековье, сегодня уже невозможно. В наш просвещённый век заблуждения католической церкви исчезли сами по себе.
Может быть, нет уже других различий между протестантами и католиками, кроме как в церемониях? В обществе их, по крайней мере, незаметно. Стоит ли начинать борьбу из-за незначительных отступлений или различий в церемониях? Стоит ли оскорблять доброго дедушку? Чего она достигнет? Ах, почему она ни с кем не может посоветоваться!