Рая была несказанно счастлива тем, что Мишей заинтересовались врачи. Разделить ответственность за его судьбу со специалистами — большое облегчение. Рая узнала голубоглазого медика со «скорой помощи», но имени не помнила. Семен Алексеевич представил их друг другу. Разговор состоялся в клинике Шереметьева. Миша проходил здесь повторное, более тщательное обследование. Пока сестричка водила его по кабинетам, Рая отвечала на вопросы докторов.
К сожалению, она не много могла рассказать. Про Мишины детские болезни или недуги в юности вообще ничего не знает, потому что они недавно поженились, то есть еще не поженились, а собираются… собирались, у Миши это второй брак. От первого есть жена и дочь‑студентка.
— Вы не волнуйтесь! — по‑доброму улыбнулся Василий Иванович. — Не нервничайте. Рассказывайте, не смущаясь, сколь бы фантастично ни звучали ваши слова. Давайте вернемся к прошлым событиям. Что все‑таки происходило в комнате, пока мы с сестрой были на кухне?
— Миша умирал, правильно?
— Совершенно правильно.
— Мне стало очень плохо, страшно горько, отчаянно! Едва соображала, что делаю. Схватила майонезную банку с надписью «Мужское молодильное», которую в квартире тетушки обнаружила и зачем‑то принесла домой. Открыла крышку и вылила содержимое в Мишу. Через минуту он ожил.
— Давайте уточним, — спросил Василий Иванович. — Непосредственно перед тем, как очнуться, прийти в себя, Михаил Александрович выпил какую‑то жидкость?
— Выпил, — подтвердила Рая.
— Но глотать он не мог!
— Сначала не мог, а потом получилось.
— Мы бы хотели взять это средство на анализ, — подключился Семен Алексеевич.
— Закончилось, — развела руками Рая. — Миша все выпил, а банку я выбросила.
— Точно выкинули банку? — переспросил Семен Алексеевич.
— К сожалению.
— И что там была за жидкость, не знаете? — настойчиво допытывался он.
— Не имею понятия. Коричневого цвета, похоже на старый чай, но с осадком… Может, это стволовые клетки были?
В газетах постоянно писали про чудо‑клетки, которые латали «прорехи» в человеческом организме и сказочно его омолаживали.
Василий Иванович отрицательно помотал головой:
— Стволовые клетки выращиваются специально для конкретного человека, лабораторий таких немного. Двести пятьдесят граммов стволовых клеток стоили бы дороже истребителя. Кроме того, их бесполезно принимать перорально, то есть глотать, в желудке они погибнут. Рая, вы уже на следующий день после приступа заметили, что с Михаилом Александровичем творится что‑то странное?
— Нет, не на следующий. Он просто… просто… Я не знаю, говорить ли про интимное?
— Обязательно! Мы врачи, — ответил Семен Алексеевич.
Понимаете, Миша до этого… несколько раз… ну, не получалось у него… в смысле близости. Я даже потом у него в кармане нашла упаковку «Ниагары».
— Можно предположить, что в день приступа Михаил Александрович принял «Ниагару»? — спросил Кладов.
— Можно, — кивнула Рая, — потому что все у него… то есть у нас, отлично получилось. Правда, Мише тут же стало плохо с сердцем.
— А вы ему, случайно, нитроглицерин не давали? — нахмурился Василий Иванович.
— Давала. Когда на «скорую» позвонила, мне подсказали.
Василий смотрел на девушку с жалостью: того не ведая, она прямиком отправила любовника на тот свет.
Семен сделал пометку в блокноте и обронил:
— Еще один аргумент за то, что Кутузов должен быть скорее мертв, чем жив.
Рая испуганно округлила глаза. И снова ее успокоил Василий Иванович, сказал, что все в порядке. Два доктора почему‑то наводили на мысль о добром и злом следователе. Василий Иванович безусловно добрый, и, будь настоящим следователем, преступники бы, наверное, распахивали ему душу на первом же допросе. Семен Алексеевич, которому принадлежала инициатива заняться Мишей, пугал Раю. В нем чувствовался недобрый, циничный напор и равнодушие прозектора, исследующего труп. Но такие качества всегда принимаются как свидетельство большого профессионального мастерства. Поэтому Рая больше доверяла Шереметьеву, а общаться предпочла бы с Кладовым.
Никакой системы в омоложении Михаила, по словам Раи, не было. Он мог в течение недели за ночь терять по дню‑два‑три. А мог проснуться на месяц, год или на пять лет назад. Всегда с хорошим аппетитом. После того как его отбросило во время, когда они с Раей были незнакомы, каждое утро он считал, что вчера напился до беспамятства. Она уже привыкла к чудесам: к тому, как у Миши вырастают зубы, появляются и исчезают мелкие раны, темнеют волосы на голове и на груди. В это трудно поверить, но не верить своим глазам невозможно.
— У меня к вам просьба, — обратилась она к Шереметьеву, справедливо приняв его за главного. — Вы не могли бы выписать Мише больничный, чтобы он не ходил на работу?
В институте последние дни стало совсем плохо. Мишино омоложение не могло остаться незамеченным. Пошел слух, что он подвергся лечению теми самыми стволовыми клетками. Откуда взял на них деньги, ясно, что не малые? Преподаватель мог разбогатеть, только беря взятки за вступительные экзамены в институт. Рае уже намекали, что по Кутузову плачет прокуратура.
Да и сам Миша… Немыслимо все учесть и подготовить его к приходу на работу, рассказать, что произошло за несколько лет. Миша жестоко обидел нескольких преподавателей. С одной из них он как‑то раскланялся утром: «Вы у нас новенькая? Позвольте представиться — Михаил Александрович Кутузов». А она уже три года работает на кафедре! Полставочница, черная кость, мечтает и не может добиться полной ставки, переживает свою ущербность. Решила, что Миша издевается над ней. У заведующего кафедрой, который два года ходил с палочкой, Миша участливо поинтересовался, что произошло — перелом, растяжение? Заведующего оскорбила забывчивость Кутузова. Не помнить, что у профессора проблемы с сосудами на ноге! Коллеги в тот момент отвернулись, спрятав усмешки, подумали, что Кутузов — смелый нахал, который прикидывался интеллигентом. Ведь у заведующего любимой темой разговоров были его диагнозы, про них знали даже вахтеры.
Таких случаев были десятки, и уже появились догадки, что наряду с омоложением Кутузову отшибло часть ума. Последние дни Рая и вовсе не могла допустить, чтобы Миша явился в институт, держала его дома взаперти. Дело в том, что семь лет назад их специальность и кафедра соответственно назывались «начертательная геометрия». В новые времена переименовали в «компьютерную графику», студенты пересели за компьютеры. А Миша в них ничего не смыслил, графические компьютерные программы для него еще только маячили на горизонте. Чему он мог научить студентов? Да ничему, только оскандалиться.
— Выпишем бюллетень, — пообещал Семен Алексеевич, отметив, что Рая верно определила, кто здесь главный. — И вам, пожалуй, тоже. Вы будете нам нужны для неквалифицированной работы, а привлекать посторонних нецелесообразно.
Так просто и безоговорочно решил Раину судьбу.
Она впервые получила возможность рассказать о том, что ее мучило. И более всего ей хотелось поведать о главных своих терзаниях, которые втайне считала жертвенным подвигом. Непросто каждое утро внушить человеку, взирающему на тебя будто на чужую, что они на самом деле любят друг друга!
Семену лирика была неинтересна, он вышел из кабинета проверить, как там Кутузов. А Василий Иванович внимательно слушал девушку, сочувственно кивал, говорил, что нельзя терять надежды, что они сделают все возможное, не надо отчаиваться. Угрозы жизни Михаила Александровича нет, это самое важное, и причин для паники не имеется. Все будет хорошо!
Рая испытывала большое облегчение после беседы с Василием Ивановичем.
Семен действовал быстро и активно. Силами его клиники нельзя было провести доскональное биохимическое, иммунологическое и генетическое обследование. Семен договорился в большом военном госпитале, расположенном в соседней области, и на день отвез туда Кутузова, сам водил из лаборатории в лабораторию, стоял за спиной у врача, который делал компьютерную томографию.
В соседнем со своим кабинетом помещении в рекордные сроки, за два дня, Семен организовал палату на одного пациента. Купил, выпросил, взял в аренду необходимую аппаратуру для ночного мониторинга, который в феномене Кутузова был крайне важным.
Раю оформили, ее обязанности заключались в уборке помещения, кормлении Кутузова и прочем обслуживании. Прежде у Шереметьева был личный туалет, он брезговал пользоваться общей уборной. Теперь делил унитаз с Кутузовым, отсекая возможность контактов с посторонними.
Активность Шереметьева, который на текущие дела выделял минимум времени, факт появления в клинике специальной палаты не могли остаться незамеченными. Сексоты из числа сотрудников донесли Шереметьеву: народ предполагает, что бурная деятельность и секретность связаны с тем, что в палате лежит зять губернатора, по слухам больной СПИДом. Семен не стал опровергать это предположение, рассудив, что оно ему пока выгодно.
Василий часами пропадал в библиотеке медицинского университета, рыскал по Интернету. Семен привез ему домой компьютер и платил немалые деньги за связь со всемирной сетью через оператора сотовых телефонов. Легкого и дешевого пути из Нахаловки в глобальную паутину не существовало.
Результаты анализов ни на шаг не приблизили их к заветной цели. Они показали, что Кутузов потрясающе здоров для своего календарного возраста, а отклонения в биохимии, иммунном и генетическом статусе не выходили за границы естественных.
И только энцефалограммы кутузовского мозга демонстрировали странную картину. Говоря попросту, мозг Кутузова бешено трудился (не случайно Михаил Александрович был вечно голоден и налегал на сладкое, мозг «питается» глюкозой), выдавал ритмы крайнего напряжения или фаз быстрого сна. Это было невозможно! Как немыслимо человеку несколько суток бежать безостановочно сотню за сотней километров или участвовать в многодневном шахматном турнире без перерыва на отдых.
С кутузовскими энцефалограммами Семен летал в Петербург, где находится лучший профильный институт — Институт мозга. Провинциальному врачу посоветовали отремонтировать энцефалограф, который явно сломался и рисует небывалыцину. Причем сама поломка абсолютно уникальна, как если бы один отдельный телевизор стал показывать картинку вверх ногами и задом наперед. Из этого следовало, что с фирмы‑производителя энцефалографов можно потребовать большие деньги за брак. Вокруг рекламации и крутился разговор, а утверждение Семена, что энцефалограф дурит только при обследовании больного Кутузова, не встретило и тени доверия. На Шереметьева посмотрели как на растяпу из глубинки, который мог бы обогатиться, да счастья своего не понимает. Он не обиделся, точно знал, что куска мимо рта не проносит, этому у него многие столичные доктора могли бы поучиться. Ясно и другое — никто тут, в Питере, объяснить феномена Кутузова не может.
Семен, используя свои связи в милиции, пытался разыскать Раину тетушку, которая могла бы пролить свет на происхождение молодильного средства. До его обращения тетю Люсю искали без усилия — слали бумаги по долям и весям. Но тут напряглись, да безрезультатно. Единственный след и во внимание принимать не стоило — в детский приемник несколько месяцев назад была привезена девочка, подобранная на улице, явно ненормальная. Она назвалась Люсей Петуховой и утверждала, что родилась в пятьдесят шестом году. В специнтернате для слабоумных, куда Люсю отправили, ее не оказалось. Загадочным образом сгинула по дороге.
Раю в подробности медицинских загадок не посвящали. Она преданно трудилась санитаркой при Михаиле Александровиче. О любовных утехах с Мишей было давно забыто, прекратились еще на квартире Мишиного брата. Несколько попыток соблазнить Кутузова (разного возраста) оставили большую горечь. Причем именно успешные попытки, когда Миша откликался на зов. Так откликается добрый христианин на назойливое нытье нищего, бросает копейку в протянутую грязную дрожащую ладошку. Обидно и несправедливо.
В Василия Ивановича Рая слегка влюбилась, ее вообще трогали только мужчины постарше, не одногодки. Вызвала ли она интерес у Василия Ивановича (удачно неженатого), было непонятно. Доктор всегда оставался ровен, добр и вежлив. Он взял на себя труд объяснять Мише по утрам, что с ним произошло. И нашел аргумент, действовавший почти безотказно. Мише давали сотовый телефон и предлагали позвонить дочери, предупреждая, что она уже два года студентка и учится в Москве.
Миша с опаской прижимал к уху чудо техники — миниатюрный, не больше сигаретной пачки, беспроволочный телефон и разговаривал с дочерью. Ее голос нельзя было спутать — Светланка характерно грассировала и слегка пришепетывала. Миша задавал нейтральные вопросы: как дела, что нового, какие планы.
— Папка, мы же с тобой вчера разговаривали! — (Миша этого решительно не помнил.) — Думаешь, за сутки что‑то изменилось? У нас, конечно, бурная жизнь, но не настолько. Как мама?
— Хорошо. Напомни мне специальность, на которую ты учишься.
— Крейзи! Через день спрашиваешь! Запомни! Я буду специалистом по связям с общественностью, пиарщицей! Ой, у мобилы зарядка кончается! Пока! На лекцию бегу.
Только последняя фраза про лекцию была понятна Кутузову. Какие связи с общественностью? С какой общественностью? Василий Иванович терпеливо объяснял ему, что такое пиар, и что мобильный телефон, вроде того, что вы держите в руках, молодежь называет мобилой.
Их утренние беседы, как и каждый вздох Кутузова, записывались на скрытую видеокамеру, поэтому в палате всегда горел яркий свет. Кассеты накапливались, а разгадка феномена откладывалась.
Глава 14
Миша провел в палате
Миша провел в специальной палате десять дней. Резко не молодел — его отбрасывало в прошлое не более чем на месяц. Но, естественно, он не помнил событий реального вчера, и Василию Ивановичу каждое утро приходилось заново объяснять.
Рая первой пришла в клинику. До появления врачей ей следовало успокоить Мишу — да, он заболел, находится в стационаре, скоро придут на обход врачи. А пока — утренний туалет и завтрак. При слове «завтрак» Миша переставал удивляться, почему не помнит, как загремел в больницу, где его облепили проводами с присосками.
Готовила Рая дома (Сменен Алексеевич выдал деньги на продукты) и приносила еду в больших термосах, раздобытых тем же Семеном Алексеевичем. Последние дни Рая заметно успокоилась, жизнь вошла хоть и в странную, но колею, кошмар упорядочился.
Но расслабилась она рано. Ее ждало потрясение, не новое по форме, но мощное по содержанию.
На кровати сидел и озирался вокруг молодой человек. То есть Миша, но совсем юный.
— Сколько тебе лет? — не здороваясь, грохнув термосы на пол, спросила Рая.
— Двадцать семь. Это больница?
— Да.
— Но я не помню, чтобы болел. Когда я сюда попал? Вчера?
— Какой ужас! — глядя на него будто на привидение, пробормотала девушка и выскочила за дверь.
Рая заметалась в коридорчике. Ей хотелось спрятаться. Думала, что привыкла к Мишиным превращениям, но не тут‑то было. Она заскочила в туалет, закрылась на щеколду, достала телефон, принялась нажимать на кнопки, путалась. Наконец набрала номер Василия Ивановича (ему Шереметьев предоставил сотовый телефон на время эксперимента).
Миша чувствовал себя совершенно здоровым, если не считать недугом зверский аппетит. Миша ненавидел больницы. Прямо сказать — боялся их. Да и некогда ему было разлеживаться. Сегодня Татьяну выписывают из роддома (хорошо, что туда посетителей не пускают, он бы с трудом заставил себя навестить жену и новорожденную дочь). Нужно успеть заскочить к двоюродной сестре, которая обещала срезать ветку цветущей китайской розы для Танюши. Цветов в это время года с огнем не найти, а у него будет букет. Здорово! И еще есть один подарок Танюше — золотое колечко с рубинчиком. Деньги занял у соседки. Она ворчала, что лучше бы на коляску потратился или манежик. Коляска коляской, а хочется памятный подарок жене сделать.
Он был одет в широкую больничную рубаху — и только, даже трусы отсутствовали. Никакой одежды вокруг не наблюдалось. Но у кровати стояли шлепанцы. Миша отлепил проводки, встал, надел тапочки, подошел к двери и выглянул наружу. Коридор, сбоку дверь, за ней какие‑то шорохи‑всхлипы (это Рая причитала, терзая телефон). Прямо, в конце коридора, еще одна дверь. Миша подкрался к ней, приоткрыл. Похоже кабинет. Пустой. Он вошел, огляделся. Письменный стол со странным темным пюпитром (плоский экран компьютера). Ага, да тут шкаф! Миша распахнул дверцу. Удача: на плечиках висит мужская одежда: рубашка и костюм. Внизу стоят туфли.
— Ну, простите меня! — бормотал Миша, сбросив больничную рубаху и натягивая на ноги чужие брюки. — Я все верну. Обязательно! Не могу же я, сверкая задницей, по улице бежать!
Брюки на голое тело неприятно кусались и были маловаты, как и рубашка с пиджаком. Туфли на босу ногу жали. Не до капризов — воруем то, что нашлось. Во втором отделении шкафа нашелся старомодный плащ, берем до кучи, не лето на дворе.
Миша почти дошел до двери, которая явно вела на волю, но вернулся к столу. Взял лист бумаги, ручку и написал: «Извините за грабеж. Я все верну. Кутузов».
Он благополучно выбрался на улицу и особых потрясений по дороге домой не испытал. Во‑первых, ему было холодно и он практически бежал. Во‑вторых, шел снег, маскируя все вокруг. В‑третьих, в их городе, как и во многих российских, можно без декораций снимать кино про события тридцатилетней давности. Мише только показалось, что по улицам движутся машины диковинных обтекаемых силуэтов. Иностранная делегация пожаловала? Да еще на месте привычного стенда «Слава победителям социалистического соревнования!» красуется большое фото полуобнаженной девицы и текст: «Мыло „Лав“. Аромат и свежесть». Миша даже затормозил перед новым стендом. Почти порнография! Во дают! Хотят показать интуристам, что у нас все как на Западе. Поднимался по ступенькам в свою квартиру и думал о том, сколько в городе теперь появится шуточек про импортное мыло. Вот, например, «Мыло „Лав“ лезет из канав» или «Он помылся мылом „Лав“ и сверкает как удав», есть еще рифма на «сказав, поняв, мечтав…». Нет, «мечтав» плохо звучит. И тут же пришло в голову: «Не мечтав про мыло „Лав“, нахлебался секс‑забав». В самом деле, как его угораздило попасть в больницу и при этом не помнить деталей? Занятый сочинительством, Миша отметил мимоходом, что в подъезде сделали ремонт, в другой цвет стены покрасили. На звонок Миши открыла теща.
Татьяна собиралась выходить из дома, когда раздался звонок. Она открыла, на пороге стояло… это…
Это чмокнуло ее в щеку со словами:
— Доброе утро, Екатерина Сергеевна!
Так звали Танину маму, которая умерла десять лет назад.
Это стало снимать плащ, переобуваться в тапочки. Носков на этом не было. Это, точнее этот, был чистым слепком, как две капли воды похожим на ее мужа, на Михаила… в далекой молодости. Тане стало дурно, показалось, что потеряла сознание и только почему‑то не свалилась на пол. Голова вдруг стала пустой до звона, ни одной мысли.
— Отлично выглядите, Екатерина Сергеевна, — продолжал говорить Мишин двойник. Заглянул в комнату, присвистнул. — Новая мебель? Ваш подарок? И люстра? Танюшкина мечта осуществилась. Вместе пойдем из роддома их забирать? Только я бы хотел немного подкрепиться. Вы уже завтракали?
Теща не отвечала на вопросы. Смотрела на него как… как девица утром в больнице — с оторопью, с изумлением. Теща заметно похорошела, посвежела, похудела и одета была с несвойственной ей прежде смелостью — в брючный костюм. Екатерина Сергеевна в брючном костюме! Чудеса! И с каких доходов она, экономист на обувной фабрике, разбогатела? Кормить его не собирается. Но, в конце концов, он у себя дома, а есть хочется уж просто нестерпимо.
— Завтракали? — повторил Миша.
Таня не ответила. Этот развернулся в сторону кухни, явно собираясь туда идти. Таня испуганно попятилась спиной, так и вошла на кухню, отступала, пока не натолкнулась на подоконник.
Этот принялся по‑хозяйски вытаскивать еду из холодильника. И рта не закрывал:
— И здесь новая мебель? Вчера передал в роддом одежду для Тани и ребенка, она записку прислала. Чувствует себя хорошо, ребенок немного потерял в весе первые дни, но уже начал набирать. Три двести — ведь это здорово? Хочу дочь Светланкой назвать. Таня согласна. Я ей тоже подарок приготовил — колечко с рубином. А цветы мне сестра двоюродная обещала. Заскочим к ней по дороге?
Было колечко. Да и сейчас есть, лежит в шкатулке. И комнатные цветы, китайская роза, были… Двадцать два года назад! На прошлой неделе у Светланки день рождения был. Таня ей звонила, поздравляла. Дочь сказала, что папа уже отметился, он вообще каждый день звонит. Какой‑то странный, не болеет? Вопросы одни и те же задает. Таня сказала, что у отца сложности на работе.
А выглядело все так. Миша позвонил дочери, чтобы удостовериться, в каком времени живет. Светланка сказала:
— Ты меня первый сегодня поздравляешь. Ну, давай начинай!
— С чем поздравлять? — удивился он.
— У меня сегодня день рождения.
— Разве?
— Двадцать два года!
— Сколько‑о‑о?
— Папа, как у тебя с памятью?
— Отлично… или плохо… Поздравляю, дочка!
— Спасибо! Дико тороплюсь, считай, что ты мне сказал много‑много хороших слов. Целую! Пока!
Этот ел, питался, пожирал Танины продукты. Взял белый батон, хотел отрезать поперек кругляшок, передумал, разрезал батон вдоль. Намазал маслом, положил колбасу и сыр, накрыл сверху второй половиной и, широко раззевая рот, кусал, быстро жевал и торопливо глотал. Миша так некультурно никогда не ел.
— Ты кто? — с трудом выдавила Таня.
— Ваш зять, Михаил Кутузов, в девичестве Червяк. Что с вами, Екатерина Сергеевна?
— Ты откуда? — Второй вопрос дался Тане уже легче.
— По правде сказать, из больницы. Удрал оттуда.
— Ага, понятно, — кивнула Таня, которой ровным счетом ничего понятно не было.
Ее отвлек звук с улицы — пронзительный свист автомобильных тормозов. Невольно посмотрела в окно: во двор влетела машина «скорой помощи», остановилась около их подъезда.
— Екатерина Сергеевна! — позвал этот. — Новая мебель, конечно, здорово, большое спасибо, и обои сменили. Но куда вы дели соски, молокоотсос — все, что я купил по Таниному списку?
— Какой молокоотсос? Ты кто?
— Такое впечатление, что вы меня не узнаете, — с набитым ртом ответил Миша. — И где наши заготовки, продукты?
Его жена была прекрасной хозяйкой, на зиму по сотне банок консервов заготавливала, впрок покупала макароны, крупы, муку, сахар. Теперь, рыская по полкам в новых шкафчиках, Миша ничего не обнаружил. И в холодильнике, суперсовременном, нечем поживиться. Он хотел есть, а есть было нечего!
— Наши заготовки, продукты? — Таня, как это делают обескураженные дети, повторяла вопросы.
— Вот именно.
— Ты кто?
— Екатерина Сергеевна! Да что с вами? Третий раз спрашиваете. Вы' же видите, что это я, Миша. Правильно?
— Правильно, — кивнула Таня, — как бы Миша.
— Ваш зять, верно?
«Нет у меня никаких зятьев! — хотелось закричать Тане. — И ты похож на Мишу, которого давно нет!» Напуганная Таня не решалась произнести эти слова вслух. От ответа ее избавил звонок в дверь.
На ватных ногах пошла открывать. А вдруг там еще сюрпризы? Посмотрела в глазок. Аспирантка Рая и какой‑то долговязый мужик. Таня открыла дверь.
— Татьяна Евгеньевна! Миша у вас? — выпалила Рая.
— Э‑э‑э… как бы…
— Здравствуйте, Татьяна Евгеньевна! — Вперед выступил долговязый. — Я врач. Позвольте нам поговорить с Михаилом Александровичем?
— С этим?
— Да! — смело шагнула вперед Рая. — Разрешите пройти!
И, не дожидаясь позволения, рванула на кухню. Тот, что представился врачом, — за ней.
Таня не понимала, что происходит и, соответственно, что делать. Затренькал телефон, и звук его показался спасительным. Хотелось ответить, совершить какой‑нибудь естественный, нормальный поступок, чтобы развеять морок. Она сняла трубку.
Бывшая начальница, Виктория Сергеевна:
— Ты еще дома? Опаздываешь, у тебя же совещание на девять тридцать назначено! — Виктория Сергеевна, как всегда, все знала. — Я коротко, по делу. Говорят, твой бывший муж в какой‑то медицинской фирме прошел курс лечения и отлично помолодел. Правда?
— Не знаю. Я с ним не общаюсь. — (А кто на кухне батоны трескает?)
— Так пообщайся! Моя личная просьба. За деньгами, сама понимаешь, не постою, лишь бы помогли от старческих хворей избавиться.
— Но я действительно не в курсе!
— Отказываешь?
— Виктория Сергеевна! Вы прекрасно знаете, что я вам ни в чем отказать не могу.
— Вот и поговори с Мишкой. Если будет хвостом крутить, скажи, что на него в прокуратуру уже доносы накатали. В моих силах и связях остановить разбирательство. Поняла?
— Да. Спасибо. Буду стараться.
— Ты чего говоришь по‑армейски, будто я генерал, а ты прапорщик?
— Извините, не хотела обидеть.
— Температуры нет?
— Чего?
— Имею точные сведения: грядет грипп, будет назван «птичьим». Скосит больше людей, чем испанка, на миллионы счет пойдет. Береги себя! Не целуйся с кем попало! — хохотнула Виктория Сергеевна.
— Хорошо, непременно! — серьезно ответила Таня. — Спасибо, что предупредили. •
Она положила трубку, вышла в коридор. Что происходило на кухне, пропустила. А сейчас видела, как Рая и врач этого… не сказать, что насильно волокли, под локти держали и… препроваживали — вот подходящее слово, препроваживали на выход.
В дверях врач обернулся, посмотрел на Таню, она машинально отметила — какие чудные голубые глаза! — и улыбнулся:
— Все в порядке! Не расстраивайтесь и не переживайте. Всего доброго!
Закрылась дверь. Из квартиры ушли посторонние. Посоветовали не расстраиваться. Какой тут не расстраиваться! Что происходит? Таня подскочила к окну и увидела, как этого сажают в машину «скорой помощи». На вешалке остался его плащ, дорогой и модный.
Практичный Танин ум долго оставаться в трансе не мог. Этот — не просто похожий на молодого Мишу человек, а натуральный Миша — муж, каким он был два десятка лет назад. Татьяна готова отдать руку на отсечение: Миша! Он, а не двойник! Зазвонил домашний телефон. Таня не ответила. Через секунду проснулся сотовый телефон. Определенно — с работы. Переговоры со смежниками, на которые она опаздывает. Чудеса, не чудеса, а служба не ждет.
Надев шубу, вышла на лестничную клетку, закрыла дверь, подергала за ручку — надежно.
Ответ пришел на лестнице. Клонирование! Опыты секретные! Это был Мишин клон. Как в бразильском сериале! Точно! Размножение почкованием или как‑то еще. Ах, сволочи! Издеваться над живым человеком! Я вам не овечка Долли!
Таню никто не клонировал, но эта фраза: «Я вам не овечка Долли!» — вбуровилась в сознание и полдня стучала в мозгу.
Откуда, спрашивается, в их городе секретная лаборатория? От верблюда! Оттуда, откуда берутся люди, потерявшие память, про них в газетах писали и по телевидению показывали. Найден на полустанке, ни бельмеса не помнит — как зовут, где родился и прописан, да и вся предыдущая жизнь — всмятку. Характерно: все, кто с амнезией, мужчины. На женщинах пока мерзкие опыты не ставят. На том спасибо! И я вам не овечка Долли!
Глава 15