Никогда, слышишь, никогда не говори что-либо людям на эмоциях. Лучше уж напиши, ибо сообщение ты ещё можешь удалить, а бумажное письмо — порвать в клочки.
* * *
Возможно, кому-нибудь понравится мой уютный мирок, где небо всегда серое, порой капает мелкий дождик; где вечно царит какая-то апрельско-ноябрьская погода и деревья вечнозелены. Там поют птицы и редкий человек пройдёт по его дорожкам. И, в этом мире столько заброшенных, поросших мхом и лишайником зданий, столбов, железных дорог! Ходя и любуясь всем этим неидеальным совершенством зелени, постоянно слышишь некую музыку — то ли это стучащие клавиши и скрипучая педаль старого фортепиано, то ли это стук росы, стекающей по склонам старого ржавого водопровода… я сама иногда в этом путаюсь. Это небо такое серое… думаю, и его можно отнести в категорию неидеально прекрасного, ибо оно вечно меняется, вторя природе. Но, как и в нашем мире, оно раскромсано на куски проводами, да и в его облаках порою проглянет солнце. Вот только оно чёрное, чёрное солнышко. Оно хорошо напоминает мне о моих грехах, что вечно совершаются мною во благо, или же из чистой глупости или любопытства. Впрочем, в этом мире много символов, как на картинах каких-нибудь старых голландских мастеров, на которые я редко обращаю внимание в своём вечном стремлении к самой сути, сердцевине бытия. Один из них — провода в форме креста, которые вижу, когда я что-то делаю не так. Другой же — пение невидимой кукушки, отсчитывающей секунды, будто старые настенные часы в бабушкиной квартире (думаю, в этом случае различие между бабушкиными часами и этой кукушкой состоит лишь в том, что часы реальны, а кукушка — нет), когда я чему-то радуюсь, или попросту счастлива, словно говоря мне о том, что счастье не вечно и всё в этой жизни имеет конец. Её же я слышу, когда всё плохо и кажется, что это «плохо» будет длиться вечно и никогда не закончится, что является чистой воды ложью, и из-за этого сама структура жизни порой мне кажется лишь мельканием равнозначных ночей и дней, кое я могу лицезреть, приподнявшись на цыпочки. Это та круговерть, в коей кружимся мы все, течение времени, что ни остановить, ни замедлить, ни, напротив, ускорить.
Время — оно всегда одинаково, ни быстрее, ни медленнее. Меняется лишь наше его восприятие, зависящее от количества мыслей в секунду. Уверена, чем плотнее вещество наших мыслей, тем медленнее течёт время. Это как мёд и вода — когда льёшь мёд в банку, он льётся гораздо медленнее, чем лилась бы вода, будь она на его месте. А когда, напротив, чем-то занят, время - как песок сквозь сито, полтора часа за секунду пролетают тысячами песчинок сквозь огромную сеть. Это касается и интернета, в особенности соцсетей. Стоит лишь одному сообщению прийти, наш телефон провибрирует, мы возьмём его, чтобы посмотреть это сообщение и лишь в редких случаях положим его обратно, ответив на сообщение. Наш телефон (планшет, компьютер — неважно!) засасывает нас, будто чёрная дыра, цепко держа в своих объятьях и не отпуская, да ядом забытья медленно поражая. Так и течёт песок — наше время в сеть, а сквозь неё в чёрную дыру попадает, откуда, увы, невозвратим уже он. Песок этот алмазный, не грязно-кварцевый, ведь будь он грязно-кварцевым, как на нашей бренной земле, не так жалко было бы нам его тратить, и не проснулась бы в нас наша совесть, и не сказала бы нам: «Не вечно время наше здесь длится, как потратишь его — так и жизнь эту проживёшь, а пролетит она — глазом моргнуть не успеешь, да потом жалеть горько будешь, умирая, всего сделать не успев, что так хотел ты».
Мой мир, мир, представлениями которого я ещё живу, мир, что зиждется на осколках мною прочитанных книг, да пространств, глазами моими увиденных, в душе моей, да лишь тех, что сердце моё затронули, является своеобразным оазисом безвременья, где что-либо поменяется лишь тогда, когда мой образ мыслей изменится, да когда другим человеком стану. Но для всех этих изменений требуется тот алмазный песок — время, что нельзя остановить, всего лишь подставив под него бумажку. Его вообще никак нельзя остановить, ибо течёт оно сим песком, как река. Да и в моём мире, состоящем из осколков кривого зеркала, вечно течёт река. Река забытья. Она заполоняет собой всё, когда разливается. А разливается она, когда я плачу. Я будто тону в этой реке — реке слёз. Слёз, которые далеко не всегда бывают выплаканы, да никогда — в чужую рубашку, несмотря на то, что многие в наши дни носят рубашки. И, там иногда идёт дождь, очищающий тело, утяжеляющий своими крупными каплями рубашку настолько, что хочется попросту её снять. Снимаешь рубашку, ибо она перестаёт быть нужной, ибо перестаёт выполнять то, для чего она была создана — согревать тело. А потом снимаешь всю одежду и остаёшься абсолютно нагим перед собой. В этом мире нет людей, которые могли бы тебя увидеть, поэтому остаётся нечего скрывать, ведь скрывать-то уже не от кого!..
Это всего лишь дождь, который порою так легко раскрывает истинную твою суть, заставляет подумать, остановиться, полюбоваться им. Летний дождь. Он — словно кокон, из которого после дождя выходишь бабочкой. Может быть, некрасивой бабочкой, но чувствуешь, будто что-то в тебе изменилось, забыв про все твои дневные страсти. Поэтому так прекрасны под ним поцелуи, ибо они искренни, ведь дождь делает нас нагими, не позволяя от себя убежать. Пусть люди и построили мегаполисы, домики, ульи, где они работают и плодятся, как пчёлы, в попытках убежать. Но разница между людьми и пчёлами лишь в том, что пчёлам природой предписано работать, чтобы создавать мёд, а нам, людям — нет. Мы даже не знаем, для чего рождены, поэтому порою кажется, будто природа оставила нам такую долю — самим искать смысл своего существования. И многие его находят. Находят, даже не размышляя о возможности его ненахождения. Может быть, это зависит от того же количества мыслей в минуту и чем меньше оно, тем более приземлённы наши мысли, а чем больше оно, тем больше внимания уделяем мы мыслям о чём-то абстрактном, несуществующем, в том числе и смыслу, который мы часто ищем в каких-то вполне реальных, существующих вещах, которые можно услышать, или же ощутить их прикосновение к коже.
Как ни странно, и в моём не выдуманном, а бережно собранном из осколков реальности внутреннем мире присутствуют эти реальные вещи, например, явления природы, одним из которых является дождь, о котором я уже говорила. Дождь, отбивающий ритм этого мира, пусть и не течёт в нём время. А, может быть, время здесь всё-таки течёт? Река, дождь, постоянная изменчивость, уже целых три признака времени! И правда, оно здесь всё же течёт, но по-своему. И я могу контролировать это течение, что и есть самое прекрасное! Когда я вдохновляюсь чем-то, оно ускоряется, когда, напротив, впадаю в депрессию — замедляется. Но кроме времени я могу ещё изменять обстановку этого мира — время суток, время года, погоду, хоть часто она одна и та же, вторя моим эстетическим идеалам. В этом моём мире можно вечно гулять, не боясь людей, машин, шумов города. Порою его отблеск виден и в реальности, в проводах, столь урбанистически эстетично рассекающих серо-голубое небо, окаймлённое вершинами крон деревьев, если запрокинуть голову, гуляя в лесу.
Не знаю, близок ли тебе этот странный мир и его метафоричность, но ты уже один из тех редких людей, кому позволено туда войти.
Глава I.
Я — Ева. Таково моё имя. Имя доставшей плод, пусть религии — христианства — сейчас не существует, за исключением нескольких закрытых сект умалишённых, которые только и делают, что молятся несуществующему Богу и ждут второе пришествие Христа вместо того, чтобы жить по его заповедям, хоть наш мир уже прогнил. Я не святая, чтобы так говорить, никто не свят. Это может показаться необычным, что такая девушка и в таком же положении, как я думает о морали. Морали, которая уже практически стёрлась временем из людских душ. Как говорится, в нашем двадцать первом веке остались лишь пошлость, злость и Интернет. Да, я подрабатываю барменшей в элитном ночном клубе. Да, я ношу колготки в сеточку с мини-юбками и крашу губы в ярко-красный. Какая разница, как ты выглядишь? Да будь ты хоть бездомным, хоть преподавателем в престижном университете, важно лишь то, как ты смотришь на жизнь и какие мысли протекают в твоей голове, ведь именно из них потом выходят поступки, как я думаю. Однако так происходит не всегда, взять хоть меня — семнадцатилетняя девчонка, спит со всеми подряд, за обычные детали б/у для компьютеров в магазинчике, которым заведует мой знакомый, берёт втридорога в надежде отхватить себе побольше денег на новые шмотки, из-за чего строит красивые зелёные глазки немногочисленным покупателям; держится за свою работу продавщицей в трущобе Нью-Йорка, будто бы она её действительно достойна, считает себя лучше других, обладая всего-то лишь милым личиком и ста шестьюдесятью сантиметрами в росте. Часто я завидую своим коллегам, у которых постоянно толпятся покупатели. Иногда — дружески, иногда — по-чёрному, под настроение.
Возможно, меня отличает ото всех лишь тот факт, что я знаю о том, что грешна. И всё равно я ничем не отличаюсь от других! Из этого следует, что знание в принципе, само чистое знание ничем нам не поможет. А некоторые и в нашу эпоху всемирной Сети — интернета говорят, что «вы должны много знать, чтобы что-то из себя представлять и найти своё место под солнцем». Так вот, ничего подобного! Всё в нашей жизни зависит лишь от того, что мы делаем. Например, я, хоть и знаю о своём несовершенстве, как и, возможно, даже о большем, чем моё, несовершенстве других. Но я не пытаюсь даже ни на йоту приблизиться к «совершенству»! Почему? Да потому, что не существует его, этого совершенства в наше изменчивое, текущее, как вода время! В прошлые века за этим совершенством даже гонялись, но это по сути то же, что и пытаться достать звезду с неба — ты встал на самую длинную в нашем мире лестницу на вершине самой высокой башни в мире на самой высокой в мире горе, взял самый длинный сачок из тех, которыми ловят бабочек и попытался достать пусть даже самую маленькую из всех звёзд — не вышло! Все эти звёзды бесконечно далёки от нас, как и идеал, на поиски чего люди потратили уже столько веков, а сейчас наконец-то осознали, что это бесполезно! Это одна из немногих вещей, что ещё радуют меня в наше непростое время. Впрочем, это время всегда текло, течёт и будет течь одинаково, разбиваясь стёкшими в наши души осколками стекла. А стекло это — зеркало, которое мы держим перед собою, показывая другим наши души. Но если у зеркала одна сторона — поверхность помимо того, что хрупкая, так ещё и отражающая, а если учесть, что держим мы его повёрнутым к другим этой самой отражающей поверхностью, то помимо нас самих, рисунка, оставленного нами на нём маминой красной помадой, другие видят в нас порою себя самих, и если они видят в нас свои недостатки, то они разбивают наше зеркало, пытаясь спрятаться. Спрятаться. От самого себя? Глупцы!
Сегодня девятое марта две тысячи пятьдесят второго года. Сейчас утро. Утро? Какое же разное значение имеет теперь это слово для нас, людей из мира, где большую часть года солнце затянуто серо-чёрными тучами и лишь в некоторые дни лета оно, возможно проглянет? Стёрлись и границы времён года — теперь вечно царит здесь не то осень, не то холодное сухое лето вследствие глобального потепления, которое не смогли остановить даже эти слегка сумасшедшие «борцы», орущие на каждом углу «Экология, экология! Мы должны думать о будущем нашей планеты! Глобальное потепление, потепление! Океаны засоряются, засоряются! Мы должны думать о том, что мы делаем, делаем!» и тому подобное. Поэтому мы лишились счастья видеть снег, или же наслаждаться дождём, запахом цветов, ветром, на котором трепыхаются листья рыбками в океане, да звёздами, которые навсегда закрыло от нас это серое небо, нами же, людьми сотворённое. Все эти «времена года», или воспоминания о них тех людей, которым повезло жить в то время, когда ещё имели они возможность лицезреть их смену теперь можно увидеть лишь в произведениях искусства, или же некоторых компьютерных играх. Да и вообще уже мало кто помнит даже названия месяцев, все называют их порядковыми номерами, например, сегодняшнюю дату — девятое марта — многие бы произнесли, как «девятое третьего». Цифры. Ци-фры. Теперь «утро» — это время, когда ты встал с кровати, теперь у каждого оно своё. Например, я встала сегодня в восемь часов тридцать четыре минуты. И это время — моё «утро». Поскольку солнце видим мы нынче редко, а по цвету серого неба мало что поймёшь, то мы смотрим в компьютер, или же в экран смартфона и видим четыре цифры, разделённые мигающим по секундам двоеточием: 08:34 09.03.2052. Девятое марта. Только вчера был «женский день». Не понимаю и никогда не понимала смысла этого праздника. Я вообще не считаю, что праздники, кроме, возможно, Дня рождения имеют смысл существовать. Никто же уже не дарит цветы друг другу, а если и какой-нибудь умалишённый решится найти и подарить своей возлюбленной цветок на праздник в этом мегаполисе, то он получит в ответ лишь всеобщее умиление и советы «быть более современным человеком». Современным? А что это значит? У нашего времени нет ни стиля, ни какого-то образа, все люди настолько разные, что нет смысла пытаться найти какое-то единство в их разности.
Я встаю с кровати. Единственная одежда на мне — рваная отцовская футболка, пожалуй, единственное, что он мне оставил. Моя мать, родив меня в трущобе, оставила меня там же, когда мне исполнился год. К счастью, какой-то мальчишка подобрал меня и отвёл меня к своему другу, который был хоть и младше него, но менее занятым, чем он. А когда я подросла, а этот самый друг достаточно освоил компьютер, чтобы создавать свои собственные программы, то я была первым человеком, который узнал об этом. Тогда мне было всего девять, а тому парню — шестнадцать. Он тогда научил меня некоторым способам продвижения и рекламы программ на платформе, с чем я впоследствии охотно помогала ему взамен того, что он позволил мне жить вместе с ним. Не могу сказать, что он был близким к идеалу человеком, но меня зацепила его простота в общении. Если он злился, например, из-за очередной ошибки в коде, то он честно об этом говорил, а потом шёл на кухню бить грязные чашки из-под кофе; если же радовался, то так, словно ему было лет пять, не больше и сжимал меня в своих объятьях, а если меня рядом не было, то сжимал вместо меня подушку. Нет, я никогда не была в него влюблена! Возможно, потому, что сложно влюбиться в тех, с кем ты вырос в одной квартире. Скорее, он был неким подобием отца для меня, а также немного старшим братом и очень хорошим другом, которым и сейчас остался. Потом, спустя три года, в девятнадцать лет он накопил денег и купил ещё одну квартиру, чтобы развеять подозрения приходивших к нему посмотреть им же собранный его компьютер (пусть личное общение нынче не так уж и популярно) его знакомых о том, что он занимается со мной чем-то очень непристойным и мерзким с его стороны. Ах да, и помимо рассказов Тома про того четырнадцатилетнего парня, принёсшего меня к нему, о самом этом парне я ничего не слышала и даже его ни разу не видела! По крайней мере ни один из знакомых Тома не подходил под описание.
Я иду в душ. Очередной серый унылый день. Хоть душ и стал уже некой рутиной для меня, я всё равно никак не могу перестать наслаждаться этой водой, которая подарила нам жизнь, из которой мы все вышли много миллиардов лет назад и из которой мы, собственно, хотя бы отчасти, но состоим! Это всего лишь душ, даже не дождь, я не говорю о реке и тем более о море, не смея даже мечтать о них. Но даже находясь в этой струе воды, я чувствую единение с водной стихией, со стихией созидания! Поэтому иногда я нахожусь там слишком долго, уплыв по Реке Времени в мир своих мечтаний, где вечно капает роса с травинок, а солнце не белое, столь редко появляющееся в нашем мире, а чёрное, чёрное солнышко. Но потом всё равно приходится возвращаться в реальность, не самую лучшую, но пока что меня вполне себе устраивающую. После душа я в благодатном ощущении своего обнажённого, но всё же столь неидеального тела смотрю в маленькое зеркало в ванной на неидеальное совершенство своих мокрых волос и любуюсь пронзительностью своих по-детски раскрытых, не отягощённых нависшими над ними бровями зелёных глазок. Честно, мне это доставляет даже некое удовольствие — строить себе всякие рожицы в зеркале: милые, смешные, соблазнительные, злобные, страстные и многие другие. К счастью, я не из тех людей, чьё утро начинается с Инстаграма. То есть, конечно же, я там есть, но не хочу начинать с этого свой день. Соцсети — штука такая: раз туда зайдёшь — до вечера там просидишь, а у меня работа, а потом ещё подработка!..
Когда я одеваюсь, то всегда сначала надеваю либо чулки, либо колготки в сеточку, а затем иду на кухню сварить себе кофе. К счастью, в моей квартире не очень большие окна, но, если честно, то мне всё равно — видит ли меня кто-нибудь почти голой или нет. Моё тело прекрасно, в отличии от моей души, поэтому я не против того, что кто-то его увидит, пусть и мимолётно, ибо, увидев меня, этот кто-то точно получит хорошую порцию эстетического удовольствия. Думаю, из-за этого я бы даже предпочла иметь окна хоть во всю стену, но такая роскошь, к сожалению, нынче доступна только богачам. Сварив себе крепкий кофе, я сажусь за стол, скрещиваю свои тонкие ноги в чулках и принимаюсь его пить. О нет! Кажется, я налила слишком много. И поэтому сейчас горячий кофе пролился прямо на мою обнажённую грудь и, не в силах сдержать вдох наслаждения, я невольно поставила кружку на стол и выгнулась, будто не кофе, а чьи-то горячие поцелуи ласкали мою не слишком большую грудь. От осознания этого я, смутившись, рассмеялась, а затем, всё же допив свой горячий кофе, полезла в холодильник за своим почти просроченным йогуртом по акции, который, к тому же, был предпоследним. Кажется, скоро придётся довольствоваться одним кофе на завтрак. Позавтракав, я пошла одеваться дальше. После чулок, то есть, после завтрака я надеваю нижнее бельё. Как ни странно, в нём я чувствую себя не так уверенно, нежели будучи в чём мать родила. Может быть, потому, что я люблю честность, пусть даже она есть и в настолько ужасном человеке, как я? Поскольку я сегодня в чулках, то придётся надеть юбку хотя бы длиной миди (чуть ниже колена), которой у меня, конечно же, нет. Что ж, для работы сойдут и джинсы с футболкой, пожалуй. Одевшись, разрисовав себе глаза стрелками, а губы рыже-красной помадой, сделав себе два кривоватых пучка, а затем ещё накинув косуху, я с чупа-чупсом во рту отправляюсь в увлекательное путешествие по трущобам Нью-Йорка на такой старомодной вещи из прошлого века, как скейт. Если честно, у меня есть и самокат, но поскольку я сегодня девочка софт-гранж, то, пожалуй, прокачусь на скейте.
Глава II.
— Всё, я ухожу. Мы расстаёмся.
— Но почему? Мэри, я был влюблён в тебя с шестнадцати лет, когда мы познакомились в компьютерной игре, помнишь?
— Ты же уже видел меня с другим. Так зачем же ты продолжаешь так по-детски верить в то, что мы с тобой ещё встречаемся? Не вижу в этом смысла.
— Может быть, потому, что я действительно люблю тебя?
— Алекс, милый, ты же понимаешь, что я сейчас уйду и ты не сможешь меня остановить. Я уж другому отдана и буду век ему верна, поэтому, прости, но нет. Мы не можем дальше встречаться. И, на психолога тебе денег у меня нет, так что ищи его сам.
— Ты… ты была моим ангелом и вот так вот теперь уходишь?
— Слушай, Алекс, тебе в этом году тридцатник стукнет, так что, может, вылезешь из детских пелёнок? Ты даже всё ещё девственник, а это не мой типаж.
— Так если это не твой типаж, могла ли ты мне об этом сказать?! Мы встречались несколько лет, я бы с радостью отдал бы тебе свой первый раз! Ты была моим идеалом, поэтому я бы с радостью бы стал твоим!..
— Кончай сказки рассказывать, это прошлый век, теперь всё кончено. Прости, но мне пора. Сказать честно, я тебя и не любила. — сказала она и хлопнула дверью.
Я сидел опустошённый посреди комнаты и пытался принять эту ситуацию. Та, кого я любил… столько лет… ушла. Неважно, к кому, я не могу её так просто простить. Она права, я всего лишь ребёнок. Но не суть ли это самой жизни — оставаться ребёнком в душе всегда, сколько бы лет тебе ни было? Ребёнок — тот, кто с радостью познаёт мир, только выйдя в него, тот, кто, грубо говоря, открыт новому! А если я не открыт новому, то я не ребёнок, пожалуй. Я — консерватор. И имя мне Алекс. Да, мне будет тридцать в этом году — пятого июня, кажется. Так стыдно, что последние пять лет своей жизни я потратил на неё и компьютерные игры. Она… сказала мне, что никогда не любила? А зачем же тогда встречалась со мной? Чтобы я давал ей деньги, которые у меня не всегда-то и были вследствие отсутствия работы? Ах да… я закончил университет… кстати, занятия там проходят дистанционно, что для меня было очень удобным. Пожалуй, это моё единственное достижение за эту жизнь. И, будучи подростком, я любил подкидывать детей из трущоб своим друзьям. Пожалуй, одного тогдашнего друга я даже помню… кажется, его звали Том… мои мысли текут какими-то неровными клочками, словно будучи картиной в стиле кубизм. После университета я вконец увлёкся играми и мне кроме них и неё, той девушки, с которой я расстался мне было ничего не нужно для счастливой жизни. Эти игры… они стали моей реальностью, смыслом моей жизни, иллюзией, в которой я живу, как бы странно это ни звучало… да, я слабак… слабак, не сделавший ничего за двадцать девять лет своей жизни. Думаю, единственное, что я мог — это любить. Я любил её до беспамятства!.. И моя вина в том, что ушла она от меня. Я… я должен быть мужественнее, иначе так и останусь маленьким мальчиком, который любит играть. Кажется, пришло время открыть третью часть «Dark souls». Фантазийный мир. Всего лишь пиксели, мириады пикселей, но сколько эмоций! Этих пикселей столько же, сколько звёзд на небе, которые я видел всего лишь раз, когда мне было, кажется, лет четырнадцать…
О небо! Ты уже невидимо нами, но мы всё продолжаем мечтать о тебе. Мечтать, что однажды мы взлетим птицами в твою синеву и познаем красоту звёзд… но мало кто, даже не все самолёты могут преодолеть этот толстый слой облаков, в коем столь редко образуется трещина, дающая нам возможность лицезреть луну звёзды, одна из коих — наше родное, подарившее нам жизнь на этой планете солнце! Пусть в моей душе и горит оно чёрным пламенем, да катится за горизонт на закате, будто бомба ядерная, это моё солнышко, моя надежда. Быть может, такое солнышко есть в каждом человеке, пусть и настолько отчаявшемся, что себя убить он уже готов. Убить. Себя? Для меня смерть — это проигрыш, поэтому как бы я о ней ни мечтал, всё равно не смогу реально убить себя пусть даже избрав такой лёгкий способ, как испитие смертельной дозы таблеток снотворного. Но, смерть смертью, любовь любовью, а вопрос остаётся: сколько сейчас времени? Щурясь, смотрю на слишком яркий для моей тёмной комнаты экран моего смартфона. Сейчас 19:39. Эти цифры напоминают мне тот год, когда началась одна из самых кровопролитных войн в истории человечества. А число… какое оно сегодня? Кажется, восьмое третьего… то есть марта… хотя кому уже нужны эти названия? Такое чувство, что сейчас всё ещё две тысячи тридцать шестой год, мне всё ещё четырнадцать, я сажусь за компьютер, открываю какую-нибудь стрелялку типа старой доброй GTA, она не грузится и я, злой, выхожу к самому большому в квартире окну и вижу звёзды. Я злился, но вся моя злость мгновенно испарилась… я чувствовал себя так, будто бы очутился в сказке, но эта сказка была реальностью, вкус которой я тогда ощутил. И, да, школа тогда была дистанционной, как и универ вслед за ней. Мои мысли уже не вяжутся между собой… так, где-то тут было снотворное… хотя, нет… поживу ещё. Никогда не думал, что буду так тяжело переживать разрыв с возлюбленной. Мой мир… мир в моей душе… кажется, будто там разом только что потухли все фонари, а деревья, фонарные столбы, железнодорожные пути и поросшие мхом здания разрушились, словно будучи построенными из песка. Я не хочу никого винить, но она, Мэри… она разрушила то, что я так бережно выстраивал из осколков нашей реальности!.. Она была частью моего мира, одной из немногих, кого я туда впускал! Я надеялся, что она не осквернит его своим существованием, но, кажется, я ошибся… ошибся в ней.
Существует ли фильм, способный передать некогда зелёный, но ныне пустой и, будто от огня почерневший мир в моей детской душе? «Сталкер» Тарковского. Не знаю, что за фильм, но, кажется, я где-то слышал это название. Точно — компьютерная игра! Но вряд ли фильм сделан по ней, ибо в двадцатом веке игры ещё не существовало. Но, что значит «сталкер»? Человек, сталкивающийся с чем-то? Если и так, то мы все немного сталкеры. Но, кажется, у этого слова другое значение… идущий… идущий куда-то… идущий за кем-то… ищущий… ищущий что-то. А не смысл ли жизни он ищет? Надо бы посмотреть фильм. Но, кажется, я устал от всего этого… сон… мне нужен сон… снотворное… доза должна быть не слишком большой, иначе это может привести к летальному исходу… пару таблеток и всё… мысли путаются… я засыпаю. Но что же за сон мне снится? Какие-то яркие поля, нивы, залитые солнцем. Нивы? Откуда я знаю это слово? И вообще, как я узнаю те слова, что обозначают те объекты во вселенной, что я никогда не видел? Если счесть логичным то, что я слышал эти слова, но откуда я знаю, что они означают? Возможно, из школы…
Я провалился в сон и пробыл в нём до самого утра. Но, что есть сон? Сон, обуявший меня всего, сон, коротающий время настолько, что несколько часов кажутся лишь секундой… и на это мы тратим целую треть нашей жизни! Но кто я такой, чтобы говорить о сне и о том, сколько времени мы на него тратим? Ведь я так ничего путного и не сделал за свою маленькую бесполезную жизнь. Маленькую? Мне скоро стукнет тридцатник. Поэтому я приверженец теории относительности, ведь всё в мире относительно, любое понятие может быть воспринято по-разному, сколь однозначным бы оно ни было. Сейчас восемь часов тридцать четыре минуты утра. Получается, я проспал целых двенадцать часов? Так быстро… наверное, такова реакция организма на последнее событие в моей жизни. Я до сих пор не могу в это поверить. Помню, я обнимал её… нет. Нельзя мне о ней больше думать. Мой путь к ней сожжён. Сожжён навсегда. Посмотрев на часы, я встаю с кровати и иду на кухню. Открыв холодильник, вижу, что там мышь повесилась. Растворяю дверцы кладовки в надежде найти хоть одну пачку чипсов, моей почти единственной еды. Не найдя их, от злости и ощущения безвыходности беру чашку и разбиваю о пол. Мне даже своих соседей снизу не жалко, настолько я устал. Я должен был вчера пойти купить чего-нибудь… живи я с ней, попросил бы её, как было всегда… нет. Не думай о ней, тварь ты жалкая!!! С этой мыслью я разбил предпоследнюю в квартире чашку. Надо написать Тому, вдруг он знает хорошего психолога…
08:40 «Привет, Том. Можно я приду к тебе домой?»
08:41 «Привет, Алекс. Сколько лет, сколько зим! Давно от тебя нет вестей! Конечно, приходи, а что случилось?»
08:41 «Расскажу на месте… так мне будет легче»
08:41 «Хорошо. Тогда жду тебя у себя. Надеюсь, ты помнишь адрес?»
08:42 «Да, помню.»
08:42 «У меня сегодня много работы. Так что давай встретимся в десять, если ты, конечно, успеешь дойти?»
08:43 «Да, конечно. Я успею. До встречи!»
08:43 «Давай, скоро увидимся!»
После этой переписки я решил первым делом пойти в душ, ибо, пусть мы с Томом и близкие друзья, но мы давно не видели друг друга, поэтому я бы хотел хорошо выглядеть, встретившись с ним вновь. Как бы глупо это ни звучало, я боюсь лицезреть своё обнажённое тело даже в ванной, даже зная, что никто, кроме меня его не видит. Не знаю, откуда у меня такая фобия. Возможно, я себя слишком сильно ненавижу. Но это и логично — мне никогда никто не говорил, даже та, кого я любил, что я хороший, прекрасный, милый человек. Может быть, это была иллюзия? Иллюзия… я любил её, а она меня нет… это лишь мне казалось, что она тоже меня любит… нет. Да, моё тело ужасно, пусть я уже давно не подросток и моё лицо не изуродовано ещё больше прыщами. Почему зеркало в моей ванной такое большое? Но я не могу разбить его, ибо, разбив, я поранюсь, а раны сейчас мне не нужны, да и у меня всего час на сборы. Сегодня, как ни странно, я решил принять контрастный душ — сначала горячий, потом холодный. Как ни странно, вода успокоила мою расшатанную психику и, выходя из душа, я дышал спокойно и глубоко. Посмотревшись в зеркало, я увидел, как оброс за всё это время. Волосы мои стали настолько длинными, что я был похож на солиста какой-нибудь рок-группы девяностых, да к тому же они были ещё и кудрявыми. Но для начала я всё же решил побриться. Честно, я не тот человек, которому идёт борода. Сбривая надоевшие волоски вместе с пеной на них, я чувствовал некое наслаждение перфекциониста и, когда на моём лице не осталось ни одного волоска, я смог лицезреть всю его красоту. Я был похож на какого-то ангела с картины эпохи возрождения! Я смущённо улыбнулся и потупил взгляд, отведя его от зеркала. Всё-таки, может быть, и во мне есть что-то привлекательное?
Одевшись, как всегда, в старые кеды, тёмно-синие джинсы и любимую чёрную толстовку, я посмотрелся в зеркало ещё раз и решил всё же сделать хвостик, ибо слишком уж сильно мешали мне волосы. С ним я выглядел немного нелепо, но тем не менее мне стало гораздо удобнее. О нет! Уже без двадцати минут десять! Надо поторопиться. Я взял свой скейт, на котором уже давно не ездил, подключил беспроводные наушники к телефону, поставил свой излюбленный, хоть и старомодный антидепрессант — песни группы «RAMMSTEIN» и покатил по улицам. Пока я ехал, я неожиданно столкнулся с какой-то девчонкой, тоже ехавшей на скейте, по крайней мере, девчонкой она мне показалась. Врезавшись в меня, она медленно покачнулась назад (я же подхватил её, не дав упасть) и, томно облизав и вытащив изо рта свой чупа-чупс, она сказала мне, по-детски улыбнувшись:
— Спасибо.
Затем она уехала, а я простоял ещё пару минут и думал — «Была ли это благодарность или же она всего лишь уличная девка, надумавшая соблазнить меня?»
Глава III.
Выйдя, а точнее, выскочив из квартиры, я радостно поколесила на скейте по улицам, как ни странно, достаточно гладким, хоть это и были трущобы. Когда я ехала, то наткнулась на парня лет, думаю, двадцати пяти. При столкновении я, витая в облаках, потеряла равновесие, но молодой человек удачно подхватил меня, за что я его, конечно, поблагодарила. Он выглядел таким стеснительным! Мало того, что очкарик, так ещё и его прекрасные, вьющиеся от природы волосы собраны в хвостик. Не знаю, почему, я люблю таких парней. Они — как ручные зверьки, милые, робкие, но если им будет надо, например, для спасения собственной мягкой шкурки откусить кому-либо руку, то они её откусят. Это лишь инстинкт самосохранения, присущий в той или иной степени всем нам, сколь сильно не хотели бы мы умереть. Странно, не правда ли? Однако растущая статистика самоубийств показывает обратное, и это меня, как ни странно, радует, ибо для меня это значит, что человек всё же может преодолеть инстинкт, данный ему природой. А можем ли мы преодолеть другие инстинкты? Половое влечение, например. Возможно, если мы станем отшельниками в пустыне, или если нас, начиная с подросткового возраста, будут ограничивать в общении с противоположным полом, то, возможно, этого самого влечения у нас и не будет? Не уверена. Хотя, думаю, это связано с тем, что половое влечение — более сильный инстинкт, нежели инстинкт самосохранения, ибо именно он позволяет нам размножаться. Конечно, сейчас наш мир перенаселён, нас здесь уже почти тринадцать миллиардов человек, но за какие-то сотни лет природа попросту не может измениться!
Хоть я и не успела хорошо разглядеть глаза того человека, с кем я столкнулась, но по крайней мере по поджатым губам его я могла увидеть, что он в отчаянии. Однако, несмотря на это, поставив меня на ноги, он улыбнулся. Кажется, он достаточно силён, чтобы скрывать свои чувства, но, возможно, это и не сила, а, напротив — слабость. Мы все пытаемся что-то скрыть от других: возможно, это потребность в приватном пространстве, столь ярко выраженная в наше время, время перенаселения Земли. Мы скрываем своё тело под слоями одежды, закрываем страницы в соцсетях, боясь, как их называют, хейтеров, скрываем свои чувства, боясь, что другие посчитают нас слабаками, неспособными к счастливой жизни. Счастливой жизни? У каждого из нас разное счастье. Кому-то для него нужен дом в фешенебельном районе города, новейшая техника (какой-нибудь там, домик у моря где-нибудь на Бали или на Мальдивах, кому-то нужна просто куча денег, кому-то — просто быть с любимым человеком, кому-то — много лайков, друзей и подписчиков в соцсетях, кому-то — любимая работа, в общем, варианты человеческого счастья можно перечислять бесконечно. Но счастье ли это? Или, напротив — его иллюзия, столь престижно именуемая нами «счастьем»? Лично мне ближе второй вариант, ибо, как по мне, счастье — это ощущение лёгкости на душе, когда тревоги не висят невыплаченным долгом на твоей душе, и без разницы, богат ты или беден, светит ли на небе солнце, или же нет. Счастье — это ощущение свободы.
Пока я думала обо всём этом, прошло достаточно времени, чтобы я успела приехать на скейте на свою работу. Здание, в которое мне предстояло войти, было огромным и серым, а с виду напоминало небоскрёб эпохи пятидесятых годов прошлого столетия. Я входила, как обычно, с чёрного входа. Чупа-чупс ещё пребывал у меня во рту, когда владелец магазинчика, поджидающий меня, спросил:
— Сигарета?
— Нет, чупа-чупс.
— Хорошая девочка. А теперь за работу, ещё минута и ты бы опоздала, покупатели уже ждут.
Дососав сладкую конфетку, я лёгким движением выбросила палочку в мусорку и прошла к кассе, а владелец открыл свой магазин для покупателей. Уже десять утра. Начался очередной скучноватый рабочий день. Если честно, я тут работаю только потому, что знакомому друга Тома очень нужны были рабочие руки, когда он открывал магазин, а сам Том как раз тогда только купил квартиру, оставив меня одну в своей старой однокомнатной квартире. Возможно, это и правильно, что я здесь работаю, ибо во-первых это деньги, пусть и не большие, но достаточно честно заработанные, что не даёт мне совсем отбиться от рук, а во-вторых я помогаю этим человеку, ибо он сам бы не справился и с поиском деталей на свалках и приведением их в нормальное состояние (очистку), и с их продажей, что также является энергозатратным, ибо нужно помнить, где что лежит, как что называется и для каких компьютеров что подходит. Как ни странно, я люблю помогать людям даже несмотря на то, что я такая тварь, точнее, веду себя часто по отношению к другим, как полная тварь.
Обычно я скучаю, когда нет покупателей, но сегодня у меня был повод для размышления — тот парень, в которого я врезалась во время поездки на скейте и который так заботливо подхватил меня, когда я упала. Нет, я не влюблена. Хочу сказать, я ещё ни разу в жизни не влюблялась ни в кого. Да, я уже спала с людьми пару раз, первый раз был, когда мне было всего пятнадцать лет, но ни одного из тех людей я не любила, как и ни разу не раздевалась перед ними полностью. Когда мне было пятнадцать, я как-то раз слишком поздно, часов в двенадцать ночи возвращалась одна домой. Это было летом, поэтому я была в короткой юбке, ибо было очень жарко, градусов двадцать — двадцать пять. Внезапно сзади на меня наскочил какой-то мужик лет, думаю, тридцати. Он поволок меня за собой в тёмный переулок, но я не смогла вырваться из его лапищ, хотя кричала и брыкалась, как могла. Думаю, кроме этого мужика, в изнасиловании был виноват ещё и мой очень маленький рост — тогда он был всего 155 см. Будь я повыше, наступила бы ему на ногу, или хотя бы ударила бы в колено. И, несмотря на мои крики, никто не пришёл ко мне на помощь. Оружия, даже простого ножа у меня с собой, разумеется, не было. Затянув меня в тёмн