«Меланхолия — не что иное,
как безотчетное воспоминание»
«Одиночество нельзя заполнить воспоминаниями,
они только усугубляют его»
Гюстав Флобер
Как Кэйко Катаока олицетворяла собой экстаз и наслаждение, так знакомый уже нам Ядзаки представляет собой то, что мы можем назвать меланхолией, или апатией – бесконечной грустью и тоской, снедающей душу человека, когда он одинок или на сердце осталась ещё незажившая и постоянно дающая о себе знать рана. «Да. И зажили очень скоро. […] С того времени, как я понял, что способен с кем-либо разговаривать» [5, с.248], - говорит Ядзаки о своих душевных ранах, но он лукавит даже перед самим собой, ибо именно для того, чтобы они зажили, необходимо выговориться кому-то ещё. Однако, он не ищет собеседника – сторона, способная выслушать его, находит его сама.
Перед Ядзаки сидит молодая журналистка по имени Митико, которая пришла брать у него интервью для книги о людях, представляющих сегодняшнее американское общество, а Ядзаки пробыл бомжем в Нью-Йорке в течение двух лет и, без сомнений, являлся интересным объектом для интервью. Не успевает она и представиться и рассказать о плане интервью, как мужчина рассказывает ей сюжет фильма о японке-террористке, захватившей самолёт, и, как и в случае, знакомом нам по произведению «Экстаз», героиня данного романа, ощущает себя загнанной в тупик своим странным собеседником. Однако, Митико кажется более сильной натурой, чем Миясита, и человек перед ней вызывает в ней не восхищение, а скорее неприязнь, и с её слов читатель действительно узнаёт нечто большее, чем за всю первую часть трилогии. «В его голосе не чувствовалось никакой грубости, скорее что-то большее. Возможно, Ядзаки обладал слабо выраженным «я». Он не принадлежал себе и ни от кого не зависел. У него не было ничего. Он не был достоянием корпорации или членом семьи, и для него не существовало ни религии, ни принципов. Если Ядзаки в действительности был тем, чем казался, он испытывал невыносимое одиночество, возбуждавшее в нём жажду. Это я и называю вульгарностью» [5, с.245].
Митико хотела узнать, почему Ядзаки стал бомжевать и узнать что-нибудь интересное и интригующее из этого периода его жизни. Однако, Ядзаки предложил ей рассказать о своих ранах. «Это всё из-за ошибки с этой Рэйко» [5, с.248], - говорит он ей, и читателю тут же становится ясно, о чём собирается поведать ей мужчина. Кажется, вот-вот и снова разум потонет в порнографическом омуте, на поверхности которого будут всплывать самые невероятные и грязные эпизоды садомазохистских сеансов, проведённых в наркотическом дурмане, издевательств над телами и душами людей, вовлечённых в их игры. Это всё действительно присутствует в романе, ведь взаимоотношения Ядзаки и его двух женщин – Кэйко и Рэйко – проходят красной линией в повествованиях всех трёх романов трилогии. Однако, Мураками Рю ставит главным героем «Меланхолии» именно Ядзаки, а это задаёт тон всему произведению и его содержимому – на место жестокости и развращённости, присущих Кэйко, приходят некая расчётливость и обольстительность слов, пылкость сердца, энергия и решимость Ядзаки. Поток его речей – это не монолог, заставляющий вас покраснеть или испытать отвращение, это психологически особо устроенная цепочка воспоминаний, которая, однако, не лишена импульсивности и чувственности – «речь его казалась бессвязной, но в ней была своеобразная логика» [5, с.254]. Ядзаки – тонкий искуситель, и Митико как женщина постепенно поддаётся его влиянию. «Я, конечно, не испытывала желания быть ему подвластной, но что-то заставляло меня довериться этому мужчине и тому, чем он обладал. Мысль эта имела и сексуальный аспект. От улыбки Ядзаки я готова была расплакаться. Эмоции начинали бурлить, да я и не пыталась восстановить утраченное хладнокровие. Я почти потеряла контроль над собой» [5, с.251].
Ядзаки начинает рассказывать журналистке о Кэйко и Рэйко, описывая их путешествия, их совместные оргии, рассказывал о наркотиках, своей молодости, шоу-бизнесе, но больше о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной…с точки зрения человека, у которого любимых женщин было две. Он объясняет ей причины, почему однажды предпочёл Кэйко Рэйко – та была для него «удобнее», и эти слова звучат довольно прозаично и странно для искусителя, но Ядзаки знает, о чём говорит. «Я не хотел бы причинять боль тем, кого любил, или тем, кто любил меня. Этим обычно всё и заканчивалось, но всё-таки я не могу…Я знаю, что причинит им боль, и не буду делать этого» [5, с.266-267], - Ядзаки говорит о любви, как самый настоящий романтик, что не может не помочь расположить к себе свою собеседницу. Однако, Митико принимает всё это за очередной расчёт. «Всё, что рассказал этот человек, странным образом проникло в меня и теперь постепенно разрушало. […] Не будучи лиходеем, Ядзаки источал аромат зла…Зло…Ложь и обман, предательство и отчаяние, нигилизм и самовлюблённость, эгоизм и высокомерие – эти слова вихрем пронеслись в моём сознании. Его лицо, тело, манера общения воплощали в себе всё самое отталкивающее в мужчине» [5, с.258].
Почему же тогда Митико соглашается идти в его квартиру, оставив шумный американский бар, со спокойствием наблюдает, как тот принимает кокаин, хотя и признаёт в самой себе, что Ядзаки под кайфом может оказаться гораздо опаснее любого убийцы и насильника, ведь он не способен избежать того, кого носил в самом себе? Даже сам Ядзаки признаёт, что ненавидит то ничтожное существо, что он есть. Всё дело в самой Митико, её непонятной страсти к Ядзаки и любопытству узнать ещё больше о Кэйко и Рэйко. Невольно она начинает ревновать Ядзаки к ним обеим, словно уже позиционируя себя как часть его жизни и не понимая, в какую ловушку попадает, очарованная им.
«В сущности, это история соблазнения, диалог палача и жертвы, и всякие там отвлечения насчет, к примеру, балета, Мориса Бежара, Ганнибала Лектера из «Молчания ягнят», сущности творческих людей, роли продюсеров и т. п. не должны сбивать с толку. Все это – «па» из того самого танца, который призван завлечь неопытное существо в коварно расставленные сети, и, простите за высокопарность, его погубить» [8]. Классический балет Ядзаки называет высшей формой мазохизма, Ганнибала Лектера – героем Америки, говорит, что «садистские отношения возможны, только если ваш партнёр желает вас и испытывает к вам глубокое уважение» [5, с.316], словно оправдывая гнусность этого явления. Он рассказывает Митико историю о молодости, в которой знал одну некрасивую девушку, которая покончила жизнь самоубийством, и рассуждает о печальных и одиноких девушках, подобных ей. «На самом деле они не хотят умирать, но они мертвы задолго до этого. […] Неправда, что все эти девицы глупы или что у них нет сил и возможности найти себе приятеля, с которым можно хорошо поразвлечься…Нет, просто у них не хватает сил полюбить себя. […] Многие живут, не зная, чего они хотят. А поскольку мы не знаем, чего желают другие, то нет такой уж необходимости спрашивать себя, почему та женщина ушла от тебя по причине, которую сама не могла понять» [5, с.328-329].
Всё, что ни рассказывает Ядзаки, отдаёт ядом и хитростью, опасностью, но именно всё это настолько сладко, насколько могут быть сладки речи мужчины, обольстительного как сам Дъявол, который, тем не менее, преподносит себя как человека, способного любить. Отвращение быстро заменяются симпатией, когда Ядзаки рассказывает о своих чувствах к Рэйко. И сама Рэйко предстаёт перед читателем в новом свете, если так можно выразиться, говоря о «чёрной дыре». «В ней проявлялось некое чувство бессилия. […] Это бессилие было так велико, что она никогда не предпринимала попыток хоть как-то повлиять на ход вещей. Именно этим и была обусловлена её отчуждённость. […] Всё нормальное сразу её настораживало. […] В действительности я никогда не мог постичь до конца её суть. Я не понимал её. Поэтому она и была опасна. […] Рана, которую она нанесла мне, - это я сам. И всё настоящее во мне – это тоже я» [5, с.302-303]. Не похоже, чтобы это были слова по-настоящему любящего человека, и всё, что бы ни сказал Ядзаки, кажется странным и непонятным. Рэйко ушла от него, найдя себе нового возлюбленного, но, то мужчина говорит, что она не понимает, почему ушла от него, то признаётся, что причина кроется в нём самом. Действительно ли Ядзаки испытывает или испытывал к Рэйко чувство, которое можно назвать «любовью»? Ведь он с немалой долей презрения говорил о женщинах и даже сравнивал их с вещами, назвав одну «удобнее» другой.
На самом деле, Ядзаки испытывает ревность и непреодолимую тоску, вызванную внезапным одиночеством, и, на мой взгляд, это чувства подогреты лишь его самолюбием, и он выставляет их напоказ перед Митико ради собственного же удовлетворения, своего желания. И рассказывая о других, он старается рассказать, прежде всего, о самом себе. И Митико это прекрасно понимала, ощущала в нём эту меланхолию и скорбь.«Его лицо выражало такую невыносимую грусть, будто всё, что он рассказывал мне до настоящего момента, служило единственной цели – привести рассказчика в такое состояние. […] Ядзаки делал это, чтобы стало заметным то, что я видела перед собой – сочетание его злопамятности и глубокой тоски, от чего он не отделался бы никогда. Вот что хотел сообщить мне этот человек» [5, с.332].
Ядзаки поведал Митико о Джонсоне – его приятеле-бомже, который болел СПИД’ом, но который, несмотря на людские предрассудки, был на удивление умён и начитан. Тот помог ему избавиться от ревности, но прежде – Джонсон рассказал о ритуалах ацтеков, которые пытали своих пленников прежде, чем съесть. Он уверял, что их страдания с тлеющей головнёй, которую должны были вставить им в зад, - это самая настоящая боль, которая несопоставима с болью ревности. Четыре дня спустя после этого разговора Джонсон умирает, и Ядзаки решает покончить с бродяжничеством, в которое его затянула ревность и тоска по Рэйко. Слушая этот рассказ, Митико пришло видение о том, как она летит вместе с Ядзаки в Мексику, чтобы отыскать те самые ацтекские храмы, в которых приносили в жертву людей. Она попалась в его ловушку, и её разум уже рисовал ей картины её плена, заманчиво прикрытого атмосферой романтизма и загадочности. Её сексуальное желание также достигло предела, и женщина невероятно напоминает читателю Миясита, который так же едва сдерживал себя, чтобы скрыть всё то постыдное, что с ним происходило при разговоре с Кэйко.
Митико покидает квартиру Ядзаки, и с того самого момента всё, что окружало её, казалось ей пронизанным тоской – даже люди и она сама. «Белое вино, салат из артишоков, белый сыр, хлеб, варенье и фрукты, бег трусцой, спортивная ходьба, роллер-скейт, бассейн, бильярд, фрисби, мастерские художников, клубы, студии, американские единицы измерения, породы собак, пирсинг и татуировка, марихуана, секс, кино и мода, диджеи, парки, овощные соки, автоматические прачечные, пентхаусы – я вижу в них только искусство потребления и искусство растраты, я тоже соглашаюсь стареть, надеясь прожить подольше, но все они пусты, тоска оплетает их, но ничто не заставило бы их расплакаться. Это кокон, в который они закуклились и ничего не делают, чтобы его разорвать. И я тоже часть этого» [5, с.350]. Тоской и упадком, словно паразитом, заразилась от Ядзаки Митико, носителем некоего зла, который она сама же в нём увидела и…приняла. Отчасти, она также стала мазохисткой перед идеальным садистом, которого полюбила даже сама Кэйко Катаока, ведь только мазохисты готовы принять столько боли от другого человека. Но с другой стороны, Митико нашла в Ядзаки гораздо большее, и, возможно, это было то, чего ей не хватало и что так стремилась найти – «Ядзаки не был…холодным» [5, с.361]. «Я влюбилась именно в эту усталость, что показал мне Ядзаки» [5, с.363].
В этом мировоззрении Митико мы находим много знакомого – то же отсутствие определённых стимулов в жизни, как и у Миясита, однообразие будних дней, в которые она приходит на работу математически точно в одно и то же время. Её ничем не выдающиеся отношения с мужчинами, с которыми она расставалась без единой эмоции и продолжала общаться с ними так же, как до того, как они начали встречаться, наводят мысли о холодности самой Митико. И эта холодность и равнодушие не позволяли ей бороться с тоской и пустотой в своём сердце и жизни. В очередной раз Мураками Рю указывает нам на то, к чему может привести бесцельность и бессмысленность существования человека, которое тут же становится элементом общей системы, чья закостенелость уже не позволяет стать свободным. Митико решила заполнить свою пустоту сладким ядом Ядзаки, и потому сама себе подписала смертный приговор.
Что до Ядзаки, смыслом его существования не были ни Кэйко, ни Рэйко и даже не наркотики – всё, чем полна была его душа, так это желанием и стремлением удовлетворить свои садистские наклонности, которые проявлялись не только в сексе. Его садизм заключался больше в необходимости завладевать душой, разумом, телом женщины без остатка – так, чтобы в ней не осталось даже намёка на собственное «я», так чтобы она сама отдалась ему в полное распоряжение. И Митико стала его рабыней.
Вместе они улетели в Мексику, чтобы посетить древние ацтекские храмы. Они остановились в одном номере отеля и занялись сексом. Со стороны кажется, что оба влюблены в друг друга. И вот уже Митико занимается с Ядзаки извращённым сексом, вот принимает кокаин, вот странный на вид мужчина везёт их к руинам мест человеческих жертвоприношений…вот уже женщина видит очередное видение. «Какое-то мгновение я отчётливо видела, как меня увозят в пустыню, к сараю с гофрированной крышей, где многочисленные люди […] насиловали меня, а потом убили. Глубоко в зад мне вставляли тлеющую головню, их члены один за другим входили в меня. Неподвижно сидящий на стуле Ядзаки снимал эту сцену на видеокамеру. Кассета была потом продана за большие деньги каким-то извращенцам на Западном побережье США, а моя печень, много раз перепроданная на чёрном рынке, в конце концов была помещена в банк человеческих органов. А действительно ли этот грузовик направлялся к ацтекским руинам?» [5, с.394].