Петр Струве
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ
Россия пережила до новейшей революции, связанной с исходомрусско-японской войны, два революционных кризиса, потрясших народные массы:смутное время, как эпилог которого мы рассматриваем возмущение Разина, ипугачевщину. То были крупные потрясения народной жизни, но мы напрасно сталибы искать в них какой-либо религиозной и политической идеи, приближающей ихк великим переворотам на Западе. Нельзя же подставлять религиозную идею подучастие раскольников в пугачевском бунте? Зато в этих революциях,неспособных противопоставить что-либо исторической государственности и о нееразбившихся, с разрушительной силой сказалась борьба социальных интересов. Революция конца XVI и начала XVII вв. в высшей степени поучительна присопоставлении с пережитыми нами событиями. Обычно после революции и еепобеды торжествует реакция в той или иной форме. Смута начала XVII векапредставляет ту оригинальную черту, что в этой революции как таковой, какнародном движении непосредственно, минуя реакцию, одержали верх здоровыегосударственные элементы общества. И с этой чертой связана другая, не менееважная: "смута" была не только социальным движением, не только борьбой заполитическую власть, но огромным движением национально-религиознойсамозащиты. Без польского вмешательства великая смута 1598 -- 1613 гг. былабы рядом придворных интриг и переворотов, чередующихся с бессильными ибессвязными бунтами анархических элементов тогдашнего общества. Польскоевмешательство развернуло смуту в национально-освободительную борьбу, вкоторой во главе нации стали ее консервативные общественные силы, способныена государственное строительство. Если это была великая эпоха, то не потому,что взбунтовались низы. Их бунт не дал ничего. Таким образом, в событиях смуты начала XVII века перед нами споразительной силой и ясностью выступает неизмеримое значениегосударственного и национального начал. С этой точки зрения особенно важенмомент расхождения и борьбы государственных, земских элементов спротивогосударственными, казачьими. За иллюзию общего дела с "ворами" первыйвождь земства Прокопий Ляпунов поплатился собственной жизнью и полнымкрушением задуманного им национального предприятия. Те "последние людимосковского государства", которые по зову патриарха Гермогена встали наспасение государства и под предводительством Минина и Пожарского довели доконца дело освобождения нации и восстановления государства, совершили это вборьбе с противогосударственным "воровством" анархических элементов. Вуказанном критическом моменте нашей допетровской "смуты", в его общемпсихологическом содержании чувствуется что-то современное, слишкомсовременное... Социальные результаты смуты для низов населения были не тольконичтожные, они были отрицательные, Поднявшись в анархическом бунте,направленном против государства, оседлые низы только увеличили своесобственное закрепощение и социальную силу "господ". И вторая волнасоциальной смуты XVII в., движение, связанное с именем Стеньки Разина,стоившее множества жертв, бессмысленно-жестокое, совершенно "воровское" посвоим приемам, так же бессильно, как и первая волна, разбилась огосударственную мощь. В этом отношении пугачевщина не представляет ничего нового,принципиально отличного от смуты 1698 -- 1613 гг. и от разиновщины. Тем неменее социальный смысл и социальное содержание всех этих движений и вособенности пугачевщины громадны: они могут быть выражены в двух словах --освобождение крестьян. Пугачев манифестом 31 июля 1774 годапротивогосударственно предвосхитил манифест 19-го февраля 1861 г. Неудачаего "воровского" движения была неизбежна: если освобождение крестьян в XVIIIи в начале XIX в. было для государства и верховной власти -- по причинамэкономическим и иным -- страшно трудным делом, то против государства ивласти осуществить его тогда было невозможно. Дело крестьянскогоосвобождения было не только погублено, но и извращено в своюпротивоположность "воровскими" противогосударственными методами борьбы занего. Носителем этого противогосударственного "воровства" было как в XVII,так и в XVIII в. "казачество" "Казачество" в то время было не тем, чем оноявляется теперь: не войсковым сословием, а социальным слоем всего болеедалеким от государства и всего более ему враждебным. В этом слое были навыкии вкусы к военному делу, которое, впрочем, оставалось у него на уровнеорганизованного коллективного разбоя. Пугачевщина была последней попыткой казачества поднять и повести противгосударства народные низы. С неудачей этой попытки казачество сходит сосцены как элемент, вносивший в народные массы анархическое ипротивогосударственное брожение. Оно само подвергается огосударствлению, инародные массы в своей борьбе остаются одиноки, пока место казачества незанимает другая сила. После того как казачество в роли революционногофактора сходит на нет, в русской жизни зреет новый элемент, который -- какни мало похож он на казачество в социальном и бытовом отношении -- вполитическом смысле приходит ему на смену, является его историческимпреемником. Этот элемент -- интеллигенция. Слово "интеллигенция" может употребляться, конечно, в различныхсмыслах. История этого слова в русской обиходной и литературной речи моглабы составить предмет интересного специального этюда. Нам приходит на память, в каком смысле говорил в тургеневской "Страннойистории" помещик-откупщик: ""У нас смирно; губернатор меланхолик, губернскийпредводитель -- холостяк. А впрочем, послезавтра в дворянском собраниибольшой бал. Советую съездить: здесь не без красавиц. Ну, и всю нашуинтеллигенцию вы увидите". Мой знакомый, как человек, некогда обучавшийся вуниверситете, любил употреблять выражения ученые. Он произносил их сиронией, но и с уважением. Притом известно, что занятие откупами, вместе ссолидностью, развивало в людях некоторое глубокомыслие". Мы разумеем под интеллигенцией, конечно, не публику, бывающую на балахв дворянском собрании. Мы разумеем под этим наименованием даже не "образованный класс". В этомсмысле интеллигенция существует в России давно, ничего особенного непредставляет и никакой казаческой миссии не осуществляет. В известной мере"образованный класс" составляла в России всегда некоторая часть духовенства,потом первое место в этом отношении заняло дворянство. Роль образованного класса была и остается очень велика во всякомгосударстве; в государстве отсталом, лежавшем не так давно на крайнейпериферии европейской культуры, она, вполне естественно, является громадной. Не об этом классе и не об его исторически понятной, прозрачной роли,обусловленной культурною функцией просвещения, идет речь в данном случае.Интеллигенция в русском политическом развитии есть фактор совершенноособенный: историческое значение интеллигенции в России определяется ееотношением к государству в его идее и в его реальном воплощении. С этой точки зрения интеллигенция, как политическая категория,объявилась в русской исторической жизни лишь в эпоху реформ и окончательнообнаружила себя в революцию 1905 -- 07 гг. Идейно же она была подготовлена в замечательную эпоху 40-х гг. В облике интеллигенции, как идейно-политической силы в русскомисторическом развитии, можно различать постоянный элемент, как бы твердую форму, и элемент более изменчивый, текучий -- содержание. Идейной формойрусской интеллигенции является ее отщепенство, ее отчуждение от государстваи враждебность к нему. Это отщепенство выступает в духовной истории русской интеллигенции вдвух видах: как абсолютное и как относительное. В абсолютном виде оноявляется в анархизме, в отрицании государства и всякого общественногопорядка как таковых (Бакунин и князь Кропоткин). Относительным этоотщепенство является в разных видах русского революционного радикализма, ккоторому я отношу прежде всего разные формы русского социализма. Исторически это различие между абсолютным и относительным отщепенством несущественно(хотя анархисты на нем настаивают), ибо принципиальное отрицание государстваанархизмом есть нечто в высокой степени отвлеченное, так же какпринципиальное признание необходимости общественной власти (т. е. в сущностигосударства) революционным радикализмом носит тоже весьма отвлеченныйхарактер и стушевывается пред враждебностью к государству во всех егоконкретных определениях. Поэтому в известном смысле марксизм, с его учениемо классовой борьбе и государстве как организации классового господства, былкак бы обострением и завершением интеллигентского противогосударственногоотщепенства. Но мы определили бы сущность интеллигенции неполно, если быуказали на ее отщепенство только в вышеочерченном смысле. Дляинтеллигентского отщепенства характерны не только его противогосударственныйхарактер, но и его безрелигиозность. Отрицая государство, борясь с ним,интеллигенция отвергает его мистику не во имя какого-нибудь другогомистического или религиозного начала, а во имя начала рационального иэмпирического. В этом заключается глубочайшее философское и психологическоепротиворечие, тяготеющее над интеллигенцией. Она отрицает мир во имя мира итем самым не служит ни миру, ни Богу. Правда, в русской литературе с легкойруки, главным образом, Владимира Соловьева установилась своего рода легендао религиозности русской интеллигенции. Это, в сущности, -- применение крусской интеллигенции того же самого воззрения, -- на мой взглядповерхностного и не выдерживающего критики, -- которое привело Соловьева кего известной реабилитации, с точки зрения христианской и религиозной,противорелигиозных мыслителей. Разница только в том, что западно-европейскийпозитивизм и рационализм XVIII в. не в такой полной мере чужд религиознойидеи, как тот русский позитивизм и рационализм XIX в., которым вспоена всянаша интеллигенция. Весь недавно очерченный максимализм русской интеллигенции, формальнороднящий ее с образом ибсеновского Бранда ("все или ничего!"), запечатленуказанным выше противоречием, и оно вовсе не носит отвлеченного характера;его жизненный смысл пронизывает всю деятельность интеллигенции, объясняетвсе ее политические перипетии. Говорят, что анархизм и социализм русской интеллигенции есть своегорода религия. Именно в вышеуказанном максимализме было открыто присутствиерелигиозного начала. Далее говорят, что анархизм и социализм суть лишьособые формы индивидуализма и так же, как последний, стремятся к наибольшейполнотой красоте индивидуальной жизни, и в этом, говорят, их религиозноесодержание. Во всех этих и подобных указаниях религия понимается совершенноформально и безыдейно. После христианства, которое учит не только подчинению, но и любви кБогу, основным неотъемлемым элементом всякой религии должна быть, не можетне быть вера в спасительную силу и решающее значение личного творчества или,вернее, личного подвига, осуществляемого в согласии с волей Божией.Интересно, что те догматические представления новейшего христианства,которые, как кальвинизм и янсенизм, доводили до высшего теоретическогонапряжения идею детерминизма в учении о предопределении, рядом с нейпсихологически и практически ставили и проводили идею личного подвига. Неможет быть религии без идеи Бога, и не может быть ее без идеи личногоподвига. Вполне возможно религиозное отщепенство от государства. Таковоотщепенство Толстого. Но именно потому, что Толстой религиозен, он идейновраждебен и социализму, и безрелигиозному анархизму, и стоит вне русскойинтеллигенции. Основная философема социализма, идейный стержень, на котором ондержится как мировоззрение, есть положение о коренной зависимости добра изла в человеке от внешних условий. Недаром основателем социализма являетсяпоследователь французских просветителей и Бентама[46] РобертОуэн, выдвинувший учение об образовании человеческого характера, отрицающееидею личной ответственности. Религия так, как она приемлема для современного человека, учит, чтодобро в человеке всецело зависит от его свободного подчинения высшемуначалу. Основная философема всякой религии, утверждаемой не на страхе, а налюбви и благоговении, -- есть "Царство Божие внутри вас есть". Для религиозного миросозерцания не может поэтому быть ничего болеедорогого и важного, чем личное самоусовершенствование человека, на котороесоциализм принципиально не обращает внимания[xxx]. Социализм в его чисто-экономическом учении не противоречит никакойрелигии, но он как таковое не есть вовсе религия. Верить ("верую, Господи, иисповедую") в социализм религиозный человек не может, так же как он не можетверить в железные дороги, беспроволочный телеграф, пропорциональные выборы. Восприятие русскими передовыми умами западно-европейскогоатеистического социализма -- вот духовное рождение русской интеллигенции вочерченном нами смысле. Таким первым русским интеллигентом был Бакунин,человек, центральная роль которого в развитии русской общественной мыслидалеко еще не оценена. Без Бакунина не было бы "полевения" Белинского иЧернышевский не явился бы продолжателем известной традиции общественноймысли. Достаточно сопоставить Новикова, Радищева и Чаадаева с Бакуниным иЧернышевским для того, чтобы понять, какая идейная пропасть отделяетсветочей русского образованного класса от светочей русской интеллигенции.Новиков, Радищев, Чаадаев -- это воистину Богом упоенные люди, тогда какатеизм в глубочайшем философском смысле есть подлинная духовная стихия,которою живут и Бакунин в его окончательной роли, и Чернышевский с начала идо конца его деятельности. Разница между Новиковым, Радищевым и Чаадаевым, содной стороны, и Бакуниным и Чернышевским, с другой стороны, не есть просто"историческое" различие. Это не звенья одного и того же ряда, это два посуществу непримиримые духовные течения, которые на всякой стадии развитиядолжны вести борьбу. В 60-х годах, с их развитием журналистики и публицистики,"интеллигенция" явственно отделяется от образованного класса как нечтодуховно особое. Замечательно, что наша национальная литература остаетсяобластью, которую интеллигенция не может захватить. Великие писатели Пушкин,Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Чехов не носят интеллигентскоголика. Белинский велик совсем не как интеллигент, не как ученик Бакунина, аглавным образом как истолкователь Пушкина и его национального значения. ДажеГерцен, несмотря на свой социализм и атеизм, вечно борется в себе синтеллигентским ликом. Вернее, Герцен иногда носит как бы мундир русскогоинтеллигента, и расхождение его с деятелями 60-х годов не есть опять-такипросто исторический и исторически обусловленный факт конфликта людей разныхформаций культурного развития и общественной мысли, а нечто гораздо болеекрупное и существенное. Чернышевский по всему существу своему другойчеловек, чем Герцен. Не просто индивидуально другой, а именно другойдуховный тип. В дальнейшем развитии русской общественной мысли Михайловский,например, был типичный интеллигент, конечно, гораздо более тонкогоиндивидуального чекана, чем Чернышевский, но все-таки с головы до ногинтеллигент. Совсем наоборот, Владимир Соловьев вовсе не интеллигент. Оченьмало индивидуально похожий на Герцена Салтыков так же, как он, вовсе неинтеллигент, но тоже носит на себе, и весьма покорно, мундир интеллигента.Достоевский и Толстой, каждый по различному, срывают с себя и далекоотбрасывают этот мундир. Между тем весь русский либерализм -- в этом егохарактерное отличие от славянофильства -- считает своим долгом носитьинтеллигентский мундир, хотя острая отщепенская суть интеллигента емусовершенно чужда. Загадочный лик Глеба Успенского тем и загадочен, что егоистинное лицо все прикрыто какими-то интеллигентскими масками. ______________ В безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции --ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции. После, пугачевщины и до этой революции все русские политическиедвижения были движениями образованной и привилегированной части России.Такой характер совершенно явственно присущ офицерской революции декабристов. Бакунин в 1862 г. думал, что уже тогда началось движение социальное иполитическое в самых народных массах. Когда началось движение, прорвавшеесяв 1905 г. революцией, об этом можно, пожалуй, долго и бесконечно спорить, нокогда Бакунин говорил в 1862 г.: "Многие рассуждают о том, будет ли в Россииреволюция или не будет, не замечая того, что в России уже теперь революция",и продолжал: "В 1863 году быть в России страшной беде, если царь не решитсясозвать всенародную земскую думу", -- то он, конечно, не думал, чтореволюция затянется более чем на сорок лет. Только в той революции, которую пережили мы, интеллигентская мысльсоприкоснулась с народной -- впервые в русской истории в таком смысле и втакой форме. Революция бросилась в атаку на политический строй и социальный укладсамодержавно-дворянской России. Дата 17 октября 1905 года знаменует собой принципиальное коренноепреобразование сложившегося веками политического строя России.Преобразование это произошло чрезвычайно быстро в сравнении с тем долгимпредшествующим периодом, когда вся политика власти была направлена к тому,чтобы отрезать нации все пути к подготовке и осуществлению этогопреобразования. Перелом произошел в кратковременную эпоху доверия и был,конечно, обусловлен банкротством внешней политики старого порядка. Быстрота, с которой разыгралось в особенности последнее действиепреобразования, давшее под давлением стихийного порыва, вдохновлявшеговсеобщую стачку, акт 17 октября, подействовала опьяняюще на интеллигенцию.Она вообразила себя хозяином исторической сцены, и это всецело определило ту"тактику", при помощи которой она приступила к осуществлению своих идей.Общую характеристику этих идей мы уже дали. В сочетании этой тактики с этимиидеями, а вовсе не в одной тактике, -- ключ к пониманию того, что произошло. Актом 17 октября по существу и формально революция должна была бызавершиться. Невыносимое в национальном и государственном смысле положениевещей до 17 октября состояло в том, что жизнь народа и развитие государствабыли абсолютно замкнуты самодержавием в наперед установленные границы. Все,что не только юридически, но и фактически раздвигало или хотя бы угрожало вбудущем раздвинуть эти границы, не терпелось и подвергалось гонению. Яохарактеризовал и заклеймил эту политику в предисловии к заграничномуизданию знаменитой записки Витте о самодержавии и земстве. Крушение этойполитики было неизбежно, и в связи с усложнением общественной жизни и свойной оно совершилось, повторяем, очень быстро. В момент государственного преобразования 1905 года отщепенские идеи иотщепенское настроение всецело владели широкими кругами русских образованныхлюдей. Исторически, веками слагавшаяся власть должна была пойти насмаркутотчас после сделанной ею уступки, в принципе решавшей вопрос о русскойконституции. Речь шла о том, чтобы, по подлинному выражениюсоциал-демократической публицистики того времени, "последним пинкомраздавить гадину". И такие заявления делались тогда, когда еще не былосозвано народное представительство, когда действительное настроение всегонарода и, главное, степень его подготовки к политической жизни, егополитическая выдержка никому еще не были известны. Никогда никто еще с такимбездонным легкомыслием не призывал к величайшим политическим и социальнымпеременам, как наши революционные партии и их организации в дни свободы.Достаточно указать на то, что ни в одной великой революции идея низвержениямонархии не являлась наперед выброшенным лозунгом. И в Англии XVII века, иво Франции XVIII века ниспровержение монархии получилось в силу роковогосцепления фактов, которых никто не предвидел, никто не призывал, никто не"делал". Недолговечная английская республика родилась после веков существованияпарламента в великой религиозно-политической борьбе усилиями людей, вождькоторых является, быть может, самым сильным и ярким воплощением английскойгосударственной идеи и поднял на небывалую высоту английскую мощь.Французская монархия пала вследствие своей чисто политическойнеподготовленности к тому государственному перевороту, который она саманачала. А основавшаяся на ее месте республика, выкованная в борьбе занациональное бытие, как будто явилась только для того, чтобы уступить местоновой монархии, которая в конце концов пала в борьбе с внешними врагами.Наполеон I создал вокруг себя целую легенду, в которой его личность тесносплелась с идеей мощи и величия государства, а восстановленная после егопадения династия была призвана и посажена на престол чужеземцами и в силуэтого уже с самого начала своей реставрации была государственно слаба. НоБурбоны, в лице Орлеанов, конечно, вернулись бы на французский трон после1848 года, если бы их не предупредил Наполеонид, сильныйнационально-государственным обаянием первой Империи. Падение же НаполеонаIII на этой подготовленной к государственным переворотам почве былообусловлено полным, беспримерным в истории военным разгромом государства.Так в новейшей французской истории почти в течение целого столетияпродолжался политический круговорот от республики к монархии и обратно,круговорот, полный великих государственных событий. Чужой революционный опыт дает наилучший комментарий к нашему русскому.Интеллигенция нашла в народных массах лишь смутные инстинкты, которыеговорили далекими голосами, сливавшимися в какой-то гул. Вместо того чтобыэтот гул претворить систематической воспитательной работой в сознательныечленораздельные звуки национальной личности, интеллигенция прицепила к этомугулу свои короткие книжные формулы. Когда гул стих, формулы повисли ввоздухе. В ту борьбу с исторической русской государственностью и с "буржуазным"социальным строем, которая после 17-го октября была поведена с еще большеюстрастностью и в гораздо более революционных формах, чем до 17 октября,интеллигенция внесла огромный фанатизм ненависти, убийственнуюпрямолинейность выводов и построений и ни грана -- религиозной идеи. Религиозность или безрелигиозность интеллигенции, по-видимому, не имеетотношения к политике. Однако только по-видимому. Не случайно, что русскаяинтеллигенция, будучи безрелигиозной в том неформальном смысле, который мыотстаиваем, в то же время была мечтательна, неделовита, легкомысленна вполитике.. Легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм безэнтузиазма, нетерпимость без благоговения, -- словом, тут была и есть налицовся форма религиозности без ее содержания. Это противоречие, конечно,свойственно по существу всякому окрашенному материализмом и позитивизмомрадикализму. Но ни над одной живой исторической силой оно не тяготело и нетяготеет в такой мере, как над русской интеллигенцией. Радикализм илимаксимализм может находить себе оправдание только в религиозной идее, впоклонении и служении какому-нибудь высшему началу. Во-первых, религиознаяидея способна смягчить углы такого радикализма, его жесткость и жестокость. Но, кроме того, и это самое важное, религиозный радикализм апеллирует квнутреннему существу человека, ибо с религиозной точки зрения проблемавнешнего устроения жизни есть нечто второстепенное. Поэтому, как бырешительно ни ставил религиозный радикализм политическую и социальнуюпроблему, он не может не видеть в ней проблемы воспитания человека. Пустьвоспитание это совершается путем непосредственного общения человека с Богом,путем, так сказать, над человеческим, но все-таки это есть воспитание исовершенствование человека, обращающееся к нему самому, к его внутреннимсилам, к его чувству ответственности. Наоборот, безрелигиозный максимализм, в какой бы то ни было форме,отметает проблему воспитания в политике и в социальном строительстве,заменяя его внешним устроением жизни. Говоря о том, что русская интеллигенция идейно отрицала или отрицаетличный подвиг и личную ответственность, мы, по-видимому, приходим впротиворечие со всей фактической историей служения интеллигенции народу, сфактами героизма, подвижничества и самоотвержения, которыми отмечено этослужение. Но нужно понять, что фактическое упражнение самоотверженности неозначает вовсе признания идеи личной ответственности как начала,управляющего личной и общественной жизнью. Когда интеллигент размышлял освоем долге перед народом, он никогда не додумывался до того, чтовыражающаяся в начале долга идея личной ответственности должна бытьадресована не только к нему, интеллигенту, но и к народу, т. е. ко всякомулицу, независимо от его происхождения и социального положения. Аскетизм иподвижничество интеллигенции, полагавшей свои силы на служение народу,несмотря на всю свою привлекательность, были, таким образом, лишеныпринципиального морального значения и воспитательной силы. Это обнаружилось с полною ясностью в революции. Интеллигентскаядоктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и неставила ему самому никаких воспитательных задач. А так как народ состоит излюдей, движущихся интересами и инстинктами, то, просочившись в народнуюсреду, интеллигентская идеология должна была дать вовсе не идеалистическийплод. Народническая, не говоря уже о марксистской, проповедь в историческойдействительности превращалась в разнузданно и деморализацию. Вне идеи воспитания в политике есть только две возможности: деспотизмили охлократия. Предъявляя самые радикальные требования, во имя их призываянарод к действиям, наша радикальная интеллигенция, совершенно отрицалавоспитание в политике и ставила на его место возбуждение. Но возбуждениебыстро сыграло свою роль и не могло больше ничего дать. Когда оно спало,момент был пропущен и воцарилась реакция. Дело, однако, вовсе не в томтолько, что пропущен был момент. В настоящее время отвратительное торжество реакции побуждает многихзабывать или замалчивать ошибки пережитой нами революции. Не может бытьничего более опасного, чем такое забвение, ничего более легкомысленного, чемтакое замалчивание. Такому отношению, которое нельзя назвать иначе какполитическим импрессионизмом, необходимо противопоставить подымающийся надвпечатлениями текущего момента анализ морального существа того политическогокризиса, через который прошла страна со своей интеллигенцией во главе. Чем вложились народные массы в этот кризис? Тем же, чем они влагались вреволюционное движение XVII и XVIII веков, своими социальными страданиями истихийно выраставшими из них социальными требованиями, своими инстинктами,аппетитами и ненавистями. Религиозных идей не было никаких. Это была почва,чрезвычайно благодарная для интеллигентского безрелигиозного радикализма, ион начал оперировать на этой почве с уверенностью, достойною лучшегоприменения. Прививка политического радикализма интеллигентских идей к социальномурадикализму народных инстинктов совершилась с ошеломляющей быстротой. В том,как легко и стремительно стала интеллигенция на эту стезю политической исоциальной революционизации исстрадавшихся народных масс, заключалась непросто политическая ошибка, не просто грех тактики. Тут была ошибкаморальная. В основе тут лежало представление