№6 «Забота у нас такая»
Я приехал к деду домой. У него дом, конечно, шикарный, ничего не скажешь. Не зря он один из лучших инженеров. Он сделал всё своими руками. И этот огромный забор из камня, и двухэтажный дом и будки для собак. Я гордился своим дедом. Вообще гордился своей семьей, она у меня была на удивление успешная и при этом я не замечал, чтобы кто-то сильно ссорился. Ну мама с папой это дело понятное и привычное, но на этом всё. У дедушки еще была жена, моя бабушка Агарьева Мария Никифоровна, но мы с ней не особо дружим и я не знаю почему, ведь никто друг другу ничего плохого не сделал. Она какая-то грустная, грубая, тёмная женщина. Не вызывает положительных эмоций. И как только он с … ну да ладно, чего это я, мне то какое дело, главное, что у меня дед на вес золота. Папа привёз меня на своём грузовичке, снял с сидения, усадил на кресло и молча стоял рядом со мной.
— Деда. Де-ду-ш-ка. Вы-хо-ди.
— Оу, — отзывается дед, — выхожу-выхожу братцы. — Дед был с грязными руками, они были все в какой-то смоле или в масле машинном. Он расплылся в улыбке, вытер руки куском тряпки, бросил её возле здоровенного забора и принялся нас обнимать. Попрощался с отцом, взялся за мою коляску и повёз во двор. Я поздоровался с бабушкой, но мы проехали мимо входной двери. Он завёз нас в свой сарай.
— Ну что, Мишуня, смотри что деда приволок.
— О, дед, ну ты молодец. Отлично, очень хорошо, заряжай. — Он принёс, как и обещал месяц назад, две винтовки. Где-то взял в тире и мишень оттуда же принёс. Уже всё установил. И мишень и ружья.
— Смотри, хватаешься за дуло и вниз, вот сюда вставляешь пульку, потом дуло ставишь обратно до конца. Главное, чтобы был щелчок, понял? Вот, сейчас я поставлю тебя на подставку, чтобы твой локоть лежал, а не висел. Гляди, левым глазом смотришь туда, наводишь на мишень. И главное, чтобы дуло было как бы чуть выше, понял? Нажимаешь курок и готово. — Я сделал как он сказал, но после выстрела моё плечо пошло куда-то назад.
— Какое-то странное ружьё. Так же ведь не должно быть?
— Ну да, не то, которое было в парке. Я подшаманил над ним мальца. Но что у тебя плечо ходит – это плохо, конечно.
— Это почему?
— Ну слабенький ты какой-то. Ладно, наверное, ты молод для ружья. Пошли комиксы листать.
— Так, деда, погоди. Почему слабенький? Ты же знаешь, я занимаюсь.
— Да что-то не заметно. Когда последний раз то тягал свои гантели?
— Ну это, ну когда… ну помнишь, когда ты приходил… А нет, это было не тог…
— Ну вот, всё понятно. Миша, мама твоя говорила за девочку.
— Да черт бы его побрал! Дедушка, ё-маё, да что такое? И ты туда же? Девочка-девочка, да что вы с этой девочкой то? — Он внимательно выслушал мой крик. Пропустил мимо ушей мой запал и как ни в чем не бывало продолжил:
— Тебе надо заниматься больше. Мы готовим для тебя подарок и если ты будешь вот таким, то придётся от него отказаться. К тому же, ты же хочешь стрелять? А если я тебе травматическое принесу или даже винтовку для охоты. Как ты будешь стрелять?
Он меня очень озадачил и, в то же время, расстроил. Я опустил голову вниз и замолчал. Пришлось бросить ружье и вылезать с так называемого тира. Я обиделся на деда, но в то же время понимал, что он это не со зла, что он хочет мне помочь. Удивительно, но на его лице я не заметил никакой вины и в поведении тоже. Неужели он не понимал, что обидел меня? Мы поели, попили чая и листали комиксы. Потом вместе разгадывали кроссворд, а когда стемнело, папа за мной заехал, чтобы забрать домой. Все это время я вёл себя очень позитивно, даже позабыв о своей слабости в руках, но когда мы отъехали от дедушкиного дома, я опять загрустил.
— Ты чего так загрустил?
— Да так, не из-за чего. Просто.
— Ну говори, из-за чего?
— Не бери в голову.
— Из-за девочки, да?
— Папа! Папа!!! Хватит, сколько можно уже? Да сколько можно? Вы меня с этой девочкой уже зае...
— Брр, подумай хорошенько. Ты действительно хочешь сказать это слово?
— Нет, папа.
— Может ты еще покричишь на своего отца?
— Нет, папа…
— Что нужно сказать?
— Извини меня. Ну правда, почему вы все за девочку говорите?
— Потому что мы рады, что у тебя появилась подружка. Разве неясно? Ты ходишь весь такой грустный, тёмный, как туча. Мы очень за тебя переживаем и очень тебя любим, но ты отталкиваешь нас. И мы хотим, чтобы ты хотя бы кого-то принял в свой мир. В свой сложный мир. Не обижайся на нас за нашу любовь.
Когда я приехал домой, то никак не унимался из-за слов деда. Он меня серьёзно подковырнул. Конечно, я не оставил этого просто так, но не оставил только в голове. Я всё так же лежал на кровати и не шевелился, пока бабушка не позвала меня гулять. Мы вышли, остановились как обычно, между двумя домами, заехали в самую гущу листьев, и я принялся ждать Надю.
— Здравствуйте, Лариса Петровна.
— Здравствуйте, Любовь Алексеевна. Как ваши дела? Как внук?
— Да как-то потихоньку, а ваши как? Чем сейчас занимаетесь?
— Да вот рассаду решила ….
Пропустим, это не интересно. К нам подъехала женщина с внуком, он также был в коляске. Она иногда подходит общаться с бабушкой. Эта женщина её возраста, но волосы седые, лицо и руки в морщинах. Кожа пожелтела и свисает с щек. У меня всегда складывалось ощущение, что если за эти щеки потянуть, то они оттянутся и отлетят ей в лицо. Они мне напоминали потяганную резину. В этот день она приехала со своим внуком, который сидел за ней в коляске и пытался увидеть меня между её ног. Я непроизвольно кривил лицо и мечтал убежать. Мне надоело смотреть на его стеснение и неописуемый интерес. Его физиономия кривилась, морщилась и неприятно моргала. Во всех его действиях я видел эти неприятности. Спустя некоторое время, я подманил его пальцем.
— П-п-п-при-в-в-в-ет.
— Привет. Как тебя звать?
— В-в-в-а-а-а…
— Вася?
— Н-н-е-т. Ва-а-а-а-а…
— Ваня?
— Ва-а-а-а-а-л-е-е-е-н-тин.
— Какое идиотское имя.
— Спа-а-а-а-сибо.
— Прежде, чем ты протянешь свой вопрос, я лучше сам скажу. Меня Мишей звать. Почему ты на коляске?
— Па-па-па-па…
— Болеешь чем-то?
— Па-а-а-д-а-ж-д-и. Я б-б-б-б-б-б-б-б-б… — Видимо он сдался в попытках что-то выговорить и махнул головой.
— Я тоже вот, родился таким. Давно ты в этих краях? Я тебя раньше не видел, только бабушку твою.
— Все-е-е-г-д-а. У ме-ня сто-о-о-лько бо-о-о-лячек, что я и-и-их могу пере-чи-и-и-слять вечно-о-о-сть. Я за-и-и-каюсь, как ви-и-и-и-и-и…
— Да, вижу. Сколько тебе лет, Ва-а-а-а-а-л-е-е-н-тин? — Его лицо сморщилось, он медленно протянул руку к своей щеке и опёрся глазом о большой палец. Видимо, он так грустит, и я его этим обидел.
— Не пе-ре-ре-ре-кривляй меня, по-о-жалуй-ста. Я тебе ни-и-чего не-е-е-сделал. Пло-о-о-хо-го. — Последнее слово он сказал на выдохе, причем очень быстро. Схватился за колёса и повернулся от меня.
— Ну стой, подожди. Ладно, не обижайся.
— По-о-о-бещай, что не-е-е-е-бу-де-ешь меня оби-и-и-жать.
— Даю слово, больше никогда тебя не обижу. Извини, это было глупо. Давай я помогу тебе. — Он был очень странно одет. У меня была модная курточка, с мехом на воротнике и на рукавах, я часто прятал лицо в этот мех, потому что он был длинный и тёплый. Валентин был плохо одет, в какую-то олимпийку и замотан большим, безобразным шарфом. На голове весела розовая шапка с берёзовым бубенчиком. Штанов я не видел, потому что он был укутан в длинное покрывало, которым накрывают обычно кровати. На конце покрывала свисали красные канатики и попадали в колёса. Видимо его таз не работал, потому что он не мог нагнуться и убрать их, а его бабушка была занята разговором с моей бабушкой. Мне так было жалко их. Этот Валентин какой-то недоразвитый, эта его бабушка, такая страшная и, наверное, очень несчастная женщина. Валентин тоже какой-то несчастный. Мне стало мерзко, что я их сравнивал с собой и на этом фоне считал их лучше себя.
— Валентин, твоё имя очень глупое, длинное и неудобное. Я его упраздню. Теперь оно будет у тебя Валиком, или Валом. Какой вариант лучше?
— Ва-а-а-а…
— Короче, оба тебе подойдут. Давай я тебе помогу. Всё, готово.
— Спа-а-а-с-и-б-о. Ты кру-той. Я бы хо-о-те-л так шев-ли-ться, ка-а-а-к ты. Ты о-о-о-оч-ень ло-о-в-кий и у те-бя си-и-ильные ру-у-у-ки.
— С чего ты взял, что сильные? И почему ты так сильно заикаешься? Что с тобой?
— Ты по-однял ме-еня о-о-одной ру-укой, а вто-о-о-р-ой убра-а-а-ал оде-я-я-я-ло. Я о-о-о-чень заика-а-аюсь, потому-у-у-у-у-что во-лну-у-юсь пе-е-ред не-знакомы-ми лю-у-удь-ми.
— Ну мы же с тобой уже познакомились. Чего ты волнуешься? Ты какой-то очень странный парень. Слушай, я вот что думаю, почему бы нам не отъехать отсюда подальше и пообщаться?
— Я не-е-е-мо-гу отъеха-а-ать от ба-а-а-б-у-ушки да-а-а-ле-е-еко без спро-о-о-с-а.
— Да ну боже мой, что ж ты такой то. Ладно, хотя бы в сторонку отъедем. — Он подъехал к бабушке, что-то ей шептал на ухо и мы отъехали в сторону.
Я поднял камушек и кусок стекла от пивной бутылки. Начал царапать камнем о стекло. В стекле я увидел своё лицо на фоне солнца. Лицо было взволнованным и неестественно грубым.
— Ты так и не сказал мне, почему я тебя ни разу тут не видел. Хотя бы раз я же мог тебя увидеть?
— Я бы-ы-ыл все-е-егда ту-у-ут, но мне не ра-азре-ша-а-ал-и вы-ы-ы-хо-о-о-ди-и-ить.
— Правда? Это твой первый день?
— П-п-п-о-ч-ти.
— Ух ты! Скажи, ты видел девочку тут. Она вот такого роста примерно, у неё такие вот волосы белые вьются вот так, кончики заворачиваются.
— Не-е-ет.
— Слушай, Валдос, ты какой-то совсем неполезный. Дай за бубенчик потрогаю? Ладно, шучу. Смотри, она вот в курточке розовой такой ходит и её Надей звать. Это всё, что я знаю. Она живёт, наверное, или в этом доме, или вот в этом доме.
— А! Знаю. Это На-а-адя, моя со-о-о-с-е-е-едка. Напротив живе-е-т.
— Валентин. Мы уходим домой, маши мальчику ручкой. — И она потянула его за собой, что он даже не успел ничего сказать. Я был так ошарашен этим, что какое-то время молча простоял (ха-ха), просидел в коляске и смотрел, как они медленно отдаляются. Позже я решил крикнуть, чтобы доехать и узнать о Наде, но понял, что уже далеко и я буду выглядеть дураком. Я молчал, а они уходили. Вот теперь они ушли. Солнце зашло за широкоплечие тучи, поднялся ветер, полуголый тополь раскачивался над моей головой, меня пронзило холодом, я засунул голову в воротник и покатил свою коляску к дому. Бабушка пошла за мной.
Как только я переступил… хм, точнее, переехал порог дома, зазвенел наш телефон. Я подъехал к стене, снял трубку:
— Мишуня, это дедушка. Как дела?
— Нормально, дедушка. Пришёл с прогулки.
— Ты делал, о чем я тебе говорил?
— О чем? Нет.
— Миша, я сейчас приеду.
— Дедушка, о чем? Дедушка! — На том конце лишь короткие гудки.
Через час дедушка ввалился в мой дом с грудой каких-то мешков. Он разложил в моей комнате пакеты. На моём полу красовались какие-то железяки, гантели и прочее приспособление. Я был в полнейшем недоумении.
— Дедушка, что происходит?
— Миша, ты хочешь быть слабаком? Скажи мне, ты хочешь всю жизнь прогнить, — он обернулся по сторонам, посмотрел на стопки моих книг и журналов, — вокруг груды этой макулатуры!? — Я увидел, как жилы на его шее вздувались, а лицо краснело. Он принимал форму рыбы-ежа, которая, казалось бы, вот-вот лопнет. Я молча сидел в своём кресле возле окна, опершись о быльце своего кресла, и спокойно смотрел на него без эмоций.
— Чего ты молчишь? Послушай меня. — Он подошёл ко мне впритык и сел на корточки. Он смотрел мне в глаза снизу вверх. — Мой внук не будет тряпкой, твои нерабочие ноги не дают тебе никаких привилегий. Более того, твои изъяны должны заставлять тебя не сдаваться, должны заставлять тебя идти вперёд. Это не пустые слова, иначе и быть не может. Послушай, ну посмотри же ты на меня, не отворачивай лицо. То, что у тебя случилась такая беда, это, во-первых, не навсегда, поверь мне, во-вторых, это должно придавать тебе силы быть лучше. Более того, с рабочими ногами и слабыми руками ты сможешь хоть что-то сделать, но ты ничего не сможешь сделать с нерабочими ногами и слабыми руками.— Я всё так же смотрел и молчал, мои губы обсохли, я кусал их зубами, а потом повернул голову в окно. Накатывались слезы и в то же время презрение к себе за слабость. Дед вышел на балкон. Я накручивал себя, называл слабым, ненавидел деда, а он курил. Не знаю, какие у него были мысли в голове. Он вышел и опять подошёл ко мне.
Всё было конечно не так, но в моих воспоминаниях этот диалог звучал примрено так:
— Сынок, я был на войне. Я видел смерть, видел, как человеку оторвали половину туловища, а в его глазах горела жизнь и он полз, сжимая землю руками. Он верил, что доползёт. Я видел, как кровь засыхала и кусками отламывалась от моего тела. Я не хочу тебя пугать, я хочу лишь сказать тебе: я не отступлюсь. Ты мой внук, ты плоть и кровь моя, я заставлю тебя во что бы то ни стало быть сильным и ломать преграды. — Я совсем перестал себя сдерживать, слезы падали с моих глаз, не виноградом, яблоней. Будто бы бедную яблоню, всюду усыпанную яблоками, начали трусить сотни рук и эти бедные яблоки, еще зеленые, кучей падали на землю.
— Почему ты ненавидишь меня? Почему ты обижаешь меня? Дед! За что? Я и так стараюсь, я уже не могу, хватит!
— Что!? Что ты сказал!? Я тебя обижаю!? Я тебя ненавижу!? Да я за тебя глотку любому готов перегрызть и ты это знаешь. Но это вовсе не означает, что я позволю тебе быть немощным. Наоборот, я делаю это от любви к тебе. Если я буду сейчас тебя, как мама с бабушкой, по голове гладить и причитать, что у тебя всё получится, то ты вырастешь комнатным растением. Ты вырастешь тютей, которая неспособна ни на что в этой жизни. Пойми главную вещь, ты такой же человек, как и остальные. Это не делает тебя изгоем общества или поводом для насмешек. Я понимаю, что ты сталкиваешься с этим в жизни. Но это моральные уроды, на которых ты в будущем не будешь обращать внимание. И вообще, у тебя большое будущее, внук. Главное заставляй себя бороться. Борись со всем миром, с несправедливостью, с жестокостью. И главное – с собой. Борись с человеком внутри себя. — Я вытер слезы и всерьёз задумался над его словами. Дед упёрся коленями в пол и начал собирать тренажер. Собирая, он объяснял, что это и для чего. Когда всё было готово, дед сел за мой письменный стол и написал комплекс упражнений. Мы договорились, что я всё сделаю, как надо, и он будет мною гордиться. Позже, когда он уходил, от него прозвучала фраза: «Если человека не наказывать, то он никогда не станет лучше».
№7 «Летел и Таял»
Листья совсем опали, наступила чреда морозов. На улицу я совсем перестал ходить, закрылся в себе. Занимался, как говорил мне дедушка, потому что он, помимо нашего разговора, старался раз в неделю заезжать и проверять, как там мои дела. Я работал над собой и чувствовал, как окреп, но дед говорил, что месяц – это ничто. Я должен заниматься всю жизнь и даже больше.
Однажды я проснулся, но глаза не открыл. Лежал на спине с закрытыми глазами и мне так сильно захотелось подорваться и побежать. Я, видимо, не отошёл от сна, во снах я всегда ходил, а не ездил на коляске. И тут я понимаю, что это реальность, и в ней ходить не смогу, а только ездить на долбанной, ржавой, старой коляске, и так всю жизнь. И мне стало до того тошно, до такой степени противно за своё существование, захотелось, как масло на сковороде, расплавиться прям на кровати и впитаться в одеяло и матрас. Фу! Какое же гадкое моё существование, я почувствовал себя грязным и липким. Мне захотелось отыскать озеро, прыгнуть туда и не выплыть никогда. Страшно, невероятно страшно жить и так гадко быть собой, каждый день быть собой. Это скучно. Мне очень сильно захотелось выйти на улицу, я здесь задыхался, стены сжимали меня. «Шесть стен монотонного куба, сторожат добровольного раба». [1]
Я вырвался из постели, накинул одежду, прыгнул в коляску и ринулся уже к входной двери, как вдруг вспомнил о реальном положении вещей. Инвалиды не могут сами спуститься со второго этажа. Не придумали еще в наше время такой возможности, мы не можем никак съехать на колясочке по этим ступеням. Я побежал за отцом, я знал, что он не откажет. Оторвал его от телевизора и попросил просто вывезти, просто вывезти меня на эту чертову улицу, я посижу возле лавочки у подъезда и позову его в окно. Удивительно, но за все мои двенадцать лет я так никогда не делал. Отец с недоверием на меня смотрел, кривил лицо, поднимал брови, чесал уши, презрительно обнюхивал меня. В конце концов он сдался, накинул куртку и повёз меня вниз.
— Папа, когда-нибудь я сам спущусь отсюда, вот увидишь.
— Я знаю, сынок. Это будет в недалёком будущем.
— Я слышу в твоём голосе нотки уверенности. Ты даже в этом не сомневаешься?
— Любой нормальный человек должен сомневаться во всём, что он делает.
— И всё-таки?
— Я верю в твою силу.
Он спустил меня, покурил и ушёл. Снег уже лежал на земле и на крышах домов. Он был чисто белый и это меня так забавляло. Девственный снег, нетронутый снег. Я покатил коляску дальше, белые мухи хрустели под моими колёсами, он был глубокий. Покатил себя дальше, где он лежал идеально ровным, не было ни единого следа. Я крутил колёса и с каждым разом они крутились всё тяжелее и тяжелее. Месяц назад, с большой вероятностью, я бы не смог проехать там, где уже стоял. Я любовался этим снегом. Нагнулся за щепоткой, он таял в моих руках. Поразительно, но я никогда не игрался в снежки. Сделал катышку и кинул её вперёд. Катышка покатилась и стала больше. Мне это так понравилось, я расплывался в улыбке. Был такой морозный воздух и вокруг ни души. Как же прекрасно, я дул вперёд и изо рта шёл пар. Вскоре мои руки и пальцы на ногах замёрзли. Я повернул коляску вправо, чтобы поехать обратно, но она меня не слушалась. Я крутнул её сильнее, но она сдвинулась лишь на сантиметр. Недолго думая, я крутанул её еще сильнее и… упал в снег. Меня охватила паника, лицо покраснело, я пытался карабкаться по этому снегу, чтобы залезть на коляску, но руки отмёрзли и не хотели сгибаться. Я не мог достать до ручки коляски и паниковал еще сильнее. В нескольких метрах от меня шёл взрослый мужчина с детьми, он был на таком расстоянии, что не видел меня, но если бы я крикнул, он бы заметил и, наверно, подошёл бы ко мне. Но я не крикнул, я не буду унижаться и просить о помощи. Повернулся на спину и лёг. Руки были в снегу и одежда тоже. Мне так холодно, я пытаюсь сжимать руки, но они совсем меня не слушаются. Я чувствую, как отнимается моё тело и понимаю, что это конец. Я замерзну тут до смерти. С одной стороны, смерть невероятно глупая. С другой же стороны, всё так и должно закончиться. Интересно, как там наверху? Действительно ли невозможно оттуда вернуться? Или может просто никому не хочется? Мысли о смерти забавляли меня и я поскорее хотел умереть. Действительно ли души отлетают на небо? А ад? Могу ли я попасть в ад? Жан-Поль Сартр писал, что ад – это другие. А рай тогда что? Тоже другие? А если …
— Мишаааа. Миииишаааа, где ты? Миииишаааа, сынооок? — Слышится крик отца. Я представляю, как он испугался, что его сын инвалид вышел один единственный раз без присмотра и пропал. Мне стало тошно. Откуда-то взялись силы в руках и я, как раненный зверь, из последних сил, что есть мочи, поднял своё тело руками и прополз на них, будто на ходулях. Раз-два-три и пошёл, словно на рысях. А тем временем всё доносились крики отца, они уже перешли из злого крика, в жалобный. Он кричал: «Миша-Миша-Миша», – и в его крике я слышал жалость. Жалость к себе, жалость ко мне, жалость ко всему в округе. А я всё старался, его крик давал мне силы. Я выбирался из этого капкана. Крик уже становился воем, диким воем. Он был в бешенстве, оно переплеталось с жалостью и скорбью. Я слышал, как его вопль доносился то сзади меня, то спереди, а потом сбоку. Он бегал и искал меня, а я всё пытался и пытался… и не смог. Я облокотился локтем об кресло и крикнул:
— Папа, я тут, папа. — Он мчался на мой звук, словно поезд. Он рвался к своему сыну-инвалиду, который звал его на помощь. Мне кажется, в этот момент, если бы ему кто-то помешал, он бы разорвал руками, вцепился зубами в глотку, вырвал кадык, растоптал его ногами и мчался дальше.
— Сынок-сынок, сыночка! Мой дорогой, мой любимый, — он чуть ли не плакал, — я так испугался. Как же так? Ты весь мокрый лежишь на этой земле. Ты простудишься, господи, Анжела меня убьёт.
— Папа, никому не говори. Пожалуйста. — Я шептал это только лишь губами ему на ухо. Он меня схватил, положил на плечо и нёс, а в другой руке тащил коляску.
— Но как же, что я скажу, ты весь мокрый?
— Скажи, мы в снежки игрались и заигрались. Что угодно, папа, но только не это. Я не переживу такого позора.
— Брось, сын, это не позор.
— Позор, отец, я инвалид. Папа, я не хочу так жить, почему, почему всё так складывается? Это несправедливо. Года проходят, а ничего не меняется. Я не могу! Ты слышишь? Я не могу смириться с этим, никак, папа. Не надо, пожалуйста, не надо ничего говорить. — И я заплакал, он слышал мои всхлипы, поставил коляску рядом и начал гладить меня, словно маленького ребёнка, у себя на плече. Он покачивал, как будто мне три года и шептал на ухо, что всё будет хорошо, как он меня любит, как мы вместе преодолеем все трудности.
№8 «Кто еще кроме тебя»
— Послушайте меня, — кричал я на свою семью, — мне не три года, чтобы вы заставляли сидеть дома, или копошиться под присмотром на улице. Я хочу самостоятельности.
— Сынок, не кричи так, — отзывалась мама, — Ты пока еще слишком слаб и молод, чтобы ходить одному по городу. — Я смотрел на отца и искал в нём поддержки, но он отворачивал взгляд. Был момент, когда он что-то пытался сказать, но также быстро передумал.
— Мама, не надо со мной говорить своим успокаивающим тоном. Он со мной не работает. Я сказал, что я дохну в этой квартире, в этой комнате, отпустите меня на хрен, я вам ска-а-за-а-а-ал!
— Миша, ты скажи чего конкретно хочешь? — Вступает в игру бабушка.
— Чтобы вы меня отпустили и я смог поехать, куда захочу. — Тут же бабушка хихикнула и спросила:
— И куда же?
— В… да даже в… или… Чёрт побери! Да хотя бы в магазин выйти.
— В магазин? Пожалуйста. — Она показала рукой на входную дверь. — Одевайся и иди, чего раскричался? В магазин, что недалеко от дома, можешь поехать и сам. — Я удивился и обрадовался. Собрался на улицу и меня выкатили, бабушка оставила возле подъезда и ушла.
Я осторожно покрутил колёса в сторону магазина. Обернулся на свои окна и увидел, как дёрнулась штора и мелькнул образ отца. Я крутил колёса и думал о своём, пока не доехал до магазина. Купил к чаю и возвращался обратно, как вдруг… Стояла Надя и мило улыбалась мне.
— О, Миша, привет. Давно не виделись, куда ты пропал?
— Куда я пропал? Это ты мне говоришь? — Я аж задыхался от злобы.
— Да ты даже не пришла ко мне! — Я переходил на крик, но в конце он прозвучал как-то жалостно. Я сглотнул слюну и ждал её ответной реакции, но такого не ожидал. Надя рассмеялась. Я не понимал, почему она смеётся и что я сделал не так.
— Что такое? Хватит, не смейся. — Я становился очень злым. Внутри бурлила злоба, я чувствовал себя посмешищем. Неужели я недостоин её внимания? Она меня не воспринимает, как человека, как равного себе?
— Ты же номер квартиры не сказал. Я ведь не знаю где ты живёшь, глупенький. — Мне показалось это очень странным, а потом, немного погодя, мы вышли из магазина и вместе смеялись над этой ситуацией.
— Блин, ну как я так мог. А я ждал тебя и даже карточки нарисовал, чтобы научить вязать.
— Ого, вот это да! Карточки!? Ты сумасшедший! — И мы смеялись дальше. Я предложил ей поехать прогуляться.
— Слушай, а где твоя бабушка? Ты же обычно с ней.
— Я взрослый, самостоятельный человек. Я что, по-твоему, не могу поехать сам в магазин? Ну брось, это даже смешно. Бабушка занимается своими делами, а Миша своими. — Она рассказывала мне свои истории, как подтянула математику и уже съездила в санаторий. Я смотрел на неё и улыбался.
— Миша, как хорошо, что мы с тобой встретились. Я думала о тебе, выходила, искала, но ты всё не являлся. Очень жаль, Миша. — Она думает обо мне? Думала? Думает? Хочет видеть? Правда? Меня? О боже. Я покраснел, мне стало стыдно, что я такой дурак.
— Я всегда думал, что со мной никто не будет разговаривать. — Она оборвала меня.
— Почему ты так думал?
— Потому что я инвалид. Потому что … — Она опять обрывает.
— А причем тут это? Не понимаю. Ты же можешь разговаривать, ты очень интересный. Мне легко и приятно с тобой общаться. Ты удивительный человек, с чего ты взял, что эта твоя вещь как-то помешает другим?
— Надя, понимаешь, не все так думают, как ты.
— Враньё! Миша, откуда ты можешь знать, как думают другие? Ты спрашивал у них?
— Ну… как-то не приходилось. Я просто подумал…
— Вот именно! Ты просто подумал. Ты так решил, вот и всё. А как ты будешь жить дальше, когда вырастишь? С кем ты будешь работать? С кем жить? А дети? Ты думаешь что отсутствие ног должно сломать твою жизнь? Это же не так. — Мне посетило странное чувство, я был озадачен. Я мог бы поговорить с ней о литературе, о поэзии, о многих вещах. Но тут она, положила меня, словно маленького хомячка, в коробку и вокруг тупик, тупик, тупик. Я и никогда не думал об этом так. Я всегда считал, что я изгой. Работать буду в изоляции, жить с кем-то? А зачем? Обязательно с кем-то надо жить? Мне и самому неплохо. Но с появлением Нади я понял, что иначе уже не будет. Я расту и на жизнь нужно стараться смотреть не только со своего ракурса. А слушать, смотреть, думать, учиться, как это делают другие люди. Как они относятся к жизни? Запоминать, чтобы лучше анализировать и уживаться в этом мире. Я слишком много времени провёл дома. Я перевёл всё в шутку и переменил темп разговора.
— Как твоя алгебра? Как мама? Расскажи мне что-то.
И она рассказала. Надя говорила долго и с воодушевлением. Она прекрасная.
Улыбка не сходила с моего лица и я был очень рад её слышать. Я чувствовал каждое её слово, будто бы растворялся в них. Я подымал подбородок вверх, чтобы услышать и прочувствовать аромат её слов. Чтобы схватить их, аккуратно сложить и в карман, а потом перечитывать эти слова перед сном и снова улыбаться. Я хотел, чтобы в моём глазу был фотоаппарат, дабы с каждым морганием запечатлеть её улыбку, её красивые волосы, её маленький нос, её тонкие губы. Просто её. Мы разговаривали, шутили, пока наши лица не обдало морозом. Пришлось возвращаться обратно. Я чуть не забыл, но всё же в конце сказал, где живу, и мы договорились о новой встрече.
***
Она позвонила мне на городской и сказала, что придёт в такое-то время. Я, не теряя ни минуты, судорожно подъехал к шкафу, выбирая более менее не засаленный прикид. Погладил рубашку, натянул на себя, заехал за стол, взял комикс. Сижу, жду. Звонок, бабушка открывает, она заходит. Я зову к себе, проходит, стеснительно кланяется бабушке и садится на краю дивана. Обращает внимание на стопку моих комиксов, конструктор, поделки из пластилина. На мои рисунки карандашом и красками. Я неловко спрятал свои стихи, чтобы она не наткнулась. Мне почему-то стало стыдно, что она прочтёт и увидит там свой образ. От нее приятно пахло, руки такие нежные и белые-белые, словно слоновая кость. Моя комната ужасная. Затхлая, тёмная. Поделки никудышные, конструктор хуже некуда. Вокруг грязь, разбросанные вещи. Почему я не обратил внимание сразу? Не убрал? И тут с детским искренним восхищением, без поддельных эмоций, какие сейчас используют, непонятно для чего и для кого. Без обмана.
— Ух ты! Какой ты, какой ты, чудесный. Это ты сделал? — Она подошла к поделкам из пластилина. Внимательно рассмотрела, потом перешла к моему самолёту из конструктора. Всё так же скрупулёзно рассматривала и восхищалась. Дошла до моих рисунков. Как у тебя тут пахнет, как светло здесь. Я запаниковал и просто начал говорить. Обо всем что знаю в этой жизни. Она подсела ко мне, положила правую руку на плечо, большой палец обхватил мою ключицу. Левую руку она положила мне на талию, посмотрела в глаза и сказала:
— Ты самый лучший. — И я понял, что вот она, награда. Награда за всё. Я забыл о ногах, забыл обо всем. Я смотрел на неё и испытывал такое счастье. Настоящую доброту, поддержку и словил себя на мысли. Что на самом деле, можно жить так, чтобы всегда было хорошо, приятно, уютно. Нужно следовать за этим, стараться и добиваться. А не закрываться в себе, в своём мире, всё вокруг порицать и ненавидеть. Я ведь даже не дал себе возможности в чем-то разочароваться. Я сразу стал разочарован во всем, что касается хоть чего-то в этой жизни. Надя. Ты добрый голос, который должен звучать в голове, вместо злого, странного голоса, который уже стал моей неотъемлемой частью.
Бабушка позвала нас кушать. Потом мы пили чай, она показывала мои фотографии, я стыдился. Рассказывала много историй обо мне, мы смеялись. Я чудесно провёл время среди любви. Наконец-то. Это именно то, чего мне не хватало.
№9 «Всё идёт по плану»
Мне сорок пять лет, моя жизнь уныла и безобразна. Живу я один в комнатушке коммуналки, нигде не работаю и выживаю на пенсию. Совершенно нет никаких денег и я чувствую, как тону и рассыпаюсь. Во мне нет ничего и я уже не похож на человека. Зарос, волосы длинные, уже седые. Я пахну мочой. С каждым днем я засыпаю с мыслями о суициде. Убил бы я себя по щелчку пальцев? ДА, КОНЕЧНО. Но так нельзя … Я не хочу ничего делать, совершенно ничего. Выползаю еле-еле на улицу, сижу в своей коляске, обмотанной одеялом. Внимательно смотрю на людей, как они ходят, о чем думают, фантазирую насчет их жизни. Иногда, по вечерам, пью водку, нелюдим, нелюбим.
Решил немного подшутить. Я инвалид, у меня мало развлечений, а значит, мне можно это и многое другое. Не понимаю, как можно так жить, это нужно быть не человеком, а подобием человека. Каким-то уродливым существом. У меня всё отлично, просто замечательно. В этот весенний, солнечный день мне стукнуло тринадцать лет. Это великолепно и у меня не хватает слов, чтобы выразить свою радость. Я считал эти дни, отсчитывал от месяца и каждый вечер радовался, что уже на день меньше. Я весь свечусь от радости, улыбка натянута до самых ушей. Мама постучала в дверь и легонько толкнула её рукой. Но в дверь вошла не только она, а все. Бабушка, мама, папа, дедушка, его жена и моя вторая бабушка. Все стояли и улыбались. Смотрели на меня и каждый как будто пытался что-то сказать, но его опережал другой и в итоге все стояли и молча смотрели на меня. И я тоже замер. Тишину прервала мама.
— Привет, дорогой именинник. Мы все поздравляем тебя с днём рождения, желаем тебе расти большим…
— Сына, и по жизни быть кремнем. — Перебивает папа и показывает кулак.
— Витя, до тебя очередь тоже дойдёт. В общем, сынок, мы все скинулись и оплатили тебе первый курс лечения. Собирайся, мы втроём едем в столицу делать тебе первую операцию. — В голове ураган мыслей, эмоций. Появился страх, радость, какое-то возбуждение. Я закричал, Я заплакал. Мама подошла ко мне, прижала мою голову к животу, опустила свою голову, притихла. Дедушек с бабушками растолкнул отец и залез в комнату. Он устроился у кровати напротив меня с мамой и продолжил:
— Миша, мы все копили, чтобы подарить тебе будущее без коляски. — Мама отошла от меня. Я в свою очередь бросился ко всем, метался от одного к другому, всё благодарил их, много улыбался и смеялся. Я был счастлив, моя мечта начинает сбываться. Но позже отец оборвал моё счастье. Он объяснил, что операция только одна, а их нужно три. На вторую они смогут собрать только через несколько лет. Я очень сильно расстроился. Но потом в голове прикинул, что операция — это лучше, чем ничего. Это вселило в меня надежду и отвлекло от дурных мыслей.