– Клянусь крестом, в который верю, эти траты необходимы для поддержания престижа аббатства. Раrvo contonus[26]– вот мой девиз. Церкви же нужна роскошь, дабы чернь, чувствуя свое ничтожество, склонялась пред нею.
– Не думаю, что черни случалось толпиться в этих покоях, – с сомнением заметил Глостер. – Однако, святой отец, я привез с собой бумагу, в которой записаны мои пожертвования в пользу монастыря. Взгляните на нее и скажите, заслужил ли я этими ничтожными подношениями милость нашей святой матери‑Церкви и вправе ли именоваться ее смиренным сыном?
Ингильрам пробежал глазами перечень пожертвований, и лицо его расплылось.
– И я, и мои монахи готовы до скончания века поминать вас в своих молитвах, сын мой.
– Аминь, – жуя, кивнул герцог.
Однако аббат ожидал, чего пожелает брат короля за свое благодеяние.
Наконец Ричард отбросил салфетку и спросил, не сводя с настоятеля своих жгучих черных глаз:
– Вам ведь любопытно, отче, что привело меня в Киркхейм?
Настоятель пожал плечами.
– Человек несовершенен. Как узнать, что творится в душе другого, пока тот не разомкнет свои уста?
– Великолепно сказано, преподобный. Но от вас у меня секретов нет. Я прибыл сюда ради малютки Невиль.
Он обернулся. Аббат какое‑то время растерянно смотрел на него, затем судорожно сглотнул.
– Я мог бы догадаться.
Ричард усмехнулся:
– Так как она поживает? Все так же varium et mutabile[27]?
Ингильрам замялся, крутя перстни на пальцах.
– Признаюсь… Мой грех. Но пока леди Анна была невестой короля Эдуарда, я уделял ей немало внимания. Но потом… Видите ли, у племянницы епископа Невиля ужасающий характер. Так что, когда государь – да благословит Господь священную особу его величества – на свое счастье обвенчался с леди Элизабет, я прекратил посещения женской обители и более не виделся с леди Анной. Но она по‑прежнему живет в аббатстве и, судя по всему, вполне готова принять постриг. По крайней мере, мать Бриджит предлагала ей отрешиться от мира и посвятить себя небесам.
– Что? Эта дикарка и… монахиня? Слабо верится. Однако, думаю, вам, отче, стоит проводить меня к самой леди Невиль. Монахиня… Гм.
Они вышли на широкий монастырский двор. Мимо сновали монахи в капюшонах, пощелкивая четками и бормоча молитвы. Солнце светило по‑весеннему, в глубоких лужах отражалось небо. Под навесами темнели аккуратно сложенные поленницы. Двое монахов‑трудников в подоткнутых до колен подрясниках возились у свинарника, и ноздри Ричарда защекотал крепкий навозный дух.
Миновав основные постройки Киркхеймского аббатства, герцог и его сопровождающий спустились к реке, где в стороне от мужской обители за высокой беленой стеной располагался женский монастырь сестер‑бенедиктинок. За стеной виднелись крытые черепицей скаты крыш, деревья фруктового сада, высокий шпиль с ангелом на шесте. Темные дубовые ворота были наглухо закрыты, но рядом с ними находилась калитка, к которой и направился аббат Ингильрам со своим высокородным спутником.
Однако внутрь их впустили не сразу. Лишь когда сама мать‑аббатиса вышла им навстречу и настоятель объяснил, кто его спутник, она, не вымолвив ни слова, жестом пригласила их войти.
Едва взглянув на нее, Ричард, несмотря на молодость кое‑что понимавший в людях, ощутил, сколь велика разница между настоятелями мужской и женской обителей. Если отец Ингильрам был сластолюбив и сговорчив, то мать Бриджит выглядела подлинной фанатичкой, суровой и непримиримой. К отцу Ингильраму она относилась с явным пренебрежением, была немногословна и крайне нелюбезна.
В женском монастыре царила тишина. Продвигаясь за настоятельницей по узким и мрачным, но идеально чистым коридорам, Ричард поразился, насколько здешняя обстановка отличалась от веселого гомона мужской обители. Лишь одна монахиня с опущенной головой повстречалась им на пути, скользнув тихо, как тень, и едва ответив на благословение отца Ингильрама. На Глостера она даже не посмотрела. Герцог оглянулся, желая узнать, не проявит ли она обычное для монахини любопытство, но нет – та даже не повернула головы. Что ж, Уорвик знал, что делал, оставляя здесь дочь. Только в такой обители могли укротить строптивый характер Анны.
Между тем они вошли в небольшую полутемную приемную, и мать Бриджит предложила им присесть. Только тут она сухо осведомилась, чему обязана столь высокой чести. Так же, как ранее аббату Ингильраму, Глостер передал ей список пожертвований и даров, желая расположить к себе аббатису, а уж затем разузнать у нее то, чего не смог выяснить у аббата. Но настоятельница, пробежав глазами пергамент, лишь легким кивком выразила свою благодарность.
Все в ней раздражало Ричарда, и он решил перейти прямо к сути дела.
– Насколько мне известно, в вашей обители уже несколько лет пребывает дочь графа Уорвика.
Лицо аббатисы казалось бесстрастным, однако при упоминании о леди Анне по нему мелькнула легкая тень. Лишь на мгновение, но Ричард заметил и был поражен. Словно застывший лик изваяния озарился светом нежности. Потеплели глаза, дрогнула складка тонких губ.
Он продолжил:
– Отец сей девицы долгое время находится на континенте, но я, его родственник и кузен, считаю своим долгом поинтересоваться, как поживает моя двоюродная племянница.
Аббатиса ничего не ответила, продолжая молча перебирать четки.
– Вы не поняли вопроса, матушка? – несколько раздраженно осведомился герцог.
Тут она взглянула ему прямо в глаза.
– Мы, посвятившие себя Христу и его матери Деве Марии, живем уединенно и не интересуемся мирскими делами. Однако и до нас дошли вести, что отец Анны ныне непопулярен в глазах короля Эдуарда. И это принуждает меня ответить высокому гостю, что отчет о вверенной мне девице я могу дать только самому графу или человеку, который явится с полномочиями от него.
Ричард покачал головой.
– Я не совсем понял вас, преподобная мать. Однако хочу заметить, что прибыл я издалека не ради праздного любопытства, а по велению короля. И если он пожелал узнать о леди Анне, узнать, как она жила, изменился ли ее нрав, как она отреагировала на расторжение помолвки, – то вы должны дать мне об этом полный отчет.
– А я повторяю, – сухо ответила настоятельница, – что ответ за леди Анну я буду держать только перед ее отцом.
Ричард чуть закусил губу. Его холеные пальцы нервно затеребили рукоять дорогого кинжала.
– Сущий вздор, матушка. И то, что вы проявляете неповиновение, опасно для вас. Вы рассчитываете на защиту Церкви? Не надейтесь. Никто не пожелает поддержать строптивую монахиню, неприязненно относящуюся к дому Белой Розы. И уж раз я прибыл сюда, то смею вас заверить: если бы Анна находилась не просто в монастыре, а в самой неприступной твердыне Севера Англии, я встретился бы с ней. Что бы мне ни пришлось для этого предпринять.
Последние слова он произнес таким странным тоном, что настоятельница перестала перебирать четки и взглянула на сидевшего перед ней юношу с заметным волнением.
– Это женская обитель, – только и сказала она.
– Однако, насколько мне ведомо, ваш устав не возбраняет воспитанницам монастыря свиданий с близкими. Мне же необходимо увидеться с дочерью Делателя Королей!
С этими словами он подошел к взволнованной аббатисе и властным жестом протянул ей футляр с украшениями для Анны.
– Передайте это юной леди и подготовьте ее к свиданию со мной. И ради всех святых, матушка, не заставляйте меня терять терпение.
Мать Бриджит нехотя повиновалась, но, словно в отместку, заставила их долго ждать. Ингильрам начал было извиняться за аббатису, потом стал открыто осуждать ее, причем явно злился, а настоятельницы все не было. Наконец, когда терпение герцога истощилось и он уже был готов сам пойти на поиски Анны, мать Бриджит вернулась в приемную. Лицо ее стало еще суше, и она спокойно вернула Ричарду драгоценности.
– Моя подопечная благодарит, но не желает принимать подношения от врагов ее отца.
Герцог опустил голову, желая скрыть досаду и злость.
– Матушка Бриджит, – вкрадчиво начал он. – Я еще добр. Поэтому прошу вас sine more[28]устроить нам встречу, независимо от воли самой Анны. Иначе я попросту велю своим людям обыскать обитель и притащить ко мне милейшую кузину на веревке. Вы ведь не желаете ей подобного унижения?
– О Пречистая Дева! – широко перекрестилась настоятельница. Поразмыслила минуту и как‑то утомленно добавила: – Видит Бог, я стремилась до конца исполнить свой долг.
– Это так, ибо ваш первейший долг – повиноваться законному государю.
– Я уступаю, милорд, потому что не имею возможности вам противостоять. Следуйте за мной.
Она повела Ричарда по шедшей вокруг всей обители галерее. Отсюда сквозь проемы окон Ричард видел хозяйственные дворы и огороды, на которых трудились монахини. Среди их черных одеяний кое‑где виднелись серые облачения воспитанниц и послушниц.
Неожиданно совсем рядом раздались звонкие голоса и смех. Между колоннами мелькнули какие‑то фигуры, а под ноги аббатисе бросился пушистый рыжий котенок. За ним устремились три послушницы. С разбегу они едва не сбили с ног настоятельницу.
Смущенные девушки замерли. Затем две из них попятились, а третья, склонившись, подхватила на руки котенка. Когда она выпрямилась, Ричард понял, что перед ним дочь Уорвика. Сходство с Делателем Королей было разительным. Ричард втянул ноздрями воздух, – бутон распустился, и дурнушка превратилась в красавицу.
Аббатиса, сделав знак другим воспитанницам удалиться, подошла к Анне.
– Прости меня, дитя, – мягко сказала она, – но этот господин настаивает на встрече с тобой.
Она испытывала неловкость, и голос выдавал ее. Анна в упор взглянула на Глостера.
– С каких это пор кто ни попадя может врываться в женский монастырь и требовать выполнения своих условий? – Голос ее звенел. – Я вижу, мир перевернулся, если творится подобное.
По всей видимости, характер строптивой Анны не изменился. Но герцог внезапно заметил, что не слишком рассержен, потому что будущая герцогиня Глостерская пришлась ему по вкусу.
Аббатиса положила руку на локоть девушки.
– Я вынуждена повиноваться, Анна. Его светлость прибыл по велению короля Эдуарда – да продлит Господь его дни.
Голос ее был полон печали и слегка дрожал. Ей было стыдно за свою слабость.
Анна поглядела на нее с сочувствием.
– Матушка, я ни в чем вас не упрекаю. Что бы вы ни решили, я подчиняюсь.
Аббатиса вздохнула.
– Следуйте за мной.
Анна, все еще не отпуская котенка и не глядя на Ричарда, двинулась за ней. Герцог замыкал шествие.
Подняв щеколду, аббатиса отворила низкую тяжелую дверь, и они очутились в небольшом помещении, скорее в часовне, так как на стене висело распятие, перед которым горели четыре лампады. Скудный дневной свет слабо проникал сюда через забранное решеткой узкое окно.
Взяв небольшие песочные часы, аббатиса перевернула их.
– Полчаса более чем достаточно для беседы с воспитанницей монастыря.
Она вышла. Ричард и Анна остались под каменным сводом часовни, и герцог бесцеремонно стал разглядывть девушку.
Она не была красива той правильной красотой, какой славилась ее сестра, и не обладала столь яркой внешностью, как Элизабет Грэй. Однако лицо ее светилось тем внутренним светом, который отличает живую, сильную душу. К тому же она была и прехорошенькая.
Пятнадцать лет… Анна Невиль была высокой, пожалуй, излишне высокой для своего возраста. Под платьем из тонкой шерсти проступала худенькая фигура – свидетельство юности и подвижности, а отнюдь не слабого здоровья. У девушки были длинные ноги, узкие бедра, округлая маленькая грудь. Худышка – если бы глаз не очаровывала плавная соразмерность всех линий. Круглое, как у подростка, лицо, чуть вздернутый капризный носик, рот несколько великоватый, но пухлый и свежий, как у ребенка. Очарованию девушки не вредили даже легкие веснушки. А глаза… Когда‑то они казались Ричарду блеклыми. Однако сейчас он видел удивительно красивые, редкостного ярко‑зеленого цвета очи, сияющие, как орошенные чистой утренней росой листья, в оправе удлиненного миндалевидного разреза…
Анна была похожа на Уорвика. Ее изогнутые, подобно крыльям сокола, брови и высокий чистый лоб подчеркивали это сходство. Капюшон глухого платья девушки был откинут, и Ричард мог любоваться ее пышными волосами густого темно‑каштанового отлива.
Хотя он разглядывал ее довольно бесцеремонно, Анна не смутилась и, продолжая гладить котенка, вопреки этикету заговорила первой:
– Его светлость герцог Глостер не нуждается в рекомендациях. Его горб и кривые плечи выразительнее всяких эмблем и девизов выдает в нем Йорка младшего.
Ричард развел руками:
– Увы, достойная девица. Природа не столь благосклонна ко мне, как к вам. Я таков со дня рождения, и бремя, которое Господь возложил мне на спину, всегда со мной. Однако вы, клянусь вечным спасением, изменились ut flos in septis nositur hortis[29].
Он склонился в поклоне. Губы Анны чуть дрогнули. «Она, пожалуй, тщеславна и падка на лесть», – решил Ричард и тут же рассыпался в цветистых комплиментах. Но вскоре умолк, заметив, что Анна не слушает его. Опустившись на каменную скамью, она играла с котенком.
Какое‑то время девушка будто не замечала его, но затем откинула упавшую на лоб прядь волос и повернула лицо к герцогу.
– Что же вы замолчали?
– Вы ведь не слушаете. Это животное занимает вас больше, чем злополучный калека.
Анна встала.
– Я согласилась выслушать вас, милорд, не для того, чтобы убедиться, что вы достойны занять кафедру риторики в Оксфорде. К чему столь пышное красноречие? Вы ведь преодолели столько миль вовсе не за тем, чтобы обольстить меня.
– Вы так полагаете? – усмехнулся Глостер.
– Да. Не будь я дочерью Делателя Королей, я бы ни за что не удостоилась внимания герцога Глостерского. Вы хотите говорить со мной об отце?
«Она неглупа», – с досадой подумал Ричард, вслух же сказал:
– Прекрасная леди, вы заблуждаетесь. Я прибыл сюда отнюдь не ради Ричарда Невиля, и я действительно намерен очаровать вас.
Анна расхохоталась:
– Боюсь, милорд, ваше красноречие будет истрачено впустую.
– Очень жаль. Я не хотел бы проявлять принуждение в отношении дочери человека, которого высоко ценю.
– А еще и боитесь. Не будь этого, вы не явились бы сюда.
Ричард с улыбкой глядел на нее.
– В Англии не так много людей рискнули бы назвать Ричарда Йорка трусом.
– Значит, у меня есть для этого основания!
Ричард продолжал улыбаться, однако глаза его сухо заблестели. «Неужели ей что‑то известно? Нет! Не может быть, чтобы Уорвик, столько лет молчавший, открылся перед малолетней девчонкой».
– Миледи, – холодно заметил он, – своей дерзостью и упрямством вы очень походите на графа. Однако сейчас вы напоминаете мне лисенка, вздумавшего тягаться с волкодавом. Да будет вам известно, что я прибыл сюда, чтобы увезти вас, ибо наш государь и брат, а ваш сеньор и опекун, изъявил желание отдать вас мне в супруги.
– Что?!
Анна сначала побледнела, а потом расхохоталась:
– Боюсь, Эдуард Йорк не все обдумал, отдавая подобное распоряжение. Мой отец скорее даст руку на отсечение, нежели согласится, чтобы его дочь вышла за Ричарда‑горбуна. И пусть король вспомнит, кто добыл ему корону и кто может лишить его не только престола, но и головы, ежели так обойдутся с Анной Невиль!
– Увы, миледи, вы переоцениваете возможности своего отца. Он далеко за морем и не в силах повлиять на короля. К тому времени, когда он соберет войско и прибудет в страну, все уже свершится.
– Этого не будет! – девушка гордо вскинула голову. – Никакими силами вы не сможете заставить меня сделать это. Да я скорее выброшусь из окна, нежели отдам себя подлецу, отличившемуся на Сендельском мосту!
Выкрикнув это, она тут же запнулась. Давным‑давно отец строжайше запретил ей касаться этой темы. Но сейчас…
Она взглянула на Глостера и невольно отшатнулась. Перед ней стояло чудовище. Исчезли куртуазные манеры, лукавая улыбка, осмысленный взгляд. Бледный до синевы, с пылающими, как адские угли, глазами, раздувающимися ноздрями, искаженным ртом, он шагнул вперед, пошатываясь, и его скрюченные пальцы потянулись к ней. Из груди Ричарда вырвался глухой рык.
Анна, отступив к стене, с ужасом глядела на него.
– Я убью тебя! – захрипел Ричард. – Здесь и сейчас!
Он сделал еще шаг, и рука его легла на рукоять кинжала. Тихо, но твердо Анна сказала:
– Убей меня, пес, но если тебе удалось скрыть свою вину за гибель брата, а значит, и за своего отца, то смерть дочери Уорвика ты не сможешь утаить.
Поразительно, но ее слова достигли слуха Ричарда. Он судорожно втянул воздух и опустил голову. Когда же он поднял ее, лицо его было почти спокойно, и лишь в глазах тлела ярость.
– Тем хуже для тебя, девчонка. Теперь тебе не уйти от меня. Ты нужна мне и как свидетельница, и как заложница. Невиль смирится, а ты станешь моей. И сейчас же. Чтобы у тебя не было пути назад.
Он хищно усмехнулся, и с неожиданным проворством оказавшись у дверей часовни, закрыл ее на засов. Затем повернулся и, неспешно расстегивая пояс, направился к Анне.
Прижимая к себе котенка, девушка во все глаза смотрела на Ричарда. Шаг, еще шаг, отскочила и покатилась золоченая пуговица…
И в это мгновение Анна швырнула котенка в лицо Глостеру. Котенок отчаянно мяукнул и выпустил когти. Ричард отшатнулся, хватаясь за глаза. В следующую секунду Анна резко и точно, движением заядлой драчуньи изо всех сил ударила насильника ногой в пах. Герцог охнул. Он не был готов к такому обороту дел.
Хватаясь за ушибленное место, Ричард согнулся, подался вперед и, втянув в легкие воздух, уперся лбом в стену. На какой‑то миг ему стало не до дочери Уорвика. Когда же, скрежеща зубами, он выпрямился, то позади громко хлопнула дверь. Лязгнул засов, и послышались торопливо удаляющиеся шаги. Герцог оглянулся. В часовне он остался один.
Глостер замер. Ярость буквально захлестнула его. Он был побежден и унижен. В бешенстве он бросился к двери, но та не поддавалась.
– Проклятье! – прорычал он.
Не зная, как быть, он мерил ногами часовню, пока на глаза ему не попался забившийся в угол котенок. Желая хоть на ком‑то сорвать злость, Ричард метнулся к нему. Злосчастный зверек бросился прочь, и горбун несколько минут носился по часовне, пока не настиг его. Котенок шипел и царапался, но герцог несколько раз с размаху ударил его о стену, а затем с силой отшвырнул бездыханное тельце.
Все это хотя бы отчасти успокоило его. Однако положение было глупейшее.
В это время раздались легкие шаги, затихшие у двери. Ричард догадался, что явилась аббатиса и остановилась в раздумье, увидев запертую снаружи дверь. Пришлось окликнуть настоятельницу.
Мать Бриджит подняла засов и отшатнулась от стремительно вылетевшего из часовни Ричарда. Лицо герцога было исцарапано, и аббатиса невольно заглянула ему за спину, но, не увидев Анны, перевела изумленный взор на Глостера.
– Я намерен, – сухо объявил Глостер, – увезти Анну Невиль из обители. Два часа на сборы. Молчать! – рявкнул он, едва аббатиса собралась было возразить, и торопливыми шагами направился прочь.
В богатых покоях настоятеля аббатства он продолжал это беспрерывное бешеное движение. Пожалуй, никого так не ненавидел Ричард в своей жизни, как эту соплячку. Дело не в том, что она взяла над ним верх, оставив в дураках. Ей была известна его тайна. Теперь Анна должна либо принадлежать ему душой и телом, либо умереть. В любом случае – исчезнуть, как исчезли почти все, кто стал свидетелем его трусости и предательства.
Чтобы хоть немного унять себя, Глостер прижался лбом к холодной каменной стене и прикрыл глаза. В его памяти вставали события тех дней…
…Хлестал дождь. Его отец, великий Ричард Йорк, глава партии Белой Розы, восседая на коне, наблюдал с холма за ходом битвы с воинством ланкастерцев. Рядом с ним находились Ричард, тогда еще подросток, Уорвик и еще три рыцаря.
Внезапно на взмыленном коне примчался лазутчик Уорвика с вестью, что Маргарита Анжуйская отправила в замок Сендель своих людей, чтобы захватить любимца Йорка – его раненого сына Эдмунда. Забрало на шлеме отца было поднято, и Ричард видел, как тот смертельно побледнел. Первым порывом Йорка было без промедления скакать в сторону Сенделя. Но он сдержал себя усилием воли. Он не мог сейчас покинуть армию, ибо его исчезновение сочли бы бегством. Тогда его взгляд обратился к тем, кто находился рядом.
– Уорвик, Ричард и вы, друзья! Не жалейте коней, во весь опор скачите в замок Сендель. Спасите Эдмунда. Господом всемогущим заклинаю вас, сделайте все, что только возможно!
Ему не пришлось повторять дважды. Все пятеро пустили коней во весь опор. Они неслись галопом по лужам и рытвинам, полным сырой грязи. Дождь хлестал им в лицо. Под Ричардом был прекрасный конь, и, опередив остальных, он первым подъехал к замку.
Копыта прогрохотали по мосту, и, подняв голову, Ричард заметил в одном из окон кудрявую голову Эдмунда. Слава Богу, они успели! Ричард спрыгнул прямо в грязь и понесся наверх. Эдмунд спешил ему навстречу. Они обнялись. Ричард знал, что если его братья Эдуард и Джордж холодны с ним, то Эдмунд всегда искренне любил брата‑горбуна. И он был горд, что сейчас спасает старшего брата.
Вместе они выбежали во двор, где Уорвик уже держал за поводья коней. Сломя голову они бросились прочь из замка, но было уже поздно. Десятка полтора воинов, с головы до пят закованных в сталь, преграждали им дорогу.
Силы были явно неравны. Гарнизон замка, состоящий всего из нескольких человек, не мог оказать им существенной помощи, хотя и поспешил к воротам.
Уорвик выхватил меч, слабо мерцавший в бледном свете дождливого дня.
– Англия и Йорк! – вскричал он и ринулся в самую гущу врагов.
Он был прирожденным бойцом. Его меч обрушивался на латы противников с сокрушительной силой, и двое из них, не выдержав натиска, почти сразу рухнули на землю. Эдмунд, несмотря на ранение, кинулся к нему на подмогу. Ричард с тремя рыцарями также выхватили мечи. Забрала их шлемов заливали струи дождя, но они наседали и вскоре оказались в глубокой арке ворот у моста. Ричард видел, как пали двое рыцарей Йорка. Но и противники несли потери. Теперь их оставалось семеро против троих.
Уорвик одной рукой правил конем, другой отражал и наносил удары. Наконец, свалив еще одного ланкастерца, он вырвался на мост, увлекая за собой почти висевшего в седле Эдмунда. Ричард и последний из рыцарей оказались в окружении. Неожиданно рыцарь, отшвырнув меч, навалился разом на двух противников. Между воинами королевы образовался просвет.
– Скачите, ваша светлость! – отчаянно крикнул он Ричарду и захрипел, ибо сразу несколько копий пронзило его.
Ричард дал шпоры коню. Но поздно – кто‑то успел на ходу подрезать сухожилия его лошади, и он рухнул вместе с конем на землю.
Не передать всего ужаса, который он испытал тогда. Позор, плен, гибель!..
Однако, заметив, что младший брат упал, Эдмунд вырвал повод своей лошади из руки Уорвика и с криком понесся назад, сшибаясь с воинами Алой Розы. Поступок был таким нелепым, что те растерялись и на миг оцепенели.
– Ричард! – звал Эдмунд, свешиваясь с седла и протягивая брату руки.
Ричард уцепился за него. Но раненый брат был слаб, а Ричард в свои четырнадцать достаточно силен. Он вцепился в истекающего кровью брата, повис на нем и рывком выдернул из седла. Эдмунд упал. Ричард тотчас переступил через него и, прыгнув на коня, галопом понесся прочь. Эдмунд остался у врагов.
Дождь все неистовствовал. Ричард мчался по мокрому полю, еще не понимая, что с ним происходит, и, лишь завидев впереди шатры лагеря Белой Розы, немного успокоился.
Остановив коня, он снял шлем. Холодная вода остудила голову, но его тут же вновь обдало жаром. Да, у него не было выбора. Вернее, был: либо он, либо Эдмунд. Однако то, что он сделал… Тогда, на Сендельском мосту, он не думал о чести. Ему только хотелось спастись. Но теперь у Ричарда внезапно пересохли губы.
– Господь всемогущий, ради милосердия! – простонал он. Позор, несмываемый позор! Если станет известно, что произошло, он обречен влачить жизнь изгоя… В лучшем случае в него будут тыкать пальцами и зубоскалить, в худшем – забросают камнями. Герб Йорков навеки опозорен, а его имя станет нарицательным для труса и подлеца.
Ричард поднял глаза на шатер отца. Гнев великого Йорка будет страшен. Ричард в оцепенении не трогался с места. Его конь нетерпеливо переступал с ноги на ногу и мотал мокрой гривой, отфыркиваясь. Наконец что‑то заставило Ричарда оглянуться.
Через поле шагом ехал Уорвик. Его белый конь был до седла забрызган грязью. Ричард с ужасом глядел на графа. Но если Уорвик будет молчать?.. Кто может узнать? О солдатах Маргариты он сейчас не думал. Кто станет их слушать? Но Уорвик! Одно его слово – и все кончено.
Ричард машинально провел рукой по луке седла, нащупывая арбалет. Если сейчас он убьет Уорвика, никто не узнает о его позоре. Однако ни стрел, ни арбалета при нем не было. Это же конь Эдмунда! Тогда, вконец отчаявшись, Ричард соскочил с коня и пешком двинулся навстречу Уорвику.
– Сэр Ричард Невиль! – окликнул он графа.
Уорвик даже не глянул в его сторону. Он попытался объехать Ричарда, но тот перехватил его лошадь под уздцы.
Сейчас, по прошествии многих лет, Ричарда по‑прежнему жег стыд при одном воспоминании о том, как он тогда унижался перед Уорвиком, как молил, как ползал на коленях в грязи, обнимая ноги графа в стременах. Но тогда он думал только об одном – любой ценой заставить графа молчать.
Уорвик, поначалу не желавший даже слушать его, наконец промолвил:
– Встань, Ричард! Тошно смотреть, как ты, словно червь, извиваешься по земле. Я не стану говорить о твоем бесчестии, даю слово. Но не думай, что твои стенания тронули меня. Нет. В моих глазах отныне ты полное ничтожество, трусливый раб, лживо назвавшийся рыцарем. Но я буду молчать, потому что служу дому Йорков и не желаю, чтобы на солнце их герба[30]лежало такое пятно… К тому же твой отец и братья достойные воины, они не должны пострадать из‑за тебя.
Потом он пришпорил коня и проскакал мимо Ричарда, обдав его грязью.
С тех пор они не обменялись ни словом. Уорвик сдержал клятву, и о событиях на Сендельском мосту никто не узнал. Правда, доносились какие‑то слухи из городских низов, но Ричард, разведав, что их распускает один из уцелевших в той схватке воинов Маргариты, послал разыскать его и уничтожить.
После этого водворилась тишина. Однако стоило появиться при дворе Уорвику, как всегда уверенный в себе Ричард сникал. Когда же Невиль превратился во врага Йорков, Ричард впервые вздохнул с облегчением, а вскоре мысль о том, что с помощью Анны он сможет подчинить себе Уорвика, начала кружить ему голову. Но оказалось, что Анна знает все, а значит, держит его в руках…
Ричард встрепенулся, когда в дверь постучали. На пороге стоял Джон Дайтон.
– Милорд, я только что из женского монастыря. Настоятельница сообщила, что Анну Невиль никто не может найти.
– Что?!
Ричард вцепился Дайтону в воротник и наклонил его к себе.
– Иди, Джон, иди и поставь весь монастырь с ног на голову! Возьми людей, если понадобится. Но учти – Анна должна быть здесь. Найди ее, даже если она прячется под юбкой аббатисы.
Вскоре прибежал и запыхавшийся Ингильрам.
– Ваша светлость! Милорд!.. Взгляните, что творят ваши люди! Они ворвались в женскую обитель и до смерти напугали монахинь. Мать Бриджит в ярости и грозит пожаловаться королю на бесцеремонное вторжение.
Ричард только скривил рот.
– Аббатиса Бриджит сама вынудила меня к этому, не подчинившись приказу. Я намерен увезти девицу Невиль, и никто не помешает мне в этом!
– Но, ваша светлость, она и в самом деле не может найти леди Анну!
Ричард с усмешкой взглянул на аббата:
– Бог мой, неужели вы считаете, что воспитанница могла улетучиться из обители in fimo[31]?
Ингильрам горестно хлопнул себя по бедрам и вышел. Ричард спокойно велел готовиться к отъезду. Однако время шло, но поиски не дали результатов. Герцогу пришлось отужинать в аббатстве, отстоять вечернюю мессу. Несколько раз прибегал Дайтон, прося указаний, появлялись отец Ингильрам и аббатиса.
Стемнело. Ричард приказал принести свечи и грустно усмехнулся. С отчетливой ясностью он понял, что проиграл. Анна Невиль действительно исчезла.
Досточтимый Ингильрам
В первый понедельник после дня Святого Патрика[32]на город Йорк средь бела дня опустился густой белый туман. В десяти шагах уже ничего нельзя было разглядеть, а сырость так и пронизывала насквозь. Редкие прохожие, поплотнее кутаясь в плащи, спешили укрыться у разогретых камельков, и улицы опустели.
В обширном дворе епископского дворца, облокотясь на метлу, стоял худой монах. Вглядываясь в сгустившийся туман, он раздумывал: стоит ли мести двор, если все равно не разглядеть, чист он или грязен. Приближающийся перезвон бубенцов заставил его прервать размышления. Прямо на него из тумана выплыл паланкин с золоченым передком, запряженный парой мулов. Несколько мгновений монах, разинув рот, созерцал, как из него, опираясь на плечи слуг, неуклюже выбирался аббат Ингильрам. Монах оставил метлу и со всех ног бросился сообщать о прибытии гостя.