Будто падающий снег.
Голоса оставались в голове Гоффмана, рассеивая любую мысль которой он отчаянно пытался следовать.
Энергия загадочной волны постепенно рассеивалась, но его дыхание стало поверхностным и частым в погоне за участившимся сердцебиением. Паника сменилась покалыванием пальцев когда последняя магия от События покинула его.
Последний раз он испытывал сходный по силе обстрел энергией на поезде когда они с братом прибыли в Малифо.
Улыбка Райла наполняла его надеждой. Как и всегда. Большой и сильный, Райл обладал всем чего хотел бы Гоффман себе. Вкупе с атлетической мощью тягаться с которой могли немногие, Райл обладал непринужденностью, позволявшей ему заводить дружбу с любым встреченным человеком. Гоффман наблюдал за братом с трепетом, подсознательно перенимая его манеры и речь. Пожалуй, не самый красивый мужчина в Лондоне, он тем не менее вызывал зависть многих будучи способным зайдя в любой паб или на светский прием, без особого умысла, вскоре обнаружить себя окруженным самыми желанными женщинами в городе. Все завидовали восприятию и образу жизни Райла; Включая Гоффмана. Многие считали, что ревность его глубока. Это было не так. Гоффман почитал старшего брата и всюду следовал за ним. Он смотрел на него с юношеским уважением и любовью и никогда не пожелал бы ему меньшего. Райл почти не подозревал о своем везении находясь на вершине скромности. Фактически им двигало желание защитить младшего брата, даже ценой своего положения, и Гоффман знал это, во многом в своей жизни он был обязан Райлу.
Гоффман смахнул воспоминание о том каким однажды был его брат, коря себя за то, что позволил мыслям о счастливых временах усыпить себя отвлекая от текущих проблем. Он пересилил себя и его сознание пошатнулось. Веки остались тяжелыми и даже когда он заставил глаза открыться, сфокусировать взгляд было сложно. Приступ кашля накрыл его, когда он силился подняться. Дым и пепел от горящей неподалеку обсерватории покрыли его плечи подобно снегу.
Однажды в детстве Гоффман наблюдал как Райл и несколько других парней играли в регби на задворках обширных загородных владений их родителей. Была поздняя осень, дыхание мальчишек вырывалось видимыми клубами пока они бежали. Они не обращали внимания на холод, несмотря на спортивную форму до колен. Растирая открытые участки кожи чтобы согреться между играми, даже когда она покраснела и заныла, они продолжали играть. Гоффман наблюдал из уюта верхней комнаты положа подбородок на руки, сидя в своем кресле-каталке у окна и протирая конденсат со стекла носовым платком.
Райл посмотрел наверх, чтобы увидеть брата, наблюдающего за ними, смеющимися и игриво подначивающими друг друга после каждой игры при обсуждении воображаемых линий, отмечающих границы поля. Они никогда не могли договориться о линиях и шутливые тычки перерастали в борьбу в точности похожую на игру в регби о которой они спорили. Они смеялись и хлопали друг друга по спинам.
Когда Гоффман в очередной раз протер окно, он не увидел Райла среди остальных. Несмотря на возню в процессе игры, Райл всегда отчетливо выделялся. Мелкие хлопья снега начали падать укутывая игроков мягкой белизной.
Рука опустилась ему на плечо, заставив подпрыгнуть. “Прости малыш!” сказал Райл смеясь. Гоффман улыбнулся; он не заметил как Райл вошел в дом и поднялся в кабинет. “Нет нужды прятаться тут одному. Нам бы пригодился судья”. Он указал на парней, врезающихся друг в друга среди плотно падающего снега. Его рука сжала плечо Гоффмана.
Гоффман подпрыгнул когда иссушеная рука мертвеца высунулась из хлама рядом с его лицом, хватая за плечо пока болезненно серый пепел падал. Он вскрикнул и ударил костлявые пальцы, сжимающие его шею, и отчаянно потянул себя прочь волоча свои хромые ноги сквозь пыль и обломки. Перебравшись назад через глыбу развороченной плитки, он защитил лицо от атаки нежити. Он всхлипывал и покачивался, в итоге выглянув из-за руки после нескольких томительных мгновений без ожидаемого нападения. Он быстро протер глаза не в состоянии сфокусироваться, готовясь сражаться с одним из нечестиво поднятых. Его руки согнулись в довольно неэффективные кулаки и зубы стучали по мере возрастания страха. Дотянувшаяся до него рука явно принадлежала мертвецу, лицо которого еле выглядывало из под края обломков. Но он не проявлял следов реанимации, с разинутым ртом и сухими ввалившимися глазами. Даже поза не говорила о том, что он тянулся к нему.
Тревога и адреналин накрыли его и всхлипы превратились в слабый нервный смех, несмотря на переполнявший страх. Он пробрался через большое скопление вывернутых из земли плит, некогда бывших частью улицы. Хотя они были разрушены давно. Он подтянул себя к ним и ударил себя по обеим сторонам лица, так сильно, насколько позволяло истощенное состояние. “Соберись старина”, сказал он вслух, снова протирая глаза. Его руку покалывало и тонкая дуга бледно фиолетового электричества слетела с руки на грудь.
Синяя молния извивалась от пассажира к пассажиру, пока Райл лежал на полу поезда в тот злополучный день когда они проехали сквозь Разлом. Все застыли во времени не шевелясь, пока тонкие разряды электричества трещали, перемещаясь от человека к человеку пронзая грудь и выходя из черепа, заметив следующего человека.
Гоффман не был блокирован как остальные, но попытка дотянуться до брата длилась ужасающе долгие мгновения. Райл же лежал содрогаясь, пока молнии исходили от каждого пассажира, чтобы ударить в него.
Когда большой разряд электричества возник и ударил его будто хлысту, он содрогнулся и взвыл, валясь с деревянной скамьи на пол как и Райл ранее, но не так сильно. Тем не менее боль была сильной и он застонал не в состоянии контролировать свои содрогающиеся легкие.
При выходе из оцепенения, его взгляд метался от одного близкого обьекта к другому, уверенный в том, что враг пошевелился среди плотной завесы пепла и оседающей пыли. Вскоре он обнаружил вокруг существенное количество мертвых тел на разных стадиях разложения, но ни одно не шевелилось и не привлекало внимания. Он нашел небольшой гаечный ключ в заднем кармане и использовал его как оружие, чтобы бить то, что оказалось, пожалуй, самой маленькой крысой в Малифо. Она была маленькой даже по земным стандартам. Он не медлил убивая ее. Чума все еще свирепствовала и создание могло убить, не подозревая об этом, рассудил он. В самом же деле он чувствовал себя слабым и бесполезным и нуждался в мгновении контроля, чтобы прийти в себя.
Поскольку пепел от взрыва здания смягчил ранний утренний свет и звуки, приглушая все, его чувство изоляции и уединения усилилось. Тела мертвецов лежали, укрытые щебнем и обломками, некоторые из них просто смялись под грудой мусора. Тела представляли собой все варианты стадий разложения, как показатель силы реанимации и контроля Мастера Воскрешателя. Неравное количество являлось остатками молодых членов банды, а другие представляли собой мирных жителей, которым приходилось зарабатывать на жизнь, усердно следуя приказам зловещего человека, о котором Гоффман знал только по слухам. Ни одно из тел не подавало признаков движения в подобном нечестивом состоянии реанимации, но Гоффман не мог справиться с дрожью в размытом взгляде и малейшее движение вокруг приковывало его внимание только, чтобы смениться новой вооброжаемой угрозой на границе видимости.
Он не слышал гула машин вокруг. Впервые с момента своего появления в Малифо менее месяца назад. Имея лишь смутное представление о своем полном потенциале в управлении машинами, он не понимал значения столь внезапной потери способности. Он попытался снова, силясь добраться до чужеродного сознания конструктов, полного странных видений и шепотов.
Движение впереди вернуло его взгляд к тому же трупу, что казалось тянулся к нему. Часто моргая, чтобы прояснить взор, он увидел его неподвижность, впалые глаза и рот и длинные вытянутые пальцы. Очередной фиолетовый разряд электричества сорвался с колодок, которые он носил на каждой ноге и поднялся по туловищу к горлу.
Синие молнии угасали, когда поезд остановился, пропахав грязь рядом с рельсами. Крики пассажиров перекрыли треск электричества и крики Райла исчезли наряду с разрушавшей его энергией но их эхо еще кружило в сознании, когда он провалился в темноту. Он боролся с сонливостью, пытаясь остаться в сознании, чтобы позвать кого-нибудь на помощь брату.
“Ты сделал это!”, он услышал женский возглас, “Арканист!”. Его глаза ненадолго открылись и с великим облегчением он увидел ее, размытые тонущим сознанием, черты. Она сжалась, указывая с раскрытым ртом на двух мужчин, что вошли в вагон и стояли прямо за ним и его братом. Ее переполняли страх и злоба.“Арканисты!” снова обвинительно выкрикнула она. Один из них прервал ее жизнь пистолетным выстрелом, мгновенно заставив замолчать остальных.
Он больше не мог бороться с навалившимся сном, наблюдая как злодеи приближаются к нему, пока глаза самовольно закрывались.
Он дернулся, когда сокрушающий вес конструкта “Миротворец” разбил брусчатку рядом с ним, волны дрожи прошли сквозь туловище и заставили зубы стучать. Он закричал глядя на лицо Рамоса перед собой, скрытое помутневшим разумом и замененное образом Арканиста, которого он винил в нападении на себя и поезд. “Арканист!” взвыл Гоффман, все еще не понимая что реально.
Рамос наклонился над ним и правой рукой зачерпнул горсть извивающихся фиолетовых щупалец электричества. Он потянул их из горла Гоффмана и они шипели и трещали выходя. Вспыхнуло и кожаная перчатка Рамоса расплавилась как и тонкая ткань рукава, обнажая тонкие поршни и крутящиеся шестерни механической руки. Он высвободил собственное электрическое пламя из обнаженной конечности и бледное электричество исчезло с громким хлопком.
Восприятие Гоффмана прояснилось и его страх спал, когда Арканистский террорист из поезда сменился знакомыми лицом и голосом его друга доктора Рамоса, который ответил на обвинение “Арканист” повисшее в воздухе.
“Да”, сказал Рамос. “Но мы не те, кто ты думаешь. Идем”.
“Что?”, спросил Гоффман. Фиолетовая энергия больше не трещала вокруг него и он мог мыслить яснее, но все еще сомневался в своем восприятии и заявление Рамоса не имело для него смысла.
“Идем”, сказал Рамос, протягивая свою механическую руку, чтобы помочь Гоффману подняться. “Мы поговорим, но здесь неподходящее место”. Слабый утренний свет пробился сквозь пылевую завесу и латунные цилиндры руки Рамоса блеснули. Голова Гоффмана раскалывалась, но когда он увидел маслянистый гидравлический вал и бесшумно вращающиеся приводы, теперь освобожденные от одежды и кожи, что сгорела от молнии, он вскинул руку щелкнув пальцами.
“Вы Арканист”, сказал он, теперь полностью отдавая себе отчет к кому обращается.
“Да. Но мы не такие какими ты нас себе представляешь”.
Это имело смысл и Гоффман пошатнулся от правдивости и ужасающей прямоты своего обвинения. Механизмы в его лаборатории и шахтах однозначно выходили за рамки обычной механики. Громыхающий гигант Стимборг, Хэнк - отвратительная помесь человека и машины, беспрекословно выполняющий любую команду Рамоса. То, что он работал в шахтах не было совпадением. И его собственный брат, Райл...стал монстром. Гоффман игнорировал очевидную истину, ясную теперь. Рамос был не просто Арканистом, но и сам порождением технологий трансплантации и искаженной магии. Одним из тех порождений, что Гоффману поручили найти и задержать. Конечно, Устав был более конкретен в отношении злоупотребления технологией трансплантации, а подвижные протезы были довольно распространены и не нарушали ничьих прав. Гоффман сделал рывок в обвинениях и ненависти.
Все еще лежа на разрушенной улице, с хромыми ногами, он мрачно сказал, “Виктор Рамос. Вы арестованы за нарушение природного порядка.”
“Не будь глупцом”, вмешался тот быстро раздражаясь.
“Вы обвиняетесь в незаконной трансплантации, согласно главе 425 подраздела два Устава Гильдии и в сговоре против законов Гильдии путем организации террористической группировки”.
“Предупреждаю тебя, Гоффман”, сказал Рамос с ужасающей властностью. “Мы не те, кем тебя заставили нас возомнить. Но я не позволю тебе разрушить то, что я начал. То чего я достиг.” Гоффман раньше не замечал их присутствия, но два огромных конструкта угрожающе стояли рядом с Рамосом. Один был гуманоидным гигантом известным как Защитник, его непомерно большой меч покоился на массивном железном плече. Это был один из первых спроектированных и построенных конструктов, преимущественно под руководством Рамоса, и стоял он рядом с чудовищным конструктом его разработки, Гигантским Арахнидом, высотой до уровня человеческого запястья и в длину с человеческий рост. Рамос не шелохнулся и не произносил команды, но они двинулись вперед. “Каждый конструкт в Малифо услышал твой зов, когда ударила эта волна”, сказал Рамос. “Даже я, погрузился в тот же мощный поток эфира”, его механическая рука сжалась в кулак перед его лицом. “Даже я мог слышать твою мольбу поверх всех кричащих голосов в моей голове. Столько мощи. Столько возможностей. Но я не вынесу потери всего чего мы достигли в тяжелых боях.”
Гоффману было некуда идти, да он и не смог бы. Маленький разводной ключ в его руке, был все равно что перышко против двух приближающихся к нему конструктов.
Он не мог описать свою способность чувствовать металл и механизмы вокруг. Это разительно отличалось от того чтобы держать что-либо в руках и более походило на эмоциональный отклик. Он чувствовал уют в окружении механизмов. Потянувшись сознанием, он обнаружил своего конструкта Охотник рядом, застывшего в безмолвном дозоре. Он знал, что тот был в нерабочем состоянии, искореженный металлом древних заборов и канализационных решеток когда фиолетовый эфир События наполнил его необузданной силой. И теперь тот стоял неподвижно будто деформированная абстрактная статуя, лишь слегка напоминая кошачьего Охотника которым когда-то был. Он не чувствовал ни малейшего признака однажды быстрого логического ядра.
Хотя высоко над собой он почувствовал конструкта Наблюдатель и потянулся сознанием взывая к нему. Другой Наблюдатель кружил над обломками Обсерватории, повинуясь последней команде и он также позвал его к себе. Ни один из них не помог бы против Рамоса, Защитника и Гигантского Арахнида, но когда они были близко, он мог использовать их вычислительную мощь, чтобы самому думать яснее.
Конструкты Рамоса выступили вперед к Гоффману, отсекая возможное бегство.
Рамос побеждал. Он был Арканистом, действующим в самом сердце Гильдии. Он отвечал за шахты, первоочередную причину пребывания любого в этом богом забытом месте. И он был ответственен за Райла. Страх Гоффмана вытеснили ненависть и злоба на предательство и ложь. Он завопил, лишь одной нотой ярости, и его разум одолел простое логическое ядро Защитника прямо перед Рамосом. Тот сделал последний шаг, заставив землю дрожать под немалым весом. Рамос слишком поздно понял, что недооценил Гоффмана и отпрыгнул назад когда огромный меч лязгнул о землю и бронированная рука потянулась к бывшему хозяину, утратившему контроль. Он осознал свой промах и не делал попыток перехватить контроль Гоффмана, вместо этого сосредоточившись на большем арахниде мечущемся между шагом вперед и назад, запутавшимся покуда Гоффман направил свою волю и на него тоже.
Когда сила Гоффмана высвобождалась более подсознательно, Рамосу приходилось формировать команды в эфире, окружающем все вокруг. Гоффман без сомнения обладал великой силой, но его манипуляции невидимыми потоками магии также были подсознательными.
Рамос силился контролировать арахнида, но рука Защитника обвила его торс и сжалась, сбивая концентрацию. Циркулярная пила установленная напротив его живота высвободилась из запоров прорезая воздух. Защитник поднял его, придвигая ближе. Рамос скомандовал Арахниду оставаться неподвижным и тот подчинился, но Гоффман, боролся за контроль над его оружием и оно повернулось на суставчатой руке, крутясь теперь вертикально и придвигаясь к Рамосу.
Рамос редко испытывал страх и никогда не поддавался панике. Но он привык к контролю и авторитету во всех своих делах. Придя сюда, чтобы спасти Гоффмана, он не ожидал столь быстро потерять контроль над казалось бы беспомощным человеком. Лезвие Арахнида придвинулось ближе и он почувствовал страх. Он успокоил свои эмоции и сфокусировался, направляя эфир в контролируемое оружие. Синие всполохи электричества сформировались вокруг его шеи и он направил их взрывом, который должен спалить внутренние механизмы конструкта. Но по мысленному приказу Гоффмана, металлические пластины в углублении на его груди открылись показав ограненный янтарный кристалл. Он взорвался во вспышке ярко желтого света, ослепляя Рамоса в момент когда тот направил электричество. Потоки энергии слетели с руки, но бесконтрольные, исчезли искрой статического электричества.
Лезвие приблизилось. Рамос схватил запястье Защитника своей механической рукой, поршни сжали руку, круша каркас руки Защитника в попытке освободиться. Металл сдавился, так, что шестерни лязгали друг о друга, а металлические уплотнения разорвались, выпустив поток пара. Но он все еще не разжал захват. Он отчаянно изогнулся безуспешно пытаясь блокировать циркулярную пилу и едва дотянулся металлической рукой, когда она отскочила в сторону в снопе искр и закаленное лезвие прорубило более мягкий латунный корпус кулака.
Он мог погибнуть от рук своих собственных созданий, если бы не Райл. Гигант выплыл из теней и набросился на паукообразного конструкта, его гидравлический кулак был в несколько раз мощнее и прочнее чем Рамоса. На округлой голове конструкта появилась глубокая вмятина. Рука ухватилась за вращающееся лезвие, зубцы впились в его бронированную ладонь, но он резко крутанул и лезвие лопнуло, половина с лязгом отлетела в ногу Защитника.
Гоффман, наконец принявший неудобную стойку, отшатнулся от смутно узнаваемых черт, однажды столь завидных. Теперь же массивных и более монстроидальных чем человеческих, поврежденная плоть свисающая с костей и мускулов, незаживающая среди проводов, болтов и трубок из меди и латуни. Там где Доктор Рамос установил механические компоненты, чтобы «спасти» Райла, плоть контактирующая с ними стала болезненно бледно-серой. Вокруг его верхней части груди, кожа туго растянулась, обнажая ребра и ключицу, и отмерла. Металлические пластины были вживлены в плоть в разных местах и окружающая плоть переходила от пурпурного до серого. Райл поднял массивный кулак от Большого Арахнида, искры и пар вырвались из под поврежденной оболочки разбитого логического ядра. Если Гоффман мог как-то просмотреть разложение тела Райла, то гротескный вид перед ним заставил его отпрянуть ужасе. Большая часть травм при проходе Разлома коснулась мозга Райла, большие части черепа были срезаны и заменены железом и латунью. Большой датчик на месте правого уха теперь отмечал давление пара установленных в теле поршней и механических частей. Бесчисленные трубки отходили от задней части головы, соединяясь с конечностями и различными органами, позволяя ему функционировать в некой пародии на человека. Что возмутило Гоффмана больше всего, так это оставшаяся плоть нижней челюсти. С горлом вырванным и замененным гибким трубопроводом, его челюсть осталась разинута и густая пена стекала с каждой стороны рта. Окружающая плоть была соединена с каждой стороны с металлом, и она была натянута от истощения, полностью обнажая пожелтевшие зубы и посеревшие десны Райла.
Гоффман пятился от своего брата. Не в силах смотреть на него, он вытянул ладонь, чтобы заслонить Райла. Способность проникать в сознание машин становилась все более естественной для него и он приказал шаркающему конструкту отступить. Он подумал о лаборатории, где наблюдал Райла проводящего большую часть времени стоя неподвижно и молча скомандовал брату вернуться туда. Райл не подчинился.
Пушка Гатлинга, достаточно тяжелая для переноски двумя людьми, но удерживаемая Райлом одной рукой заскрежетала о щебень и он погромыхал к Гоффману, который пытался отступить. Братья представляли собой печальное отражение жестокой борьбы, каждый еле ходил.
«Остановись!» громко приказал Гоффман, снова направляя свой разум на искусственное логическое ядро вживленное в мозг его брата. Райл шел вперед, протянув руки к Гоффману, шестерни и сервоприводы щелкали когда огромный кулак разогнулся указывая металлическим когтем на него.
Гоффман сделал еще один неуклюжий шаг назад, отчаянно потянув ремень подпорки на своей ноге слабыми руками и вскрикнул, когда руки Райла опустились на него. Он отвернулся от брата зажмурив глаза, ожидая атаки.
«Брат», он ощутил прикосновение машины к своему сознанию. Он видел снежинки, плотно падающие в слабом свете луны, пытающемся пробиться сквозь холодные осадки.
«Райл?», кричал он отчаянно в глубины ночной темноты. Силуэт мужчины прошел на границе его восприятия. «Райл!», в снегопаде своего видения, Гоффман не нуждался в подпорках чтобы стоять и паралич не удерживал его от бега к размытому силуэту брата. Пока он бежал, снег повалил сильнее и лунный свет ослаб, пока призрачный контур брата не скрылся среди снега и темноты. «Райл!», вскрикнул он вновь, и голос эхом отразился в ночи. Он упал на колени, ощущая холод лодыжек и голеней. Его глаза были зажмурены пока слезу катились по обеим щекам.
Ветер подул в лицо и он услышал шепот, «Ты можешь помочь мне, брат».
Он открыл глаза и видение ушло. Он стоял на коленях, а пепел продолжал падать со стороны горящей обсерватории за спиной Рамоса, все еще удерживаемого Защитником.
Райл освободил хватку, позволяя ему упасть на разбитые булыжники в карантинной зоне, и ушел.
Гоффман переглянулся с Рамосом и оба осознали, что конфликт исчерпан. «Куда он идет?»
«Назад в мою лабораторию, полагаю», сказал Рамос.
«Почему… почему он не останется здесь… со мной?»
«Он стыдится»
Осознание поразило Гоффмана. «Он чувствует? Он все еще чувствует?»
«Да. Хоть и смутно.» Рамос наконец освободился из захвата Защитника и распрямил свой плащ, отряхиваясь и шагая к Гоффману. «И с каждым днем все меньше. Он не может вынести, чтобы ты его видел.»
«Думаю я видел его. В своем разуме.»
«Я могу поддерживать его жизнь, конечно. Но его человечность, его дух, боюсь это вне моих возможностей. Ты же возможно единственый, кто способен помочь ему.»
«Да. Это то, что он сказал мне. Как это сделать?»
Рамос поднял его на ноги и помог установить равновесие. «Я не уверен. Но я могу помочь тебе выяснить. Ты сильный, но и я не бесполезен.» Никто ни разу не использовал слово «сильный» применительно к Гоффману и он ощутил уверенность. «Идем», сказал Рамос. «Давай вернемся в лабораторию».
«Нет, Джастис там.», он указал на пылающие остатки однажды огромной обсерватории.
«Они мертвы», решительно ответил Рамос.
Гоффман было запротестовал, но одернул себя. «Видимо», согласился он. «Но та секция в основном из кирпича, дерева мало. Это рядом с прихожей, где она атаковала скопление восставших. Она может быть там. Даже если лишь тело. Мы должны попробовать.» Рамос оглядел область с дымящимися бревнами и валами мусора. Он провел своей механической рукой перед лицом, отблески пламени отразились в металле по мере того, как край плаща тлел в районе плеча. Он был разоблачен и если бы силы Гильдии прибыли на спасательную операцию, нашлось бы мало оправданий. Холодный и расчетливый, обстоятельства редко выходили за рамки его планов и контроля.
«Ты прав Гоффман», сказал он. «Мы должны попробовать. Отправь Наблюдателей. Помоги мне разобрать остатки своей статуи» сказал он, указывая на покореженные остатки Охотника, «и большого арахнида».
«Что ты делаешь?»
«Создаю помошников. Больше глаз и много ног, для перемещения по пересеченной местности». Через несколько минут разбора больших конструктов, У Рамоса был моток проводов, шестеренок и стержней. С поворотом туловища он вдохнул жизнь в маленького арахнида с единственным светящимся глазом по мере того как импровизированное логическое ядро разгоралось в наспех собранном корпусе. Рамос задал ему простую задачу и набор параметров и он посеменил сквозь руины. Работая вместе двое быстро создали небольшую армию арахнидов и направили к дымящейся обсерватории.
Гоффману потребовалось немного времени, чтобы понять, что Джастис не найти сколько бы механических арахнидов они не сделали. Они были эффективны в обыске руин здания. Когда они замечали тело, то могли просочится сквозь малейшие зазоры в развалинах. Защитник, хоть и конструкт первого поколения и с поврежденной рукой, все еще был незаменим в подъеме обломков с легкостью и быстротой. Проблема была не в способности обнаруживать тела, а в огромном числе находимых тел. Они нашли сотни тел практически везде, где искали, все на различных стадиях разложения. Более темная ссохшаяся кожа, очевидно для двух ученых принадлежала нежити, поднятой для подчинения Воскрешателю, достаточно искусному, чтобы реанимировать большое скопление нечестивых существ. Это называли «воскрешением», что разъяряло Гоффмана и большинство поселенцев. Это было ужасной насмешкой. Реанимированные трупы однажды были друзьями, родственниками, товарищами. Они были связаны волей того, кто не просто преступил закон Гильдии, но и более высокий естественный закон. Останки ходячих мертвецов были ожидаемы, и теперешний их вид, наконец упокоенных, принес странное успокоение Гоффману. Но среди останков было приличное количество молодых тел и некоторых весьма старых, - странным образом помещенных в сердце сражения рано утром. Гоффман подумал, что они все принадлежали к одной банде, занявшей обсерваторию. Рассматривая тела он пришел к выводу, что члены банды составляют только небольшую часть мертвых. Должно быть их принудили атаковать, заключил он. Осознание того, что они были невинными жертвами подчиненными чужой воле затмило его разум. Его взгляд упал на тело мальчика, еще совсем ребенка и он сорвался.
Прочищая горло, сплевывая на обломки, он позвал Рамоса. «Ты был прав, мы не можем найти их здесь». Он знал, что Рамос хочет уйти, видел в движениях и хмуром выражении. «Я готов покинуть это проклятое место».
Рамос встретил его взгляд и услышал уступку. Вместо согласия, факт того, что им не преуспеть, расстроил его еще больше. Его брови были нахмурены и губы сжаты. «Я еще не закончил», сказал он тихим голосом, больше себе чем Гоффману.
Всегда расчетливый и готовый к преодолению любых препятствий, Рамос не мог остановиться, пока не достиг цели. Демонстрируя ценность своего острого ума, он призвал всех пауков обратно. Он обратился к Гоффману, «Слишком много тел, для поиска двух определенных. Мы ищем не то!» Гоффман был озадачен и Рамос продолжил, «Их основная цель это поиск камней душ в шахтах. Так зачем отменять их программу?»
Он выпустил их и они разбежались по той же территории. Они прочесывали обломки. Гоффман улыбнулся подмигнувшему Рамосу. Конечно же Леди Джастис имеет с собой запас камней душ.
Гоффман понял, что Рамос из тех людей, что на шаг впереди остальных. Также он был человеком, что не отступал, если что-то наметил. Он должен был преуспеть и не принимал поражений. Это было огромной силой, а также и «Ахиллесовой пятой».
По мере того, как Защитник трудился на раскопках, Рамос сказал, «Скорее всего они мертвы. Как и другие вокруг.»
«Похоже на то», согласился Гоффман.
Таков был их настрой, когда Защитник поднял большой обломок бетона и пистолетный выстрел донесся из проема, попав Защитнику прямо в голову, тот уронил обломок и лезвие вылетело из проема пронзив его грудь. Прикрепленная к рукояти меча цепь натянулась и с рывком, освободившийся меч полетел обратно в проем. Защитник повалился и заскользил по насыпи пока две струи пара вырвались из его груди, а искры посыпались из отверстия в голове.
«Не такие уж и мертвые», сказал Рамос. Тонкие разряды электричества прошлись по его механической руке, но Гоффман жестом велел ему ждать.
«Судья», позвал он, «Это Офицер Гоффман! Вы ранены?». Ответа не было. Если раны были серьезные, Судья мог не помнить его, даже с идентифицируемым акцентом, учитывая, что был новичком в гильдии. «Я здесь с доктором Рамосом!». Ответа не последовало. Хоффман изо всех сил направился вверх по склону, его ногу цепляли торчащие обломки, и он чертыхался. Перепугавшись до смерти, что судья убьет его, он осторожно заглянул за край отверстия.
Ожидаемо, меч был направлен на него и в его основание был встроен пистолет. Голова Судьи была отклонена назад и его шейный платок был сорван, обнажая кожу более похожую на нежить, что они раскопали. Она истончилась вокруг толстых струпьев, и его правая челюсть и зубы были видны сквозь зияющие дыры. Две тонкие нити из плоти осталось от его щеки, чуть выше челюсти. Кровь от недавнего удара по голове спеклась в его глазах, делая его почти таим же слепым, как Джастис, которую он удерживал на сгибе своей свободной руки. Царапины и длинные рваные раны, покрывали ее плоть, но она была прекрасна по-прежнему. Как бандана слепо защищавшего ее Судьи, ее глазная повязка была сорвана в сторону, и ее пустые глаза были немигающими и молочно-белыми. Она оставалась неподвижной, и оба выглядели мертвыми. Ее правая рука была вывернута слишком далеко, явно сломанная, наверное, неизлечимо. Ткань ее одежды была темной, но она блестела, пропитанная кровью.
«Мы вытащим вас!», крикнул Гоффман.
С губами, почти полностью истлевшими от многолетнего воздействия мерзких и токсичных некротических веществ, с которыми он столкнулся при его назначении, и слишком слабый сейчас, чтобы тщательно сформулировать слова, Гоффман все-таки понял что тот сказал, “Джастис. Заберите Джастис”. Судья собрал все силы, чтобы взглянуть на них, и его взгляд упал на Рамоса и его обнаженную руку, рассматривая его. Меч Судьи упал, когда он поддался, наконец, беспамятству.