– …Итак, не теряя времени, леди и джентльмены, передаю на ваше попечение мою любимую блондинку, хотя, по слухам, если докопаться до корня вещей, она новее не блондинка. Замечательная певица, леди и джентльмены, которую вы сейчас услышите,– это подлинная вечерняя звезда из оперетты «Вечер в пижамах». Итак, леди и джентльмены, слушайте, смотрите: предлагаю вашему вниманию очаровательную Китти. Китти Кэйн! Ну-ка, похлопаем ей хорошенько!
Апатичная блондинка необъятных габаритов с застывшей на губах улыбкой, которая никак не вязалась с меланхолическим выражением ее глаз, спела несколько романсов столь же почтенного возраста, как и устаревшие мелодии, исполнявшиеся оркестром в продолжение всего вечера.
После этого балетная пара, в которой мужчина был по крайней мере на десять лет моложе своей партнерши, но вполне возмещал разницу в возрасте мрачной миной и героическими позами, исполнила две версии «Соблазна», одну в темпе медленного болеро, а другую – в быстром темпе стаккато. Опередив на несколько тактов оркестр, они закончили танец, а музыканты продолжали вяло играть, пока мелодия не оборвалась, так и не достигнув своего завершения. Один только аккордеонист, увлекшись, продолжал играть еще несколько секунд, пока не почувствовал, что остался в одиночестве. Тенор высоченного роста и атлетического сложения едва успел закончить первый куплет из «Роз-Мари», как его прервал известный комик. Вместе с тенором он стал разыгрывать какую-то запутанную интермедию, в ходе которой ставились под сомнение мужские доблести певца и намекалось на многообразие его извращенных тенденций, причем комик безуспешно пытался завоевать расположение тенора. Палмер сначала пробовал проследить за ходом действия, но так и не дождался конца и повернулся к Вирджинии, растянув губы в нарочитой ухмылке.
– Только что вернулся из триумфального турне по Европе! – объявил он.
– Выступали перед коронованными особами, да?
– Наспиртованными особами,– пробормотал Палмер.– А что, еще далеко до одиннадцати? Как, все еще не одиннадцать?
– Сейчас только десять тридцать.
– А я могу уйти только в одиннадцать.
– Могу или должен? – допытывалась она.
– И могу и должен.
– Вы покрылись колючками, как ежик.
Палмер отрицательно помотал головой.– Не покрылся, а прикрылся,– возразил он.
– А что будет после одиннадцати? – спросила Вирджиния.
– Вас уже напоили,– сказал Палмер.– Я сразу это заметил.
– «Сэр, я не ранен, я убит!» Вы и представления не имеете, что такое мистер Гаррисон Элдер, когда он берет на себя роль виночерпия.
– Ошибаетесь, я тоже приобщился,– возразил Палмер и поднял свой пустой бокал. Он стал внимательно его разглядывать, а затем хмуро спросил:– Это, вероятно, Бернс написал речь для Калхэйна?
– Всенепременно.
– Почему он всегда выражается так выспренно?
– С точки зрения Калхэйна,– сказала она,– чем туманнее, тем лучше.
– Если сложить их обоих вместе,– заметил Палмер,– хватит тумана на весь свет.– Он вздохнул.
Комик наконец ретировался, уступив место тенору, который с необыкновенным пылом запел было романс под звуки «Соблазна», решив, как видно, что публика еще недостаточно насладилась этой мелодией, но тут выяснилось, что и сам он оказался жертвой коварного замысла, так как оркестр, исполнив несколько тактов «Соблазна», вдруг перешел на попурри бравурных песен, сопровождаемых громким аккомпанементом ударника в ритме фокстрота. В заключение зазвучала «Бесаме мучо», встреченная аплодисментами.
После этого комик объявил начало танцев.
Люди вставали из-за столов и оглядывались, жмурясь от вспыхнувшего в зале яркого света. Стол президиума сразу померк и утратил свое значение. В первую очередь опустели кресла, где восседало духовенство.
Гарри Элдер тоже встал и умильно погладил себя по брюшку. Несколько репортеров, не теряя времени, бросились к Калхэйну. Элдер радужно улыбнулся Вирджинии Клэри.– Ну, что ж, если не он, тогда я вас приглашаю,– проговорил он своим высоким хрипловатым голосом.
Сначала Палмер не мог понять, о чем идет речь, затем, сообразив, он встал и слегка склонил голову перед Вирджинией:
– Не окажете ли вы честь мистеру Элдеру, согласившись протанцевать с ним следующий танец? – учтиво обратился он к ней.
– С превеликим удовольствием.
Палмер снова сел, не упуская их из вида, пока они пробирались к площадке для танцев, уже забитой танцующими парами. Он стал следить за Вирджинией, за движениями ее стройной фигуры под белизной облегающего платья. Затем, уже в который раз, взглянул на часы и с сожалением отметил, что до встречи с Бернсом все еще остается уйма времени. Протянув руку к большой квадратной бутылке, он налил виски в свой бокал с полурастаявшими кубиками льда. Он решил выпить «на дорожку» и сразу же исчезнуть независимо от того, сколько времени останется до одиннадцати. В конце концов, он ведь может пройтись пешком до квартиры Бернса, вместо того чтобы торчать в этом зале. Временами он поглядывал на мелькавшее среди танцующих белое платье и потихоньку допивал свое виски. Элдер и Вирджиния, смеясь, возвращались уже к столу, где сидел Палмер. Он встал и пододвинул ей кресло.
– Следующий твой, Вуди,– с трудом переводя дух, проговорил Элдер.– Этот бешеный темп не для меня.
Несколько мгновений все трое стояли в нерешительности. Потом Вирджиния взяла Палмера за руку и повела его к танцевальной площадке. Она остановилась у края площадки и повернулась к нему.– Какой же этой бешеный темп? – сказала она.– Самый обычный латиноамериканский.– Он привлек ее к себе и медленно двинулся вдоль границы площадки, выполняя па румбы, хотя оркестр играл, кажется, что-то другое: не то мамбу, не то ча-ча-ча. Палмер считал, что он намного выше Вирджинии, но, когда они начали танцевать, она как будто сразу стала выше ростом. Он вел ее, сохраняя некоторую дистанцию, следуя правилу, по которому только женщина имеет право сократить это расстояние. Музыка перешла в слоу-фокс: старая мелодия Гершвина. Палмер хорошо помнил ее со времен студенчества, только в те времена она исполнялась в более быстром темпе.
Будь смелым со мной и не бойся,
Ведь я не дитя, мой любимый.
Будь же страстным со мной…
Оба они тихо рассмеялись и продолжали танцевать.– У вас хорошая память,– сказала она.
– Я учился танцевать в те старые времена.
– И много песен хранится у вас в памяти?
– По правде сказать, я не подозревал, что помню даже эти слова. Они возникли вдруг, сами собой.
– Вы не помните, как дальше?
– Больше ничего не помню.
Они продолжали танцевать, но пространство, разделявшее их вначале, исчезло. Он ощущал каждое ее движение. Следуя привычному рефлексу, Палмер приготовился было отступить на шаг, но передумал.
Оркестр повторял мелодию песни, строфу за строфой. Палмер услышал, что Вирджиния стала тихонько подпевать.
Он попытался заглянуть ей в лицо, но Вирджиния прислонилась щекой к его плечу. Он почувствовал, что она ещё ближе придвинулась к нему. Палмер спрашивал себя, умышленно ли она это сделала, такой вопрос не раз возникал у него, когда он танцевал не с женой, следует ли придавать этому какое-то значение или, может быть, это происходит неосознанно. И он снова, как всякий раз, пришел к заключению, что женщины редко делают что-нибудь неосознанно.
Постепенно зал снова погрузился в полумрак. Танцы все продолжались. Официанты начали убирать со столов, было далеко за одиннадцать, но Палмер больше и не думал следить за временем.
Глава двадцатая
Он не ожидал, что прогулка так затянется. Отель был в районе Таймс Скуэр, а городская квартира Бернса – на одной из Пятидесятых улиц. Поскольку дом Вирджинии был по пути к дому Бернса или, может быть, наоборот – Палмер не стал в этом разбираться,– они решили, что пройдут часть дороги вместе.
В это позднее время центральные районы Манхэттена были, как обычно, заполнены народом; люди приезжали, выходили из машин, заходили в ночные клубы, бары, жилые дома или выходили оттуда. Городские театры уже отыграли спектакли, и посетители из предместий и их нью-йоркские друзья устремлялись сюда. Палмер и Вирджиния остановились на перекрестке Паркавеню и Пятьдесят второй улицы, выжидая, когда схлынет поток машин, и вдруг заметили, как два маленьких пуэрториканца, на вид не старше шести лет, сломя голову бросились навстречу длинному черному «флитвуду». Они вцепились ручонками в рукоятку, пытаясь открыть дверцу автомашины, которая еще продолжала двигаться, выруливая к подъезду ресторана. Один из мальчишек оступился, и его ноги оказались под машиной.– Cuidado![Осторожно! (исп.)]
– Остановитесь, мистер! Остановитесь!
В тот момент, когда задние колеса машины уже коснулись ноги мальчугана, его товарищ отчаянным рывком вытянул его из-под машины. Швейцар, стоявший у входа в ресторан, ринулся вперед на мостовую, отшвырнул обоих мальчишек к водостоку и, мгновенно приосанившись, подоспел к машине вовремя, чтобы открыть заднюю дверцу «флитвуда». Палмер даже на расстоянии мог видеть подобострастную улыбку, с которой швейцар приветствовал гостя.
– Ну и герой, нечего сказать,– пробормотала Вирджиния.
– А им хоть бы что! – сказал Палмер.– Посмотрите-ка!
Оба мальчугана, лежа у водостока, хохотали во все горло. Вирджиния внимательно взглянула на них.
– Смеются, чтобы не заплакать,– проговорила она.
Загорелся зеленый сигнал светофора, и они стали переходить улицу. Вирджиния впереди, а за нею – Палмер. Они молча миновали мрачные, уходящие ввысь колонны здания «Сигрэм». Все оно светилось желтоватым светом, проникавшим изнутри сквозь застекленный фасад.
– Город насилия,– сказала Вирджиния.– Дикие нравы. Здесь вершатся страшные дела. Вопиющие контрасты.
– Значит, вы тоже из тех, кто проливает слезы над уличными сорванцами? – Палмер вздохнул.
– О нет,– возразила она.– Я ведь и сама была уличной девчонкой. Но в то время к нам не относились с таким пренебрежением. А теперь это лишь один из множества признаков отчаянного положения, в каком находятся многие люди.
Палмер немного помолчал, затем сказал:– Но я, право же, не заметил признаков отчаяния у этих мальчуганов.
– Вот видите,– сказала Вирджиния,
– Что «вот видите»?
– Ах, это длинная история.
– Я готов слушать,– сказал Палмер.– А так как нам предстоит еще бесконечно длинный путь, то…
– Вам не понравится то, что я скажу.
– Возможно. И все же прошу вас, говорите, я слушаю.
– Прежде всего постарайтесь понять, с чем сталкиваются в жизни эти двое ребят, какие обстоятельства им благоприятствуют и какие действуют против них,– начала она.– Им повезло, что они получили хороший район. Здесь расположен фантастически дорогой ресторан, два ночных клуба, в которые часто заглядывают самые популярные кинозвезды и всякие другие знаменитости. И вдобавок гостиница тут же неподалеку. И весь этот квартал – их. Если мальчишка из другого квартала попытается прийти сюда, его разорвут на части.
– Кто, эти мальчуганы?
– Они пойдут на все, чтобы отстоять свой район, если он прибыльный. И так будет до того дня, когда кто-нибудь посильнее их не смекнет, какие выгоды можно извлечь из этого злачного места, и не воцарится здесь, прогнав их. Ведь за ночь каждый из них может заработать по крайней мере по пять долларов.
– Заработать такие деньги, открывая дверцы?
– Не только. Они выглядят до того жалкими, что редко кто решится отогнать их. Посетители ресторана и ночных клубов этого квартала не посмеют на глазах у всех дать пинка маленьким оборвышам. И чтоб от них отвязаться, им могут бросить монету в четверть доллара.
– Ну а как же швейцары? – спросил Палмер.– Разве они не гонят этих мальчишек?
– Да, но только в тех случаях, когда чувствуют, что кто-то наблюдает за ними, или когда мальчишки становятся слишком назойливыми. А вообще здесь действует закон: живи и давай жить другим. Мальчуганы могут и позабавить кого-то из богатых посетителей, и на них можно сорвать свою злобу. В общем, они зарабатывают свой хлеб. Вы бы, наверно, определили их взаимоотношения со швейцарами как одну из форм симбиоза!
– Вы так думаете?
– И еще,– продолжала Вирджиния,– им помогает их гордость: они никогда не станут плакать в присутствии «anglos» [Так называют в Латинской Америке североамериканцев.]. Вот в чем дело. Все чувства они выражают смехом.
Палмер искоса взглянул на Вирджинию, на ее лицо, повернутое в профиль к нему, с крепко сжатыми губами.
– Это очень ограниченное средство выражения чувств,– сказал он.
– Не спорю. Зато против них действуют многочисленные факторы. Вопервых, время. Когда они подрастают, швейцара это уже не устраивает, и тогда он изгоняет их навсегда. У кого не вызовут тревоги такие подростки-пуэрториканцы, слоняющиеся по кварталу? Того и гляди поножовщину затеют. Поэтому их золотая пора детства, когда они могут что-то заработать и, смеясь, встречают удары судьбы, длится недолго.
– Во-вторых,– продолжала она,– заработанные ими деньги тоже оборачиваются против них. Конечно, если они приносили бы домой все заработанные деньги, то все было бы в порядке. Но покажите мне ребенка, который в силах справиться с соблазном утаить хоть несколько долларов! А ведь эти несчастные доллары приносят немало бед. Мальчишку могут изувечить или убить, пытаясь отнять их у него, или он может пристраститься к наркотикам, к вину и стать алкоголиком. Он может даже накопить денег для того, чтобы купить пистолет.
– Или,– прервал ее Палмер,– он может купить себе костюм, пойти в кино, хорошо поесть. Почему вы считаете, что он будет тратить деньги только на то, что должно привести его к гибели?
Она остановилась и повернулась к нему лицом. Ее рука скользнула по его локтю.– Я же предупреждала, что вам это не понравится, мой благонравный друг.
– Я хотел указать и на другие возможности.
– Возможности, о которых вы можете судить из опыта вашего детства? – сказала она. Под ярким светом, падавшим из витрины с автомашинами иностранных марок, ее глаза, внимательно изучавшие лицо Палмера, стали как будто еще больше и темнее.– Нет, вы просто не способны понять жизнь уличных мальчишек Нью-Йорка.
– Но я же пытаюсь.
– Или понять, что такое для них деньги. Однажды вы мне изложили все свои взгляды на деньги. Помните? Вы сказали, что деньги – основной фактор в нашей жизни. Не так ли?
– Да.
– А для этих ребятишек,– сказала ему Вирджиния,– деньги – это плата за освобождение. Вот почему они тратят эти деньги так безрассудно и быстро, у них неодолимая потребность вырваться из угнетающей их жизни, в которой они лишь мелкая, ничтожная тварь. А деньги сразу придают им силу и значение. Деньги – это пистолет, который дает им возможность почувствовать себя на голову выше всех окружающих. Или это бутылка дешевого крепленого вина. Или наркотики. Но уж, конечно, это не сытный ужин, не стакан кокаколы и не слоеное пирожное.
– Ох, как все это нелепо,– сказал Палмер, стараясь заглянуть ей в глаза.– Сколько же лет этим детишкам? Шесть, семь?..
– Нет.– Она отрицательно качнула головой:– Одному из них по крайней мере десять. Другому – одиннадцать или даже двенадцать лет.
– Тогда я не представляю себе…
– Да, это так,– прервала она его.– Я не знаю этих двух ребят, но обычно мальчишки в их возрасте познали уже все. Даже интимные отношения с женщинами.
– В десять лет? – В эту минуту их обогнал белый «мерседес» с открытым верхом и с сиденьями, обтянутыми светлой кожей. Высокая блондинка, сидевшая рядом с шофером, с укоризной обернулась на восклицание Палмера.
– В десять лет? – переспросил он на этот раз нормальным голосом.
Ее губы изогнулись в грустной усмешке:
– Наконец-то я вас шокировала.
– Я вовсе не шокирован,– запротестовал Палмер.– Скорее, пожалуй, удручен.
– Еще бы, особенно если сравнить все это с вашими юношескими годами,– сказала она и снова пошла вперед.– Ладно, лучше не сравнивайте. Мне думается, что мы с вами оба довольно поздно познакомились с интимной стороной жизни.
– В мое время это происходило лет в восемнадцать, не раньше.
– А в мои дни считалось, что восемнадцать – это слишком рано,– сказала Вирджиния.
– Значит, я упустил целых восемь лет? – усмехнулся Палмер.– Восемь лет, когда я был в самом расцвете сил, хотя еще не знал этого? Они свернули направо и пошли к Ист Ривер, пересекли Лексингтонавеню и остановились на углу Третьей авеню.
– Здесь я вас покидаю,– сказала она.– Идите и дальше в том же направлении, пока не натолкнетесь на новехонькое высоченное белое здание на правой стороне.– Палмер поборол в себе желание спросить, откуда ей известно точное местонахождение квартиры Бернса. Послышался вой полицейской сирены, становившийся все пронзительней. Палмер едва успел заметить, как мимо пронесся полицейский автомобиль и следом за ним – большая зеленая автомашина «скорой помощи» полицейского департамента.
– Кого-то где-то,– тихо сказала Вирджиния,– не успели вовремя вытащить из-под колес «флитвуда».
Они стояли и молча следили за мигающим красным фонарем на крыше автомашины «скорой помощи». Вскоре он исчез, затерявшись где-то в нескончаемой дали Третьей авеню. В это мгновение Палмер, не успев подумать, услышал свой голос:
– Можно мне проводить вас?
Она медленно покачала головой:– Благодарю вас, но у мамы привычка дышать свежим воздухом, высунувшись из окна по вечерам, когда такая прекрасная погода, как сегодня. У вас окажется столько отрицательных качеств для человека, который, по ее понятиям, может провожать вечером ее дочь, что укорам ее не будет конца.
– Какие отрицательные качества вы имеете в виду?
– О, их ужасно много! Вы мой начальник, вы женаты. В конце концов она еще заставит меня признать, что вы даже и не католик.
– Если я буду все так же часто посещать эти обеды, то, наверно, кончу тем, что стану ярым поборником католической церкви. А до той поры вы можете что-нибудь выдумать.
– Один раз я уже пыталась это сделать, но ничего не получилось. Она сразу же разоблачила меня.
– Он не был католиком? – спросил Палмер.
– Он не был холост. Доброй ночи.
Наступила неловкая пауза.– Подумать только,– сказал Палмер.– Как же она сумела выудить у вас такое признание?
– Это пустяки,– сказала она,– по сравнению с тем, как его жена выудила признание у него. Нет, в самом деле, доброй ночи, прощайте. Он продолжал стоять, глядя на нее, и она тоже не двинулась с места.
– А у меня создалось впечатление, что вы можете хранить любую тайну,– сказал он.
– А мама произвела бы на вас впечатление человека, который может проникнуть в любую тайну.
И вновь Палмер поймал себя на том, что говорит, не успев еще подумать.
– Почему бы вам не зайти вместе со мной к Бернсу?
– Пожалуй, трудно найти место, где я оказалась бы сегодня более некстати, чем в гостях у Бернса.
– Но почему? Мы же работаем вместе и делаем одно дело,
– Я помешала бы другим девушкам,– сказала она.
Палмер нахмурился:– Впервые слышу, что там будут какие-то девушки.
– А никто и не обязан докладывать вам об этом.
– Мне было сказано, что там будет чисто деловая встреча. Вы уверены в том, что это не так?
– Не уверена, но форма приглашения подсказывает мне, что я все же права.
– Бернс сказал, что будет встреча с «подходящими ребятами». Кого же он имел в виду?
– Не беспокойтесь. Там будет все, что потребуется. Положитесь на опыт ливанского распутника. Для вас это не будет вечер, потраченный впустую. Палмер сделал нетерпеливую гримасу:– Будьте наконец серьезной. Я же говорю о мужчинах.
– О, все будет как следует. Как в лучших домах,– улыбнулась она в ответ.– Но что это? Вы, кажется, и впрямь встревожены? Разве Бернс впервые позвал вас на одну из своих вечеринок?
Палмер сухо улыбнулся:– Если речь идет о подобного рода вечеринках и ваши подозрения справедливы, то должен поставить вас в известность, что отклонил по крайней мере несколько десятков таких приглашений.
– Почему же?
Он молча смотрел на нее, стараясь мысленно разобраться в сложном сплетении возможностей, которые открывал перед ним этот вопрос. Наконец он мотнул головой, решив не принимать вызова.– Что почему? – парировал он. На этот раз она сделала гримасу.
– Вы не справились с ролью интервьюируемого,– сказала она.– Вы опередили меня на несколько абзацев. Извините, что спросила вас об этом. Глупо задавать такие вопросы.
– Вовсе нет.– Палмер снова услышал свой голос раньше, чем успел подумать. Он тут же стиснул зубы, но, сообразив, что ей заметны малейшие перемены в выражении его лица, попытался легкой улыбкой сгладить свой промах.
– Во всяком случае, это не всегда глупо.
– Не всегда вообще или не всегда, если это касается вас?
Он глубоко вздохнул, а затем произнес торжественным тоном:
– Я отказываюсь отвечать на этот вопрос на том основании, что мой ответ может быть использован как признание вины, как косвенная улика обвинения либо как заявление, непричастное к делу в зависимости от обстоятельств разбора дела.
– Но ведь вы говорите не с прокурором, а с другом,– сказала Вирджиния. Она помолчала.– Нет нужды прятаться за Пятую поправку к конституции.
Он ничего на это не ответил.
– Если рядом с вами действительно друг,– добавила она и провела языком по пересохшим губам.
Только сейчас Палмер понял, как много он выпил. Он уже опасается скрытого смысла в каждом слове. Остерегается несуществующих опасностей, он сверхосторожен, потому что не в состоянии полагаться на здравый смысл, присущий нормальному трезвому человеку. Уж если кого-нибудь можно причислить к числу его друзей в этом городе, так это Вирджинию. Но вместо того, чтобы сказать ей об этом, он снова услышал свой голос:
– А так ли это?
Она не торопилась с ответом. Теперь Палмер сам видел, что его вопрос был, в сущности, замаскированным оскорблением. Он понял, что вновь, хотя и подсознательно, поступил так, как поступал всю жизнь: держал всех окружающих на известной дистанции. Но неужели и сейчас он этого добивался? Неужели он хотел сохранить эту дистанцию в своих отношениях с Вирджинией?
– Не думаю, что такой вопрос заслуживает ответа,– проговорила Вирджиния. Она молча смотрела вдоль Третьей авеню, будто хотела снова увидеть красное мигание промчавшейся полицейской машины.– Для дружбы требуется по крайней мере две стороны, она не может быть односторонней,– сказала Вирджиния тихо и задумчиво. Но когда она обернулась к нему, что-то в его взгляде заставило ее добавить:– Во всяком случае, я пытаюсь вести себя в отношении вас как друг.
Палмер кивнул головой:– Я знаю.
– За этим…– Она помедлила, но все же решила закончить фразу.– За этим отношением не скрываются какие-то личные обязательства. Вы правильно сказали: все мы сообща делаем одно дело. Почему же нам не быть друзьями? Вот и все.
– Знаю,– снова сказал он,– и я о-оч…– Палмер моргнул, потрясенный своей внезапной неспособностью выговорить хоть слово. Он торопливо и глубоко вобрал воздух.– Я очень благодарен вам за это. Спасибо. Она приподняла руку, и ее длинный, тонкий палец на мгновение коснулся его щеки. Его поразило, каким горячим показался ему этот палец.
– Вам потребовалось немало усилий, чтобы произнести это. Правда? – Она улыбнулась.
Палмер дважды утвердительно кивнул, он был не в состоянии говорить.
– Ну, ничего,– негромко сказала она. Ее большие глаза внимательно, медленно оглядели его лицо.– Если вам так трудно найти нужные слова, то я принимаю это как лучший комплимент. Спокойной ночи.
Она повернулась и пошла вверх по Третьей авеню.
Глава двадцать первая
Дом, в котором Мак Бернс снимал свою городскую квартиру, был ультрасовременным, модным сооружением на самом берегу Ист Ривер. Весь его фасад опоясывали выступы балконов, расположенных весьма рискованно с таким расчетом, чтобы каждый квартирант мог любоваться видом на реку. Восемнадцатиэтажное здание было воздвигнуто прямо над одной из самых оживленных автострад города. Продажа частным владельцам воздушного пространства над участками, являющимися муниципальной собственностью, оказалась весьма прибыльным и смелым способом пополнения городской казны. Эта идея принадлежала одному из представителей городского управления, более предприимчивому, чем его предшественники, и именно он учел неограниченные и весьма доходные возможности, таящиеся в торговле воздухом. Палмер стоял у парапета и, задрав голову, рассматривал это внушительное сооружение, пытаясь прикинуть, в какую сумму обошлось владельцу дома это парящее в высоте пространство. Интересно, сколько стоит воздух именно в этом районе, дороже ли он здесь, чем в других частях города? И позаботились ли городские власти, чтобы очистить этот воздух, удалить из него копоть и ядовитые газы, прежде чем вручили его в должном виде покупателю? Как высоко над городом простирались слои этого выгодного для коммерции воздуха?
А что, если, не дай бог, часть этого ценного воздуха взлетит над Атлантическим океаном и уплывет на восток, за двенадцатимильные границы территориальных вод? Или еще хуже: ведь он мог ускользнуть и на запад, в Нью-Джерси, где отцы города Вихоукена решат, ничтоже сумняшеся, продавать его с аукциона? Покупайте натуральный манхэттенский воздух! По сходной цене!
Палмер продолжал внимательно разглядывать здание. Оно выглядело грозно. Зловещие балконы с крутыми изгибами походили на гигантские кастеты на руках великана. Интересно, подумал он, что за люди обитают в этом воздушном замке?
Он мог без труда подсчитать в уме, во сколько обходится здесь квартира, снятая или купленная в рассрочку. У ЮБТК было много закладных на здания подобного типа. Минимальная арендная плата за каждую комнату составляла по меньшей мере тысячу долларов в год. Таким образом, скромная квартира из пяти комнат, с окнами, упирающимися в стену соседнего дома, должна обходиться съемщику не менее четырехсот долларов в месяц. Но поскольку у большинства квартир были еще и балконы, стоимость их значительно возрастала.
Палмер медленно пошел по тротуару, ведущему к воротам, отметив про себя, что автомашины могли подъезжать с мостовой прямо к широкому центральному входу под застекленным навесом. А положено ли четырехсотдолларовым квартирантам пользоваться этим шикарным въездом? – подумал Палмер.– Впрочем, бедняги, живущие в этих квартирах, едва ли могут разъезжать на такси. Внутри вестибюля, отделенного от улицы стеклянной стеной, скучали два швейцара. Один в форменной шинели и фуражке. Второй – в ливрее. Бежево-красная расцветка их формы напоминала мундир полковника французского Иностранного легиона. Швейцар в шинели и фуражке мрачно и сосредоточенно следил за приближением Палмера. Его коллега в ливрее, лениво облокотившись на крышку телефонного коммутатора, не удостоил Палмера и взглядом.
Лишь когда Палмер сам протянул руку, чтобы открыть дверь, швейцар в шинели с явным неудовольствием ее распахнул.
– Добрый вечер,– сказал он с полувопросительной интонацией в голосе, будто интересовался погодой.
– Кому о вас доложить? – небрежно проговорил швейцар в ливрее.
– Вы хотите сказать: как обо мне доложить? – поправил Палмер.
Швейцар быстро глянул на него и затем соблаговолил выпрямиться: – Прошу прощения!
– Пожалуйста,– ответил Палмер.
– Я хотел бы спросить, кого я должен известить о вашем приходе?
– Мистера Бернса.
Глаза швейцара широко открылись. Он вытянулся по стойке смирно.– Ах, мистера Бернса. Сию минуту, сэр! – Он мгновенно обернулся и схватил шнур коммутатора.
Шевеля от усердия губами, он несколько мгновений искал нужный номер, потом с силой всадил в гнездо наконечник.
– Простите, сэр. Как мне доложить о вас?
– Вуди,– сказал Палмер с легкой улыбкой.
– Да, сэр, мистер Вуди. Сию минуту доложу, сэр.– Он ждал ответа, тесно прижав телефонную трубку к уху.– Мистер Бернс? Это вы, сэр? Сэр, вас хочет видеть мистер Вуди.– Он слушал, наморщив лоб.– Но он сказал, мистер Вуди, сэр…– Потом лицо швейцара расплылось в улыбку, и он радостно закивал головой.– О да, сэр, конечно, мистер Бернс, не беспокойтесь, немедленно будет сделано, сэр.– Он обернулся к Палмеру: – Прошу вас, мистер Вуди, прошу вас, сэр, сюда, пожалуйста.
Следуя за швейцаром к лифту, Палмер размышлял: подобного рода раболепство не могло быть вызвано одним лишь желанием получить щедрые чаевые «с праздничком»: до рождества было еще далеко, к тому же ни один нормальный человек не мог бы только из меркантильных расчетов так неприкрыто перейти от враждебно презрительного тона к угодливо подобострастному. Нет, решил Палмер. Дело, видно, не только в том, что с Бернсом здесь носятся, как со щедрым и богатым квартирантом. Его боятся. Только запугав человека до смерти, можно заставить его так унизительно пресмыкаться.
Вестибюль, который он сейчас пересекал, казалось, не имел конца. При каждом шаге ноги Палмера глубоко погружались в ковер с таким длинным ворсом, что кончики его туфель покрылись легким слоем пыли. Развешанные по стенам зеркала, обведенные тонким орнаментом, усиливали эффект грандиозных масштабов вестибюля, в котором человек должен был чувствовать себя пигмеем. Как бы для того, чтобы еще больше подчеркнуть эту масштабность, на пути у Палмера возник бассейн шириной не менее пятидесяти футов. Палмер был вынужден обойти его. В самом центре красовалась огромного размера скульптура, изображавшая женскую фигуру с невероятно тонкой талией. У нее была совершенно плоская грудь и волосы до полу. Она резко перегнулась назад, почти пополам, ее рука была запущена в хаотическую копну волос. Трудно было понять, стремится ли она высвободить руку или как-то старается выпрямиться. Ясно было одно – несчастное создание находилось в крайне затруднительном положении. Тройная струя воды с силой устремлялась вверх из фонтана, пробиваясь между ее бедрами, и, повиснув своеобразным зонтом, обрушивалась на ее торс с яростью тропического ливня. Капли воды барабанили по ее бронзовой груди и голове, а затем, сливаясь, струились вниз вдоль тела, создавая иллюзию – по крайней мере так показалось Палмеру,– что мускулы ее поясницы и бедер содрогались не то от страсти, не то от полного изнеможения.