Школа экологического воспитания
Есть такое латинское выражение: «гениус лоци». Буквально оно означает «гений места», — по смыслу ему созвучно и другое замечательное понятие: «душа ландшафта».
Гений — понятие мифологическое, душа — понятие психологическое. Казалось бы, об участке поверхности — совокупности камня, воды, растительности — нельзя говорить в подобных терминах, но это исконная особенность культуры: очеловечивание природы.
У каждой местности свой дух. И я бы сказал — свой стиль: больше нигде не встречающаяся гармония красок, форм, ритмов. Из неповторимых черт местности складывается ее лик. Именно лик! Это трепетное слово мы применяем в двух случаях: когда говорим о прекрасном человеке — и о его прекрасной матери-земле.
Лик Земли...
Это из словаря В.И.Вернадского: древнее словосочетание обрело у него планетарный смысл. Ученый впервые посмотрел на Землю с космической точки зрения. И вдохновенно сказал о красоте ее лика, обращенного к лученосным безднам космоса.
Лик — уникален.
Лик — это нечто всегда индивидуальное, не имеющее подобий. Изменив нашу точку зрения с космической на локальную, мы убеждаемся: большой лик Земли состоит из множества малых ликов. Это ландшафты ее разных областей. Как непохожи они друг на друга! Вот пустыня: ее монотонная бесконечность вызывает в нас чувство возвышенного. А вот мангровые заросли: они оставляют ощущение невероятно сложного, пульсирующего жизнью хаоса. Иной «гений места» у гор. — здесь духоподъемная тяга находит опору в устремлении всех линий ввысь. Что-то успокаивающее, похожее на пассы гипнотизера есть в плавных ритмах среднерусских всхолмлений.
Неповторим лик нашей карельской земли. Многие выдающиеся люди ощутили на себе его притягательную силу. Вспомним Владимира Соловьева:
Эти мшистые громады
Сердце тянут как магнит.
Что от смертного вам надо,
Что за тайна здесь лежит?
Перебирая мысленно различные земные ландшафты, я останавливаю свой эстетический выбор на карельском пейзаже. Только ли потому, что он родной для меня? Нет, тут есть еще и объективная мера, позволяющая мне подняться над личными пристрастиями. И закон этой меры, будучи применен к карельской природе, дает мне право утверждать следующее: вот ландшафт, где великое начало красоты — единство в разнообразии — осуществляется со всей полнотой и гармоничностью.
Пустынному ландшафту безусловно присуще единство, — но затаенное разнообразие его жизни скрыто от нашего непосредственного эстетического восприятия. А в мангровых дебрях — наоборот; теряясь среди ошеломляющего разнообразия, мы не можем сразу уловить в нем экологическое единство.
Но вот перед нами типичный карельский ландшафт. Оба момента — единство и разнообразие — тут уравновешены. Это и есть гармония; это и есть красота. Противоположные начала тонко согласованы. Созерцая карельский ландшафт, мы чувствуем: разнообразие здесь не выходит за рамки меры, а организующее его единство не ведет к одноликости. Вот так и в настоящем произведении искусства, где информация всегда упорядочена, всегда согласована со структурой нашего восприятия. О карельском ландшафте можно говорить как о произведении искусства. — хотя ведь ясно: в роли художника тут выступает игра стихий. Но словно некий высший замысел направляет эту игру! Бывало, выйдешь к ледниковой морене — и ахнешь: не иначе как великий мастер композиции расположил эти валуны среди живописных сосен.
Понятия информации и разнообразия, столь существенные для понимания эстетики ландшафта, тесно связаны друг с другом. Информация есть мера разнообразия: так звучит одно из важнейших определений современной науки. Информацию можно измерять, — это относится и к информации, заключенной в ландшафтах. Отсюда вытекает возможность их сравнения по степени информационной насыщенности. Не кажется ли вам, что карельский ландшафт в этом отношении первенствует на планете? Используя музыкальные термины, можно говорить о его многоголосии, полифоничности.
Из чего же складывается это многоголосие? Прежде всего выделим в нем три главных партии: вода — камень — лес. Это основное трезвучие карельской природы. Не так уж много мест на планете, где эти три начала, будучи представлены одновременно, образуют столь разные сочетания. Да и сами по себе они удивительно разнородны.
Вода: смолянисто-черная в ламбах. — и кристально прозрачная в ладожских заливах; такая немая и сонная в болотных мочажинах, — и такая говорливая, стремительная на речных перекатах.
Камень: вот он предстает перед нами в образе круто громоздящихся скал, а вот зачаровывает взгляд группой валунов, словно собравшихся на таинственное вече. Внутри этого гранитного булыжника таится гнездо аметистов; а этот порфирит — при надлежащей шлифовке — станет похож на фрагмент звездного неба, сфотографированного через телескоп.
Лес: о нем правильнее говорить во множественном числе — леса. Это лого-вый ельник, — тут сумрачно и загадочно, как в готическом соборе; а это сосняк на гребне высокого оза, — будто проходишь вдоль стройной колоннады храма Солнца: свет и ветер полнят его пространство. Лес на скалах резко отличен от леса на болотах; в краснолесьи и чернолесьи на различные голоса поют разные птицы; лес-беломошник требует для своего воплощения на холсте иных красок чем лес-зеленомошник.
Возьму лишь один элемент этого разнообразия: сосну. Много ипостасей у нее на севере! Вот сосна на скалистом мысу. Ствол у нее — как бронзовый узел: сколько раз перекручен он бурями? А вот сосны Сопоховского бора на Киваче: в каждой — прямизна и упругость корабельной мачты. В одном случае — нечто запутанное, сложное; в другом — идеальная вертикаль геометра. Но для обеих форм одно обозначение: сосна. Я уж не говорю о том, какие метаморфозы творятся с соснами на болотах: одна — как фантастическая люстра; другая — как сюрреалистический краб. Поразительная пластичность присуща северным соснам.
А наши валуны? Сколько здесь характерности, выразительности!
С каждого можно писать психологически глубокий портрет — и двойников не будет. Ведь тайна неповторима. А в любом валуне есть своя тайна, — он пришелец из других мест; он посол сказки.
Разнообразие карельского ландшафта задается и характером рельефа. Он сильно пересеченный. Мы знаем: эрозия — неумолимая союзница энтропии — стремится сгладить все неровности на поверхности земного шара. Вздыбленное она делает плоским, трехмерное превращает в двухмерное. Но эрозия еще не успела проявить себя на карельских просторах! Да, вещая северная природа кажется нам древней, от нее веет архаикой, — но на самом деле это субъективное ощущение: по шкале геологического времени наша природа очень молода. Точнее говоря, ее сильно омолодил ледник, в последний раз прошедший здесь около десяти тысяч лет назад, — его свежее дыхание и сегодня явственно ощутимо в карельском ландшафте. Подумайте о каскадах наших северных рек, рожденных ледником — сколько ступенек хотя бы у скромной Лососинки? Образно говоря, наши реки многоэтажны, — и это верное свидетельство молодости ландшафта: эрозия пока не примерила к нему свой обезличивающий нивелир.
Можно и должно говорить об особой эстетике пересеченной местности. В ней всегда есть новизна, есть момент непредсказуемости. Что нас ждет за этой крутой сельгой? Быть может, озеро. Или болото. Или морена. За каждым поворотом мы можем встретить что-то неожиданное. Скучать не приходится. Очевидно, мироощущение здесь будет совсем другим, чем на равнине, — там мы попадем скорее в плен чувства возвышенного: нас поразит огромность и распахнутость однообразно устроенных пространств. Карельская природа тоже пробуждает чувство возвышенного. Но его источник уже другой: не однообразие, а сложность местности. Философичность заколдованных скал; самоуглубленная медитация лежащего под ними озера, — природа севера словно размышляет над вечными тайнами бытия. И это придает ей высокий строй, высокую торжественность.
Однако вот важнейшая особенность карельской природы: чувство возвышенного мы здесь переживаем в контрапункте с чувством прекрасного, — последнее даже доминирует, являясь преобладающим откликом души на эстетическое своеобразие северного ландшафта. Возвышенная красота: так можно определить сущность этого своеобразия. Находясь среди карельской природы, мы живем яркой и богатой эмоциональной жизнью, — пейзаж освежает наше восприятие, расширяет и углубляет своей красотой наше сознание.
Красота: сколько мыслителей пытались найти ее формулу! Но красота многолика. И потому не укладывается в рамки строгого определения. Однако ее связь с принципом единства в разнообразии несомненна. Мы уже вкратце наметили основные аспекты разнообразия в карельском ландшафте. А как здесь проявляется единство?
Один из возможных ответов на этот вопрос дает нам географическая карта средней Карелии. Присмотримся: она вся словно разлинована в одном направлении — с северо-запада на юго-восток. В этом направлении ориентированы многие элементы ландшафта: гряды скал и ложа озер, болота и реки. Какое мощное силовое поле подчинило ландшафт одному ритму? Дабы его уловить, вовсе не нужно глядеть на Карелию из космоса, — этот ритм ощущается непосредственно, в локальном природном окружении. Подойдите к этому валуну с компасом, дабы убедиться: длинная ось камня ориентирована в едином для в,сего ландшафта направлении. А теперь приглядитесь к этим прибрежным скалам: сохранившаяся на них ледниковая штриховка дает все тот же вектор. И в большом, и в малом — одна ритмика. Сельга за сельгой — как волна за волной. И бегут эти волны с удивительной равномерностью. Бегут, почти нигде не сталкиваясь, — словно подчиняются одному замыслу, одной силе.
Изучите в целях сравнения карту нашей планеты. Нечасто вам будут встречаться регионы, где пространство ландшафта имеет столь ярко выраженную ритмическую организацию, — Карелия здесь будет стоять на одном из первых мест.
Вероятно, это структурное единство задается древними разломами коры, — намеченные два-три миллиарда лет назад линии были подчеркнуты, как бы усилены ледниками, двигавшимися с северо-запада на юго-восток. А сколько таких ледников прошло над Карелией? Разломы в коре были для них своего рода рельсами. Можно сказать так: как мощные рейсфедеры, ледники расчертили всю поверхность Карелии. И сделали это очень красиво. Оставленные ледником следы в ландшафте неизгладимы.
Двигаясь от сельги к сельге, от озера к озеру, я чувствую, что нахожусь внутри не хаотического, а организованного пространства. И это доставляет мне глубокое эстетическое удовлетворение. Я уже давно в своих странствиях по северу обхожусь без компаса. Меня ориентирует ландшафт. И делает он это с безупречной точностью. Орнитологи считают, что подобный рельеф является хорошим подспорьем для пролетных птичьих стай: они видят под собой целую систему так называемых направляющих линий, — одна как бы подтверждает указания другой. Замечательная гармония! И вот что поражает воображение: гармония эта проявляется в гигантском масштабе. На юге и севере Карелии ее действие постепенно сходит на нет, — и там уже нет такого очарования, такой сказочности.
Другой аспект единства в разнообразии — это согласованность элементов, имеющих разное происхождение и возникших в разные времена. Скалы — и валуны на них: они кажутся нам зарифмованными друг с другом, совечными друг другу. Будто всегда так было: на гранитных кряжах лежат окатанные глыбы из розового гранита. Но ведь это иллюзия! Возраст коренных пород может измеряться двумя миллиардами лет, а расположившиеся поверх них валуны — недавние гости: ледник доставил их сюда всего десять тысяч лет назад. Что говорить, временной разрыв существенный, — однако в плане эстетического восприятия он совершенно неощутим. Тем более надо удивляться великому вкусу природы. Ведь и вправду: камни эти словно легли на места, от века им предназначенные. Сдвинь их чуть в сторону, — и что-то пропадет в безупречной композиции. Камни в карельском пейзаже — как слова в гениальной строке: они незаменимы — они поставлены раз и навсегда.
Двухсотлетние сосны — ледниковые валуны — архейские скалы. Глядя на их изумительный ансамбль, как бы соприкасаешься с вечностью. Ведь что такое вечность? Это преодоление разрозненности времен, — когда все эпохи современны друг другу; когда есть одно длящееся «сейчас». Вечность напоминает нам о себе через высшие проявления красоты. Вот и здесь, среди задобренных скал, вы вдруг ощутите явственно: время стало. И это будет всегда: лазурь — вода — камень. Длящийся миг кажется бесконечным. Таковы чары северного пейзажа. Попадая под их добрую власть, ты сливаешься с природой, — видишь ее вечные сны, грезишь ее вечными грезами. Далеко не каждый ландшафт может пробудить столь глубокое пантеистическое чувство.
Замечательно колористическое единство северной природы. Пожалуй, лучше всего оно раскрывается в тихий пасмурный день, при рассеянном освещении. Серое — сизое — серебристое: именно эта гамма довлеет в карельском пейзаже. Лишь для невнимательного взора она может показаться бедной, однотонной. На самом деле эта гамма не только своеобразна, но и неисчерпаема внутри себя. Однако нужно воспитать взгляд, чтобы для него зазвучала симфония в сером. И тогда станет очевидным, какое это замечательное сочетание: гранитные громады скал — пепельный узор лишайников на них — оловянный отблеск холодных осенних вод. Градации этих внешне скупых оттенков удивительно богаты. И самое главное: они придают северу совершенно особую монохромность, вносящую в его пейзаж несколько меланхолическую ноту. Это светлая меланхолия, это высокая грусть. Природа севера отрешает нас от всего суетного, мельтешащего, — она взывает к сосредоточенности, она настраивает на углубленную медитацию.
Стихия камня главенствует в карельском ландшафте. Да, ледники мощно обновили этот ландшафт, — и все же его древняя основа явно просматривается сквозь поздние наслоения. Немыслимая глубина времен разверзается перед тобой, когда ты глядишь на северный камень, — за толщей миллионолетий зримо просвечивают пласты миллиардолетий. На какой метке остановится твой лот? Он опускается ниже докембрия, — он уходит в бездны архея. И ты замираешь перед созерцанием тайны: вот она, заря планеты — то заповедное время, когда формировался ее лик.
В северном ландшафте есть нечто космогоническое. Пейзаж дышит на тебя памятью о сотворении мира, — и это очень глубокое, очень существенное ощущение. Нет, оно не субъективно: в пейзаже реально присутствует динамика космических начал.
Вода и огонь...
В основе древних космогоний лежат мифопоэтические представления о взаимодействии непримиримых стихий. Зримые следы этого взаимодействия навсегда запечатлелись в карельском ландшафте. Обратите внимание на поверхность некоторых наших скал: она местами словно бугрится, пузырится, — как будто из нее выступили наружу какие-то сферы.
Так оно и есть: перед нами феномен шаровой лавы. Когда-то здесь активно действовали вулканы, обильно изливавшие лаву, — и нередко над их жерлами простиралась не атмосфера, а вода океана. Величественная картина подводного извержения! Представьте, что вы видите ее через стекло батискафа, совмещенного с машиной времени. Вот она, грозная и феерически яркая схватка двух пер-востихий: воды и огня. Сейчас ученые все больше склоняются к той мысли, что подводные вулканы сыграли важную роль в происхождении жизни на Земле, — они превращали воду в сложный химический раствор, включали массу реакций. Быть может, одна из таких лабораторий жизни находилась здесь, над этими скалами? Первые организмы на Земле обладали симметрией шара. И это понятно; находясь во взвешенном состоянии внутри воды, они принимали наиболее выгодную в гидродинамическом отношении шарообразную форму. Но этой же универсальной закономерности — как бы предваряя ее проявление на уровне биосферы — подчинялась и выплестнутая в океан лава. Мириады остывших каменных шаров вмурованы внутрь поздних наслоений. Если мысленно сделать эти скалы прозрачными, то мы увидим фантастическое зрелище: сам космос — с его шарами солнц и планет — стереоскопически повторился в недрах скал.
Сколько огненных рек протекло по поверхности Карелии? Не сосчитать их. не нанести на карту: ведь разнообразные геологические процессы сложно переслаивались друг с другом, создавая весьма запутанную картину. И все же иногда мы вправе с полной уверенностью сказать: под нами находится русло отвердевшей огненной реки. Даже можно определить, что вот здесь она, эта лавовая река, обрывается: обессилев, поток замер, остановился. И эта остановка движущейся лавы запечатлелась на века, — мы наблюдаем так называемые лавовые языки: одна каменная волна устало набегает на другую. — и вот наконец прерывается их бег. Мы сейчас воочию видим напечатление древних процессов. — на Земле не столь уж много ландшафтов, сохранивших наглядную память глубочайшего прошлого: время много раз переиначивало весь лик планеты. И все же какие-то кусочки остались почти нетронутыми...
Но где находится исток огненной реки? Трудная это задача: найти после всех пертурбаций, через которые прошла геосфера, жерло давно потухшего вулкана. И все же карельские геологи успешно осуществили свой поиск: они могут уверенно показать едва различимые на поверхности скал округлые пятна — это не что иное как опечатанные горловины, из которых когда-то изливалась магма. Странное чувство испытываешь, оказавшись в таком месте. Вокруг спокойный сон природы. Но воображение рисует другую картину; столбы огня и дыма, стоящие над горячими скалами: потоки золотой и малиновой лавы на фоне серых пород...
Весом вклад вулканической деятельности в становление северного ландшафта. Другим не менее важным формообразующи.м фактором стала тектоника. Когда бы основание у литосферы было твердым, устойчивым! Но нет. она покоится на зыблющихся блоках, — и поведение их подчас весьма закономерно: если один идет вниз, то другой поднимается вверх; блоки пород сталкиваются, громоздятся друг на друга. — и эта скрытая внутренняя дина.мика зе.мных недр находит свое отражение в.характере рельефа.
Поднятие — опускание: это похоже на ритм дыхания. Земля и впрямь дышит. Дабы убедиться в этом, вовсе не нужен стетоскоп — достаточно взглянуть на карельский ландшафт. То вздымается грудь земли, то снова западает. — и хотя в этом дыхании есть своего рода сбои, но в целом оно имеет равномерный и регулярный характер. Пусть поначалу ландшафт нам кажется хаотичным, беспорядочным; но вот мы всмотрелись в него, мысленно отбросив подробности — и для нас стало очевидным главное: волновая структура местности. Будто мощно всколеблена земная поверхность! А ведь колебательный процесс обычно ритмичен и гармоничен. С веками эта гармония стала скрытой, неявной. — поверх нее легли разнообразные наслоения. Но все же она угадывается чутким взглядом.
Не нужно думать, что современный ландшафт — это мертвый слепок с давно остановившихся процессов. Тектонические подвижки продолжаются и сегодня. Прежде всего они обнаруживаются в облике некоторых скал; вместо привычных окатанных очертаний мы ездим нечто резкое, угловатое, дыбящееся. Не так уж часто встречаются в Карелии столь экспрессивные скалы. Но когда в своих странствиях вы набредете на них, то знаГ|те: перед вами молодые образования, не побывавшие под грандиозным утюгом ледника.
Разнообразны карельские скалы. И все же я бы выделил в них два типа — или стиля, если хотите; это скалы, обработанные ледником — и потому получившие величаво-плавные, спокойные очертания: и скалы,.морфология которых задана сравнительно недавними тектоническими подвижками, — вместо умиротворенной гармонии мы видим здесь экспрессию неустоявшихся форм.
А нередко два эти стиля как бы накладываются друг на друга, — и тогда среди ледникового ландшафта мы видим динамичные новообразования. Вот вы идете по гребню сельги, — и вдруг перед вами разлом, пропасть: масса камня совершенно неожиданно прорезается глубоким каньоном. Как он образовался? В результате своеобразного разрыва, — гранитный кряж буквально лопнул от внутренних напряжений. Это где-то на большой глубине разошлись блоки кристаллического щита. И рассеклась цельная каменная гряда. И с течением лет образовавшаяся щель превратилась в ущелье.
Особая атмосфера царит внутри таких каньонов. Две вертикальные стены друг против друга — и местами отделяющиеся от них пласты камня: то они похожи на какие-то высокие фигуры, то на фантастические пюпитры. Какая сложная архитектоника пространства! Здесь вы переживаете своеобразное чувство уюта, защищенности. И здесь ваша фантазия работает на полную мощь: скалы — с их причудливыми и непредсказуемыми формами — расковывают воображение.
Хотите увериться в этом? Тогда проплывите на лодке вдоль восточного берега Укшезера, — он считается самым длинным скалистым берегом в Европе. Сколько ассоциаций пробуждают эти замечательные скалы! Перед вами своеобразное каприччио камня. Вот подобие ступенчатой пагоды; вот руины египетского храма; вот фрагменты стрельчатой готики. Конечно, в этих же скалах вы можете увидеть нечто другое, — ресурсы ассоциаций здесь неисчерпаемы. Но главное заключается в том творческом импульсе, который дает вам скальный ландшафт, созданный тектоникой в соавторстве с ледником.
Есть такое интересное психологическое явление — парейдолия: это способность нашего сознания вносить некий смысл в объективно хаотические образования. Так, в закатных облаках нам чудятся сказочные персонажи, а на шлифах яшмы мы видим инопланетные пейзажи. Парейдолический эффект ярко проявляется и при восприятии северных скал. Это хорошо передано в некоторых картинах Н.К.Рериха, связанных с севером: мы видим лики, выступающие из камня; угадываем заколдованных героев. Скалы и камни у Н.К.Рериха несут в себе сложные смыслы. И для вас карельские скалы могут предстать как зашифрованный текст. Дабы прочесть его, надо дать полную волю фантазии, — в окружении фантастической природы сделать это совсем нетрудно.
Тектоническое происхождение имеют наиболее крупные озера Карелии, — они возникли на месте разломов и опусканий земной коры. Совсем иной генезис у наших милых ламбушек: своим существованием они всецело обязаны леднику. Встречая на пути мягкий грунт, массив надвигающегося льда иногда действовал как плуг; он вспахивал глубокие котловины, которые впоследствии заполнялись талой водой. Весь карельский ландшафт как бы инкрустирован бесчисленными зеркалами ламбушек. Мысленно вынь их из пейзажа — и наверняка пропадет какое-то волшебство. Ведь что-то магическое есть в черной глубине ламбушек. отражающей ночное небо так подробно и пристально, что кажется: космос приблизился вплотную к тебе.
Уже одни ламбушки своим великим множеством свидетельствуют о том, сколь значительную роль в становлении нашего пейзажа сыграл ледник. Ландшафт Карелии — это ледниковый ландшафт. Нет сомнения, что эстетическое своеобразие нашего края — его неповторимость, его поэтичность — во многом обусловлены ледником. Пользуясь языком поэтических метафор, о леднике можно сказать так: в Карелию он пришел как могучий скульптор и мастер ландшафтной архитектуры, — содеянное им поражает и своим масштабом, и своей красотой.
Давайте снова бросим взгляд на карельские скалы. Сейчас в поле нашего зрения оказались так называемые «бараньи лбы»: каменные массивы, по которым когда-то двигалась белая громада ледника. Как было бы интересно оказаться здесь в самом конце ледникового периода! Воображение рисует мне такую картину: влажно сверкающая стена отступающих льдов — разлив талой воды — скалы на дне. Да, на дне: ведь когда-то тут высоко стояла вода — практически
вся Карелия прошла через купель послеледникового половодья. Воистину, это было для нее новым рождением, — ибо после ухода ледника ландшафт преобразился. И это было — без преувеличений — сказочное преображение!
Как выглядели эти скалы до началаледникового периода? Примерно так, как и уже знакомые нам неотектонические образования: острые углы, резкие грани, скошенные блоки, — пожалуй, кисть художника-кубиста лучше всего передала бы облик подобных скал. Ледник утвердил совсем другую эстетику — скорее классическую, чем авангардистскую. Острое — сглажено, резкое — гармонизировано. Скалы обрели удивительно плавные, можно сказать — певучие очертания. Посмотришь в закатный час на контуры скал, — и они отзовутся в памяти волнистыми изгибами виолончели. Поразительная пластичность: вот что прежде всего поражает нас в скалах, вышедших из мастерской ледникового периода. Легко представить, как подошва ледника перемещала вместе с собой огромное количество гравия, мелких камешков, — весь этот материал работал как наждак, тщательно шлифуя поверхность скал. Но что шлифовка? Ледник совершал и более крупную работу: обламывал торчащие вершины, уносил отслоившиеся от скал куски породы. И вот результат: скалы обрели изумительно красивые обтекаемые формы. Бывало, выйдешь на берег северного озера — и тебе почудится в свете белой ночи: над водой поднимается спина какого-то гигантского водного животного. Таких скал, напрашивающихся на сравнение с окаменевшими китами, в Карелии очень много, — их текучие и мягкие линии придают пейзажу особое очарование.
Вот череда далеко вдающихся в озеро скалистых мысов. Это типичные «бараньи лбы». Замечательна создаваемая ими перспектива, — она заставляет вспомнить о так называемом кулисном построении пространства: когда планы в картине накладываются, наслаиваются друг на друга. Эффекты такого пространства умел мастерски использовать Н.К.Рерих, — несомненно, что здесь он отталкивается от своих северных впечатлений.
Мыс за мысом...
Последний из них едва различим в туманной дали...
Над каждым мысом полощутся зеленые паруса сосен; а под соснами мы обязательно увидим живописные группы валунов. Эстетически чуткие люди — особенно ученые-путешественники — всегда ощущали их загадочность. В самом деле, хотя красиво окатанные глыбы органически вписываются в пейзаж, но вместе с тем интуиция подсказывает, что они здесь — гости, пришельцы. Легко убедиться, что валуны вовсе не являются блоками, отколовшимися от соседних скал. Смотрите: скала сложена из вулканической брекчии серого цвета, а лежащий на ней валун — розовый, гранитный. Как же он мог оказаться в местности, где заведомо нет гранитных пород этого типа? Право, может показаться, что здесь имело место какое-то сверхестественное перемещение — что-нибудь вроде фантастической телепортации.
Вероятно, очень схожие чувства испытывали те первые ученые-геологи, которые задумались над феноменом северных валунов. Попытки разгадать их тайну — вначале безуспешные, но увлекающие своим романтическим духом — интересны нам и сегодня. Суть самой ранней гипотезы такова: валуны были принесены на север всемирным потопом. Заманчиво видеть в молчаливых каменных глыбах свидетельство библейской истории! Идея эта была очень популярна в начале девятнадцатого века. Однако строгий анализ показал, что вода ни при каких условиях не может совершать такую большую физическую работу — транспортировку многотонных камней на огромные расстояния.
В тридцатые-сороковые годы XIX века на смену этой гипотезе пришла другая, весьма остроумная и изобретательная, — переносчиком валунов здесь были объявлены плавучие льдины, гонимые ветром. Представьте себе такую картину: над Карелией высоко-высоко стоят воды давно исчезнувшего моря — и по ним дрейфуют льдины, внутрь которых вмурованы камни. Где образовались эти своеобразные айсберги? Согласно представлениям того времени, лишь северная часть Скандинавии возвышалась над водным пространством, — оттуда и сползали в воду мощные ледники, увлекающие за собой камни, гальку, песок. Рано или поздно льдина таяла, — и весь ее груз опускался на дно. Так на наших широтах оказались посланцы из приполярной Скандинавии. Красивая идея! Под гипноз ее обаяния попали весьма выдающиеся геологи. Потому ли они закрывали глаза на очевидные факты, вступающие в противоречие с пленившей их гипотезой? Если валуны были принесены плавучими льдами, то их разброс на местности должен носить хаотический характер. Но хаоса нет — есть порядок: как правило, валуны расположены вдоль осей, стягивающихся где-то далеко на северо-западе. Есть у геоморфологов очень поэтичный термин: «веер рассеивания». Действительно, валуны расположены как бы на планках гигантского веера. И эти планки пусть подчас весьма неотчетливо, но все же просматриваются на местности, — отсюда некоторая двойственность в нашем восприятии ландшафта; выразительная россыпь валунов кажется нам игрой случая — и в то же время мы угадываем скрытый здесь неявный порядок. Но дабы неявное сделалось явным, мы должны нанести большое валунное поле на карту — и тогда веер рассеивания проступит со всей четкостью. Да, за внешним беспорядком действительно скрывается лад, строй, — и эта тайная упорядоченность в расположении валунов несомненно сказывается на нашем эстетическом впечатлении от ландшафта.
Тайну северных валунов впервые разгадал Петр Алексеевич Кропоткин. Мы больше знаем его как теоретика анархизма и крупного революционера. Но надо помнить и другое: именно Кропоткин дал ключ к пониманию северного ландшафта — раскрыл его ледниковую природу. Это было смелое предположение: валуны транспортируются ледником. Где кончаются валунные россыпи? На широте Москвы, даже южнее. Значит, панцирь ледника простирался так далеко на юг, — этот вывод Кропоткина ошеломил его коллег. Однако доказательства ученого были непреложными. И его гипотеза европейского оледенения вскоре стала признанной теорией.
Осматривая валунную морену, задумайтесь о том, что перед вами своего рода посольство, где есть гости из разных мест: родина этого валуна — Приладожье; а этот прибыл из Финляндии; а от этого камня ниточка тянется на Шпицберген. Зная об этом, как-то по-новому смотришь на валунную россыпь: видишь в ней интереснейшее явление, свидетельствующее о динамизме природы.
Безжизненно выглядела Карелия после ухода ледника. В озерах — хрустальная вода: ни одной рыбы, ни одной водоросли; на скалах — ни одного деревца: только новопоселенцы-валуны разнообразят скальный ландшафт. Однако биосфера не заставила себя ждать, — скоро ее первое напечатление легло на поверхность холодного скального камня. Как будто кисть замечательного художника-колориста прикоснулась к валунам и скалам! Дымчатые — голубоватые — оранжевые пятна; это лишайники, пионеры растительности. С них началась новая биосфера Карелии. Да и сейчас они играют существенную роль в северной экологии. С чисто эстетической точки зрения очень важен тот момент, что именно лишайники определяют общий колорит севера — его мягкую серебристость. сизоватость. В Карелии непросто увидеть обнаженную поверхность скал или валунов — обычно она как бы задрапирована лишайниками и мхами. Этот покров по сути дела имеет непрерывную структуру, — он плотно облекает собой почти весь ландшафт: каждую большую скалу и малый камушек, каждую сухую ветку. Если мысленно убрать эту замечательную драпировку, то мы увидим совсем другую картину — бедную, тусклую. О лишайниках и мхах можно сказать так: это своеобразная биоживопись северной природы.
Присмотритесь внимательней к лишайникам, сплошь покрывающим этот гигантский валун: перед нами изумительно красивая абстрактная композиция. Разве природа здесь не предваряет Кандинского? Местами на валуне просматривается нежно-розовый гранитный фон, с которым дивно гармонируют зеленовато-палевые розетки пармелии центробежной. Этот лишайник подчас доминирует в палитре каменистого ландшафта. Начав расти из некоторой точки, он распространяется радиально, образуя ажурное кружевце. Потом средняя часть этого кружевца отмирает, на какое-то время открывая гранитный фон, — и тогда мы видим такую картину: по камню рассыпано множество изящных колец. Они наползают, наслаиваются друг на друга, — и в результате получается очень впечатляющий декоративный эффект. Присмотритесь к работам Тамары Юфа: узоры пармелий органично вошли в ткань ее картин.
Разнообразны северные лишайники. Это увлекательное занятие: вооружившись лупой, изучать поверхность наших скал и валунов. Будто перед тобой биосфера другой планеты! — так причудливы, так фантастичны лишайники. Серебряная скань стереокаулона; изумительные рюмочки кладоний; черные розы гирофоры; матовая накипь лецидеи; пестрая сеть ризокарпона, — удивительные наскальные растения ошеломляют своими структурами. Замечательны и те композиционные законы, по которым лишайники сочетаются друг с другом, — за кажущейся нам случайной игрой цветовых пятен стоят тонкие экологические соотношения. Что такое валун с точки зрения геоботаники? Это своеобразнейшая экологическая система; целостная, саморазвивающаяся. В малом масштабе здесь повторяются процессы, характерные для всей биосферы, — происходит сукцессия: закономерная смена видов; складываются самые разные отношения — от конкуренции до взаимопомощи. Без преувеличений: об одном северном валуне можно написать большой экологический трактат — столь интересна и внутренне богата жизнь на его поверхности.
В Японии существуют своеобразнейшие «сады камней», — это асимметричные композиции из валунов, призванные пробуждать у созерцающего их человека сложные философские ассоциации. Среди карельской морены мы легко найдем естественные аналоги таких «садов камней»: замысел художника тут вроде бы отсутствует, — и тем не менее таинственные сочетания камней кажутся запрограммированными на то, чтобы содействовать нашим углубленным медитациям.
Неповторимым элементом карельского пейзажа являются озы. Красота этих монументальных образований открывается нам с высокой точки зрения, — когда ландшафт просматривается далеко-далеко, вплоть до самого горизонта. Тогда мы видим нечто фантастическое; длинная насыпная дамба, змеевидно извиваясь, проходит через леса и болота; встретив на своем пути озеро, она как ни в чем не бывало перекидывается на другой его берег — и наконец пропадает за горизонтом. Будто перед нами циклопическое сооружение какого-то инопланетного зодчего! Поражает масштабность его деяния. И могущество его техники: ведь сколько каменных глыб пошло на сооружение этой ритмично прогибающейся плотины.
Впрочем, остановим полет нашей фантазии, ибо внеземная цивилизация тут не при чем. Однако озы не зря вплоть до начала XX века ставили в тупик исследователей: казалось загадочным, какие силы в природе ответственны за возникновение столь мощных насыпных образований. Именно насыпных! Как будто рука великана громоздила камни друг на друга.
Создателем озов является ледник. Представьте себе такую ситуацию: начинается потепление климата. — и в громаде ледника образуются каверны, скважины. Вскоре талые воды пробивают в ледяном массиве самые настоящие туннели, которые становятся руслами для самых удивительных рек в мире: они текут внутри ледника. И текут по тем же законам, которые едины для всех рек Земли — змеятся, образуя знаменитый меандр.
Вода несет с собой песок, гальку, камни, — и все это оседает на дне ледниковых рек. поднимаясь выше и выше. Наконец, осадков собирается так много, что они как бы забивают пробкой туннель, — и тогда вода пробивает иной ход, несясь вперед еще более шумно и устремленно.
Ледник, нашпигованный песком и камнями: вот он окончательно уступил ярому солнцу, — и весь материал, заполнявший внутренние туннели, опустился на землю. Так образовались озы. В самом прямом смысле слова это памятники природы: точные слепки с русел исчезнувших рек, вещественное эхо давних событий.
Внутри ледника образовывались и большие озера. — стекавшие в них реки заполняли котловины песком, щебнем, камнями. Бывало, путешествуешь по При