Под кровом таинственной глуши
Кто я? Не помню... Где я? Не знаю... Есть только боль... И страх... И еще до омерзения липкая пустота внутри. Нет сердца - оно вырвано. Нет памяти - она стерта. Есть мое тело - изодранное в клочья.
И есть его глаза... Они не дают утонуть в бездне отчаяния... А еще его голос... Колыбельная для моей покалеченной души...
Наши чувства - что это? Спасение или шаг в пропасть?
Слоган: Одно чувство может изменить твою жизнь…
Пролог.
Поджав под себя ноги, я смогла устроиться поудобнее в ветхом, но так полюбившемся мне кресле, едва слышно скрипнувшем от моих движений. Теплое одеяло, которое неизменно лежало на его спинке, я натянула до самого подбородка, создавая вокруг себя некий защитный кокон. Иллюзию, тешившую мое самолюбие. Хотелось еще зарыться туда носом и выдыхать собственное тепло, но, поняв всю глупость своей задумки, я тут же исступленно замотала головой, отгоняя непрошеные мысли. Сейчас мое дыхание было не теплее, чем у покойника. Да, лучше сравнения не найти.
Сильнее прижимая шерстяную ткань к дрожащему телу, я постаралась расслабиться, зная, что это поможет согреться. Зубы стали стучать не так громко и не так часто – и хорошо, поскольку этот звук ужасно раздражал. И меня, и Эдварда. Хотя, может, в большей степени его это не раздражало, а МУЧИЛО. Его искренне беспокоило мое состояние, провоцирующее клацанье, не унимающуюся дрожь, приступы агрессии и дикие вопли по ночам. Получалась довольно шокирующая картина. И я это знала.
Меня мое собственное поведение тоже терзало, но ни он, ни я не могли в этом разобраться. Я не имела сил и желания бороться, а он устал слушать мои отказы и видеть явную отрешенность. Всему есть предел, и его выдержке тоже.
Хоть он и молчал, но краем глаза я видела, как его ладони сжимались в кулаки, стоило мне тихо кашлянуть или едва слышно простонать. Он боролся с собой, а победителем выходила я.
Он больше меня не касался, не жалел, не пытался помочь – он просто был рядом и терпел. Молча терпел мои терзания и съедающую меня агонию. Возможно, корил себя за мое спасение, за то, что провозился со мной чертову кучу времени, и теперь не знает, как избавиться от свалившейся на него проблемы. Он не прогонял, будучи благородным, а еще из очевидной жалости к моей персоне, а я не уходила, потому что не было куда и не было зачем.
Кружка горячего свежезаваренного чая стояла рядом на столике между креслами и источала приятный аромат. Я сделала глубокий вдох, наполняя легкие тонким ароматом трав, и скупо улыбнулась. Так гораздо лучше!
Эдвард поднялся и осторожно подбросил полено к тем, что уже тлели. Так же бесшумно он вернулся на место, в то время как полено начало трещать и мгновенно оказалось в объятьях пламени. Комната тут же озарилась огненной вспышкой, бросая причудливые тени на скудную мебель гостиной. Пара кресел, столик, комод и древнее радио, покрытое еще более древней пылью, разделяли с нами тишину, безмолвно наблюдая за двумя людьми, чьи тела пребывали в одном помещении, а жизни протекали в разных вселенных.
Тепло распространялось заметно быстрее, но холод не хотел покидать меня, пуская по венам новую волну мелкой противной дрожи. Мерзкий озноб, который не остановить уютным одеялом и горячей ванной, пробирал каждую клеточку, выворачивая внутренности наизнанку. Казалось, что надо мной нависла сумрачная тень с тех самых пор,.. как я себя помню. С того дня, как моя жизнь началась с нуля, оставив на память (хм, я еще могу острить?) омерзительный липкий страх, ноющую боль и пустоту, владеющую не только моим телом, но и душой. Вернее, тем, что от нее осталось.
Я рассыпалась, но когда и почему - не знала. Так же не знала, где мне искать… СЕБЯ.
Сэм удобно устроился у моих ног, устало положив мохнатую голову на лапы и, по привычке, навострив уши. Его добрые преданные глаза изредка косились на хозяина, словно вымаливая прощение. С тех пор, как я здесь, Сэм всюду меня сопровождал, иногда даже незаметно для меня самой. Я просто чувствовала, что он рядом. Постоянно. Мой лучший охранник и молчаливый друг. Этот пес был постоянно начеку, словно поджидал неведомую нам опасность.
Я тоже ждала…
Толчка, чтобы вспомнить.
Знака, чтобы понять, кто я.
Знакомого слова, жеста, момента…
Дня без боли и кошмаров, без преследующих меня призраков…
Ждала ответов, ждала, что прошлое как-то проявит себя, найдет меня и…
Я боялась думать, что будет потом. Боялась вспоминать и в то же время страстно желала понять саму себя. Принять себя такой… растерянной, неживой. И не могла. Не могла начать новый лист, не заглянув в предыдущий.
Мое сознание отказывалось жить, всячески отрицая жалкое существование в этом блеклом настоящем, настолько хрупком, что любое неверное действие или слово могло превратить все в пепел и развеять во вселенной. О будущем я вообще не думала, поскольку оно может и не наступить… для меня. Прошлое напрочь заблокировалось, стерлось, словно его и не было вовсе. Время больше для меня ничего не значило, ничего не решало и не выигрывало. Оно как будто и существовало, но в другом измерении.
Сколько я здесь, невозможно определить. Луна уже совершила несколько обновлений, а солнце больше не было таким жарким. Значит, довольно долго…
Все, что мне оставалось… дышать и надеяться, что следующий вдох не окажется последним.
Я сумела принять себя лишь в данную минуту, в данном месте и состоянии - и не более. Какой буду через пять минут, кто знает - я не бралась предполагать. Я не знала, что можно ожидать от себя самой, поскольку не была СОБОЙ.
Я вообще НИКЕМ не была.
Часть І. Пороги жизни.
Глава 1.
Безжизненным взглядом я смотрела в окно... Весна полным ходом преображала Рентон:
городок радостно встречал перемены, торопясь сбросить с себя зимнюю хандру, избавиться от белой завесы облаков, которая изрядно поднадоела за последние пару месяцев. Краски вокруг становились ярче, насыщеннее, тем самым оттесняя сонно-серую палитру прошедшего февраля. Даже воздух стал другим, живительным и бодрящим.
Все менялось стремительно и ощутимо.
Солнце, наконец, вышло из-за туч, щедро лаская своим благодатным теплом измотанную землю и оставляя на воодушевленных лицах горожан легкий весенний загар. Птички бодро порхали с ветки на ветку, радуясь безоблачному дню и весело оповещая о долгожданной поре. Детишки у соседских домов запускали воздушного змея, карабкались по деревьям или устраивали веселые посиделки на газоне. Даже ветерок, дерзко врываясь в приоткрытое окно, крайне заботливо касался моей кожи, едва ощутимо колыхал волосы.
Весенняя музыка приходила на смену долгому зимнему молчанию.
Везде царил праздник…
От живописной суеты меня отделяло всего лишь тонкое стекло, но оно казалось неприступной стеной, тяжелой и давящей. Создавалось ощущение, что я в вакууме, причем пустота эта колючая, неистово царапающая душу.
Каждый вдох отдавался болью и ядовитой горечью воспоминаний…
Мама… Любимая мама…Мамочка...
Сейчас она смотрела на меня с фотографии, такая красивая, веселая, полная жизни. Такой я ее и запомнила. И всегда буду помнить.
Я безумно скучала по ней: по ее звонкому голосу, по нежному запаху ее волос. По мелодичному беззаботному смеху… Смеху, который наполнял наш дом задорными искорками счастья. И по теплому взгляду, проникающему в самое сердце, рассеивающему любые страхи, согревающему и неизменно обещающему, что все обязательно будет хорошо.
Не будет теперь хорошо. Никогда не будет.
Мама была мне другом, который не предаст априори. Всегда находила нужные слова, даря тепло, заботу и любовь, ничего не прося взамен.
Мама была для меня всем. И от ужасающе реального слова «БЫЛА» душа трещала по швам, а горькие слезы омывали мое израненное сердце.
Я сильнее прижала рамку с фотографией к груди, чувствуя, как трещит хрупкое стекло. Плевать. Боль внутри гораздо острее, гораздо глубже.
Усилив хватку, я отчаянно пыталась впитать в себя хотя бы жалкую частичку маминой энергии, ее силы духа и неиссякаемого оптимизма. Чтобы унять душевную боль и хоть на мгновение приглушить нарастающий страх, в последнее время ставший для меня привычным.
Страх не найти смысла в своей жалкой жизни, которая разделилась на ДО и ПОСЛЕ.
Потому что мамы рядом не будет больше никогда! НИ-КОГ-ДА! Ненавижу это слово.
Я не имела в виду, что моя жизнь остановилась. Нет. Диплом по мировой литературе получен (хоть и не стоит вспоминать КАК), имелись прочные длительные отношения и намеченные цели. Я любила, смеялась, работала, но… не было огня. Прежнего стремления к мечте, наслаждения каждым моментом…
Что-то во мне надломилось после ее ухода, что-то неминуемо исчезло…
- Мамааа… - Я зажала рот ладонью, подавляя всхлип, и зажмурилась. Только бы не разреветься. Если сорвусь – истерика неминуема.
Знакомая мелодия разорвала гнетущую тишину, вырывая меня из мрачной пучины безысходности и возвращая в реальный мир, который, к моему сожалению, никуда не исчез. Мобильный.
Не желаю с кем-либо разговаривать в данную минуту. Мне не нужно чужое сожаление – достаточно своего собственного. Этот день я всегда проводила ОДНА. Поэтому назойливый звук решила игнорировать – сам утихнет.
Но телефон оживал вновь и вновь…Трель не утихала, царапая слух, словно испытывала пределы моей выдержки. Вытерев ладонью мокрые дорожки со щек и шеи, я потянулась за телефоном, испытывая острое желание разбить его вдребезги. На сотни маленьких-маленьких осколков. А эти осколки - на другую сотню осколков, и так до тех пор, пока этот назойливый «клаксон» не превратится в пыль.
Оказавшись в моей руке, дитя современной техники выдало легкий импульс вибрации, подпитывая мое растущее недовольство. Но мимолетный взгляд на дисплей ослабил яростный пыл – звонил Эммет. Мой любимый Мишка.
Сознание напомнило, что его упрямство не имеет границ - это не закончится, пока я не отвечу на звонок.
Я шумно выдохнула, возвращая фото на место.
Ну зачем, малыш? Ведь ты знаешь, почему я сейчас здесь!
Перевожу взгляд на телефон и принимаю вызов.
- Привет, любимая. Я понимаю, что не должен был звонить, но не смог сдержаться. Хотелось услышать твой голос. Все в порядке? - услышала я, словно сквозь толщу воды, встревоженный голос Эммета.
Волнуется. Ну, конечно, волнуется. Это обычное для него состояние - переживать за меня. По-другому никак. Эммет любил меня, и эта любовь не давала мне окончательно свалиться в пучину отчаяния. Для меня она стала маячком в бескрайнем океане тоски.
Я молчала, поскольку не знала, что сказать в ответ. Да, я тоже люблю его, но сейчас даже Эммет не в силах мне помочь. Другая Я, воспользовавшись подвернувшимся случаем, уже нежилась бы в его крепких объятьях и, зацелованная, на время успокоилась и отвлеклась (уж что-что, а в этом деле любимый был мастером), но вот эта самая Я, снова и снова с трудом справляющаяся с очередным приступом беспричинного, казалось бы, страха, не желала, чтобы Эммет видел меня такой. Не хотела обременять его жизнь своим горем, своей болью, которая зеркально отражалась и в его душе, в его небесно-голубых глазах.
Обычно мы понимали друг друга без слов, и я ждала, когда он почувствует мой немой ответ.
Наше дыхание в унисон и приглушенный смех ребятишек, что доносился с улицы, ощутимо пошатнули напряжение, которое нависло надо мной невидимым облаком. Затем послышался тяжелый вздох на другом конце провода, какие-то непонятные шорохи, звуки:
- Уверена, что хочешь быть одна? – Его волнение переросло в отчаянье. Эммет знал, что снова проиграл, но все равно не бросал попыток помочь, поддержать, выслушать. Каждый день этот мужчина вел себя как рыцарь в сияющих доспехах. С первой минуты нашего знакомства он показал, какого внимания я заслуживаю и как я дорога ему. Его любовь не имела границ. И порой я начинала завидовать самой себе. Рядом с ним легко было стать прежней – боль утихала, дышалось свободнее, и дыра в груди затягивалась. По крайней мере, на время. Но постоянно прикрываться любимым человеком? Он же не лекарство. Хотя могу сказать с полной уверенностью, что он – мое спасение.
- Да, - коротко отвечаю я, прикрывая отяжелевшие веки. Даже сейчас ощущалась его незримая поддержка, и я была благодарна, что он не торчал у порога дома моих родителей. Родителей... У дома моего отца...
- Если что… я жду тебя. И Тайсон ждет, - горько усмехнулся Эммет, упоминая своего злейшего врага и моего любимчика – кота Тайсона, чье имя соответствовало характеру. Или характер имени.
Тихо поблагодарив любимого, я облегченно отклонила вызов, окинула свою бывшую комнату прощальным взглядом и поняла - дольше здесь находиться не стоит. Слишком тяжело. Поэтому следовало собираться с силами и покидать дом.
Попытку чего и была предпринята.
Спускаясь на первый этаж, взглядом я непроизвольно натыкалась на наши семейные фотографии, которыми мама «оживила» лестницу. Я усиленно старалась ни о чем не думать, не желая вызывать очередной поток слез, но снимки прошлого… НАШЕГО счастливого прошлого врезались в самое сердце, сжимая его до размеров горошины.
Половицы скрипели, жалобно и протяжно, угрожающе прогибаясь под моими ногами. Звук выходил какой-то зловещий, жутковатый. Казалось, будто кто-то забивал гвозди в мой собственный гроб. Дыхание срывалось, горло словно обруч сдавил, а сердце билось мучительно медленно.
Снимки располагались в хаотичном порядке, поскольку мама постоянно твердила, что по порядку предметы может разместить любой дурак, а вот создать свою композицию - под силу единицам. И она, безусловно, входила в этот узкий круг специалистов.
Я с тоской вглядывалась в родные лица.
Вот мама учит меня кататься на велосипеде. Помню, как радостно крутила педалями, выкрикивая ее имя. Хм, на снимке моя довольная мордашка очень похожа на гримасу мультяшного кота Тома.
Следующее фото - мы с папой увлеченно держим удочки (у меня же это просто заостренная палка), завороженно глядя на воду. Пусть мы тогда ничего и не поймали, зато весело провели время. Втроем.
Еще один снимок - мама готовит праздничный торт на мой десятый день рождения. Ее искрящиеся весельем глаза предупреждают, чтобы я не лезла в крем своими умелыми ручками, которые как раз застыли над сладким великолепием. Тогда я таки не удержалась - и первой попробовала мамин шедевр.
А вот мое первое Рождество, которое я в силу возраста помнить не могла, но вот имелось наглядное подтверждение того, что ель меня точно впечатлила. На этой фотографии я была очень похожа на маму. Те же шоколадные кудряшки, тот же задорный носик.
А вот и наш общий снимок, сделанный случайно на ярмарке лет пять назад. Тогда мы, поддавшись порыву, купили светильник в виде тыквы, который до сих пор валялся где-то в гараже и собирал известковую пыль. Ставить его в комнате никто не решился, а выбросить – не поднялась рука.
Я тяжело вздохнула, ощущая, как воздух превращается в раскаленное стекло. Желудок скрутило в тугой узел, но я продолжила идти. Остановка сейчас означала бы полную капитуляцию и верный шаг в пропасть.
Превозмогая нервную дрожь и острую боль в груди, я следовала дальше, моля бога о благословении и помощи.
И вот финальная ступенька позади. Я чувствовала, как капельки пота выступили на лбу. От тяжелого напряжения голова шла кругом… Слез уже не осталось… Я поморгала и поморщилась - глаза, словно песком засыпало. Еще чуть-чуть – и услышу характерное похрустывание. Где-то в сумочке валялись капли. В последние годы они со мной всегда, иначе окружающие подумывали бы о том, что я страдаю каким-то глазным заболеванием
Так, нужно двигаться. Не переставая.
Я устало посмотрела на спасительную дверь, просчитывая количество шагов. Тринадцать – не так уж и много. Я справлюсь.
Набрала полную грудь воздуха и сделала первый шаг. Все нормально – земля не разверзлась, небо не упало. Страх лишь в моей голове.
И тут я заметила мужскую фигуру в гостиной.
Папа сидел там, где проходили последние три года его жизни - на темно-зеленом и уже практически раритетном диване. Этот изрядно потрепанный предмет мебели стал его, можно сказать, постоянным «местом жительства» с того самого дня X.
В тот день я потеряла не только мать, но и отца тоже… Как будто стала круглой сиротой…Потому что Чарли, и так не слишком общительный, окончательно закрылся в своей раковине…
Теперь только бейсбол, канал Дискавери да бутылка пива вносили в его жизнь некое разнообразие. Кафе, кинотеатр и любые другие заведения, где люди обычно отдыхают и веселятся, больше не привлекали моего отца. Он стал затворником. Работа в банке не являлась пределом его мечтаний, не сулила перспектив, а верными друзьями он как-то не обзавелся. Вот и получалось, что здоровый, интересный, не старый еще мужчина стал домоседом. Раньше маме удавалось его растормошить и уговорить на какое-нибудь совместное путешествие или прогулку, но теперь некому было это делать.
Я никогда не имела на него влияния. Между нами установилось некое подобие молчаливого взаимопонимания, которое сейчас превратилось в едва ли не отчуждение. Общение свелось к минимуму. И пусть мы все-таки не стали друг другу совсем чужими, но…
Казалось бы, горе должно было сплотить нас, но все было как раз наоборот. Каждый переживал его по-своему… и отдельно. Мы никогда не обсуждали эту тему, не делились своими чувствами и не плакались друг другу в жилетку. Просто делали вид, что ничего не изменилось, но однозначно ощущали, как тяжело нам стало жить под одной крышей. Именно поэтому я и переехала к Эммету. Подальше от воспоминаний… Чтобы дать спокойствие перегруженному мыслями и образами разуму (хотя это и не сильно-то помогло).
Отец, на удивление, равнодушно принял мой отъезд. Не просил остаться или повременить…Вероятно, одному ему было проще.
Признаюсь, порой мне не хватало поддержки Чарли, его коротких, но таких уместных ободряющих слов и скупых родительских объятий, но… подойти первой я не решалась. Со стороны отца тоже вроде бы не было попыток сближения, так что приходилось довольствоваться сложившимся положением вещей. Я знала, что маме бы это не понравилось, ужасно не понравилось, но… мамы больше нет. Она никогда уже не сможет дать мудрый совет, не сможет найти нужные слова, не сможет сделать из нас полноценную семью. Без Рене не стало семьи, просто двое существовали в одних стенах. А теперь и этого не осталось. За последние три года я возвращалась в этот дом лишь пару раз. Сегодня третий – годовщина со дня исчезновения мамы.
Чарли поставил локти на колени, задумчиво опустив голову вниз. Журнальный столик пуст, без привычной батареи пивных банок. Телевизор не включен. Странно. Может, сегодня нет игры?
- А может, отец переживает так же, как и ты? – съязвил внутренний голос.
Я замедлила шаг. Отец тяжело дышал, плечи периодически сотрясались. Он плакал! Господи, да я не видела его слез даже на похоронах! Он тогда просто застыл, закаменел, стал похож на статую. И ни разу за все это время я не видела ни слезинки в его потухших глазах.
И тут я заметила в его руках смятое фото. Чарли смотрел на него пристально, словно таким образом хотел добиться ответа от изображения.
- Прости, Рене. Я все испортил, - вдруг сбивчиво прошептал он, аккуратно проводя пальцами по контуру снимка.
Наблюдая за душевными страданиями отца, видя его таким беззащитным и ранимым, я почувствовала, что в душе возникает невольное желание подойти и просто обнять его. Просто побыть рядом. И уже делая первый шаг к дивану, словила на себе взгляд Чарли.
И тут же отступила назад. В его покрасневших усталых глазах застыла не боль потери. Злость и отчаянье. В горле отца зародилось сдавленное рычание, и я поняла, что нужно бежать. Скорее бежать. Чтобы ни произошло, сейчас он ненавидит уже одну мысль нахождения меня здесь.
За считанные секунды преодолела коридор и распахнула входную дверь. Так быстро вылетела из дома, что практически не обратила внимания на черный Мерседес у обочины, мотор которого тихо работал.
Села в машину Эммета и трясущимися руками попыталась попасть ключом в зажигание. Слезы начинают застилать глаза – в ярости я смахнула их рукавом, ощущая, как дрожь сковывает все мое тело. Ну же, давай!
Наконец, мотор завелся, и я газанула со всей силы.
И притормозила лишь у больших кованых ворот, что вели к церкви. Чистый зеленеющий газон, мраморные скульптуры, арки, красиво посаженные деревья и поблескивающие на солнце белые плиты. Завораживающее зрелище, если не считать, что здесь похоронен мой самый родной человек.
Мама, я уже рядом.
Я перевела дыхание и выбралась из машины, направляясь к нужной могиле.
Не замеченный мною ранее черный Мерседес стоял неподалеку, со слегка приоткрытым тонированным стеклом. Надо же, сколько в городе похожих машин…
Минуя церковь, откуда раздавалось тихое пение, я пошла по знакомой тропинке. Солнце светило чрезвычайно ярко, отчего мрамор искрился, разбрасывая тысячи солнечных зайчиков. Это резало и ужасно слепило глаза.
Сердце замерло, когда я достигла места назначения… И вот наконец она.
Рене Кэтрин Свон
1965 – 2006
Живой тебя представить так легко,
Что в смерть твою поверить невозможно.
Я без сил упала на колени у самой плиты, проводя ладонью по черным буквам.
- Привет, мамочка, - проговорила я в пустоту, не замечая, как слезы снова катятся из глаз
- …мне без тебя очень тяжело, - призналась я, касаясь любимого имени.
- …папа изменился… - продолжила откровенничать я, рассматривая сочную траву. Слеза ускользнула на стебель рядом, и тот начал переливаться на солнце всеми цветами радуги. Я горько усмехнулась, машинально вытирая щеку. Красота всегда была там, где есть мама.
Сглотнув тяжелый ком, подняла глаза к небу.
- Вернись, прошу! - Сжимая пальцы в кулак, я молила о несбыточном, в тщетной попытке быть услышанной.
Не получив ответа, безвольно опустила голову, скользя взглядом по холодной плите.
Уверена - мама меня слышит. Я даже почти ощущала ее присутствие, но это было лишь мнимое облегчение, призрачная надежда, что мама жива и вскоре найдет способ вернуться ко мне.
И раз в год я позволяю себе упиваться этой надеждой.
Глава 2.
Бывали моменты, когда я тонула в своих чувствах, и волна боли накатывала вслед за волной злости. Когда страх и отчаянье проникали под кожу, разъедая внутренности, словно кислота. Когда надежда просачивалась сквозь пальцы, замедляя сердечный ритм и оставляя раздражающее чувство опустошения. Когда время теряло смысл.
Я не выпрашивала помощи, возврата прошлого или любого вмешательства извне. Мной двигало одно желание – обрести долгожданный покой.
Очутиться в мире, где нет горьких воспоминаний, бессонных ночей и нежелания утром подниматься с постели. Где счастье – не призрачный миг, а состояние души, неизменное, как восход солнца. Где наша семья цельная и крепкая, как кремень.
Но как бы ни было велико мое желание…
Каждый раз его сильные руки вытаскивали меня на свет из глубин депрессии. Его ласковые слова достигали моего отрешенного сознания, приказывая не сдаваться. Его теплые прикосновения и легкие поцелуи посылали дрожь по моему скованному телу, побуждая чувствовать. Жить.
Эммет спасал меня. Снова и снова.
И я была благодарна ему за это. Отчасти...
Вчерашний день был окутан темной дымкой, но я отчетливо понимала, что нахожусь уже не у могилы мамы... Чувствовалось, что и дышать стало легче, отпустило.
Любимый нашел меня, хотя, подозреваю, ему не пришлось особо напрягаться.
Редкие моменты озарения приоткрывали мне размытые картинки того, что происходило накануне.
Вот Эммет взволнованно опускается на колени рядом со мной и нежно обнимает за плечи. Я вздрагиваю. Вот он вытирает мои слезы и гладит заледеневшие руки.
Да, любимый всегда молча разделял мои душевные терзания, неизменно даря тепло и любовь.
Я не могу видеть его печальный взгляд, направленный на могильную плиту. Не могу знать, о чем он думает в этот момент. И что чувствует, видя меня в таком разбитом состоянии. Возможно, он просто молится... Обо мне...
Я же...Я думала лишь о том, как жить дальше... Думала о потерянной матери, чей призрак преследовал меня, чей взгляд проскальзывал в толпе, а голос жил в стенах родительского дома.
Я жила прошлым. Время остановилось в тот день, когда она не вернулась домой.
Эгоистка. Слабая и безвольная. Вот кем я была в такие дни.
Позволила собственным демонам завладеть и душой и разумом. Разрешила им нашептывать жуткую правду, которая, словно острый кинжал, кромсала сердце, неоднократно прокручивая отточенное лезвие вокруг своей оси.
Признавала свое поражение и упивалась им.
Жалкая. Растерянная.
Но не в этом состояло вопиющее преступление, совершаемое мною изо дня в день.
Я осознанно использовала своего парня. Как щит. Как бальзам. Как единственную нить, способную удержать меня от отчаянного и глупого поступка.
Он всецело отдавал себя, плотно окружая меня своей энергией, заботой и нежностью, получая взамен лишь душевный холод, страхи и нервные срывы.
Не очень достойная партия, верно?
Я никогда не задавалась вопросом, почему Эммет до сих пор не плюнул на весь этот театр одного актера и не помахал мне рукой. А надо бы...
Надолго ли его хватит?
Мы вместе уже три с половиной года, большую часть из которых занимаемся МОИМ душевным покоем и благополучием.
Лучшие наряды. Лучшие рестораны. Сюрпризы и многочисленные подарки. Цветы, салоны… Любой каприз, только чтобы мое лицо осветила улыбка, а в глазах появилось что-то, помимо слез и пустоты.
Я и только Я стояла у него на первом месте. Всегда.
Рациональная часть меня считала, что это неправильно. Нормальные отношения предполагают вклады с обеих сторон - один человек зеркально отражает второго и ценит партнёра намного выше себя. Своего рода сделка, где оба участника ставят всё за всё. Без частного счёта.
У нас же все больше походило на перетягивание каната. Причем получалось, что моя темная сторона оказывалась сильнее.
В свое оправдание хотелось бы сказать, что так было не всегда.
Я даже не представляла, что можно стать настолько счастливым человеком, каким являлась я... до исчезновения мамы. Сумасшедшая сила любви, любви взаимной, притянула нас друг к другу, да так сильно, что расставание, пусть даже на несколько часов, казалось практически трагедией. Первая любовь. В школе, да и в институте тоже я парней рассматривала лишь в качестве друзей, особо никого не выделяя. А в Эммете... в нем я тонула, я им дышала. За спиной, словно крылья вырастали, стоило мне увидеть его, и я летела, летела на этих самых крыльях, чтобы обнять, прижаться покрепче, нацеловаться вдоволь. И все равно было мало.
Все чаще я проводила время с Эмметом, а не дома. Папа ворчал, но не вмешивался, а мама, прекрасно все понимая, лишь озорно подмигивала, поглядывая, как я порхаю по дому, готовясь к очередному свиданию, и, оставляя на лбу нежный поцелуй, заботливым взглядом провожала отъезжающий внедорожник. Да, я могла и припоздниться, но она никогда не ругала меня за это. Лишь загадочно улыбалась. Думаю, она уже мечтала о нашей свадьбе.
Да, я любила Эммета, я любила родителей, я весь мир любила. "Любовь = жизнь" - для меня это выражение стало, своего рода, девизом.
Эх, славная была пора...
Сейчас же...Ох, даже не знаю, как охарактеризовать нашу жизнь, если ее так можно назвать. Хотя... Болото. Болотце... Тина, постепенно затягивающая пруд, незаметно наплывающая, разрастающаяся. Вроде и не обращаешь внимания, и вдруг раз - а купаться уже нельзя.
Пока Эммет пропадал на работе практически двадцать часов в сутки, стараясь не сбавлять денежные обороты и иметь возможность баловать своего «мышонка» (мое прозвище в ответ на данное ему), я прохлаждалась на временной работе в местной газете с претензией на аналитику, выпуская одну-две статьи в месяц. Предел мечтаний… для такого городка, как наш, но знаю точно - мама желала бы мне большего. Она сама не умела сидеть сложа руки, фонтанируя бесконечными идеями (и многие воплощая в жизнь). Казалось бы, просто учитель английской литературы - но она так много знала и, главное, не желала останавливаться в своем совершенствовании... И, конечно, мама очень хотела, чтобы и я добилась в жизни чего-то, причем занимаясь тем, что было бы мне по-настоящему интересно.
И лишь ради нее я с опаской, но все же глядела в будущее.
Мы с Мишкой топтались на месте слишком долго - пора было переходить на новую ступень. Отношений. Карьеры. Жизни.
Тихими вечерами, сидя в обнимку на диване, мы неоднократно обсуждали этот вопрос, в итоге распланировав нашу совместную жизнь вне засыпающего Рентона от А до Я.
Выбор пал на «Большое яблоко» (известное прозвище Нью-Йорка – прим. автора) - место, сулившее отличные перспективы.
Во-первых, город не спал, стабильно двигаясь вперед во всех сферах экономики, политики, культуры и жизни страны в целом.
Во-вторых, смена обстановки положительно сказалась бы на НАС. Ну… не совсем на нас... скорее уж, на мне.
Находится там, где все напоминало о НЕЙ, было очень тяжело и мучительно. Воспоминания не давали глубокой ране затянуться, и вместо смирения и покоя приносили новую череду боли и самоедства. Постоянно. И если я не рыдала белугой, то это совсем не означало, что все нормально. Изнутри меня раздирали самые противоречивые чувства. Как бы я не улыбалась, как бы не старалась забыть, трещина в душе кровоточила, наполняя кровь жгучим ядом тоски. Даже я порой понимала, что слишком увязла в своем горе и обиде, что сама не отпускала маму, что виной всех срывов и меланхолий была лишь Я САМА...
Она ушла. Возможно, не по своей воле, ввиду каких-то личных обстоятельств, но она ОСТАВИЛА меня. И этого я не могла ей простить. Потому что слишком в ней нуждалась. Каждый день. Каждую секунду. И даже если бы она ушла из семьи добровольно, рана не была бы такой глубокой и не болела бы так сильно. Любая весточка от НЕЕ с любого конца света, изменила бы все. Кардинально.
Живая и неважно с кем и где. Просто ЖИВАЯ – о большем я и не просила.
Голос сознания часто нашептывал, что мама никогда бы меня не бросила. Папу - возможно, но не свою дочь. Она меня любила так же самозабвенно, как и я ее. Если не больше. Ее великодушное сердце просто не позволило бы ей совершить такой опрометчивый поступок. Ни за что.
И детская, наивная вера в это толкала меня к пустой могиле, чтобы хоть так иметь возможность прикоснуться к ней, поговорить, почувствовать ее…
Жалко, я знаю, но другого у меня не было.
Именно поэтому переезд и, соответственно, возможность оказаться далеко от жалостливых взглядов горожан и просто знакомых, от частых и яростных порывов приходить к ее молчаливому надгробию, от спертого воздуха казались разумным выходом из того состояния анабиоза (состояние живого организма, при котором жизненные процессы настолько замедлены, что отсутствуют все видимые проявления жизни - прим. автора), в которое я загоняла себя добровольно.
Так, и в третьих, каждый из нас имел свои виды на столь крупную "рыбу", каким являлся Нью-Йорк.
Отступать от намеченного еще в институте пути я не собиралась, может, именно поэтому мой взор неуклонно устремлялся в сторону привлекательного лозунга: «У нас все новости, которые можно напечатать». Да, очень заманчиво.
"Нью-Йорк таймс" манил меня, как страна Оз юную Дороти. Может, я и не тянула этот уровень, но была уверена, что в таком крупном мегаполисе обязательно найдутся курсы, тренинги и другие способы повышения квалификации, которые приблизят меня к мечте. К тому же кузен Эммета, Джаспер, обещал поспособствовать, имея в своем кармане «влиятельные ниточки». Хоть я и не питала к родственничку теплых чувств, от помощи не отказалась. Кто знает, вдруг мы больше не увидимся, так почему же не сделать человеку приятное? То есть, мне.
Эммет же имел на Нью-Йорк иные виды.
На горизонте маячила новая сеть заправок. Причем так усиленно, что заставила любимого проявить такие качества стратега, о существовании которых он и понятия не имел. Был произведен прогноз всех расходов, составлен максимально точный портрет аудитории и конкурентов, изучены биржевые сводки и маркетинговые хитрости. Бизнес-план находился в финальной стадии, ожидая своего звездного часа.
Ближе к осени намечалась полная смена климата и окружающей обстановки. Оставалось упаковать чемоданы и уверенно сделать большой и ответственный шаг. В будущее.
Сегодня же… новый день, который я собиралась встречать с абсолютно новым настроем. И тонкий аромат свежего кофе и корицы, который я ощущала сквозь дымку безмятежного сна, мог стать неплохой основой для этого.
Ммм. Потрясающий запах.
Невольная улыбка. Легкое трепетание ресниц. Пальцы, неторопливо блуждающие по простыне. (Не знаю почему, но для меня это своего рода ритуал - как глубокий вдох перед полным погружением. Погружением в жизнь). И тишина. В голове и в сердце.
Хорошее утро.
Сладко потягиваясь, я поглубже вдохнула приятный аромат и осторожно приоткрыла один глаз, опасаясь ярких вспышек нового дня.
Комната была погружена в уютный полумрак, теплый, успокаивающий - идеально подходящий для такого сонного создания, как я.
Открыв второй глаз, я покосилась на окно - неплотно закрытые шторы не пускали весеннее солнце в наши покои, однако один его яркий лучик все-таки умудрился просочиться внутрь, задорно играя на стене.
Забавный.
Слабый кивок головы. Подтянувшись на локтях, я удобнее устроилась на спинке кровати.
Тяжелый вздох. Сладкий зевок. Пальцы усердно принялись растирать заспанные глаза.
Я окинула комнату тоскливым взглядом.
Вот что за странность у Эммета – стремление к белому цвету или светлым тонам. И идеальная чистота. Даже удивительно – такой большой (в прямом смысле слова) парень, брутальный, я бы сказала – и такая спальня. Знаю, есть такие люди, которые и полотенца в ванной вешают строго по размеру и цвету, Эммет к ним не относится... Вроде бы... И не бесится от вида, например, моей кофточки, брошенной на кресло, или непомытой чашки в раковине. Но в целом, вся квартира похожа, скорее, на музей – светло, чисто, все лежит (стоит, висит) на своих местах. И роскошно. Да, мой любимый любит жить красиво. Даже пышно. Вот взять хотя бы наше пусть и не супружеское пока ложе. Высокое, с большими подушками и таким покрывалом, что я порой боялась дышать на него – вдруг запачкаю? Нет, так-то вроде и уютно, но… мне иногда хотелось разбавить эту девственную светлоту чем-то ярким, броским. Но точно знаю, что Эммету это не понравится. Терплю. Иногда кажется, что я в палате сумасшедшего дома, но терплю.
На белоснежном пуфе, стоявшем возле кровати, аккуратной кучкой лежала моя вчерашняя одежда. Чистая и наверняка еще и выглаженная. Забота Эммета порой смахивала на паранойю.
Ага, двое сумасшедших нашли друг друга.
В районе груди тут же неприятно закололо, от чего ладони непроизвольно сжались в кулаки. Воздух вдруг стал удушливым и сжатым. Сглотнув наполнившую рот слюну, я почувствовала, как сердце пропустило пару гулких ударов.
Что это? Жалость? Презрение к самой себе? Стыд? Любовь?
А может, все вместе?
Лихорадочно запустив пальцы в волосы, я с силой потянула пряди вниз. До боли. Чтобы отвлечься, избавиться от заполнявших голову мыслей и образов.
Боже, как же я устала. Не от Эммета. Его я воспринимала, как неотъемлемую часть своего… существования. Единственный, кто еще цеплял мою душу. Двигатель, запускающий сердце и оживляющий мертвое тело. Единственный, кто способен просто своим присутствием изгнать тьму, что прячется внутри. Жаль только, что эффект временный, и отсутствие Эммета вновь кидало меня на дно.
Я измучилась своей обреченностью, прослеживающейся в каждом движении и слове. Прочно приклеившаяся ко мне маска Пьеро сдавливала лицо, натягивая оголенные нервы. Но новый день ничем не отличался от предыдущего…
Постоянное кудахтанье Эммета.
Вот даже взять мою одежду. Ее можно было б