Нет, не приговорен. В Древнем Китае был удивительный обычай. Когда женщина чувствовала, что она беременна, наступало время общения с плодом. Родители рассказывали эмбриону, как они живут, кто они такие, что ждет младенца, когда он родится, какую может прожить жизнь. И нередко случалось так, что зачатие устранялось. Душа ребенка отвергала возможное воплощение…
Древний обычай не противоречит учению о карме. Карма — это судьба, предопределение. Что, казалось бы, можно извлечь из этого понятия, кроме констатации о мистической фатальности. Но оказывается, это ключевое слово выступает как фрагмент разветвленной космологической системы. Создавая карму, мы вызываем определенные последствия. Фатум? Но можно, как выясняется, изменить карму, совершив другое действие, которое обладает большем энергетическим потенциалом. Предопределение, стало быть, неотторжимо от физической картины мира.
Карма — вовсе не абстрактный закон, безличное повеление. Она обладает всепроникающим содержание. Не, внешние силы, а мы сами творим ее И в ней находит отражение бесконечно разноречивая динамика воли, если, разумеется, понимать это слово в трактовке Артура Шопенгауэра как основу бытия. Говоря конкретнее, множество частиц создают разветвленную цепь зависимостей. Карма, выходит, связана с глубинами материи. Она создается нами самими, а не какими-то внешними силами.
Растворяемость человека в космосе, в высших инстанциях прослеживается в мифологиях разных народов, западных и восточных. Она, как считают специалисты, отражает дух восточною мировосприятия. Напомним хотя бы о ведийской жертве Пуруши, отдавшего свое тело для сотворения Мира. В этом понятии древнеиндийской мысли воплощено представление о вселенской душе. Первочеловек отказался от собственной единичности, уникальности во имя более значительных целей. Из частей тела Пуруши образовалась Вселенная.
Но как же родилась первая формула «человеческого»? Примитивный человек способен делать эмпирические различия между вещами, но гораздо сильнее у него чувство единства с природой, от которой он себя не отделяет. Человек еще не приписывает себе особого, уникального положения в природе. Он еще не переживает драму своей отъединенности от всего мира.
До сих пор, обсуждая проблему уникальности человека, мы пытались отыскать какие-то необычные качества Адамова потомка (разум, социальность, творчество), некую субстанцию, которая принципиально отделяет человека от животного мира. Но, может быть, выделенность человека из природного царства зависит не от таких свойств, а от того, как хомо сапиенс переживает самою эту отчужденность от природы?
Некоторые современные философы полагают, что уникальность человека нельзя объяснить на основе разгадки одних биологических механизмов. Они отвергают также и противоположную точку зрения, которая заключается в том, что человек только социальное, а вовсе не природное существо. Тайну человека можно, видимо, раскрыть, если обратиться к изначальному противоречию между природностью и социальностью человека.
Человеческая натура не сумма врожденных! биологически закрепленных побуждений, но и не безжизненный слепок с матрицы социальных условий. Это продукт исторической эволюции и определенных природных механизмов. Уникальность человека выражает не качество и не субстанцию, а противоречие, вытекающее из специфики человеческого бытия. Главные страсти и желания человека возникают из его всеобще-с существования. По своим физиологическим функциям люди принадлежат к миру животных, существование которых определяется инстинктами и гармонией с природой. Но вместе с тем человек уже отделен от животного мира. И эта его «раздвоенность» составляет суть психологически окрашенного экзистенциального противоречия.
Помните, что философские антропологи давно уже отказались от идеализации человека как биологического существа: он далеко не совершенен. Уже отмечалось, что у человека слабо развиты инстинкты. Они как бы заглушены, порабощены социальностью. Инстинкты тащат человека в одну сторону, социальные нормы — в другую. Но в известной мере человек — вольноотпущенник природы. Некогда мощные естественные импульсы погашены в нем общественными стандартами и устремлениями.
Вот недавний пример. Центральное телевидение подготовило серию передач о советских женщинах. В одном из очерков рассказывалось о председателе одного совхоза в Латвии. Эта женщина добилась замечательных успехов в своем хозяйстве. Но журналист, который хочет представить нам живой человеческий портрет, все время стремится вызвать собеседницу на интимный разговор.
— О чем вы мечтаете? — спрашивает он ее.
— Хочу закончить высшую партийную школу.
Журналист нервничает: «Но может быть, вы хотите выйти замуж, обзавестись семьей?.» Героиня отвечает: «Нет, не хочу. Вот закончу вэпэша…».
Природа уготовила женщине роль матери. К выполнению этого предназначения зовет голос инстинкта. Но социальные стандарты, как показывает этот пример, способны перекрыть естественные влечения. Культура, социальность, как думают многие специалисты, как раз и расшатали биологические инстинкты.
Развитие культуры, как часто подчеркивалось в нашей литературе, позволило человеку преодолеть голос инстинктов и выработать уникальную систему ориентиров, внеприродных по своему существу. Вот почему, как подчеркивали многие советские ученые, инстинкты в человеке ослаблены. Они вытеснены чисто человеческими потребностями и мотивами. Иначе говоря, эти инстинкты «окультурены», их природный генезис ослаблен.
Однако действительно ли притупление инстинктов — продукт исторического развития? Новейшие исследования парадоксальным образом опровергают такой вывод. Оказывается, слабая выраженность инстинктов вызвана вовсе не развертыванием социальности. Прямая связь здесь отсутствует. Человек всегда и независимо от культуры обладал приглушенными, неразвитыми инстинктами. Ему в целом были присущи лишь задатки бессознательной природной ориентации, помогающей слышать голос земли. Вспомним Тютчева:
Иным достался от природы
Инстинкт пророчески слепой —
Они им чуют, слышат воды
И в темной глубине земной…
Что касается человека как родового существа, то он был природно-инстинктуально глух и слеп… Человек не был укоренен в природе. И не социальные связи ослабили в нем инстинкты. Насчет инстинктов с самого начала было неблагополучно. И вовсе не из-за социальной программы, а вообще из-за генетической обреченности человека.
Итак, человек как биологическое существо был обречен на вымирание, ибо инстинкты в нем были слабо развиты еще до появления социальной истории. Не только как представитель общества он был приговорен к поискам экстремальных способов выживания. И в роли животного он был осужден на гибель.
Вот тебе раз — царь, властелин природы и… ее пасынок. Как это совместить? Антропологи разъясняют: погиб бы человек не за понюшку табака, если бы не обладал некоторой цепкостью. Природа способна предложить каждому живому виду множество шансов. Такая возможность (один шанс из ста), можно предполагать, оказалась и у прачеловека. Не имея четкой инстинктуальной природы, не ведая, как вести себя в конкретных природных условиях с пользой для себя, человек стал бессознательно присматриваться к другим животным, более прочно укорененным в природе. Он как бы вышел за пределы видовой программы. В этом проявилась присущая ему «особость»: ведь многие другие существа не сумели преодолеть собственную природную ограниченность и вымерли.
Человек же неосознанно подражал животным. Это не было заложено в инстинкте, но оказалось спасительным свойством. Живет человек не своей жизнью, а воображает себя медведем, волком или еще кем-то. Присматривается и… живет. Нет, в общем, смертность ужасающая… Живет — это относится к тем, кто лучше других научился списывать с чужой биологической программы. Тут и началось раздвоение человека. Прислушивается он к собственным инстинктам, ничего не понятно, одна невнятица. Приглядывается к медведю. Кое-как подражает ему. Глядишь, еще один день прошел благополучно: никто не слопал… Надо бы получше запомнить, как удалось выжить. Метку какую-то себе поставить, что ли…
Превращаясь как бы то в одно, то в другое существо, человек в результате не только устоял, но постепенно выработал определенную систему ориентиров, которые надстраивались над инстинктами, по-своему дополняя их. Дефект постепенно превращался в известное достоинство, в самостоятельное и оригинальное средство приспособления к окружающей среде.
Такое представление об уникальности человека развивал еще Эрнст Кассирер. Наряду с немецким философом Максом Шелером его назвали на последнем Всемирном философском конгрессе в числе тех мыслителей XX столетия, которые совершили революцию в понимании человека. Вот как рассуждал Кассирер в книге «Опыт о человеке». Если придерживаться биологических воззрений на природу человека, например дарвиновских, то первые шаги человека должны быть сопряжены с познанием физического окружения. Иначе как выживешь… А тут сразу возникает парадокс.
Человек вовсе не пытается непосредственно познавать природу, овладевать навыками. Напротив, он как бы бессознательно отвлекается от всего этого и уходит в мир каких-то условных меток. Животные сразу и чуть ли не автоматически реагируют на внешний стимул. А человек живет в отвлеченной реальности. Он буквально окружил себя символами. Вообще, человек почему-то теряет контакт с реальностью и выстраивает между собой и действительностью мир таинственных образов. Они и служат для него ориентиром. Человек живет уже не просто в физической, а в символической вселенной… Символы сплетаются вокруг челочка в прочную сеть.
Вот откуда, оказывается, родилась социальная программа. Первоначально она складывалась из самой природы, из попытки уцелеть, подражая другим животным, более укорененным в естественной среде. Потом у человека стала развиваться особая система — символическая. Он стал творцом и создателем символов. В них отразилась попытка закрепить. различные стандарты поведения, подсказанные другими живыми существами. Теперь переведем дух и спросим себя — не здесь ли коренится разгадка вопроса, который касался потребности человека пойти в театр, чтобы увидеть нечто придуманное? Откуда у человека эта постоянная, растущая и трудноутолимая нужда в галлюцинаторном зрелище, в воссоздании фиктивного мира, в искусстве в целом? Не проливает ли тайна антропогенеза свет и на эту проблему? Животные ограничены миром своих чувственных восприятий, что, как уже отмечалось, сводит их действия к прямым реакциям на внешние стимулы. Человек же словно и вовсе не различает действительность и возможность. Они для него в известном смысле равноправны. Отсюда пушкинское «Над вымыслом слезами обольюсь…». «Зачем над вымыслом? — спросил бы у него Платон, — плачь по поводу печальной каждодневности…»
Поступки человека уже не определяются инстинктами. В сравнении с другими животными эти инстинкты у людей слабы, непрочны и недостаточны для того, чтобы гарантировать им существование. Кроме того, самосознание, разум, воображение и способность к творчеству нарушают единство со средой обитания, которое присуще животному существованию. Человек знает о самом себе, о своем, прошлом и о том, что в будущем его ждет смерть, о своем ничтожестве и бессилии.
Человек остается частью природы, он не отторжим от нее. Но теперь он понимает, что «заброшен» в мир в случайном месте и времени, осознает свою беспомощность, ограниченность своего существования. Над ним тяготеет своего рода проклятье: человек никогда не освободится от этого противоречия, не укроется от собственных мыслей и чувств, которые пронизывают все его существо. Человек — это единственное животное, для которого собственное существование является проблемой: он ее должен решить, и от нее нельзя никуда уйти.
Из логики приведенных рассуждений вытекает следующее: трудно выделить такое человеческое качество, которое, являясь каким-то задатком, выражает всю меру самобытности человека. Отсюда и возникает догадка: возможно, нетривиальность человека вообще не связана с самой человеческой природой, а проступает в нестандартных формах его бытия.
Иначе говоря, существо вопроса не в том, что человек обладает неразвитыми инстинктами, ущербной телесностью или более совершенным, чем у животных, интеллектом. Гораздо более значимо другое: в чем особенности человеческого существования, обусловленные сплетением этих качеств? Например, способность человека к подражанию не исключительна. Этот дар есть у обезьяны, у попугая… Но в сочетании с ослабленной инстинктуальной программой склонность к подражанию имела далеко идущие последствия. Она изменила сам способ человеческого существования. Стало быть, для обнаружения специфичности человека как живого существа важна не человеческая природа сама по себе, а формы его бытия.
А какие последствия имела способность человека создавать внеинстинктуальную сетку связей. Между человеком и реальностью возникло огромное пространство символов. Сложилась иная, неприродная программа действий. Произошло как бы удвоение реальности, она получила отражение в сфере мысли, сознания. Человек оказался погруженным в специфические условия существования. Это пространство можно назвать культурой, ибо она-то и является той сферой, где неожиданно раскрылся творческий потенциал человека.
Стало быть, своеобразие человека как живого существа в его «открытости», «незавершенности». Человеческая программа, как уже отмечалось, отличается разнообразием и непостоянством. Мы можем, по-видимому, указать на одно поистине уникальное свойство человека: открытость, невосполненность его как создания. В отличие от других живых существ человек способен преодолевать собственную видовую ограниченность и возвышаться над ней. В этой особенности — удивительное и существенное своеобразие человека.
Философ Возрождения Пико делла Мирандола в «Речи о достоинстве человека» указал на то, что человек способен творить себя, открывать в себе новые свойства. «Тогда согласился Бог с тем, что человек — творение неопределенного образа, — писал он, — и, поставив его в центр мира, сказал: „Не даем мы тебе, о Адам, ни своего места, ни определенного образа, ни особой привязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно воле и своему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире…“»
Ни одно из существовавших обществ не соотносилось с истинной природой человека. В самом деле содержанием человеческой истории является попытка обрести самих себя, реализовать те потребности, которые в них заложены. Однако конкретно сложившееся общество, та или иная форма социального общежития мешают полному выявлению человеческих потенций. На протяжении длительной истории разум, воля, эмоции людей не получали и не могли получить истинного самовыявления. Общество не только не содействовало реализации глубинных потребностей, а, напротив, стесняло их.
Вообще говоря, проблему можно поставить даже шире. Не просто стесняло, а извращало. Теперь, когда человечество прошло через опыт насильственных расправ, практику чудовищных экспериментов с человеческим материалом, можно сказать без преувеличения: история— это также процесс расчеловечивания человека.
Можно ли считать свободу абсолютной ценностью человека? Издревле человека, который стремился обрести свободу, казнили, подвергали изощренным пыткам, предавали проклятьям. Но никакие кары и преследования не могли погасить свободолюбие. Сладкий миг свободы нередко оценивался дороже жизни… На алтарь свободы брошены бесчисленные жертвы. Так, может быть, история человечества и есть дорога к свободе, мучительный путь освобождения от оков?
Однако история подтверждает не только истину свободы. Она полна примеров добровольного закабаления, красноречивых иллюстраций психологии подчинения. Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на предпосылке, что люди бегут от свободы. Человек — песчинка мироздания. Его окружают грозные природные стихии. Небо осыпает человека кометами. Недра Земли извергают огненные лавы. Он постоянно испытывает на себе предательство земной тверди… Истончение «живой» оболочки над планетой угрожает прорывом смертоносных излучений. В наши дни из рукотворных сооружений человека вырывается поток всепоражающих частиц. И в социальной жизни он ощущает себя игрушкой анонимных общественных механизмов. У экзистенциалистов есть все основания говорить о хрупкости человеческого существования.
Не вырабатывается ли на протяжении веков инстинктивный импульс, парализующий волю человека, его спонтанные побуждения? Напротив, мне кажется, что мы проходим мимо важнейшего исторического урока современности. Между тем пора, по-видимому, в полной мере открыто и по возможности всеобъемлюще разобраться в нем. Я говорю о тщете тиранических режимов. Сталинщина показала, что деспотизм вообще обречен, он бесперспективен. Ничего нельзя построить на человеческих жертвах, на беззастенчивой эксплуатации человеческого материала… Ведь это факт, что никакая самая изощренная тирания, на какой бы разветвленный аппарат насилия она ни опиралась, не способна загнать человека в тупик.
Выходит, провозвестия Замятина и Оруэлла оказались излишне трагедизированными? Нет, их предостережения были эффективными. Но прав немецкий мыслитель Карл Ясперс, который полагал, что человечество никогда не знало и, к счастью, никогда не узнает такой ситуации, когда возможен тотальный надзор за человеком… Деспотия действительно обнаружила свою ущербность, ибо она противостоит изначальной человеческой природе, отвергает свободную спонтанность человека.
Свобода — одна из неоспоримых общечеловеческих ценностей. Однако даже самые радикальные умы прошлого, выступавшие в защиту этой святыни, нередко обнаруживали робость и половинчатость. Нет, полагали они, свобода не абсолютна. Предоставьте индивиду право распоряжаться собственной жизнью — и наступит век хаоса. Ведь в нем сильны инстинкты своеволия, эгоизма, разрушительности. Свобода, безусловно, хороша, но замечательно, когда человек добровольно подчиняется общей воле, сознательно умеряет собственные порывы.
Говоря об эпохальных сдвигах, разломах истории, мы обращаем свой взор к человеку. Потому что он мера всего сущего…
Заключение
Человек утратил единство с природой, возможность вернуться в ее лоно, обрести инстинктивно-целостное восприятие. Он отныне возвышается над природой, но это и служит источником его страданий, ибо постоянно воспроизводит перед ним неразрешимую ситуацию. Не только все человечество, но и каждый индивид вынужден осознавать и переживать это экзистенциальное противоречие. Человек стоит перед страшной опасностью превращения в узника природы, оставаясь одновременно свободным внутри своего сознания. Ему предопределено быть частью природы и одновременно быть выделенным из нее, быть ни там, ни здесь. Человеческое самосознание сделало человека странником в этом мире. Он отделен, уединен, объят страхом.
Перед лицом трагической ситуации человек делает выбор. Он должен что-то делать, чтобы как-то совладать со страхом, пронизавшем все его существование. Он должен искать утраченную гармонию, пытаться обрести ее иным путем. Для того чтобы найти выход, нужно предельное напряжение. Ситуация требует не теоретического ответа, хотя ученые и создают теории жизни, философские идеи существования. Человек должен «ответить» всем своим существом, своими чувствами, своим творческим даром и воображением.
Но выражает ли человек свою сущность, свою уникальность в состоянии полнейшей реализации, предельного напряжения своего «Я». Нет, не выражает ибо человеческая природа — это не различные формы существования в их движении и их смене. Сама сущность человека выражена не в его ответах на ситуацию, а в безостановочном и нескончаемом разрушении конфликта. Таким образом, можно говорить о вечном экзистенциальном поиске. Человек, разорвав естественные связи, вынужден искать новый диалог с природой.
Так возникает множество человеческих проблем — свобода, власть, смерть, любовь, мировоззренческий анализ которых необходим сегодня. Содержанием человеческой истории является стремление людей обрести самих себя, реализовать те потребности, которые порождены распадом прежних изначально целостных связей..
Идея человеческой природы как незавершенной возможности, проявляющейся в бесконечных вариациях необычного, специфического бытия, жизни, как приключения саморазвития, в ходе которого несовершенство оказывается благодатным свойством, изъян превращается в достоинство, а несомненное благо оборачивается злом, — таков, на мой взгляд, возможный подход к осмыслению уникальности человека.
[1]См.: Бердяев Н. А. О рабстве и свободе человека (Опыт персоналистической философии). — Париж. 1939. — С. 19.
[2]Вернадский В. И Живое вещество. — М., 1978. — С. 44. 6
[3]Бердяев Н. А. Человек и машина (Проблема социологии и метафизики техники).// Вопросы философии. — 1989. — № 2. — С. 159.
[4]Тэн И. Философия и искусство. — Париж, 1865. — С. 69.
[5]Омар Хайям. Рубайат, — М., 1972. — С. 30.
[6]Твен М. Письма с Земли. — М, 1972. — С. 176.
[7]Там же.
[8]Ницше Ф. Антихрист. — Спб., 1907. — С.9.
[9]Мечников И. И. Этюды о природе человека. — М. 1961. — С. 50.
[10]Диалоги. Полемические статьи о возможных последствиях развития современной науки. — М. 1979. — С. 148–149.
[11]Этот пример взят из статьи Василия Голованова «Насекомое измерение» // Литературная газета. — 1990. — 5 сентября.
[12]См: Проблема человека в западной философии / Под ред. П. С. Гуревича. — М., 1988. — С. 12.
[13]Волошин М. Избранные стихотворения. — М., 1988. — С. 299–300
[14]Таноб — место подвижничества христианских аскетов.
[15]Ойзерман Т. И. Homo sapiens преодолевает свою видовую ограниченность / Вопросы философии. — 1989. - N 7. — С. 12.
[16]Направление в современной западной философии, представляющее объекты в виде соответствующих структур
[17]См.: Лабиринты одиночества. — М., 1989. — С. 94.
[18]Направление в современной западной философии, изучающее существование человека.