Марина Деникина-Грей.
Иван.
Мой дед по отцовской линии Иван Ефимович Деникин родился 26 сентября 1807 года в деревне Ореховка Саратовской губернии. Он был младшим сыном крепостного крестьянина. В двадцать лет Иван женился на своей юной соседке Марии Осиповне, фамилии которой я не помню. Ее поведение по тогдашним меркам было чересчур раскованным, и она не смогла составить счастье парня, воспитанного в самых строгих нравах. Когда у помещика потребовали определить рекрута в армию, тот остановил выбор на Иване, который отнесся к этому спокойно и в 1834 году безо всяких сожалений пошел на службу.
При Николае I крепостные не могли продвинуться дальше звания унтер-офицера и не имели права на отпуск, но если после двадцати пяти лет службы государю они оставались в живых, то становились свободными гражданами. В отличие от большинства своих товарищей солдат Деникин умел читать и писать. После того как Александр II отменил крепостное право, унтер-офицеру Деникину представилась, наконец, возможность рассчитывать на повышение по службе. Он сдал экзамены по чтению, письму, арифметике, блестяще ответил на вопросы по воинскому уставу и по Закону Божьему и получил чин подпоручика.
Ему было тогда 49 лет. Теперь он имел право на отпуск и даже мог, при желании, оставить воинскую службу. Но куда ему было деваться? Его часть была расквартирована в Польше, вдалеке от родной деревни, а родители уже давно умерли. Он не хотел встречаться с женой, но все же попытался найти ее, чтобы добиться официального развода. Ему это не удалось. Тем не менее, православная церковь все же расторгла брак из-за неявки жены в суд.
У Ивана оставались брат и сестра. Но сестра уехала из Ореховки, и он не знал, где искать ее на бескрайних просторах империи. Он мог бы обратиться к брату, но не хотел этого делать. Еще до отмены крепостного права брат получил вольную, и ему удалось найти «свой путь» в жизни. Иван узнал об этом по возвращении из Венгрии, когда их часть стояла в русском городе, название которого никогда не называл. Как ему говорили, брат занимал там значительную административную должность.
Солдат Деникин отпросился из части на несколько часов и поспешил к дому, где жил его ближайший родственник. Слуга пропустил Ивана в кухню. Вошла невестка и объявила:
- Муж очень занят - у нас обедают важные гости. После обеда он сможет уделить вам несколько минут, а пока Настя подаст вам тарелку супа.
Иван был оскорблен до глубины души, надел фуражку и вышел, не попрощавшись. Больше он своего брата не видел.
В 1856 году подпоручик Деникин окончательно решил остаться в армии, хотя дисциплина там была весьма суровой, практиковались и телесные наказания. Много позже, уже на гражданской службе Иван часто вздыхал: «Тогда все было по строгости. Времена очень изменились...»
Годы были мирные, и Иван, ставший прапорщиком, служил теперь в части, охранявшей границы Польши, которая после раздела вошла в состав как Российской империи, так и Пруссии. Иван проникся симпатией к польскому народу. Считая совершенно естественной аннексию Россией герцогства Варшавского и соседних с ним областей, он не одобрял произвол и жестокость властей. В сентябре 1862 года, накануне исторического Польского восстания, в часть пришло сообщение: руководители заговорщиков собираются вечерами по пятницам в одном из пригородных домов. Деникину было поручено арестовать их. Он знал хозяина дома. В следующую пятницу прапорщик Деникин отдал приказ своим солдатам:
- Если через полчаса не вернусь, начинайте штурм. Иван вошел в комнату, где находилось около двух десятков человек. Он привык говорить кратко и убедительно. - Знаю, для чего вы здесь собрались, но я - солдат, а не доносчик. Если же нам придется скрестить штыки, то я выполню свой долг. Я пришел сюда, чтобы сказать: вы поступаете глупо. Не в ваших силах противостоять русской мощи. Одумайтесь, пока не поздно. Не губите людей зря!
Его советами пренебрегли, и в январе 1863 года все-таки пришлось «скрестить штыки». За проявленную храбрость он был произведен в капитаны и награжден орденом Святого Станислава. Выполняя свой долг, Деникин всегда поступал по совести. Когда в мае была захвачена группа студентов и лицеистов с оружием, ему было приказано, в зависимости от их возраста, по своему усмотрению либо расстрелять их, либо сослать в Сибирь. Капитан выбрал еще более мягкое наказание. Он велел выпороть молодых людей и отпустить по домам.
Майор Деникин больше не покидал пределов Польши. Выйдя на пенсию в 1869 году, Иван решил обосноваться во Влоцлавске и задумывался о свадьбе. Вот уже два года он любил молодую польку Елисавету Федоровну Вржесинскую, сероглазую брюнетку с волнистыми волосами. Ее мать к тому времени скончалась, а отец, мелкий землевладелец, потерял все, что имел, во время аннексии Пруссией его родного города Стрельно. Он эмигрировал в русскую Польшу, где обрел убежище, но не благополучие и умер бы с голода, если бы дочь не стала зарабатывать на жизнь шитьем и вышивкой.
Нищета семьи Вржесинских не остановила Деникина. У Елисаветы была благородная душа, она не была эгоистична, но исповедовала католицизм и упорно отказывалась принять православие. Однако любовь в конце концов победила. В 1871 году майор Иван Ефимович Деникин в возрасте 64 лет соединил свою судьбу с Елисаветой, которой вскоре должно было исполниться тридцать. Молодожены вместе со старым отцом обосновались в деревне Шпеталь Дольный. От Влоцлавска ее отделяла только река Вистула, но квартиры там оказались дешевле, чем в городе. Елисавета вынуждена была отказаться от шитья из-за отсутствия клиентуры, но тридцати шести рублей, которые получал майор ежемесячно, хватало на то, чтобы как-то сводить концы с концами.
Через семь или восемь месяцев в дом пришли радость и тревога. Елисавета забеременела. Опасаясь за исход первой поздней беременности, Иван горячо молился и решил, что сын его получит имя Антон и будет крещен в православии. Будущая мать мечтала о дочери, но муж был уверен: Создатель не откажет ему в сыне. Антон появился на свет 4-го, а по новому стилю 16 декабря 1872 года.
Воспоминания будущего генерала о жизни в Шпетале Дольном были довольно смутными. Однако один день 1878 года отчетливо запечатлелся в его памяти. Его обычно разговорчивый отец вдруг замкнулся и только поглаживал белую бороду. В поступившей депеше было написано, что во исполнение его желания он направляется в крепость Новогеоргиевскую с тем, чтобы принять командование батальоном резервистов, которых ожидали на фронте.
Между Россией и Турцией шла война, и Иван, втайне от жены, ходатайствовал о своем участии в ней. Елисавета возмутилась:
- Идти воевать в твоем возрасте? Ведь тебе уже 68 лет!
Антону передалось волнение матери. Он залился слезами, но позже признавал: «В глубине души я был горд тем, что мой отец отправляется на войну».
Однако затем приказ был отменен: мирные переговоры прошли успешно, и батальон расформировали. Майор с грустью свернул свой старый мундир, присыпав его табаком от моли. Он охотно ходил бы в нем хоть каждый день, но боялся износить и поэтому надевал лишь по особо торжественным случаям. Так как новый мундир стоил очень дорого, то Иван поневоле свыкся с гражданской одеждой, но никогда не расставался с военной фуражкой.
По примеру всех респектабельных семейств Деникины после рождения Антона взяли в дом няню, сироту из крестьян, по имени Аполлония, которая потребовала за свои услуги самую незначительную плату. Но все равно пенсионных тридцати шести рублей не хватало на пятерых, и к концу каждого месяца приходилось у кого-нибудь занимать денег. Этот заколдованный круг разрывался только раз в год, когда семья получала дополнительную пенсию в 100 рублей, которую Министерство финансов выплачивало старым солдатам-пограничникам. Тогда Елисавета делала покупки, заказывала ткани, а Иван приглашал друзей на обед.
Когда Ивану должно было исполниться 69 лет, очередной манны небесной оставалось ждать еще полгода. Однако Елисавета решила сделать мужу неожиданный подарок. Она плохо говорила по-русски, но умела писать и еще лучше читать и сама обучила этому четырехлетнего сына. Когда наступил день рождения отца, мальчик встал и, сияя от гордости, начал читать статью из газеты. Иван остановил его:
- Довольно, малыш, не считай меня настолько глупым. Я знаю, что мать тебя заставила выучить все наизусть. А ну-ка, прочитай мне это место, а потом вот это.
Антон почти не останавливался, хотя ему попадались и очень трудные слова. Никакой подарок не мог так порадовать старого отца, как беглое чтение сына.
Через сорок лет, в изгнании, ко дню рождения моей матери Деникин, вспоминая этот эпизод из своего детства, тайком научил меня читать и писать по-русски и считать до ста. Результат, однако, оказался обескураживающим. Подобно деду отказываясь сначала верить своим ушам, мать вдруг расплакалась и заперлась в своей комнате. Мы с отцом были поражены. Когда, наконец, дверь открылась, я услышала ее упреки:
- Ты совсем потерял голову, Иванович! Ведь несчастному ребенку только четыре года, и она определенно умрет от менингита!
Я, однако, выжила.
Освоив кириллицу, Антон легко одолел и латинский алфавит. Мальчик владел двумя языками, разговаривая с отцом по-русски, а с матерью по-польски. Но для того чтобы стать офицером, этих познаний было недостаточно, а по убеждению родителей, ребенка явно влекло это призвание. Уже в первый день рождения перед ним, по старинному обычаю, положили крест, маленькую деревянную саблю, книги и рюмку. Выбор ребенка должен был определить, кем он будет впоследствии: священником, военным, ученым или же просто пьяницей. Мальчик сразу же схватился за саблю, затем на мгновение оставил ее, чтобы поиграть со стаканом, потом снова взял в руки оружие и уже больше не бросал его.
Гаданье сбылось лишь отчасти. Сабля действительно предрешила его жизненный путь, но и от книжной премудрости он не отрекся. А вот пьяницей не стал. Был пьян всего лишь раз в жизни - в день производства в офицеры.
Однако будущему воину скоро должно было исполниться семь лет. Ближайшая школа находилась во Влоцлавске, на другом берегу Вистулы. Пришлось переезжать. Семья обосновалась на Пекарской улице в отдельной квартире, состоявшей из двух комнат, кухни и небольшой «клетушки». Одна из комнат стала гостиной, родители с ребенком спали в другой. Немощный отец Елисаветы довольствовался «клетушкой», нянька же ночевала на кухне. Уезжая из Шпеталя Дольного, Деникины хотели рассчитать няню: они были не в состоянии платить ей жалованье. Но служанка на коленях умолила их оставить ее. Она отказывалась от жалованья, сознавая себя членом семьи.
И вот они все вместе во Влоцлавске. Елисавета находит кое-кого из своих прежних клиентов, но вышивка и шитье утомляют глаза, частые мигрени портят характер.
Всякий раз, принося пенсию, Иван готовится к упрекам: едва получив деньги, он всегда тратит что-то, одалживая еще более бедным друзьям, часто безо всякой надежды на возвращение. Жена возмущалась:
- Неужели ты не понимаешь, что нам самим не хватает на пропитание?
Много позже и я стану свидетельницей подобных сцен, когда уже моя мать упрекала отца за такое же поведение.
Однажды, когда мигрень доняла ее особенно сильно, Елисавета не выдержала:
- В этом месяце мы не продержимся даже до 15-го числа. Слишком дорого обходится твой табак!
В тот же вечер Иван решил бросить курить.
«Посерел как-то, - вспоминал Антон, - осунулся, потерял аппетит и окончательно замолк. К концу недели вид его был настолько жалок, что мы оба - мать и я - со слезами стали просить его начать курить снова. День упирался, а на другой закурил. Все вошло в норму».
Когда Елисавета жаловалась на судьбу, Иван лишь спокойно отмалчивался, что в конце концов успокаивало жену. Достоинство и значительность этого молчания вызывали глубокое уважение в душе ребенка.
Семилетний мальчик, сознавая бедность своих родителей, не чувствовал из-за этого никакой ущербности. Один раз, правда, он был унижен, но отцу удалось добиться справедливости. Как-то летом, босоногий и в залатанной рубашке, Антон играл на улице с соседскими мальчишками. Мимо проходил лицеист из старшего класса. Он поднял мальчугана и подбросил его в воздух. Находившийся рядом учитель строго обратился к своему ученику, выговаривая ему за то, что тот «компрометирует себя общением с этими маленькими хулиганами». Плача от негодования, Антон пожаловался отцу. Иван надел свою фуражку:
- Он осмелился назвать тебя хулиганом? Пойду поговорю с ним...
Вскоре учитель явился в дом и принес свои извинения.
Иван редко пропускал службы, совершавшиеся в маленьком деревянном храме. Сын ходил с ним и пел в церковном хоре. По большим праздникам муж, исповедовавший православие, чтобы угодить своей жене-католичке, иногда сопровождал ее на мессу, но признавался, что чувствует себя там, как «на спектакле», считая каменное здание церкви слишком холодным и торжественным.
После смерти старого отца Елисавета стала чаще исповедоваться. Однажды она вернулась расстроенная. Оказалось, что ксендз не отпустил ей грехи, поскольку ее сын исповедует православную веру. Она допускалась к причастию только при условии его тайного обращения в католичество. Иван надел фуражку и направился к ксендзу. В условиях русской оккупации всякому поляку, обвиненному в попытке религиозного давления, грозила депортация. Ксендз принялся умолять Ивана забыть этот инцидент, его жене были отпущены грехи, но с тех пор она ходила в костел одна.
В 1880 году стало известно, что Александр II, возвращаясь из-за границы, собирается проехать через Влоцлавск. Царский поезд должен был минут на десять остановиться на городском вокзале. Кроме представителей властей на платформу допускались только немногие особо привилегированные лица. Майор Деникин оказался в их числе, ему было позволено взять с собой сына.
Иван достал мундир, почистил его и надраил пуговицы. Елисавета провела всю ночь за шитьем бархатных штанов и шелковой рубашки для сына. Парадный костюм дополняла недавно приобретенная шапка. На платформе других детей не было. Антон почувствовал гордость. Будет что рассказать товарищам! Вот подъезжает царский поезд. Сквозь опущенное окно видно, как царь склоняется, непринужденно разговаривая с сопровождающей его свитой. Иван, стоя навытяжку, не сводит с него глаз. Антон знает о почти мистической любви отца к императору, он и сам чувствует глубокое волнение. Поезд трогается. Все кончено. Один из друзей шутя окликнул майора:
- Иван Ефимович! Я и не думал, что ты воспитаешь сына в таком неуважении к императору! Он ведь не снял шапки с головы.
Иван покраснел. Антон, до этого паривший в облаках, почувствовал, как на глаза навертываются слезы. Отец ограничился тем, что объяснил этот случай робостью ребенка. Антон почувствовал к нему глубокую благодарность. Впрочем, его восхищение отцом не знало границ.
«Меня отец не поучал, не наставлял. Не в его характере это было. Но все то, что он рассказывал про себя и про людей, обнаруживало в нем такую душевную ясность, такую прямолинейную честность, такой яркий протест против всякой человеческой неправды и такое стоическое отношение ко всяким жизненным невзгодам, что все эти разговоры глубоко западали в мою душу».
Ко дню рождения отца Антон сочинил стихотворение в его честь. Он написал каллиграфическим почерком на трех листах «кружевной» бумаги, украшенной изображением ангела, виноградной кисти и двух экзотических птиц. Рифмы не отличались богатством, но орфографических ошибок почти не было и неоспоримо присутствовало весьма благородное воодушевление.
К Тебе мои стихи, отец,
Текут, как чистые воды.
Да сохранит Тебя Творец
На долгие и многие годы.
Я верю, детская молитва
К Его Престолу упадет,
Я верю, Ангел, Твой хранитель,
Ее в надземный мир снесет.
Достоин Ты Его щедрот
По жизни мысли и деяниям,
Прожитое Тобою не умрет
По моим воспоминаниям.
Живя в душе простой, незлобной,
Без ропота на свет и на людей,
Не гнался за мыслей модной,
Нигде ни в чем Ты не был фарисей.
Твой голос правды не угас,
Для родины всегда Ты был верным сыном,
Живи ж теперь, родной, для нас
И научи меня быть Русским гражданином.
Антон Деникин. 26 сентября 1880 года.
Следует отметить, что обращение на «ты» здесь было поэтической вольностью: в повседневной жизни Антон обращался к родителям только на «вы».
В то время, когда сын сочинял стихотворение, желая отцу «долгих лет», тот впервые почувствовал себя нездоровым. Что делать? Иван не хотел обращаться к врачу. Он согласился лишь пить настой «волшебной травы», которую собирала соседка, и с начала 1885 года уже не вставал с постели. Терзавшие его боли сопровождались бесконечными приступами мучительной икоты. Нарушив запрет мужа, Елисавета вызвала врача. Тот осмотрел больного и поставил диагноз: рак желудка, жить больному осталось несколько дней.
Антон спал теперь в гостиной. Когда отец мог говорить, он спокойно вел речь о смерти. Тринадцатилетний мальчик плакал украдкой, но молил Бога о чуде. Больной тоже молился, иногда громко, повторяя одну и ту же фразу:
- Господи, сделай такую милость, чтобы я умер в тот же день, что и Tы!
Приближалась Пасха. Каким образом умиравший мог протянуть еще несколько недель?
Иван позвал сына. Он хотел говорить с ним.
- Скоро я умру. Оставляю вас с матерью в нужде. Не горюй, Бог не оставит вас! Только будь честен и заботься о ней. Бог сделает все остальное. Я жил достаточно долго, благодарю Создателя за все. Единственное, что меня удручает, - я покидаю вас, не увидав твоих офицерских погон...
В полдень Страстной пятницы, когда Антон пел в деревенской церкви благовест страстей Господних, за ним прибежали:
- Иди скорее. Тебя спрашивают дома.
Антон, запыхавшись, вбежал в маленькую комнату. Отец умирал. Он отошел в три часа. Как раз в то же время, что и Иисус Христос...
Антон.
Господь, исполнивший последнее желание умирающего, не «сделал всего остального», - не позаботился о благосостоянии убитой горем семьи.
Месячная пенсия вдовы теперь сократилась до 20 рублей. Шитье и вышивка приносили лишь жалкие гроши. Как жить? Антон решил давать уроки мальчикам, которые были младше его. Он ежедневно помогал детям из двух семейств выполнять домашние задания. Это приносило еще 15 рублей в месяц.
«Никакого влечения к педагогической деятельности я не имел, и тяготили меня эти занятия ужасно, особенно зимой, когда рано темнело. Вернувшись из училища часа в четыре и наскоро пообедав, бежал на один урок, потом - в противоположный конец города на другой. А тут уже и ночь, да свои уроки готовить надо... Праздника ожидал, как манны небесной».
В тринадцать лет Антон - ученик четвертого класса городского лицея. Год был закончен успешно, и экзамен казался простой формальностью, когда ребенок заболел ветряной оспой и скарлатиной. Занятия пришлось прервать. Срочно призванный отставной военный врач, взглянув на потерявшего сознание и мечущегося в жару ребенка, лишь перекрестил его и вышел, не сказав ни слова. Обезумевшая мать кинулась звать «гражданского доктора», который быстро поставил мальчика на ноги, но Антон уже не мог наверстать упущенное. Из хорошего ученика он превратился в посредственного и даже был вынужден остаться в пятом классе, поскольку в течение года ничего не мог понять из объяснений учителя математики Епифанова. Ему пришлось пожертвовать каникулами. Он принялся усердно работать и вошел во вкус. К началу учебного года он усвоил все правила из учебников и умел решать все предложенные в них задачи.
Увидев знакомые парты пятого класса и учителя Епифанова, Антон внутренне возликовал:
- Ну, вот мы и опять вместе, Епифаша!
Епифанов был влюблен в свой предмет. Хорошими учениками он считал только тех, кто был силен в математике, ко всем же остальным относился со снисхождением, близким к презрению. В начале каждого года он отбирал пять-шесть учеников, усаживал их в первый ряд и уделял им особое внимание, обращаясь с ними, как с равными. Остальные с завистью называли этих избранных «пифагорейцами». Учитель выбирал для «пифагорейцев» самые трудные задачи из регулярно получаемого им «Математического журнала».
Однажды, в октябре 1887 года, решив меньше чем за десять минут обычную задачу, Антон положил тетрадь на стол учителя и стал присматриваться к тому, чем занимались «пифагорейцы». Учитель попросил их найти среднее арифметическое всех хорд круга.
«Пифагорейцы» стали перешептываться, пребывая в сомнении. Вдруг Антон поднял руку. Епифанов спросил его:
- Что случилось, Деникин?
- Мне кажется, я нашел ответ на этот вопрос.
- И каков же он?
Не в состоянии вымолвить ни слова, дрожа и краснея от смущения, мальчик протянул учителю листок бумаги. Епифанов ничего не сказал, только открыл журнал и вывел в нем какую-то отметку настолько решительно и размашисто, что все поняли: Деникин получил пятерку. Так Антон стал «пифагорейцем». Теперь не осталось никакого сомнения в том, что он перейдет в шестой класс.
Твердая пятерка была у Антона и по гимнастике. Еще во время своего пребывания в Шпетале Дольном мальчик полюбил физические упражнения: зимой катался на коньках по замерзшей реке и занимался конным спортом, а летом купался в Вистуле. Эти купания беспокоили майора, который огорчался, что сын не умеет плавать как следует. Иван был слишком стар, чтобы самому входить в воду, но заручился поддержкой молодого деревенского парня и решил использовать самый радикальный метод обучения. Втроем они поехали кататься на лодке, и посередине реки отец спихнул Антона в воду. Мальчик поплыл по-собачьи. Позже он стал одним из лучших пловцов Влоцлавска.
Я вспоминаю первое лето, проведенное нами в Капбретоне. Считалось, что океан в этом месте очень опасен. Отец, которому исполнилось уже пятьдесят пять, плавал в открытое море, невзирая на мольбы моей матери. Она всегда боялась воды.
В 1888 году жить семье Деникиных стало трудно. Елисавете не удавалось сводить концы с концами. На семейном совете она объявила об этом сыну и служанке Аполлонии.
- Если бы только я смогла получить место содержательницы одного пансиона для лицеистов...
Ученики, жившие в пансионах, размещались небольшими группами в зданиях, связанных с лицеем. Их содержание доверялось женщинам, известным своим безупречным поведением. Юный «пифагореец», оказавшись на хорошем счету, добился для своей матери встречи с директором. Как раз оказалось свободным место содержательницы дома на восемь человек. Аполлония взяла на себя заботы по кухне и по хозяйству. Елисавета ведала бельем и следила за поведением, тогда как Антон получил звание старосты: он нес перед директором ответственность за все похождения лицеистов. Елисавета получала за каждого пансионера по двадцать рублей в месяц. Для них это было очень много.
Так Антон стал главой семьи. Отошли в прошлое упреки и наказания. Мать стала поверять ему свои радости и горести и спрашивать его советов.
Большая часть пансионеров были поляками. Русских в лицее было меньшинство. Евреи, которые составляли добрую половину населения города, предпочитали отдавать своих детей в еврейские школы. С самого раннего детства Антон столкнулся с русско-польской проблемой. В его семье никаких сложностей по этому поводу не возникало, но такое положение было скорее исключением, нежели правилом. Русификация, проводимая зачастую очень грубыми средствами, оскорбляла национальные чувства. Копились недовольство и жажда реванша. В лицее все преподавание должно было вестись по-русски. Преподавать польский язык по-русски было поручено учителю немецкого языка! Эти нелепые директивы, поступавшие из Санкт-Петербурга, способны были возмутить даже самых лояльных и русофильски настроенных представителей местных властей. Только в 1905 году пришло распоряжение преподавать польский язык по-польски.
Все это поляки еще припомнят. Начиная с 1921 года полонизация русских территорий, отошедших к Польше по Рижскому договору, приведет к уничтожению всех русских школ и разрушению многих православных церквей. Оставшиеся же должны будут проводить службы не на церковнославянском, а на польском языке.
В восьмидесятых годах Антон, русский по отцу и поляк по матери, не испытывал никаких ограничений. Но, с самого раннего детства сделав свой выбор, он старался усвоить все богатство русского языка, родного языка отца. Он сочинял стихи, тайком посылая их в журнал «Нива». Его юношеский пессимизм отразился в следующих строчках:
Зачем мне жить дано
Без крова, без привета,
Нет, лучше умереть –
Ведь песня моя спета.
Разочарованный тем, что не получил никакого ответа и так и не дождался публикации, Антон пришел к следующему категорическому заключению, которое он впоследствии изменит: поэзия - дело несерьезное. Не зная еще, какому жанру отдать предпочтение, он пишет сочинения за тех своих польских друзей, которые менее других оказываются способны к русскому языку. Меняя каждый раз стиль, ему удается выдавать по три, четыре, пять вариантов на одну и ту же тему. Такие литературные упражнения нравятся ему, он чувствует «удовлетворенным собственное самолюбие».
Возвращая однажды одному из клиентов Антона сочинение, учитель русского языка заметил:
- Работа замечательная, но она не ваша. Я убежден, что вам помогал какой-нибудь студент из Варшавского университета.
Вдохновляемая рассказами отца, я постаралась повторить его «подвиги» в тридцатых годах, во время учебы в Шартрском лицее. За свои анонимные сочинения, написанные по-французски, я получала удовлетворительные оценки. Отец очень гордился этим.
Перестав читать Жюля Верна и Гюстава Эмара, Антон всерьез увлекся современной литературой, открыл для себя Чехова, Достоевского, был восхищен «Анной Карениной». Товарищи его переживали «кризис веры», это затронуло и его. Со всей остротой встал мучительный вопрос: есть ли Бог?
В детстве Антон слепо верил не только в Бога, но также и в силу молитвы. Когда ему было восемь лет, его в наказание за какую-то провинность оставили в муниципальной школе после занятий. Предчувствуя упреки матери, мальчик встал на колени в пустом классе и громко (чтобы быть услышанным) обратился к Богу с горячей молитвой:
- Господи! Пусть меня отпустят домой!
Встав на ноги, он увидел, что открывается дверь: пришел учитель, чтобы его освободить.
«Чудо», которому он стал свидетелем в тринадцать лет, когда его отец умер точно в назначенный им самим день, еще больше укрепило его веру. Но со временем Антона стали одолевать сомнения. Наказание в пустом классе? Учитель мог услышать мольбы через окно, и раскаяние Антона могло его растрогать. Смерть отца? Железная воля умирающего, несомненно, способна была продлить его жизнь. Сделал ли все это Бог, существует ли Он?
Среди товарищей Антона, как католиков, так и православных, шли нескончаемые и горячие споры. Они разбирали по косточкам Библию, перечитывали Ренана. Что делать? Обратиться с вопросами к батюшке или к ксендзу? Первый, не отличавшийся большим умом и религиозным рвением, решительно избегал разговоров на теологические темы. Второй, более ревностный, постоянно доносил директору на тех, кто не ходил на причастие. Как же в таком случае он поступит с тем, кого заподозрит в «атеизме»? Один юный поляк рискнул признаться городскому священнику на исповеди, что утратил веру. Священник выслушал его, не выразив никакого возмущения, и сказал:
- Сын мой, я требую от тебя только одного обещания, которое не обяжет ко многому.
- Отец мой, я заранее обещаю вам это.
- Каждый раз, когда вы почувствуете сомнение, соберитесь с силами и произнесите эти слова: «Господи, если Ты есть, помоги мне познать Тебя!»
Молодой человек был потрясен. Через неделю он со всей твердостью мог утверждать: «Теперь я совершенно убежден в том, что Бог существует».
У Антона для разрешения этой проблемы не было нужды обращаться к священнику. Через два или три месяца заблуждений и колебаний он пришел, наконец, к следующему выводу: «Человек - существо трехмерное - не в силах осознать высшие законы бытия. Поэтому, отметая психологию Ветхого Завета, всецело приемлю христианство и православие».
Этот кризис был последним. Преодолев его, будущий генерал больше никогда не испытывал сомнений в вере.
Приближался конец учебного 1888/89 года. Переход в седьмой класс - «дополнительный», или «завершающий», - нисколько не волновал бы Антона, если бы этот класс не был упразднен во Влоцлавске за три или четыре года до этого. Для завершения среднего образования надо было выбирать между классическим лицеем Варшавы и техническим лицеем с математическим уклоном в Ловиче.
«Пифагореец» Деникин не колебался. Мать осталась во Влоцлавске для того, чтобы продолжать содержать пансион и оплачивать учебу Антона. К счастью, новый ученик, поселенный во флигеле, где жили двенадцать человек, снова был утвержден в должности старосты, что хотя и налагало на него дополнительную ответственность, но почти наполовину сокращало плату, которая должна была вноситься за содержание и учебу.
Жили учащиеся по три-четыре человека в комнате. Староста имел право на комнату на двоих, которую он делил со своим хорошим товарищем по Влоцлавску Станиславом Карпинским. Правила поведения в учебных заведениях на территории всей русской Польши были одинаковы: категорически запрещалось разговаривать по-польски как дома, так и на занятиях. Староста каждого флигеля был обязан делать подробный ежемесячный доклад о поведении своих товарищей, указывая на тех, кто говорит на родном языке. Каждый раз Антон отвечал на этот вопрос одно и то же: «Без происшествий».
Через три месяца директор вызвал к себе Деникина.
- В третий раз вы свидетельствуете о том, что в вашем коридоре никто никогда не говорит по-польски.
- Именно так, господин директор.
- А я знаю, что это неправда. Вы еще не осознаете, что все эти меры продиктованы государственной необходимостью. Наш долг - умиротворить страну. Когда-нибудь вы это поймете. Знайте же, что за доклады, искажающие реальное положение дел, мы будем смещать старост с должности. Так что же ты напишешь в своем следующем докладе?
- То же самое и напишу. «Без происшествий».
Его не сняли с должности. После окончания учебы одиннадцать товарищей поклялись друг другу всю жизнь хотя бы раз в год писать Деникину, но через три или четыре года Антон потерял их из виду.
Однажды, в 1937 году, вернувшись из лицея - в то время мы жили в Севре, - я увидела, что отец чем-то очень обрадован. Я подумала, что выиграла, наконец, наша десятка в лотерее - единственная надежда разбогатеть. Отец вывел меня из заблуждения:
- Еще лучше, Маша! Я получил письмо из Польши. Мой лучший друг Станислав Карпинский разыскал меня и написал!
Вот что он мне рассказал. После того как Польша обрела независимость, Карпинский был назначен первым директором государственного банка, а затем и министром финансов. Они возобновили переписку, которую оборвала Вторая мировая война. Письма убедили отца в том, что его товарищ оказался беспристрастным человеком: признав, что как русские, так и поляки совершили немало ошибок, он проповедовал «будущее нерушимое согласие двух стран».
Все время в Ловиче проходило в упорных занятиях. Приближались экзамены. Только ректор Варшавской академии знал темы письменных испытаний, выбирая их среди тех, которые учителя были обязаны присылать ему. Преподавателей учебных заведений, набравших нужный процент поступивших, поздравляли и даже продвигали по службе. Остальных же подвергали осуждению.
За два последних года результаты ловичского технического лицея были катастрофическими: его выпускники не справлялись со многими задачами по механике и тригонометрии. Их преподаватель, некто К., обратился к одному из тех, кому доверял:
- Я совершаю государственное преступление: знакомлю вас со списком вопросов, которые отсылаю ректору. Доведите их до сведения только тех из ваших товарищей, которые способны хранить тайну.
Дав торжественную клятву, весь класс принялся изучать темы. Но в день экзамена всех постигло горькое разочарование: в конверте, распечатанном председателем экзаменационной комиссии, находились совсем другие вопросы. Хуже того, они были совершенно непонятны. После нескольких минут раздумья Антон встал и отдал свой листок председателю:
- Предложенная задача не содержит никакого смысла. За ним последовали и другие кандидаты. Члены комиссии,
почесывая затылки, перечитали данные и решили обратиться к конверту с запасным вариантом задач. Ура! На этот раз это были задачи, составленные К.
Позднее стало известно, что переписчик случайно пропустил в тексте строчку.
Блестяще сдав письменные экзамены, Антон стал готовиться к устным. Вначале сдавали Закон Божий. Первыми шли католики, их было большинство. Ксендз, который должен был экзаменовать католиков в присутствии комиссии, испытывал такое же беспокойство, как и К. Его занятия так же мало посещали, как, впрочем, и занятия православного священника. Он собрал экзаменовавшихся и дал каждому из них определенную тему. Эта тема, конечно, ни в коем случае не могла совпасть с той, которую ученик вытягивал из корзины, но какое это имело значение?
Громко прочитав содержание билета, экзаменуемый начинал свое изложение следующей фразой: «Перед тем как начать наш рассказ... мы считаем необходимым уточнить...» Далее следовал заранее согласованный текст. Ксендз знал по собственному опыту, что, если ученик отвечал бойко, члены комиссии слушали его не очень внимательно и чаще всего соглашались с хорошей оценкой, которую ставил аббат. Все прошло так, как и было запланировано.
На следующее утро настала очередь православных. Старый священник отец Елисей собрал их в тот же вечер:
- Наслышан я, что ксендз на экзамене плутует. Нельзя нам, православным, ударить в грязь лицом перед римскими католиками. Билет билетом, а спрашивать я буду вот о чем... - И он сообщил каждому его тему.
Для Антона такие обманы на этом и закончились. Он получил пять по Закону Божьему, гимнастике и по всем математическим дисциплинам, четыре по физике, естественной истории, технологии и три по химии, техническому рисунку, архитектуре и межевому делу.
Несмотря на то что эти отметки, подкрепленные похвальной аттестацией директора лицея, открывали перед семнадцатилетним юношей самые блестящие перспективы в математике и инженерии, сын майора даже не подумал об этом. Уже с первого года своей жизни он выбрал для себя военную карьеру.
Киев.
В детстве Антон засыпал под рассказы отца о военных походах. Когда семья переехала во Влоцлавск, мальчик пробирался во двор казармы, занимаемой стрелковым батальоном, и смотрел на учения. Он подстерегал уланов, каждый день водивших лошадей к реке на водопой. Его сажали на круп лошади и иногда разрешали одному прокатиться галопом. Однажды ему удалось продать свои старые школьные тетради. На эти деньги он купил у солдат патроны. Антон воспользовался ими, чтобы поучиться стрелять из старого пистолета.
Мне было шестнадцать лет, когда отец, бережно хранивший браунинг и парабеллум, решил, что настало время учить меня стрелять. Мать, глубоко потрясенная всем случившимся во время Гражданской войны, энергично этому воспротивилась. Отец, не без разочарования, был вынужден, наконец, уступить ей. Что касается меня, то я никогда не сожалела о своем неумении стрелять, без сомнения, унаследовав от матери глубочайшее отвращение к любому оружию.
Если в восьмидесятых годах быт солдат казался Антону хотя и несколько несвободным, но все же захватывающим и увлекательным, то жизнь офицеров он представлял как неско<