Идеализация была одним из способов художественного обобщения в средние
века. Писатель влагал в создаваемый им образ человека
(государственного или церковного деятеля, святого) свои представления
о том, каким должен был быть этот человек, и эти свои представления о
долж-
| М н е в а Н. Е. Московская живопись XVI века. // История русского
искусства. Т. 3. С. 543.
ном отождествлял с сущим. Это было своеобразное выражение
средневекового предпочтения дедукции индукции:
писатель стремился выводить все существующее из общих истин вместо
того, чтобы обобщать жизненный опыт.
Это стремление к художественной дедукции, к подведению жизненных
явлений под единый нормативный идеал, естественно, с особенной силой
сказывалось в житийной литературе. Выражением этого в известной мере
являлись и житийные трафареты, столь убедительно показанные
В. О. Ключевским'.
Обнаружение сложности человеческого характера, открытие в нем
соединения злых и добрых черт 2 вели к гибели средневековой
идеализации. Но процесс этот шел далеко не равномерно в отдельных
жанрах. В первую очередь разрушалась идеализация в исторических
произведениях. Но идеализация оставалась в житиях святых и не могла в
них полностью исчезнуть в силу тех специфических, чисто церковных
требований, которые предъявлялись к этому
жанру.
Однако и в этот житийный жанр все больше вторгаются в XVII в. те новые
явления, которые сопутствовали в литературе открытию характера:
интерес к рядовому человеку, к быту, к конкретной исторической
обстановке и т. д. Идеализация в житийной литературе продолжала
совершаться, но она совершалась на новой почве - почве, в значительной
мере сниженной и упрощенной. Сам нормативный идеал, проводимый в этой
идеализации, оказывается другим, менее сложным и отнюдь не вознесенным
над бытом.
С этой точки зрения особенно показательны два церковных произведения,
которым литературоведы присвоили название «повестей»: «Повесть о Марфе
и Марии» и «Повесть о Улиании Осорьиной» 3.
«Повесть о Марфе и Марии» в сюжетной своей основе - типичное сказание
о перенесении святыни из Царьграда на Русь, но этот сюжет вставлен в
раму бытовых отношений. Перед читателем проходят местнические споры
' Ключевский В. О. Жития святых как исторический источник. М., 1871.
Общих вопросов идеализации как особой формы художественного обобщения
в данной главе не касаюсь. См. об этом статью В. Днепрова:
Идеальный образ и образ типический (о формах художественного
обобщения) // Новый мир, 1957, ь 7.
2 См. главу 1-ю «Проблема характера в исторических произведениях
начала XVII в.».
3 Русская повесть XVII в. Л., 1954. С. 39-53. Дальнейшие цитаты по
этому изданию. Ударение «Осоргина» или «Осорьина» традиционно
сохраняется и до сих пор потомками этой фамилии.
мужей обеих сестер, бытовая обстановка длинного путешествия, погони за
чудесными старцами и т. д.
Так же, как и в «Повести о Марфе и Марии», в «Повести о Улиании
Осорьиной» идеализируется «средний человек», вполне «бытовая
личность». Все просто и обыкновенно в судьбе Улиании Осорьиной. Но она
тем не менее «святая», и ее «житие» оканчивается описанием ее
посмертных чудес, тоже вполне бытовых и совсем не видных.
Улиания - внешне ничем не примечательная женщина: она родилась в семье
служилого человека; как и все в те времена, она выходит замуж очень
рано - в 16 лет;
муж ее - также обычный служилый человек. Улиания рожает ему детей,
ведет все «домовное строение» с помощью многочисленной челяди. Ее
окружает семья - муж, свекор, свекровь, дети. Ей не только не удается
осуществить своего заветного желания постричься в монахини, но порой
нет даже возможности посещать церковь.
Идеализация ее образа идет своими путями, далекими от прежних житийных
трафаретов. Она идеализируется в своих хозяйственных распоряжениях, в
своих отношениях к слугам, которых она никогда не называла
уменьшительными именами, не заставляла подавать себе воды для умывания
рук или развязывать свои сапоги, а всегда была к ним милостива и
заботлива, наказывая их «со смирением и кротостию».
Она идеализирована и в своих отношениях к родителям мужа, которым она
кротко подчинялась. Она слушает и своего мужа, хотя он запрещает ей
идти в монастырь. Свекор и свекровь передали ей, в конце концов,
ведение всего хозяйства, увидев ее «добротою исполнену и разумну». И
это несмотря на то, что она потихоньку обманывала их, правда с
благочестивыми намерениями. Не обходится в доме и без крупных
конфликтов: один из слуг убивает ее старшего сына.
Прядение и «пяличное дело» равняется в ее житии подвигам благочестия.
Ночная работа приравнивается к ночной молитве: «Точию в прядивном и в
пяличном деле прилежание велие имяше и не угасаша свеща ея вся но щи».
Соединение церковного идеала со светским бытом не могло быть, однако,
прочным. Рачительная хозяйка, она не только отказывается от мысли о
пострижении - ей попросту не хватает времени ходить в церковь, чем
заслуживает
порицание своего приходского священника. Последний вынужден напоминать
ей о ее долге прихожанки и для вящей убедительности подкрепляет свои
увещевания рассказом о чуде: ему якобы был голос от иконы богородицы:
«Шед, рцы милостливой Ульянеи: что в церковь не ходит на молитву...»
Таким образом, Улиания оказывается святой в своем
хозяйственном служении домочадцам, и тем, кто приходил к ней в дом.
Соединение церковной идеализации с бытом неизбежно вело к разрушению
идеализации. Церковные идеалы вступали в противоречие с бытом. Быт был
многообразен, идеалы однообразны, и приспособление одного к другому
вело к усложнению и разложению церковной
идеализации.
Однако при всех внутренних гфотиворечиях, наблюдаемых в «идеальном»
образе Улиании придирчивым и неодобрительным глазом современного
исследователя', образ Улиании Осорьиной был ярок и привлекателен.
Повидимому, это объяснялось именно теми бытовыми подробностями,
которые придали ему особую убедительность, пленившую в свое время и В.
О. Ключевского. Его известная лекция о «Добрых людях древней Руси» 2,
составленная отчасти на основании «Повести об Улиании Осорьиной»,-
свидетельство художественной силы нового метода художественного
обобщения, представившего собой соединение средневековой идеализации с
нарождающимся бытовизмом XVII в.
Не меньший эффект производило то же соединение и в «Повести о Марфе и
Марии». Опубликованная в переводе на современный русский язык в начале
XX в. в журнале «София», она, по мысли своих публикаторов, должна была
служить доказательством художественной высоты древнерусской
литературы, равной художественной высоте русской иконы3.
Думается, что «Житие протопопа Аввакума» в той его части, в какой оно
связано с житийной литературой, развивает традиции именно этого типа
житий - житий, прочно соединенных с бытом.
' См.: Скрипиль М. О. Повесть об Улиянии Осорьиной. // Там
же. С. 350-356.
2 Ключевский В. О. Добрые люди древней Руси. М., 1907.
3 София, 1914, ь 2.