Профсоюз горняков предпринимал все, что было в его силах, чтобы предотвратить стачку. Он обратился к губернатору Эммонсу с просьбой созвать конференцию шахтовладельцев, чтобы обсудить с ними требования рабочих. Но представители компании отказались встретиться с рабочими, продолжали отказываться от этого и в дальнейшем. Затем в Тринидаде был созван съезд рабочих и служащих шахт и было выработано обращение ко всем предпринимателям с просьбой встретиться со своими рабочими и выслушать их претензии. В ответ на это хозяева компании начали готовиться к открытой войне. Они пустили в ход мощную машину по борьбе с забастовками. Эта беспощадная машина за тридцать лет победоносных боев с горняками достигла полного совершенства. Из Техаса, Нью‑Мехико, Западной Виргинии и Мичигана были привезены вооруженные бандиты – штрейкбрехеры, охранники, имевшие большой опыт подавления волнений среди рабочих, солдаты‑авантюристы, дезертиры из армии и бывшие полицейские. В. Ф. Рено, главарь детективов в «Колорадо фьюэл энд айрон компани», учредил в подвале денверского отеля пункт по вербовке. Всем, кто умел стрелять, он раздавал ружья и порох и посылал их на шахты. Был заключен договор со знаменитым агентством детективов «Болдуин Фелтс» на поставку штрейкбрехеров. Многие его агенты, которые в других штатах привлекались к ответственности за убийство, теперь были назначены «помощниками шерифов» в южные округа штата. Кое‑где на шахты доставили по 12–20 пулеметов и передали в их распоряжение…
16 сентября на съезде в Тринидаде делегаты всех шахт этого округа единогласно проголосовали за объявление стачки 22 сентября. Они выработали следующие требования: официальное признание профсоюза, повышение заработной платы на 10 процентов, восьмичасовой рабочий день, оплата непроизводительного труда и простоев, контроль за весовщиками, право покупать продукты в любом магазине, жить в любом доме и обращаться к любому врачу, проведение в жизнь колорадских законов о труде шахтеров и отмена системы вооруженной охраны шахт…
Профсоюз горнорабочих объявил, что для забастовщиков будут устроены палаточные лагери. Откровенные угрозы администрации шахт и охраны повторить избиение и высылку рабочих, как в 1903 году, заставили самих горняков подумать о вооружении.
23 сентября шел дождь со снегом и град. Было страшно холодно. Рано утром охранники стали обходить шахтные поселки, спрашивая у всех, намерены ли они идти на работу. Если кто‑нибудь отвечал «нет», ему предлагали убираться прочь. В Табаско охранники врывались в дома, выгоняли женщин и детей на снег, разбрасывая их вещи и одежду по земле. В Терцио рабочим предоставили час времени на то, чтобы покинуть город. Их домашний скарб был выброшен на улицу, а их самих охранники выгнали с шахты, угрожая винтовками и осыпая бранью. Повсюду в радиусе пятидесяти миль к выходу из каньонов брели по снегу группы мужчин, женщин с младенцами на руках и детей. У некоторых были повозки. Длинные вереницы кляч и разбитых телег, доверху нагруженных имуществом нескольких семейств, двигались по дорогам по направлению к открытой равнине.
В Прайоре компания, чтобы привлечь рабочих на свою сторону, предоставляла им возможность строить на земле компании собственные дома. Теперь их выбросили из этих домов. Женщинам охранники говорили: «Убирайтесь отсюда в преисподнюю, а то мы вас все равно выкурим». В свое время в Западной Виргинии шахтовладельцы дали горнякам четыре дня сроку. В Колорадо же было дано лишь двадцать четыре часа. Никто не был к этому подготовлен. Рабочих гнали без отдыха по горным каньонам, без вещей и одежды, а когда они прислали телеги за своим скарбом, им не позволили забрать его. Так было в Примеро и целом ряде других мест.
Палаток на месте не оказалось. Сотни беженцев расположились на открытой равнине, под непрекращающимся дождем и снегом; мужчины, женщины и дети собрались туда, куда велели им прийти их руководители. Но палаток все не было. Многие по два дня ночевали под открытым небом. Они рыли в земле ямы и прятались в них, как дикие звери. Им нечего было есть и пить. Тогда был проведен этот безумный налет на склады палаток з Денвере, и вдоль предгорий на протяжении пятидесяти миль начали возникать палаточные поселки, белевшие на фоне снега. Это было похоже на переселение народов. Из 13 тысяч горняков Колорадо, имевших перед стачкой работу, 11 тысяч были выгнаны из домов. Палаточные колонии были размещены по особому стратегическому плану. Они нарочно располагались у входа в каньоны, ведущие к шахтам, чтобы караулить дороги, по которым могли быть доставлены штрейкбрехеры. Кроме огромного поселения в Ладлоу, были и другие: в Старквилле, Грей‑Крике, Саффилде, Эйгьюлере, Уолсенбурге, Форбсе и пяти‑шести других местах.
Матушка Джонс[25]все время появлялась в разных местах округа; она произносила речи, подбадривая горняков на борьбу за свои интересы, заботилась о детях, помогала устанавливать палатки, доставляла пищу больным. А шахтовладельцы в это время призывали на помощь войска милиции. Они говорили, что скоро начнутся насильственные действия, что матушка Джонс – опасный агитатор и что ее следовало бы выслать из штата. Губернатор Эммонс ответил, что если местные власти не справятся со стачкой, то войска милиции, конечно, будут посланы, но они ни в коем случае не будут использованы для того, чтобы обеспечить владельцам доставку штрейкбрехеров или какими‑нибудь мерами запугать горняков.
«Я намерен, – заявил он, – положить конец поджигательским речам матушки Джонс. Я позабочусь о том, чтобы ей создали такие условия, в которых она не сможет апеллировать ко всей стране. Ей не позволят популяризировать требования стачечников за пределами штата в тех несдержанных выражениях, какие она употребляла в угольных районах».
Эмма Ф. Лэнгдон, секретарь организации социалистической партии штата, публично заявила: «Если хоть один волос упадет с головы матушки Джонс, я брошу клич всем честным женщинам Колорадо и призову их организоваться и, если нужно, идти на город Тринидад, чтобы освободить ее».
Однако с тех пор и поныне социалистическая партия Колорадо не проронила ни слова, хотя вскоре после этого матушка Джонс была арестована и ее девять недель продержали в заключении в Тринидаде.
Первым делом шахтовладельцев было наделить всех охранников и детективов полномочиями «помощников шерифа». Управляющие шахтами сообщили шерифу по телефону, сколько «помощников шерифа» им нужно, и шериф выслал им почтой чистые бланки удостоверений. Руководители союза попросили шерифа Грисхэма назначить «помощниками шерифа» нескольких забастовщиков. Он ответил: «Я никогда не вооружаю обе стороны…»
Шериф Джефф Фарр доложил, что забастовщики укрепились на холме 500 футов высотой, господствующем над шахтой Оуквью, и произвели тысячу выстрелов по постройкам (однако газетчики, расследовавшие это дело, нашли только три отверстия от пуль, да и те были пробиты в горизонтальном направлении). Затем он добавил, что один забастовщик грек затеял ссору с лагерным инспектором Бобом Ли из Сегундо (известным убийцей, некогда связанным с преступниками банды Джесси Джеймс), причем грек выстрелил первым.
Повсюду погромщики из охраны шахт старались затеять беспорядки. В Соприсе они подложили динамит под один из домов компании и пытались свалить вину на забастовщиков. Но на их беду один из заговорщиков рассказал обо всем этом. Содержание охраны обходилось компаниям очень дорого. Поэтому они хотели, чтобы это грязное дело осуществлялось войсками милиции за счет государства. Кроме того, палаточные лагери забастовщиков серьезно препятствовали ввозу штрейкбрехеров и потому не позволяли возобновить работу в шахтах.
Самой большой колонией была колония в Ладлоу, расположенная на перекрестке двух дорог: из Бервина и Табаско на Гастингс и Делага. В колонии жило более 1200 человек двадцати одной национальности. Для них всех это была чудесная школа. Здесь их учили тому, что все люди равны. В течение двух недель совместной жизни мелкие расовые предрассудки и недоразумения, которые в течение долгих лет прививали им угольные компании, начали исчезать. Американцы начали постигать, что славяне, итальянцы и поляки не менее их добросердечны, веселы, приветливы и храбры. Женщины часто ходили друг к другу в гости, хвастались своими детьми и мужьями, а во время болезни угощали друг друга чем‑либо вкусным. Мужчины играли вместе в карты или в бейсбол…
«До приезда в Ладлоу я никогда не уважала иностранцев, – говорила маленькая женщина. – Но они во всем похожи на нас, только не говорят на нашем языке».
«Конечно, – отвечала другая. – Я всегда думала, что греки очень темный, невежественный, грязный народ. Но в Ладлоу они проявили себя прямо как настоящие джентльмены. Не советую кому‑нибудь дурно отзываться о них в моем присутствии».
Все стали изучать языки друг друга. А по ночам в Большой палатке устраивались танцы.
Итальянцы обеспечивали музыку, а остальные танцевали. Это было настоящее смешение народов. У этих измученных тяжелым трудом, забитых людей никогда раньше не было времени узнать друг друга…
Трудно было поверить, что этой мирной колонии охранники с шахт грозили разрушением. Ведь они не были закоренелыми злодеями, а только черствыми людьми, действовавшими к тому же по приказанию других. А приказ был такой: стереть с лица земли колонию в Ладлоу. Она стала поперек дороги м‑ру Рокфеллеру в его погоне за прибылями. Но если рабочие будут так хорошо понимать друг друга, как это было в Ладлоу, конец кровавой эксплуататорской системы станет неизбежным.
Через неделю после основания колонии в Ладлоу вооруженные банды стали угрожать, что они спустятся в каньон и уничтожат всех ее жителей.
Взаимные посещения, игры и танцы прекратились. Колония была объята страхом. Не было ни организации, ни вождей. Раздобыли всего‑навсего семнадцать ружей и пистолетов и очень немного боеприпасов. Вооруженные мужчины долгие холодные ночи напролет несли караул, охраняя своих жен и детей, а по палаткам скользил луч прожектора, установленного на холме над Гастингсом.
В течение всей последней недели сентября по каньонам прибывали в колонии все новые толпы людей. Они рассказывали о том, как их выгнали на снег из их домов, как поломали их мебель, а мужчин, избивая прикладами, гнали по дороге. Всю эту неделю забастовщиков, отправлявшихся в горняцкие поселки за почтой, избивали и обстреливали. Им отказывали в праве передвигаться по дорогам. Распространился слух, что колонисты в Эйгьюлере опасаются за свою жизнь и вооружаются для защиты. 4 октября вооруженная охрана ворвалась на улицы поселка Олд Соприс, который расположен не на земле шахтовладельцев, и прикладами разогнала митинг забастовщиков, собравшихся в одном помещении. Повсюду по палаткам забастовщиков всю ночь скользили лучи прожектора, не давая спать женщинам и детям и заставляя мужчин по двадцать раз за ночь вскакивать, чтобы отразить атаку, которую они каждую минуту ожидали. 7 октября нападение было совершено.
Несколько забастовщиков направились в Гастингс за почтой. Их осыпали оскорблениями и не пустили в почтовое отделение. Когда они шли назад по дороге, один из охранников из Гастингса выстрелил два раза им вдогонку. Пули пролетели у них над головой и попали в палатки колонии. Через несколько минут на дороге, у подножия гор, остановился автомобиль. В нем сидел ответственный «Колорадо фьюэл энд айрон компани». По палаткам было сделано еще двадцать выстрелов. Вся колония сейчас же словно закипела. Появились возмущенные, кричащие люди. Только у семнадцати человек были ружья, остальные вооружились камнями, кусками угля и палками и рассыпались по равнине. У них не было ни руководителя, ни плана действия. Появление забастовщиков послужило сигналом для нового залпа. Стреляли с холма, возвышающегося над Гастингсом, и из каменного дома, расположенного рядом с выходом из Гастингского каньона. Женщины и дети выбежали из палаток и бросились прочь от колонии. Теперь они оказались у всех на виду, под пулями. Охранники отступили перед бешеным натиском разъяренных забастовщиков. Борьба прекратилась, и забастовщики удалились в бешенстве, клянясь, что этой ночью они вернутся в горы и разнесут в пух и прах весь поселок Гастингс. Но руководители уговорили их отказаться от этого намерения.
На следующее утро ко времени завтрака кто‑то опять начал палить по палаткам с проходящего мимо товарного поезда, а ночью луч прожектора, не переставая, скользил по палаткам колонии, пока в четыре часа утра один из забастовщиков выстрелом не разбил вдребезги стекло прожектора. В это утро забастовщики, как всегда, прогуливались по дороге, ходили за почтой и поджидали прихода поезда. Некоторые играли «в салочки» на бейсбольном поле к востоку от железнодорожной станции. Вдруг с Гастингского холма раздался выстрел, и пуля попала как раз в самую гущу играющих. Человек сто с криком бросились бежать по полю за ружьями. Но не успели они добежать до палаток, как их начали обстреливать со стороны железнодорожного моста.
Забастовщики бросились толпой вдоль дороги к мосту. Человек сорок или пятьдесят невооруженных бежали впереди всех, а остальные рассеялись по равнине, поспешно заряжая свое разнокалиберное оружие плохо подходящими патронами. Они пытались обнаружить, откуда стреляют, а затем залегли за грудой наваленного около станции угля, не зная, что предпринять, не понимая, откуда раздаются выстрелы. Все это время стрельба со стороны стального моста продолжалась. Первый ряд забастовщиков приближался к холму водокачки. Двигаясь ползком, распластавшись по земле, они открыли бешеный огонь. Вдруг кто‑то закричал: «Милиция! Милиция подходит! Это ловушка! Назад в колонию, назад к палаткам!» Толпясь и толкаясь, в панике, на бегу отстреливаясь через плечо, забастовщики устремились назад вдоль дороги. Но не успели они скрыться, как выстрелом с моста был убит проезжавший мимо верхом фермер Мак‑Пауэлл; он не принадлежал ни к одной из сторон и просто возвращался домой.
Стрельба со стального моста продолжалась. Вскоре в Ладлоу прибыл поезд, двигавшийся на север, и Джек Маккари, специальный агент Колорадской и Южной железной дороги, сообщил газетным репортерам, что «здесь на железнодорожной ветке находилась группа помощников шерифа, пытавшихся что‑то затеять». Небезынтересно отметить, что отряд милиции был погружен в Тринидаде в вагоны еще за час до того, как началась перестрелка, и что при первом выстреле поезд направился в Ладлоу.
Трое забастовщиков были ранены. После полудня в этот день колонисты начали с остервенением рыть земляные окопы, так как к прибытию войск на станцию Ладлоу охранники и помощники шерифа спустились с холма и с моста, хвастливо уверяя, что Ладлоу они уже захватили, а до ночи овладеют и палаточной колонией. Для забастовщиков наступила вторая ночь страха и ужаса. Никто не спал. До самого рассвета около двухсот мужчин пролежали в окопах. Из них только семнадцать были вооружены винтовками, а у остальных были ножи, бритвы и топоры. Но на следующий день охранники вернулись в предгорье, крича, что вскоре в одну прекрасную ночь они вернутся на равнину и перережут всех этих скотов.
Два дня спустя три охранника промчались на автомобиле мимо палаточной колонии в Соприсе, стреляя из своих пистолетов‑автоматов прямо по палаткам. Еще через четыре дня «Колорадо фьюэл энд айрон компани» водрузила на холме над Сегундо прожектор и пулемет. В городе был здорово избит пьяный охранник, оскорбивший женщину, и в наказание за это в ту же ночь город был подвергнут десятиминутному обстрелу из пулемета.
На следующий день было арестовано 48 забастовщиков, мирно пикетировавших шахту в Старквилле, принадлежавшую Джеймсу Мак‑Лафлину, сводному брату губернатора Эммонса. Их арестовали и заставили пройти пешком под конвоем вооруженных охранников весь путь до Тринидада. Там их бросили в тюрьму.
Насилия продолжались. В Сегундо детективы агентства «Болдуин‑Фелтс» вторглись в Старый город, расположенный на земле, не принадлежащей шахтовладельцам, и вломились в дом частного лица. Под предлогом поисков оружия они взломали топором дверь. В Эйгьюлере охранники под угрозой расстрела произвели обыск в штабе забастовщиков, а в Уолсенбурге известный головорез Луи Миллер и его пять подручных убийц и еще шесть вооруженных молодчиков разгуливали по улицам и избивали членов профсоюза. А. С. Фелтс, управляющий агентством детективов «Болдуин‑Фелтс», самолично явился к месту действий и немедленно заказал на сталелитейном заводе «Колорадо фьюэл энд айрон компани» в Пуэбло бронеавтомобиль, вооруженный пулеметом.
Слишком поздно руководители союза предприняли попытки раздобыть для забастовщиков оружие. Все склады боеприпасов были уже очищены шахтовладельцами. Таким образом, к 15 октября, например, у двадцати пяти мужчин из палаточной колонии в Форбсе было всего семь ружей и шесть револьверов – все разных марок. А боеприпасов к ним было совсем мало. Палаточная колония в Форбсе была расположена вдоль дороги у входа в каньон, ведущий к Форбсской шахте. Это место несколько раз обстреливалось снайперами с вершины холмов. Особенно усилился обстрел после того, как забастовщики преградили штрейкбрехерам дорогу на шахты. Мужчины этой колонии так испугались за своих жен и детей, что построили для них отдельный лагерь в стороне, на расстоянии трехсот ярдов.
Утром 17 октября отряд вооруженных всадников спустился галопом по дороге на Ладлоу и спешился на железнодорожной ветке возле колонии. Одновременно с ними со стороны Тринидада появился бронированный автомобиль Фелтса, сделал разворот и сейчас же навел свой пулемет на палатки. Удивленные и испуганные забастовщики выскочили, держа винтовки наготове, но один из охранников, по имени Кеннеди (впоследствии он стал офицером милиции), приблизился, размахивая белым флагом и крича:
«Все в порядке, ребята! Мы из союза. – Забастовщики опустили винтовки, а он продолжал: – Я хочу вам кое‑что сообщить». Они окружили его, чтобы услышать, что он хочет сказать. Он же вдруг выкрикнул: «Я хотел вам сказать, что мы сейчас проучим вас, скоты». И, опустив белый флаг, он бросился на землю. В тот же момент спешившиеся всадники дали залп по группе забастовщиков. Один был убит на месте. Забастовщики в панике бросились назад, к палаткам, и через поле побежали к узкому ущелью, в котором они еще раньше решили спрятаться в случае нападения. Пока они бежали, их все время поливали огнем из пулемета. Маленькому мальчику, бежавшему между палатками, прострелили в нескольких местах ноги, и он упал. Забастовщики сейчас же начали отстреливаться. Сражение продолжалось с двух часов дня до темноты. За это время раненый мальчик несколько раз пытался доползти до палаток, но на него всякий раз направляли пулемет. Он был ранен не менее чем в девяти местах. Палатки были изрешечены пулями, мебель в них разбита на куски. Маленькая девочка, дочь жившего по соседству фермера, возвращалась в это время из школы. Она была ранена в лицо. В сумерках стрельба прекратилась, и нападающие отошли, но всю эту ночь забастовщики не отваживались вернуться в свои палатки…
Страх, который вселило в забастовщиков жестокое нападение «отрядов смерти», почти уже утих. Но вот пять дней спустя забастовщики, проснувшись, почувствовали, что он охватил их с прежней силой. Сеющий смерть пулемет был вновь направлен на колонию, а три других пулемета были расположены в радиусе около двухсот ярдов. Колония оказалась в полном окружении. Когда взошло солнце, со всех сторон с предгорий хлынули на колонию вооруженные люди. Их было более сотни. Под прикрытием винтовок помощник шерифа округа Лас‑Анимас Зик Мартин подошел к палаткам и приказал всем мужчинам построиться гуськом и идти к линии железной дороги. Их выстроили и повели вниз под дулами пулеметов «отряда смерти». По дороге их избивали и осыпали бранью. Затем начались повальные обыски в палатках колонии. Все оружие забастовщиков было отобрано, чемоданы открыты, кровати поломаны, деньги и ценности украдены. Солдаты ворвались в расположенный поблизости дом одного фермера, ветерана Гражданской войны, ни в какой степени не связанного с забастовщиками, и разграбили его, а жене фермера пригрозили, что, если она еще когда‑нибудь приютит людей из союза, от ее дома ничего не останется.
В ту же ночь толпа возмущенных горняков окружила одного из детективов «Болдуин‑Фелтс» в Тринидаде и грозилась линчевать его…
К этому времени во всех колониях от Старквилля до Уолсенбурга было решено не полагаться больше на честное слово или обещание посредников, но обязательно раздобыть винтовки и всеми доступными способами защищать своих жен и детей от жестоких набегов охранников. Это был жест отчаяния; ведь только немногие из стачечников видели когда‑либо ружья, еще меньшее число когда‑нибудь стреляло из них. К тому же большинство забастовщиков происходили из районов, где авторитет закона почти равнялся авторитету бога.
Ежедневно забастовщикам в письмах или по телефону угрожали расправой, а вооруженные стражники кричали с предгорий, что скоро ночью охранники всех шахт спустятся по каньонам и разрушат палаточные колонии. В Ладлоу население колонии жило в постоянном страхе. Многие колонисты ходили по улицам Тринидада от дома к дому, выпрашивая старые ружья, заржавленные пистолеты, любое оружие, лишь бы из него можно было стрелять. В палаточной колонии составилась своеобразная коллекция старого и вышедшего из употребления оружия. По указанию руководителей колонисты вырыли под своими палатками ямы, куда в случае атаки могли бы прятаться женщины и дети. Необходимость усиленной охраны по ночам, непрерывные оскорбления, а иногда и обстрел со стороны охранников, избиение членов профсоюза каждый раз, как они осмеливались выйти ночью в одиночку из колонии, и непрекращающиеся рассказы о насилиях, творимых повсюду головорезами, – все это довело забастовщиков до белого каления, и только уговоры руководителей удерживали их от того, чтобы напасть на охрану и перебить всех. На угрозы рабочие отвечали угрозами, и поэтому в лагерях при шахтах тоже царил страх.
26 октября плотина гнева и возмущения прорвалась. В течение последних нескольких дней колонисты в Ладлоу не переставали ожидать нападения, и поэтому вооруженные караулы день и ночь стерегли колонию. В субботу утром, двадцать пятого, несколько забастовщиков, дежуривших на станциях железной дороги, донесли, что вместо уничтоженного девятого октября прожектора привезен новый. Несколько человек закричали, что нельзя допустить, чтобы был установлен новый прожектор, который опять будет освещать их.
Но руководители стачки настаивали, чтобы в это дело не вмешиваться, поэтому прожектор не тронули. Около полуночи зазвонил телефон и какой‑то голос сообщил: «Я говорю из Гастингса. Поглядывайте там вниз. Отсюда выехал большой отряд, все верхом. Они что‑то затевают. И еще больший отряд укрылся у выхода из каньона, чтобы наброситься на вас при первом выстреле». Почти в ту же минуту примчался один из караульных. «Они идут! Помощники шерифа скачут по дну каньона – огромная банда!» Мужчины стали бегать по лагерю в поисках своего оружия. «Не сражайтесь! – кричали руководители. – Это ловушка! Они пытаются что‑то затеять!»
«Хорошо. Они кое‑что получат!» – отвечали забастовщики.
«Они ведь не нападают на нас, – уговаривал кто‑то еще. – Оставьте их в покое, ребята! Они идут, чтобы снова установить в Гастингсе новый прожектор».
«Ну нет, дудки! – закричал один из мужчин. – Я вовсе не желаю, чтобы луч прожектора ползал по моей палатке всю ночь. Пошли, ребята!»
Но пока они колебались – начинать атаку или нет, – вопрос разрешился сам собой. Из каньона выехали двадцать вооруженных всадников и направились к станции. Вдруг один из них медленно поднял ружье и выстрелил. Этого было достаточно. Забастовщики бросились бежать прочь от колонии в сторону железнодорожной ветки и к руслу пересохшего ручья, чтобы отвлечь огонь охранников от палаток колонии. Они начали отстреливаться на ходу. Немедленно из каньона выскочили укрывшиеся там запасные части, и завязалась битва, продолжавшаяся до темноты. Под натиском численно превосходящего и лучше вооруженного противника забастовщики медленно отступали на восток и север. На стальном мосту Колорадской и Южной железной дороги они задержались. Охранники попытались с наступлением темноты выбить их и отсюда, но отступили ночью в предгорья; некоторые забастовщики последовали за ними. В эту ночь почти все забастовщики двинулись в горы. Утром в воскресенье, двадцать шестого, шахту в Табаско осадили стрелявшие забастовщики, укрепившиеся на вершинах холмов. В эту ночь из палатки в палатку передавалась весть о том, что наконец‑то ребята захватили охранников там, где хотели их захватить, в Ладлоу. Об этом узнали все семь тысяч забастовщиков, и всю ночь напролет в лагерь приходили люди с винтовками на плече, прошедшие подчас 25 миль.
Охранники позвонили по телефону в Тринидад и попросили помощи. Дважды в Тринидаде формировали поезд для отправки в Табаско «помощников шерифа» и отрядов милиции, но оба раза поездная бригада отказывалась вести состав. Тридцать шесть «помощников шерифов» Уолсенбурга поспешно выехали в Тринидад специальным поездом и по пути обстреляли палатки в Ладлоу. В отеле «Коронадо» их немедленно произвели в «помощники шерифа» округа Лас‑Анимас. Но забастовщики, не имевшие организации и руководства, скоро устали от битв и направились по равнине в палаточную колонию. Они шли с пением и возгласами, в приподнятом настроении, как после победы. В эту ночь был устроен торжественный ужин и танцы. Всем гостям был оказан теплый прием; участники сражения рассказывали обо всех приключениях. Дело, конечно, не обошлось без хвастовства и лести. Но в разгар веселья распространился слух, что охранники установили на повозке пулемет и по каньону пробираются вниз к лагерю. Танцы прекратились, началась паника, всю ночь никто не сомкнул глаз. Однако на равнине до самого рассвета ни с чьей стороны не было сделано ни одного выстрела. Только по отдельным выстрелам в горах можно было судить, что бродившие там группы людей все еще стреляют в охранников.
Утром же все началось сначала. Охранники открыли с холмов огонь. По телефону из Тринидада сообщили из авторитетных источников, что приближается бронепоезд из трех броневагонов, оснащенных пулеметами, такой же, какой в прошлом году был пущен через Кэбин‑Крик, чтобы осыпать стальным дождем палатки стачечников Западной Виргинии.
Пятьсот человек устремились через равнину, чтобы устроить поезду достойную встречу. Они не обращали внимания на выстрелы с холмов. Когда поезд был на расстоянии полумили от Ладлоу, его встретил такой град пуль, что он вынужден был отойти к шахте Форбса.
Ночью все застлала пелена снежной бури, надвинувшейся с северо‑востока. В темноте около семисот забастовщиков вышли из палаток и двинулись в горы. В ночь на двадцать восьмое на рассвете они открыли беспорядочный огонь по городкам Бервинд и Гастингс. Было убито свыше десяти человек охраны и помощников шерифов. Чем ближе подходили забастовщики, тем ожесточеннее становилась стрельба. Телеграфные и телефонные провода были перерезаны. Послали специальный отряд, чтобы взорвать линию железной дороги, идущей из Ладлоу. В Табаско забастовщики также принудили охранников спрятаться с семьями в стволе шахты. Ёсли бы им позволили закончить так решительно начатое дело, они, безусловно, перестреляли бы на этих трех шахтах всю охрану. Но в этот момент из колонии Ладлоу прибыли, несмотря на метель, специально посланные люди. Последовала команда: «Прекратить сражение и быстрее возвращаться в палатки. Губернатор вызвал национальную гвардию!»
И вот рабочие потянулись с гор на равнину, обсуждая новое обстоятельство, осложнившее дело. Что все это означает? Будут ли солдаты соблюдать нейтралитет? Разоружат ли забастовщиков? Защитят ли их от вооруженных головорезов? Те, кто уже участвовал в больших стачках, были смертельно напуганы, но руководители на некоторое время успокоили их. В тот же вечер мужчины из других колоний разошлись по домам, а колонисты из Ладлоу сдали оружие своим руководителям, с тем чтобы его можно было утром сдать солдатам. Наступило утро, но ни солдат, ни известий о них не было. Зато кто‑то позвонил из Тринидада и сообщил, что в Ладлоу выехали семь грузовиков с вооруженными помощниками шерифа и что все они клялись отомстить за нападение на Гастингс и Бервинд. А днем начали распространяться еще худшие слухи.
«Нас предали, – кричали поверившие этим слухам. – Солдаты прибыли, только чтобы отобрать у нас оружие. Они всех нас перестреляют. Это они всегда делают во время забастовок, и первым делом, конечно, к ночи явятся охранники. Надо отослать куда‑нибудь женщин и детей». Так, жены, матери и дети были посажены на тринидадский поезд, а мужчины остались в опустевшем лагере.
«Покажем им, что мы мужчины, – говорили они. – Отомстим за себя охранникам, прежде чем явятся солдаты и убьют нас. По крайней мере повоюем по‑настоящему».
Теперь осталась лишь маленькая горсточка вооруженных людей, не более сотни. Без определенных намерений, без руководителей вышли они перед рассветом из лагеря.
Вокруг бушевала снежная буря. Но охранники были теперь настороже и числом намного превосходили стачечников. Около семи часов утра забастовщики вернулись усталые и повалились спать прямо на пол.
«Это сообщение о войсках оказалось ловким трюком, чтобы оставить нас без защиты, – говорили они. – Никаких солдат нет и в помине. Возвратите нам оружие и патроны. Мы будем здесь поджидать охранников». Все словно оцепенели в немом отчаянии, в ожидании развязки.
Но утром 31 октября воинский поезд с отрядом милиции с севера подошел к Ладлоу на расстояние трех миль и остановился, а генерал Чэйз направился к колонии в Ладлоу под белым флагом. Он сообщил руководителям колонии, что губернатор Эммонс приказал обезоружить обе стороны и установить мир и что войска не будут использованы ни для помощи шахтовладельцам в доставке штрейкбрехеров, ни для запугивания стачечников.