Столичный Главпочтамт уже не удивлялся, когда по адресу на Загородном проспекте приходили скромные дары на имя тайного советника К.А. Скальковского. В его квартиру вкатывали бочонки с астраханской икрой, таскали тяжкие рулоны персидских ковров или волокли гигантских осетров, хвосты которых тащились по ступеням мраморной лестницы…
Стыдно было не знать Константина Аполлоновича, вице-директора Горного департамента, опытного сотрудника многих газет и любимца женщин. Горный инженер по образованию, он писал о балете и Суэцком канале, о нравах Парижа и развитии торгового флота, а вечерами остроумничал в «картофельном клубе», как называли сборище мотов, картежников и стареющих бонвиванов, которым не было никакого дела до урожайности картошки.
Скальковский имел славу заядлого балетомана, а так как многие балерины состояли в интересных отношениях с членами царствующей династии, то он, главный критик русской Мельпомены, считался как бы «родственником» Романовых. Но славен он был другим. Скальковский побил все мыслимые и немыслимые рекорды в получении взяток, никогда даже не скрывая, с кого и сколько содрал во славу отечества. Имея на содержании множество женщин, Скальковский сам состоял на содержании заводчиков, компаний и корпораций по добыче золота, ртути и нефти. Каждый, кто решил потревожить русские недра, был извещен, что дела его застрянут, если не дать Скальковскому. Однажды бакинский «керосинщик» А.З. Иванов выложил перед ним двадцать тысяч, говоря, что «об этом никто не узнает». Скальковский отвечал этому придурку:
– Выложи мне все сорок и болтай кому угодно…
Скальковский владел особняком в Париже, а летние сезоны проводил на Ривьере, окруженный дамами приятными во всех отношениях. С некоторых пор он часто получал денежные чеки с указанием – кому они предназначены: «Это на Фуфу… прошу передать Марго… извольте принять для Манон…»
Наконец, однажды в парижской опере бинокли всех дам разом вскинулись, обозревая ложу, абонированную бароном Альфонсом Ротшильдом. Но сегодня в ложе сидел не он… ее занимал Скальковский… Начинался «русский роман» барона Ротшильда!
* * *
Альфред Нобель, имея верный доход с динамита, редко навещал Россию (а его брат Эмиль, еще в юности, был разорван в куски при взрыве нитроглицерина); Роберт в 1880 году заболел чахоткой, от дел бакинского «Тов-ва Бр. Нобель» отошел и, оставаясь лишь пайщиком общества, проживал на курортах Европы, а его сыновья Ялмар и Людвиг обосновались в Швеции; делами в Баку и заводом «Русский дизель» в Петербурге заправлял Людвиг Эммануилович, у которого уже подрастал сын Эммануил… Такова генеалогическая канва этого семейства.
«Товарищество нефтяного производства братьев Нобель» (сокращенно «Бранобель») набирало мощь. Журналист Сергей Протопопов, посетив нефтепромыслы, писал: «Стучит, гремит, и тысячи рук работают в грязи над приготовлением керосина ради обогащения хозяев. С технической стороны – прелестно, с гуманитарной – все черно…»
Заложенная летом 1880 года скважина в Сабунчи бурилась два года и дала Нобелям очень доходный фонтан, выбросивший около десяти миллионов пудов нефти сразу. Наливные танкеры, откачавшись керосином на «девяти футах» Астраханского рейда, брали в лохани трюмов волжскую воду – для рабочих столовок и для орошения парка, в зелени которого были выстроены коттеджи для семей инженеров. «Динамитный» брат Альфред настаивал перед Людвигом «на использовании», как он писал в Баку, – «подавляющей массы ваших капиталов, ибо это отпугивает конкурентов»; по мнению Альфреда, его динамит в сочетании с керосином способен взорвать рокфеллеровский «Стандард ойл».
Был день 17 января 1886 года, когда Людвиг Нобель, сидя в кабинете правления, начал письмо А. С. Ермолову, директору Департамента неокладных сборов: «Легендарное богатство нефти на Апшеронском полуострове укоренило в верхах мнение о неисчерпаемости ее запасов…» – и тут письмо было прервано приходом члена правления Белямина, внешне схожего с затюканным чеховским учителем из захудалой провинции.
– Михаил Яковлевич? – остановил бег своего пера Нобель.
– Здравствуйте, – ответил Белямин, свободно присаживаясь к столу магната. – Я не стал бы мешать вам, если бы не одно сообщение наших агентов… Осенью Скальковского видели фланирующим в Ницце подле Жюля Арона, зятя парижского барона Альфонса Ротшильда, а вокруг них весело щебетали известные Фуфу, Марго, Манон и прочие.
– Не занимайте меня пустяками, – ответил Нобель, желая продолжить свое письмо Ермолову.
– Простите, Людвиг Эммануилович, но Жюль Арон, входящий в правление банкирского дома Ротшильдов, агент по вопросам нефти и даже связан с фирмами «Стандард ойл».
– Это подозрительно, – задумался Нобель, отложив перо. – Очевидно, Скальковскому мало взяток и гонораров от писания анекдотов, он способен торговать интересами Горного департамента? Но какая же связь между бакинским керосином и названными вами Фуфу, Марго, Манон и прочими?
– Стало известно, что на содержание этих нимф Константин Аполлонович получает особую мзду от вашего бакинского конкурента Манташева… этого тифлисского нувориша!
– Он решил обойти меня… пакостник? Впрочем, – здраво решил Нобель. – Манташев по сравнению со мной жидко пляшет, как говорят русские. Его мы сломаем…
Белямин откланялся. Нобель продолжил писание: «…добыча нефти в Баку выросла с 8 млн пуд. в 1876 г. до 93 млн в 1885 г., но т. к. спрос на керосин не вырастал столь же быстро, как увеличивалась добыча нефти, то обнаружилось перепроизводство, уронившее продажную цену керосина… Дешевизна сырой нефти привела к крайне небрежному обращению с нефтью, а нефтяные остатки, составляющие две трети всей переработанной нефти, не находили полезного употребления, почему большая их часть уничтожалась посредством сжигания или простым выливанием в море. Подобная расточительность привела нефтяные богатства к заметному оскудению: изобильных фонтанов вновь не появляется, из глубины до 40 сажен, как прежде, нефти больше не извлекается. На сколько времени (в будущем) хватит естественных запасов нефти, если и впредь будет продолжаться хищническое хозяйствование на бакинских нефтепромыслах? Есть опасение – не окажутся ли сказочные нефтяные богатства Баку внезапно исчерпанными?..»
Так писал хозяин «Бранобеля», хорошо понимая, что оскудение скважин Баку не коснется его детей и внуков, а сейчас ему было важно нагнать страху на Министерство финансов, чтобы оно перепугало его конкурентов усилением налогового режима, и тогда все эти господа Тагиевы, Манташевы, Гукасовы и Мирзоевы еще подумают, стоит ли им пробуривать новые скважины… По сути дела, Нобель даже не думал о Рокфеллере: бакинская нефть давала ему гораздо больший процент получения керосина (и лучшего качества), нежели получал его «Стандард ойл», ибо Нобель оснастил перегонку нефти технически выше, чем американцы.
Нет сомнений в том, что Людвиг Нобель был отличным инженером и химиком, деловым экономистом и плановиком, он окружал себя не собутыльниками, а людьми, знающими дело, у него инженеры получали жалованье больше столичных министров. Это и понятно: в беспощадной игре со ставками на миллионы рублей и пятаков не считают, ибо Нобель знал – погонись он за тем, что подешевле, и все обернется разорением. Парадоксально, но факт: чем больше тратился Нобель на технические совершенствования, тем он становился богаче, нисколько не разоряясь. Однако нам, читатель, все-таки интересно бы знать, каковы были методы, которые Нобель использовал в борьбе с бакинскими конкурентами, жившими не где-то за океаном, а вот здесь же, где живет и он сам… Для этого приведем несколько примеров.
Нобель понимал, что керосин дорог не тогда, когда он хранится на складах Баку, а когда он быстро растекается по рынкам страны, раскупаемый жителями. Потому и не жалел денег на создание танкерного флота, на путях железных дорог копились его вагоны-цистерны. Бакинские конкуренты желали бы подражать ему, но их возможности были ограничены. Товарищество «Лебедь» перестроило две шхуны под наливные, общество «Арарат» вделало в трюмы парусников цистерны, но… Разве угонишься под парусами, завися от ветра, за машинными танкерами, которые легко выжимали 12 узлов? Нобели продавали керосин по заниженным ценам, какие были убыточны для других нефтепромышленников, и, теряя в этом копейки, они все равно выигрывали, вытесняя с русского рынка не только керосин «Стандард ойл», но и свой – родимый, бакинский – от своих конкурентов. Но, завоевав рынок, можно было повышать цены. Чувствуете, что приемы Нобеля точно скопированы с рокфеллеровских?
Летом 1882 года, загнав конкурентов в угол, Нобели решили овладеть керосиновым рынком всей России. На собрании бакинских нефтепромышленников Нобель высказал потаенное желание обратить «Бранобель» в синдикат:
– К чему вам, господа, мучиться с бурдюками и бочками, переливая нефть ведрами, если весь дистиллят (сырую нефть) вы можете продать прямо из скважины здесь же, на месте, и сразу положите выручку в карман. Далее не ваша забота: моя компания перегонит дистиллят в керосин, она же доставит его, куда следует…
Разве из этих слов не видно, что Нобель следовал примерам Рокфеллера? Но к 1884 году русский рынок был уже перенасыщен керосином. Газеты писали о «кризисе перепроизводства», требуя у нефтепромышленников Баку – «Заткните свои фонтаны!». Но этот кризис был весьма относительным. Великий Сибирский путь еще находился в проектах, и в лампах на востоке великой державы, еще царствовал пенсильванский керосин. Весной 1885 года Нобель купил в Баку земельный участок, через который были проложены рельсы и шпалы железной дороги. Но в одну из ночей не осталось ни рельс, ни шпал, а если бы паровоз двинулся, он бы встретил на своем пути высокую стенку, сложенную из камня (сложенную тоже за одну ночь). Когда же городские власти вмешались, то пьяная голытьба, за гроши нанятая Нобелем, учинила полиции хорошую драку… Скажите, разве этот случай не напоминает повадки Рокфеллера, который из пушки расстреливал чужие нефтепроводы?..
Если в Баку находилась главная цитадель Нобелей, то их боевые форты были выдвинуты в Царицын, Рыбинск, Казань, Нижний Новгород, Ярославль, где монолитно высились неприступные громады нефтехранилищ. И, наконец, 60 длинных составов цистерн курсировали, как бронепоезда, уже на подступах к Петербургу, Варшаве и Риге, – и вот настал вожделенный миг, когда первый танкер увидели воды Балтики.
– А без бочек все равно не обойтись, – сказал Нобель.
Был налажен бондарный завод, и керосин «Бранобеля» в бочках доехал лошадиной тягой в такие забвенные места, где еще не скоро услышат гудок паровоза. 1886 год начинался успешно, а простой подсчет бухгалтерии показывал, что в этом году «Бранобель» превысит сбыт керосина на 35 %…
На пороге кабинета неслышно появился Белямин.
– Что-либо из Петербурга? – встревожился Нобель.
– Увы, с улицы Рю-Лафит…
Это был парижский адрес конторы банка Ротшильда, и Белямин плотнее затворил двери, чтобы их не подслушали.
– Вся эта возня с Фуфу, Марго, Манон и прочими, кажется, завершилась откровенным предательством наших интересов… Разве мы не давали прощелыге Скальковскому?
– Значит, слухи подтвердились? – спросил Нобель.
– Да. Банкирский дом Ротшильдов активно скупает все акции Батумского нефтепромышленного и торгового общества, собираясь переименовать его в Каспийско-Черноморское для вывоза керосина в порты Ближнего Востока и Европу, конечно.
Это было вторжение, но без объявления войны.
– Что вы сами думаете по этому поводу?
– Думаю, что это ловкий шахматный ход Рокфеллера, который сделал из Ротшильда лишь удобную ширму, за которой и таится его «Стандард ойл». Как говорят французы, у каждого есть свой способ уничтожения блох.
– Но мы не блохи, чтобы разводить чесотку! – вспылил Нобель. – Если нам объявили войну, мы сумеем отбить нападение. Я срочно телеграфирую брату Альфреду, чтобы повысил цены на свой динамит, который так полюбился военной публике…
Неизбежное случилось. Альфонс Ротшильд заполучил нефтеносные участки на Балахне и в Сабунчи, на него уже работал керосиновый завод в Баку. Прикинув возможности этих участков и завода, Белямин подсчитал, что уже в этом году Ротшильд способен дать 1 200 000 пудов керосина. Очевидно, на улице Рю-Лафит к таким же выводам пришел и барон Ротшильд.
– Что бы вы еще желали от нас, кроме брака по любви?
Этот вопрос был задан Скальковскому, который признавал только любовь по расчету. Он даже рассмеялся:
– Я желал бы иметь то, чего еще не имею…
Ротшильд понял, и вскоре Скальковский стал кавалером ордена Почетного Легиона. Прослышав об этом, Нобель стал думать, какую бы гадость поднести Скальковскому под видом «подарка».
– Не дарить же ему икру, как Манташев, не слать же ему и ковры, как Тагиев… А в деньгах он не нуждается.
Людвиг Эммануилович вдруг просиял лицом:
– Пошлем ему золоченое бидэ, чтобы Фуфу, Марго и Манон почаще подмывались перед употреблением.
Так и сделали. Но результат был совсем не тот, которого ожидали. Скальковский нисколько не оскорбился, прочитав имена своих наложниц, которым подарок предназначался:
– А что? Будет чертовски оригинально, если в этой бабской лохани подать к столу стерляжью уху… Надеюсь, еще никто не ел ухи из дамского бидэ, и гости останутся довольны!
РЕКЛАМА|SEGMENTO
Катастрофы
Разве историческая закономерность выдвигает людей, которые оказываются необходимыми в том самом времени, в котором они жили? Пардон, господа читатели, но иногда не закономерность природы, а любая случайность способна вытолкнуть человека из безликой хаотичной толпы, как это и случилось с Сергеем Юльевичем… О фамилии этого человека вы уже догадались!
…17 октября 1888 года литерный поезд императора Александра III, возвращаясь из Ливадии, мчался по рельсам Орловской железной дороги. Два мощных локомотива увлекали за собой состав из пятнадцати вагонов – электроснабжения, вагон-мастерскую, вагон министра Посьета, вагон для прислуги, кухню, буфетную, столовую, личный салон императора, светский вагон, конвойный, багажный и прочие.
– Нельзя ли ехать скорее? – спрашивал император.
– Нельзя, идем на пределе, – отвечал Посьет.
По расписанию опаздывали, а теперь усиленно нагоняли со скоростью 65 верст. В полдень сели за стол, чтобы перекусить до прибытия в Харьков, до которого оставалось сорок верст. К столу уже начали подавать «гурьевскую кашу», а лакей протянул императору стакан со сливками, когда началось что-то очень странное.
– Адмирал! – начал было царь. – В вашем ведомстве…
И – не договорил. Возникла страшная качка, послышался треск раздираемого металла. Царский вагон слетел с колесных тележек и помчался по рельсам, как сани, а под него с грохотом вкатывались колеса задних вагонов. Салон мигом превратился в невообразимый хаос, летели посуда и осколки разбитых зеркал, орали люди – даже самые смелые, но ничего не понимавшие. Стены вагона сплющились, пол рухнул, салон развернуло в обратном движении поезда, а сорванная крыша со скрежетом ерзала над людьми, угрожая размозжить им головы. Императрица в ужасе схватилась за первое попавшееся, и это были длинные бакенбарды адмирала Посьета, который как раз и являлся министром путей сообщения, ответственным за все, что тут творится.
– Et nos enfants? Где мои дети? – кричала она…
Дети царской семьи уцелели, причем маленькую Ольгу нянька храбро выкинула в окно, героически сиганув следом за дитятей. Лакей, подававший царю сливки, был убит на месте – заодно с собакой, недавно подаренной царю полярником Норденшельдом. В вагонах конвоя и прислуги люди оказались раздавлены всмятку. Выбравшись под насыпь, царь увидел инженера Кованько, управлявшего железной дорогой, которого вышвырнуло из вагона так удачно, что он даже не испачкал перчаток. Барон Сашка Таубе, отвечавший за жизнь царской фамилии, так перетрусил, что бросился бежать в лес. А солдаты, думая, что это злоумышленник, устроивший катастрофу, палили по нему из винтовок.
Только теперь императрица Мария Федоровна заметила, что стоит среди мужчин в беспардонном неглиже, а как было сорвано с нее платье, того она понять не могла.
– Черт бы побрал все ваши железные дороги! – навзрыд рыдала она. – С такими порядками недолго и состариться…
На дрезине к месту катастрофы примчались жандармы Харьковского округа, готовые искать и найти злоумышленников.
– Вы их найдете очень скоро, – сказал царь и, физически сильный человек, он запустил в жандармов перегнившей шпалой. – Все-таки, мать вашу так, хотел бы я знать, кто виноват?
Из Петербурга срочно вызвали знаменитого юриста А.Ф. Кони для производства следствия. Посьет обвинял императора:
– Ваше величество сами указали ехать на повышенной скорости, а более никто в этом не виноват…
Придворный художник Михай Зичи был ошпарен горячей «гурьевской кашей» и теперь в обломках вагонов искал свой альбом с рисунками, а бедная фрейлина Голенищева-Кутузова не могла даже присесть, ибо осколок дерева угодил ей в самое пикантное место, и ей предстояла операция в гинекологическом кресле. Эта катастрофа царского поезда осталась памятна еще и тем, что во время следствия государь вдруг вспомнил:
– На станции Фастово, пока паровозы брали воду, я слышал разговор между путейцами на перроне. Один из них, не знаю его фамилии, горячо доказывал, что два товарных локомотива, идущие со скоростью экспресса, могут расшатать рельсы до критического предела. Этот же путеец, по виду еще молодой, говорил, что, будь он на месте Посьета, он запретил бы превышение скорости, особенно на поворотах…
Инженера-пророка нашли, им оказался Витте, и почти сразу его сделали директором железнодорожного департамента. Появясь в высшем свете Петербурга, Сергей Юльевич не торопился иметь собственное мнение, и Скальковский, хорошо знавший инженера еще по Одессе, теперь вещал на каждом углу:
– Запомните, что Витте очень умен, но бездушен до отвращения. Во всяком случае, это самый умнейший из всех мошенников, какие встречались мне во всех частях нашего грешного света. Я сам мошенник, но таких, как Витте, еще поискать надо!
Для нас важно не злословие Скальковского, а то, что появление С.Ю. Витте было благожелательно отмечено в конторе банка Ротшильдов на парижской улице Рю-Лафит…
* * *
Мирза Тагиев, ставший миллионером со своего нефтеносного «огорода», этот бывший амбал, таскавший мешки за шесть копеек в сутки, теперь владел фирмой, занимавшей в Баку четвертое место – по прибыльности. Тагиеву принадлежало не так уж много, всего тридцать десятин нефтеносной земли на Биби-Эйбате и в Балаханах, откуда он перекачивал нефть на свой завод, и в 1885 году он имел прибыль с семи миллионов пудов нефти. С невыразимым акцентом восточного «челаэка» Тагиев рассуждал – вполне разумно и даже основательно:
– Мне что Ротшильд, что Нобель – все они сволочи, но, чтобы досадить шведу Нобелю, я соглашусь облизать под хвостом даже у этого жидовского барона…
Бог с ним, с этим Тагиевым, что взять с амбала?
Совсем иное дело – семья Манташевых, о которых умолчать попросту стыдно. Главою семьи был основоположник ее счастья – Александр Иванович (1849–1911), круглый дурак, но бывают такие дураки во всем, зато очень хитрые в чем-то одном. Неизвестно, когда в Манташеве вспыхнула пылкая любовь к керосину, но отдавался он ей с воистину восточным сладострастием. Было у него четыре сына, но дальше всех глядел Леон (Леван), обещая пасть на бранном поприще нефтедобычи, но своего рубля не отдать врагу… Отец же был человеком старого закала. Сидя верхом на лошади, он лично следил, как мелкие добытчики сливают нефть в ямы Манташевых, и тут же переводил на копейки количество опорожненных ведер, расплачиваясь, как джигит, прямо из седла:
– Сколько заработал, столько и получи, дарагой…
Конечно, бывал он и в Париже, ибо такие выскочки мимо Парижа не проедут. Ни бум-бум не понимая по-французски, Манташев у «Максима» садился ближе к кухням, откуда выбегали официанты, озирал выносимые ими блюда, а потом тыкал пальцем в то блюдо, какое выглядело подороже. В борделях Парижа он использовал тот же проверенный принцип: тыкал пальцем не в ту женщину, которая покрасивее, а попадал пальцем точно в ту, которая дороже других оценивала свою квалификацию. У себя же дома можно было и вовсе не стесняться: Манташев содержал гарем, закармливал друзей, как Лукулл, а пока они там жрали и пили, перед ними плясали наемные танцорки, потные акробатки выгибались в дугу…
Семья Манташевых, чтобы противостоять натиску Нобелей, искала поддержку у Скальковского, и тот барственно помогал им – не потому, что они милейшие люди, а по той веской причине, что из своих фонтанов Манташев каждый год выкачивал 50 миллионов пудов нефти. Конечно, при таких доходах, да еще заручившись «дружбою» в Горном департаменте, Манташев мог говорить:
– Пусть Нобель не думает, что меня можно скушать. Скоро я буду смеяться, когда его будет кушать Ротшильд…
Образы Тагиева и Манташева такие непорочные, такие светлые, такая благость снисходит от их чистых намерений, что появление Ротшильда ждешь с нетерпеливым ожиданием, чтобы он дописал картину всеобщего бакинского Эдема. Но именно вмешательство Ротшильда и нарушило стройную гармонию равновесия, которое сложилось при почти монопольной деспотии «Бранобеля». Вы думаете, что соперники сразу и сцепились, отрывая друг другу конечности, словно голодные пауки в одной банке? Ничуть не бывало!
Нобель и Ротшильд – это все-таки не «челаэки», и посему Ротшильд, побаиваясь авторитета Нобеля, не замечал его, а Нобель, побаиваясь капиталов Ротшильда, делал вид, что такого не знает и знать не желает. Говоря проще, барон Альфонс Ротшильд не только побаивался, но даже страшился Нобеля, ибо в России – с его появлением – сразу возмутилось дворянство, газеты писали, что нельзя людей с такой репутацией, какая у Ротшильда, подпускать к бочкам с керосином.
На Рю-Лафит понимали, что оппозицию им в самой России они могут побороть только в том случае, если сомкнут свои ряды с оппозицией против Нобелей в самом Баку, и в скором времени образовался блок недовольных, которые стали поддерживать Ротшильда, чтобы уронить значение «Бранобеля». Конечно, у Ротшильда были связи с правительством Франции, и нефтеналивные суда Ротшильдов его Каспийско-Черноморского общества, накачавшись русским керосином в Батуме, шли прямиком через Босфор и Суэцкий канал, чего другим нефтепромышленникам (и даже Нобелю) в Каире не дозволяли… Ротшильд поступил с умом: чтобы не обострять ситуации, он оставил внутренний рынок в прежнем подчинении Нобеля, выступив серьезным экспортером бакинской нефти за рубежом.
Появление Ротшильдов заставило думать не только в Баку – думали и на Бродвее, 26, где (поближе к Уолл-стрит) Джон Рокфеллер разместил контору «Стандард ойл». Когда-то заливавший Россию пенсильванским керосином, Рокфеллер, конечно, переживал потерю такого обширного рынка, и «русский вопрос» никогда не был так обострен, как именно теперь, когда в международный керосиновый бум затесался Ротшильд.
– Пикантность этой ситуации, – рассуждал Рокфеллер в кругу близких, – заключается еще в том, что недавно Нобель иногда бывал вынужден прибегать к займам именно в парижском банке Альфонса Ротшильда, а теперь, сидящие в одной лодке, они стали ее раскачивать. Если лодка перевернется, кому из утопающих протянуть руку, а кого послать ко всем чертям?
И на Бродвее, 26, и на Рю-Лафит были извещены, что Нобель опять испытывает финансовые затруднения.
– Если, – говорил Рокфеллер, – Нобель встанет на углу с мольбою о подаянии, я хотел бы посмеяться над тем придурком, который даст ему ради хлеба насущного.
– Ему даст его брат Альфред Нобель, который со своим динамитным трестом может еще потягаться с нашей керосиновой лавочкой.
– Э, нет! – отвечал Рокфеллер. – Альфред Нобель не таков, чтобы сорить деньгами без оглядки, он даже в ресторанах требует сдачи до последнего цента. Это не тот чуткий родственник, который побежит кормить с ложечки подыхающего брата… Не выручить ли нам Нобеля, чтобы тот знал – у него есть хорошие друзья за океаном?
Такое уже не раз приходило в голову Рокфеллеру, который желал бы контролировать работу «Бранобеля», чтобы потом взять Нобеля на поводок и вывести его на вечернюю прогулку вдоль Уолл-стрит, где прохожие спрашивали: «Скажите, какой он породы?..» Да, о том, что Рокфеллер протянул руку через океан, желая выручить Нобеля, писали газеты американские, писали газеты и русские. Рокфеллер не скрывал своих планов от близких:
– А что удивляться? Браков по расчету бывает гораздо больше, нежели браков по любви, и первые оказываются более счастливыми, нежели вторые. Но в подобных альянсах важно оставаться не конем, а всадником на коне…
Он хотел сначала финансировать «Бранобель», чтобы потом всосать его в желудок своего «Стандард ойл», после чего на человечество пролились бы дожди из кошмарной смеси бакинско-пенсильванского керосина. Но случилось так, что Нобели оказались хитрее и Рокфеллера и Ротшильда. В 1889 году «Бранобель» получил заем в берлинском банке «Дисконте гезельшафт». Бакинская лодка качалась, гребцы в ней гребли кто куда – одни вперед, другие табанили назад, но все-таки лодка плыла… Куда?
* * *
Вообще-то, если крепко задуматься, то финансовая политика служит лишь для одурачивания благонамеренных людей. Насср-Эддин имел немало оснований к тому, чтобы именно так думать об этих лощеных господах в хрустящих манишках, любящих носить очки, – будто без очков света не видать, – которые почему-то считают себя финансистами. Шахиншах понимал работу как работу: погонщика ослов всегда отличишь от палача, вот бежит по улице разносчик охлажденной воды, а эта девица за скромную плату исполнит танец живота – тут все ясно, и вопросов не возникает. Но что делают господа финансисты, кроме того, что они обещают, обещают, обещают?..
В данном случае я разделяю лучшие чувства шахиншаха, ибо его можно понять (хотя бы чисто по-человечески). В самом деле, Насср-Эддин, нуждаясь в деньгах для очередного осмотра Европы, снова дозволил барону Рейтеру возобновить его концессию; тот опять ковырялся в земле Персии, как у себя дома. Потом завел в Тегеране Англо-Персидский банк (для понимания европейцев), но в присутствии шаха англичане именовали банк «шахиншахским» (для понимания самого шаха). Казалось бы, тут все ясно: если банк шаха, а шаху нужны деньжата, то шаху стоит повелеть, чтобы дали, и банк шаху даст. Но подлость финансистов в том-то и заключалась, что банк только назывался шахским, а денег шаху не давали, и потому в этом вопросе я целиком на стороне шаха. Сколько же еще нас можно обманывать? Сам бывал в таких переделках: банки у нас всегда народные, а попробуй сунься туда от имени народа, так ведь ни копейки не получишь… Говорят, что я ни шиша не понимаю в финансовой политике. Может быть, что и не понимаю. Тогда, черт побери, пусть поменяют вывески…
Озабоченный доходами, когда дело касалось прибылей, Насср-Эддин считал религиозные различия излишними, говоря так:
– Мусульманскую кошку не заставишь ловить мышей во имя Аллаха, так и эти неверные гяуры не станут же учить своих собак лаять во славу Христа!
Казна пустовала. Верноподданные страдали от нужды, а шах страдал от безденежья. Но должны же эти финансисты понять, что, когда у человека 743 жены, ему немало и требуется. Между тем барон Рейтер уже чеканил персидскую монету, а нормальных денег – европейских! – не давал. Слава Аллаху, явился в Тегеран румяный британский майор Джон Тальбот и сказал, что Персия такая страна, где мужчины курят на улицах, а женщины дымят в гаремах, и никто не думает о своем здоровье. Шах тут же велел подать чаршле – чего ему надо? Оказалось, что майор желал помочь шаху в безденежьи: для его обогащения он придумал табачную концессию (с 1890 до 1940 года); отныне все персы – кроме шаха, конечно! – облагались высоким налогом на табак. Насср-Эддин получал ежегодную ренту в 15 тысяч фунтов стерлингов.
– И – пешкеш! – Половину чистой прибыли, – просил шах.
– Четверть, – отвечал Тальбот, как отрезал…
Ладно. Дело было поставлено англичанами на научную основу. Концессия по дешевке вывозила из Персии табак, «Империал Тобакко-Корпоратион» вложило в борьбу с курящими свои 650 тысяч. Казалось бы, что, вывозя из Персии табак для продажи, англичане озабочены пошатнувшимся здоровьем персов, имевших дурную привычку курить. Но – нет! Хотя табак и стал дороже масла, но персы продолжали дымить на улицах и в гаремах. Наконец, до курящих дошло, что надо спасаться, иначе эти английские майоры еще чего-нибудь придумают. Духовенство всегда было в Персии очень авторитетно, и вот в декабре 1891 года муджтехид (знатный мулла) обратился к народу:
– Правоверные! Проклятые ингилезы, вкупе с продажным визирем Китабджи-ханом, решили обворовать нас, и без того бедных. Так не будет с этого дня ни единого мусульманина, который бы – на радость ингилезам! – закурил, и не будем курить до тех пор, пока наш светлый шах не отменит концессию…
Два месяца никто не курил, кроме шаха. В Тегеране проходили митинги и демонстрации жителей, в листовках призывали расправиться с англичанами, европейский квартал был оцеплен войсками, несколько сот человек были расстреляны, но никто не курил… Насср-Эддин отлупил палкой своего визиря Китабджи-хана и в январе 1892 года концессия исчезла. Но явился английский посол и потребовал, чтобы Насср-Эддин внес в «Шахиншахский» банк ПЯТЬСОТ ТЫСЯЧ фунтов стерлингов.
– За что? – обомлел шах.
– Таково финансовое право среди всех цивилизованных народов, и вы обязаны платить неустойку за нарушение договора.
Ну разве не обидно? Мечтал иметь верный «пешкеш» с табака, а теперь сам остался в долгах. Визирь Амин-эс-Султан, первый министр, объяснил ему, что просимая из Лондона сумма неустойки равняется ДВЕНАДЦАТИ МИЛЛИОНАМ франков, а «пешкешем» тут и не пахнет:
– Вся беда вашего величества в том, что вы часто смотрите на юг, где англичане чего-то ищут в земле, и не хотите обернуться на север, где Россия дышит на нас приятной прохладой.
Амин-эс-Султан имел верный «пешкеш» из русского посольства, и отрабатывал его честно. Но сорок лет постоянного распутства не прошли даром, и Насср-Эддин сделался слабоумным, почти идиотом. В его голове собственная глупость перемежалась с афоризмами народной мудрости:
– Будь он проклят, этот майор! Однако, если в городе завелся один еретик, мечетей в городе не закрывают. Я не хочу умирать в нищете, и согласен разрешить любую концессию, лишь бы получить хороший «пешкеш», чтобы съездить в Европу…
1890 год обозначился новым керосиновым кризисом. Кто виноват – не знаю, в чем и признаюсь без тени смущения. Но цена на нефть в России внезапно упала до 5 копеек за пуд, тогда как нефтепромышленник платил налог 10 копеек с пуда. Однако нет таких дураков, чтобы резали куриц, несущих золотые яйца. Как раз в тот момент, когда разоренный Л.К. Зубалов загнал бриллианты жены и хотел стреляться, колодцы его скважин забурлили притоком свежих фонтанов, а из Петербурга, чтобы не умирал он бедным, снизили налог. Самым же счастливым человеком в Баку считался князь Челокаев: его единственный фонтан бесперебойно работал 35 лет подряд, даже не истощаясь, за что и назывался бакинцами «добрым дедушкой».
Между тем барон Юлиус Рейтер опять ковырялся в южных провинциях Каджаров, однако поиски нефти на берегах Персидского залива оставались бесплодны. О причинах этого «невезения» можно спорить, но у меня своя точка зрения. Как бы не хвастались сыны Альбиона превосходством своей системы, как бы не гордились своей передовой техникой – не было у них ни того, ни другого. Нефть лежала у них под ногами, но они не видели ее, потому, что не имели научно осмысленной системы в поисках нефти, а их техническая отсталость бросалась в глаза. К тому времени они уже появились в Баку, примериваясь к добыче нефти, и тогда же Гаврилов, окружной инженер нефтепромыслов, писал, что «английские фирмы никакого влияния на развитие наших промыслов оказать не могли и относились к числу самых заурядных наших нефтедобытчиков…».
Наверное, этот Гаврилов лучше нас с вами понимал, где хорошо, где плохо. Одновременно с этим на улице Рю-Лафит было обращено особое внимание на молодого Витте, слишком быстро и слишком ловко делавшего головокружительную карьеру.
РЕКЛАМА|BETWEEN EXCHANGE
Шурум-бурум
Персы – народ импровизаторов, при этом они умудряются импровизировать не только стихи, но даже события, что и доказала «табачная революция», когда вся страна разом отказалась от курения. Фантазия персов неисчерпаема. В окраинных улочках Тегерана европейца ждали тайные наслаждения, женщины закрывали лица чадрами, но, крутя обнаженными животами, легко и вдохновенно слагали поэмы в честь святого Хуссейна, воспевая при этом свои телесные грации, а на базарах столицы царила такая поэтическая кутерьма, попав в которую, даже собака теряла природный дар узнавать своего хозяина.
– Свекла не станет мясом, – взывали торговцы, – зато мой лютый враг станет лучшим другом, если попробует у меня шашлык из козлятины… Кому что дорого! Козлу дорога жизнь, а нам дорого его мясо. Воля твоя, несчастный слепой, но ты напрасно думаешь, будто зрячие съедают за обедом больше слепых. Так и быть, возьми этот жирный кусочек, ты расскажешь всем, что Шевкал замечательный человек!
Для простого народа Персии оставались неизвестны сделки Насср-Эддина с бароном Юлиусом Рейтером, который в эти годы прекратил бурение скважин, для него убыточное, так и не найдя нефти. Тогда же в Персии появились французы, близ границы с Турцией они отыскали нефтяные колодцы, однако дело закончилось статьями в журналах Парижа, – все это было лишь теорией, далекой от практики, приносящей доходы.
«Нефтяная лихорадка» постепенно охватывала весь мир. Шарлатаны и жулики, видевшие керосин только в настольных лампах, кинулись сверлить земной шар где попало, втыкая буры наугад, и, ничего не получив, кроме хлопот и расходов, переносили бурильные установки на другие места. Зато на краю света, где цвели неувядаемо экзотические острова Суматра, Ява и Борнео, дела с нефтедобычей пошли столь успешно, что возникла «Королевская компания по добыче нефти в Нидерландской Индии» (впоследствии знаменитый концерн «Ройял Датч»). Голландская по происхождению, эта компания имела контору в Гааге, а керосин с Суматры стремительно затопил все азиатские рынки. Нобель понес убытки, но еще больнее голландцы ударили по карману Рокфеллера. Только в порты Китая и Австралии голландцы выплескивали миллионы галлонов превосходного керосина, и Рокфеллер грозил оторвать им головы. Модест Бакунин, русский консул в Батавии, докладывал в Петербург: «Американцы заявляют, что будущее мира в их руках и что с теми капиталами, которыми они располагают, они в любое время могут купить что угодно и даже кого угодно…» Рокфеллер, пребывая в ярости, хотел бы сразу купить все скважины на Суматре, но… голландцы не сдавались. Из Баку поступило в контору «Стандард ойл» сенсационное сообщение, что в марте 1892 года за одни лишь сутки только один фонтан Нобеля выбросил сразу МИЛЛИОН пудов нефти, но Рокфеллер был озабочен иным соперничеством:
– Кто там вертит делами в Гааге?
– Генри Детердинг.
– Я должен помнить этого умника?
– Очевидно, Детердинга не стоит забывать…
Между тем в жестокой конкурентной борьбе за право выжить «Бранобель» победил бакинских предпринимателей, выстоял перед свирепым натиском Рокфеллера и перед нахальным наскоком Ротшильдов, сохранив за собой право распоряжаться на русском керосиновом рынке; свои дочерние филиалы в европейских странах Нобель снабжал керосином через германские фирмы. Новое время рождает новые песни, и – под громкие перестуки дизелей, под шипение воющих форсунок – мазут, новый властитель рынка, потек из Баку широкой рекой, делаясь все дороже и все н