Исследование романа «Бесы» и его центрального образа Николая Ставрогина в период 20-ых г.г. XX века примечательно продолжением написания критических и философских статей исследователями и мыслителями, эмигрировавшими из России (С.П. Бобров «"Я, Николай Ставрогин"», Ю. Александрович «Матрешкина проблема. "Исповедь Ставрогина" Ф.М. Достоевского и проблема женской души», Б.П. Вышеславцев «Русская стихия у Достоевского», Вяч. П. Полонский «Николай Ставрогин и роман "Бесы"», А.Л. Бем «Эволюция образа Ставрогина», «Сумерки героя», С.И. Гессен «Трагедия зла. (Философский смысл образа Ставрогина)», Ф.А. Степун «"Бесы" и большевистская революция» и другие), а также созданием литературоведческих работ, посвященных роману «Бесы» и образу Н.В. Ставрогина (А.С. Долинин «Исповедь Ставрогина», В.Л. Комарович «Неизданная глава романа "Бесы"», Л.П. Гроссман «Стилистика Ставрогина», «Спешнев и Ставрогин», Б.М. Энгельгардт «Идеологический роман Достоевского», М.М. Бахтин «Проблемы поэтики Достоевского»).
Так, в 1922-24 годах был издан уже упомянутый в первой главе сборник «Достоевский. Статьи и материалы», главным редактором которого являлся литературовед А.С. Долинин, и сборник «Творческий путь Достоевского», вышедший под редакцией профессора МГУ Н.Л. Бродского. В них были напечатаны ценные работы философов С.А. Аскольдова, Э.Л. Радлова, И.И. Лапшина, Л.П. Карсавина, Н.О. Лосского, литературоведов В.Л. Комаровича, Б.М. Энгельгардта и других исследователей [4, с. 23].
Во втором сборнике «Достоевский. Статьи и материалы» (1924 год) будет опубликована серьезная литературоведческая статья Б.М. Энгельгардта «Идеологический роман Достоевского», в которой он напишет о проблемах критики в анализе героев Достоевского [4, с. 23].
«Разбираясь в русской критической литературе о произведениях Достоевского, легко заметить, что, за немногими исключениями, она не подымается над духовным уровнем его любимых героев. Не она господствует над предстоящим материалом, но материал целиком владеет ею. Она все еще учится у Ивана Карамазова и Раскольникова, Ставрогина и Великого инквизитора, запутываясь в тех противоречиях, в которых запутывались они, останавливаясь в недоумении перед не разрешенными ими проблемами, …их сложными переживаниями» [79, с. 71].
О центральном образе «Бесов» – Николае Всеволодовиче Ставрогине - Энгельгардт напишет в VI главе, в разделе «Тема самозванства и маски». Подобно русским религиозным мыслителям, литературовед будет относить Ставрогина к типу трагического героя. По мнению Энгельгардта, трагичность образа Ставрогина будет заключаться в том, что его личность находится как бы в плену у самой себя. «В ней "сила беспредельная" и страсти необычайного диапазона; но вся эта волевая и эмоциональная мощь разбивается, как о неприступную стену, о чувственное «я», неподвижную каменеющую маску, которую сбросить она не в силах» [79, с. 101-102]. «Могучий дух» Ставрогина, по мысли Энгельгардта, пребывает во власти чувственности, отсюда мелочность и ничтожность его желаний. Страсть и воля героя приобретают извращенные, отвратительные и в тоже время «смешные» формы, создавая атмосферу скуки и кошмара, в которой пребывает этот двуликий образ. Ставрогин является «Самозванцем» только в том смысле, «… что заложенной в нем беспредельной силе духа должен соответствовать "князь" и "ясный сокол", а не та жалкая и пошлая маска, которая забрала над нею власть» [79, с. 102]. Это понимают такие герои, как Марья Лебядкина, Петр Верховенский, но едва ли сам Ставрогин. Он лишь тяготится сам собой, не понимая, откуда в нем появилась эта тягостная скука жизни. Энгельгардт заключает, что единственный выход, который видит Ставрогин, - это «… физическое уничтожение своего чувственного "я", убийство Самозванца» [79, с. 102].
Художественным построением романов Ф.М. Достоевского будет интересоваться литературовед и писатель Л.П. Гроссман. Исследователь будет воспринимать Достоевского в первую очередь как создателя нового вида романа [4, с. 21]. В своей работе «Поэтика Достоевского» (1925 год) Гроссман скажет, что «… главное значение Достоевского не столько в философии, психологии или мистике, сколько в создании новой, поистине гениальной страницы в истории европейского романа» [5, с. 165].
Л.П. Гроссман не оставит без внимания роман «Бесы» и его центрального персонажа. Так, в сборнике «Ф.М. Достоевский. Статьи и материалы», в 1924 году, будет опубликована работа «Стилистика Ставрогина», в которой литературовед проанализирует языковой стиль исповеди героя. По мнению Гроссмана, Достоевский всячески пытается показать «безыскуственность» Ставрогинской исповеди, внушить читателю, что слог героя сознательно лишен «всякой литературности». «Это не отшлифованная мемуарная страница, это просто говорящий голос грешника» [39, с. 606-607]. Примитивной речи Николая Ставрогина противопоставлен тонкий художественный стиль старца Тихона, который «… прошел за свою долгую жизнь трудную и богатую школу словесного искусства» [39, с. 607]. Эстетизм старца сразу обнаруживает нищету Ставрогинского слога. И, как пишет Гроссман, возможно именно стилистика исповеди героя является самым весомым показанием против него.
Дух Николая Ставрогина преступен, и, по мнению исследователя, «расстройство традиционного слова», которое пронизывает исповедь, нужно для того, чтобы показать весь ужас и всю уродливость воспоминаний героя. Исповедь Ставрогина, по заключению Гроссмана, - это «… замечательный стилистический эксперимент, в котором гладкая художественная проза русского романа впервые судорожно пошатнулась… и сдвинулась в сторону каких-то неведомых будущих достижений…» [39, с. 614], оценку которых можно найти лишь в европейском искусстве.
Также, подобно Л.П. Гроссману, значительный вклад в изучение творчества Ф.М. Достоевского с литературоведческих позиций вносит М.М. Бахтин своей работой «Проблемы поэтики Достоевского», которая была написана в 1929 году и переиздавалась в 1963 и 1972 г.г. Бахтин рассматривает в работе все «великое пятикнижие», в том числе и роман «Бесы» [4, с. 21].
Как было указано в первой главе работы, первым, кто заговорил о художественной структуре романов Достоевского, был Вяч. Иванов. Но Ивановым романы писателя воспринимались в пределах монологического типа. Бахтин же, говоря о новаторстве в области художественной формы, обращает внимание на принципиальную незавершенность и диалогическую открытость художественного мира Достоевского, на множественность неслиянных «голосов» - на полифонизм. «Главные герои Достоевского в творческом замысле художника не только объекты авторского слова, но и субъекты собственного… Слово героя поэтому не исчерпывается здесь обычными характеристическими и сюжетно-прагматическими функциями, но и не служит выражением собственной идеологической позиции автора» [2, с. 4].
Отмечая еще одну черту художественного мира Достоевского - «карнавализацию», присущую многим его романам, Бахтин подмечает, что для карнавализованной литературы характерно явление двойничества, о котором писал в свое время С.А. Аскольдов, анализируя творчество писателя. Бахтин, рассматривая центральных персонажей романов Достоевского, утверждает о наличии у них двойников: у Раскольникова - это Лужин, Свидригайлов, Лебезятников, у Ивана Карамазова – Смердяков, черт, Ракитин. Исследователь обозначает и двойников главного героя «Бесов» Николая Ставрогина – это Шатов, П. Верховенский, Кириллов [2, с. 75].
Помимо этого, рассматривая в работе стилистические особенности исповеди Ставрогина, автор указывает на ее схожесть с исповедьюИпполита (героя романа «Идиот») и « подпольного человека ». Исповедь «человека из подполья» - это «… исповедь с напряженнейшей установкой на другого, без которого герой не может обойтись, но которого он в то же время ненавидит и суда его не принимает» [2, с. 145]. Поэтому исповедь Ставрогина устремлена «… к той же дурной бесконечности, к которой так отчетливо стремилась речь "человека из подполья". Без признания и утверждения другим Ставрогин не способен себя самого принять, но в то же время не хочет принять и суждения другого о себе» [2, с. 145].
Как уже было упомянуто, в 20-ые г.г. XX века особый интерес к роману «Бесы» и его центральному герою проявляли и философы русского зарубежья. Например, в Берлине, в 1923 году, вышла статья философа Б.П. Вышеславцева «Русская стихия у Достоевского», где автор проанализировал роман в целом как пророчество [4, с. 23].
Своеобразной трактовке Вышеславцев подвергает личность Ставрогина, рассматривая ее через призму понятия «русская стихия ». «Все самое великое и самое страшное, что носилось перед Достоевским, он вкладывает ему в душу, ему приписывает…» [36, с. 590]. Философ относит героя к безусловным носителям стихийности, порождающей хаос души, непредсказуемость и беспредельность, все, что издревле считалось русской стихией. Вышеславцев ставит Ставрогина в один ряд с такими героями, как Раскольников, Иван Карамазов, называя их «характерами люциферианского и прометеевского типа» [36, с. 592]. По мнению философа, эти персонажи, имея титанические замыслы, наделены раздвоением, в них присутствует «дух отрицанья», неизбежно заманивающий их в бездну безумия. Именно «русская стихия», пронизывающая дух этих героев, делает их фигуры трагическими, «… не насмешливыми, а безумными» [36, с 592].
Проанализировав вышеупомянутые работы, не совсем становится ясно отношение самого создателя романа к герою. Под вопросом находится и происхождение образа, которое также сильно занимало исследователей творчества Ф.М. Достоевского в 20-ые г.г. XX века. Так, одним из первых о прототипах Ставрогина заговорит Л.П. Гроссман. В своем докладе «Бакунин и Достоевский», прочитанном в Обществе любителей российской словесности в феврале 1923 года, исследователь выскажет мысль о том, что прототипом Ставрогина является великий революционер Михаил Бакунин. Прочитанный и в последствии напечатанный в апрельском номере журнала «Печать и революция» доклад Гроссмана даст начало широкой полемике о прототипах Николая Ставрогина. В 1924 году историк В.Р. Лейкина в работе «Петрашевцы» выдвинет встречное предположение, утверждая, что прототип Ставрогина – революционер Николай Спешнев. Это мнение поддержит критик В.П. Полонский, который также, в декабре 1924 года, выступит на заседании Общества любителей российской словесности с докладом «Николай Ставрогин и роман "Бесы"». В итоге такой оживленной дискуссии вокруг образа Гроссман придет к компромиссному выводу, и в статье «Спешнев и Ставрогин» заключит: «Так же, как Петр Верховенский или Шатов, Ставрогин – сложно воссозданная из разных прообразов фигура. Воплощая Бакунина, его личность, его судьбу, его идеологию, он одновременно отражает и близко знакомую Достоевскому фигуру таинственного и демонического Спешнева» [38, с. 618].
Таким образом, анализ романа Ф.М. Достоевского «Бесы» и его центрального персонажа в период 20-ых г.г. XX века также является плодотворным. Исследователи продолжают поддерживать точку зрения о том, что Николай Ставрогин – трагический образ. Впервые выдвигаются предположения о возможных прототипах героя. Литературоведами подчеркивается художественное своеобразие образа Ставрогина, в частности – анализ стилистических особенностей его слога.
В то же время, начиная с середины 20-ых г.г., параллельно художественно-эстетической интерпретации романа, «Бесы» будут рассматриваться с точки зрения советской идеологии. Позднее, в период с 30-ых г.г. и вплоть до 70-ых г.г. XX века, о романе предпочтут «забыть», посчитав его самым неудачным произведением во всем творческом наследии писателя [4, с. 24].
Анализу романа «Бесы» советскими идеологами и писателями, а также вопросу о его длительном «забвении», будет посвящен следующий параграф.