— Ломаться начал?
— Вот именно. Сбавил газ до минимума и зашел на посадку километров с двадцати, чтобы зря не полыхать машину. Иду тихо, точненько по прямой. И вот, уже вблизи аэродрома метрах на 200, аэроплан вдруг полез на петлю. Спасло меня только мгновенное решение и мгновенное исполнение. Какая-то абсолютная ясность сознания была. Предельная! Только одно могло спасти меня и я сделал именно это и молниеносно. Я дал полный газ, в то же мгновение накрутил стабилизатор, отжал ручку и дал витков 15 триммеру. Все это сразу. Машина встала на дыбы, свалилась на бок из вертикального положения и через несколько секунд плюхнулась на аэродром в нормально положении. Опоздай я на несколько долей секунд — не играли бы в шахматы. Вылез и заволновался. Аж мокрый стал. Такого состояния еще не бывало со мной.
— После посадки уже мокрый?
— Ну да.
— А что, Володя, у тебя было, когда ты по телефону радовался, что можешь со мной разговаривать? (см. запись от 25 декабря 1940 г. — Л.Б.)
— А… под Новый год?! Веселое происшествие. Чуял я, что с машиной что-то не ладится. Сказал Ильюшину. Тот на дыбы: не может быть! Я настаиваю. Он: нет, ошибся, я сам с тобой полечу! Я ему отказал, не могу в таком деле конструктором рисковать. Взял с собой паренька, инженера, который всегда со мной летает, толковый, хладнокровный. Оделись полегче, пристроил его у самого люка, чтобы способнее было сматываться. На земле еще запасливо отрегулировал ему микрофон, чтобы сразу замечать интонации его голоса. Полетели. Сделал я одну штуку, которую, уверен, никто из испытателей еще не делал. Нашел инверсионный слой и стал в нем ходить. И получилось, как на продувке в трубе: все обтекание наглядно видно. Он сидит сзади, наблюдает за фюзеляжем и докладывает: «Владимир Константинович, струя ударяет под углом в 15°, под 20°, под 25°…» И по его голосу я чувствую тревогу. Жму по-прежнему. И вдруг он как закричит, забыв даже об обращении (некогда, видимо, стало!) — «Ломает!!» Ага, что и требовалось доказать. Ну, ждать, пока доломает машину было не резон. Я — вниз. Ничего, сели. Я оказался прав.
Позвонил ему по какому-то поводу позавчера. Зашел разговор о депутатских обязанностях.
— Занимаешься?
— Много. В Керчи трамвай уже провели, воду дали, электрическую линию к городу подвели. Банно-прачечный трест построили — на него я тысяч 250, кажется, достал. Но много мучают и иные. Вот прислал недавно письмо избиратель-парикмахер. Я, мол, специалист по дамским прическам, а мне квартиры бюрократы не дают.
Сегодня в Доме Журналиста устроили вечер (см. билет): «…самое интересное из неопубликованного». Народу собралась тьма, да все маститые, кондовые. Выступали Рыклин, Коробов, Мар, Ордынский, Кор, еще кто-то и я. Надо будет записать поподробнее. Отличный вечер!
1 апреля
Несколько газетных эпизодов:
Получили мы 19 марта от Ленинградского корреспондента заметку «Ценные исторические находки». Там нашли считавшийся утерянным оригинал статьи В.И. Ленина «Серьезный урок и серьезная ответственность», опубликованный в «Правде» 6.03.1918 года.
В этой рукописи есть абзац:
«…что „левые эсеры“, высказываясь за войну, сейчас заведомо разошлись с крестьянством — это факт. И этот факт говорит за несерьезность политики левых эсеров, как несерьезной была кажущаяся „революционной“ политика всех эсеров летом 1907-го года…»
В тексте «Правды», а затем в изданиях сочинений ВИЛ год был указан неправильно — 1917, ибо перепечатывалось по «Правде» с отпечатков.
Дежурил у нас Мартын Мержанов. Дело очень интересное. Он немедленно позвонил директору ИМЭЛ академику Митину. Тот два часа изучаи вопрос, а затем ответил:
— Рукопись — большое событие. В «Правде», конечно, допустили опечатку. Но, тем не менее, напечатано правильно. Ошибся, описался — именно Ленин. Судя по тексту всей статьи, по обстановке тогдашней, речь шла не о 1907 годе, а о 1917. Не советую давать заметку. Это дело будет, конечно, предметом обсуждения на Политбюро, но я не сомневаюсь, что там подтвердят мою точку зрения. И в готовящемся сейчас четвертом издании сочинений Ленина мы оставим 1917 год.
Сейчас идет шахматный матч-турнир на звание абсолютного чемпиона СССР. Участвуют Ботвинник, Керес, Лилпенталь, Бондаревский, Смыслов, Болеславский. Начали они 25 марта в Ленинграде. Интерес к этому делу у всех очень большой. Борьба идет там «по Гамбургскому счету», на совесть.
В четвертом туре играли Ботвинник и Бондаревский. Партия была отложена в напряженном и неопределенном положении. И вот, вскоре после объявления последних известий по радио, в редакции газеты «64» раздался звонок (было около 12 часов ночи).
— Говорят их секретариата Молотова. Вячеслав Михайлович просит, если это возможно и удобно, связаться с Ленинградом и узнать, как мнение самих участников об этой партии.
По телефону говорил мастер Юдович. Он немедля вызвал молние Ленинград, поговорил с Ботвинником, Бондаревским. Оба объективно оценили позицию. Затем он позвонил по оставленному телефону:
— Вот нас просили узнать о партии…
— Да, правильно.
— А кто у телефона?
— Молотов. Ну и что говорят?
Юдович обмер. Потом очухался и рассказал. Молотов внимательно слушал.
— А я с кем говорю?
— Мастер Юдович.
— Вы шахматный мастер?
— Да.
— А Ваше мнение о партии?
Рассказал. Разговор продолжался минут 20. В заключении Юдович совсем осмелел и сказал:
— Вячеслав Михайлович! Вот беда: издаем мы бюллетень, посвященный матчу, а бумаги нет. Печатаем 1000 экз. и все нарасхват.
— А сколько нужно бумаги?
— Да тысяч на восемь.
— Больше ничего не нужно?
— Ничего.
На следующий день в редакцию «64» принесли пакет: в нем разрешение на 8000 экземпляров.
Всю сию историю мне рассказал Мартын Мержанов во время вчерашнего ночного бдения и присовокупил:
— А Тимошенко — ярый футбольный болельщик. Когда он был на маневрах в Киевском Военном округе, как раз в Москве игрался матч ЦДКА с кем-то, не помню. Так Тимошенке молниями сообщали о каждом голе, а после каждого тайма давали подробное описание.
Вчера на летучке был интересный эпизод. Вел летучку Ярославский. Заключая, он обратил внимание на статейку Трегуба о молодом авторе.
— Вот Трегуб уверяет, что обсуждавшие этого автора писатели правы. А они сказали автору, что нельзя писать выражение: «если подняли руки ладонями вверх». Я спросил, кто так говорит? Отвечают: Вера Инбер. Ну, Инбер комнатный человек. А мы знаем, что ели часто поднимают «руки ладонями вверх». Нижние ветви ели — вниз, а верхние — вверх. Все правильно, и напрасно дезориентировали человека.
2 апреля
Две хорошие полемические реплики.
— Мержанов рассказал, что Луначарский, выступая как-то на собрании с докладом, заявил, что В.И. Ленин требовал то-то и то-то, сказал так-то и так-то.
— Ленин этого не говорил! — бросили реплику из зала.
Луначарский сверкнул из-за пенсне:
— Это он вам не говорил, а мне говорил!
Сегодня у нас был в кинозале просмотр программы, эстрадной студии, руководимой Смирновым-Сокольским. Сей муж, конферируя, вспомнил словесный бой Луначарского и митрополитом Веденским.
Луначарский, доказывал какой-то материалистический тезис, заявил:
— Ну что такое картошка — простая вещь: крахмал, сахар и вода.
— Очень хорошо, Анатолий Васильевич, — ответил Веденский. — Вот вам крахмал, сахар и вода. Сделайте из них картошку.
Недавно к Мержанову зашел знакомый. Разговорились — он старый приятель Коккинаки.
— Хочешь, я ему сейчас позвоню. Телефон: Д1-20-27.
— Ошибаешься, — возразил Мартын. — Его телефон Д3-49-41.
— Нет.
Поспорили на бутылку «Пино-гри», любимого вина Мартына. Он тут же позвонил по телефону Д3-49-41. В ответ раздался характерный густой бас Владимира.
— Володя?
— Да. Кто говорит?
— Мержанов. Вот тут у меня сидит такой-то. Говорит, что твой домашний телефон Д1-20-27, а я утверждаю, что этот.
— Ну и что?
— Поспорили.
— На что?
— На бутылку вина.
— Хорошего?
— Хорошего.
— Тогда отдай бутылку ему: ты звонишь мне на завод.
Диалог весьма типичный для Коккинаки.
19 апреля
Суббота. Забавный день. Утром был на суде. Написал. Днем занимался Черевичным — достал его радиограммы из лагеря, комментировал. Вечером поехал на партийное собрание 2-го часового завода. Около часу ночи зашел ко мне зав. информационным отделом.
— Завтра 60-тилетие композитора Мясковского, напиши 100 строк. Поспелов требует.
— Так я же ничего в музыке не понимаю, Мясковского не видал и не слыхал.
— Ничего не поделаешь, некому.
Взял вырезки, справочники. В два часа ночи сдал сто строк.
Чем только не приходится заниматься газетчику! Прислуга за все!
Сегодня от нас ушел Ровинский — он назначен редактором «Известий». Известинцы в панике звонят мне и домой и в редакцию, кто он таков, как у нас расценивают сие, каково общее мнение?
— Жалеют нас и вас, — отвечаю я.
И действительно жаль, что он ушел. Это был настоящий газетчик, с огнем, великолепным знанием дела, носитель газетных традиций «Правды». при нем все были спокойны: хороший материал не пропадет, плохой встретит серьезнейшие преграды, ошибочный — не пройдет. За долгие годы работы в «Правде» с Мехлисом он вырос в настоящего редактора.
Но вот, что странно: умный, остроумный человек, любящий шутку, веселье, игру, он, в то же время, был очень сухим и черствым. К людям он относился абстрактно, схематично. К нему очень хорошо подходили слова:
«Забота о живом человеке у него начинается тогда, когда он полумертвый».
23-24 апреля
Два дня (два вечера) продолжалось совещание передовиков редакции. Вел его Ильичев — секретарь редакции, присутствовали: Заславский, Гольденберг, Железнов, Иткин, Гершберг, Печерский, Иванов, Корнблюм, Вавилов, Коссов, Верховский, Домрачев, Кружков Н., Трегуб, Азизян, я и еще два-три человека.
Обзорный доклад сделал Заславский. Оказалось, что в прошлом году больше всех передовых написал Гершберг — 56, Заславский — 35, Ушеренко (ныне зам. редактора «Угольной промышленности», а тогда — член редколлегии) — больше 40. У меня что-то около десятка. Заславский анализировал тематику, форму, содержание.
Затем Гольденберг сделал доклад о передовых в иностранных газетах, а Железнов — сообщение о работе над передовой. Потом — прения. Стенограмма велась Титовой.
Между прочим, было напомнено указание т. Сталина, сделанное нам пару лет назад: поменьше плакатности в передовых (т. е. тривиальных агиток).
25 апреля
22 апреля в Кремле состоялся прием в честь участников только что закончившейся в Москве декаде таджикского искусства. На приеме с речью выступил т. Сталин. От нас там было несколько человек, в том числе Оскар Эстеркин (Курганов). Он записал речь, ее послали, но оттуда не вернули. Оскар рассказывал речь (передаю в изложении Оскара):
— Мы забываем о Ленине. У нас слишком возносят теперешних руководителей и забывают создателя партии и государства. Конечно, мы тоже кое-чего стоим, но все мы светим отраженным светом Ильича.
Он говорил о созданной Лениным дружбе народов — новой идеологии и о старой идеологии — неравенстве народов. Эта идеология — мертвая. Сталин говорил об истоках культуры таджикского народа, ее тесной связи с Иранской культурой. Москвичи иногда путают: таджики, узбеки, туркмены. Это напрасно: у каждого из этих народов своя культура. Закончил он словами:
— Я пью за процветание и рост таджикского народа, за то, что мы в нужную минуту пришли ему на помощь.
12 мая
Вчера в Москву прилетел Черевичный. 5 марта он вылетел из Москвы на север, прошел высокими широтами до о. Врангеля, сделал к северу от него три посадки на лед и вернулся. За это время покрыл около 24 000 км.
Все это подробно описано в газете. Хочется добавить две вещи. Папанин им приказал летать не дальше 81°. Первую посадку они сделали на 81°02 и 180°. Дальше им было приказано сесть на 80° и 180° вост. и 80° и 170° западной. Вторую они сели 79° и 170°. Самое интересное получилось с третьей, как рассказывает штурман Аккуратов (у меня в кабинете):
— Решили допереть до полюса недоступности (83°40). Все равно — а победителей не судят. Дошли до контрольного пункта (80°) и чешем дальше. Сообщил я, что погода плохая, ищем льдину и дальше молчу. Дошли до 82°10. Погода все хуже, лед пошел в 7 баллов, очень плохой, садиться негде. Ничего не поделаешь — надо возвращаться. Вернулись, сели, сообщили, что искали льдину для посадки.
И второе — ребята до сих пор уверены (и Черевичный и Аккуратов), что земля Санникова существует.
30 апреля был я у Папанина дома. На следующий день он уезжал на охоту. Звал меня, отказался. Сели мы в кабинете в тишине.
— Ну, Иван Дмитриевич, выкладывай, что ты задумал и о чем тогда намекал.
— Дело простое. Примерно в тех местах, где сейчас Черевичный (севернее Врангеля) вмерзнуть на корабле в лед и дрейфовать. Года на три. Пронесет ясно — мимо полюса. Это сейчас видно хорошо на опыте «Фрама» и «Седова». Я бы тебя с удовольствием взял.
— А ты говорил с кем-нибудь?
— Говорил с Молотовым. Он отнесся как будто одобрительно и переслал т. Сталину. Оттуда ответа пока нет.
— Ну а нынче?
— Нынче пойдем со мной на «Сталине» на проводку кораблей. Все лучше, чем в Москве сидеть.
Сегодня вечером устроили у меня дома небольшой ужин. Был Володя Кокки с женой, Сашка Погосов, Сурен Кочарян с женой, редактор армянского «Коммуниста» Рачик Григорян и Алабян (театральный деятель). Разошлись в 5 ч. утра.
16 мая
Недельки полторы назад меня вызвал ответственный секретарь редакции Ильичев. Без дальних вступлений он сказал:
— Как ты смотришь, если встать во главе информационного отдела?
Я задумался.
— Отрицательно. Во-первых, это не мой жанр. Я привык писать. Это-главное. Второе — люди. С теперешним составом там нечего делать.
— Писать будешь, но меньше. Ездить тоже будешь, людей подбросим.
— Я предлагаю Коссова.
— Думали. Тяжеловат. Тут нужен оперативный человек. Подумай. А ездить — не бойся — будешь. Это от тебя зависит — организуй дело так, чтобы мог смело уехать и езжай.
— А в Арктику?
— Сможешь и в Арктику. Подумай молча.
Я ушел. Молчал. Думал, что забыли. Нет, несколько дней назад вызвал снова, часика в 4 утра.
— Ну давай ставить на-попа. Берешься?
— Берусь.
Вчера слухи дошли до отдела. Днем меня спрашивают зам. зав. отдела информации Коссов и пом. зава Мержанов Мартын:
— Не слышал о переменах в нашем отделе?
— Слышал.
— Ну кто вместо Петьки Иванова?
Я решил разыграть:
— Кирюшкин (работник отдела пропаганды).
— Какой ужас!!
— Называют и вторую кандидатуру — Володю Веховского из партотдела.
— Ну это было бы лучше…
Я уехал в суд. Судили врача Лелюхина за производство абортов. Между прочим, не нашли лучше, где организовывать показательную выездную сессию, как в институте Неотложной помощи ми. Склифосовского.
Приезжаю, поздравляют: приказ уже подписан.
Сегодня разговаривал с редактором Поспеловым.
— У вас большой опыт. Конечно, вам нелегко расстаться с кочевой жизнью. Вы творческий работник. Но это и ценно. Вы лучше других знаете, как поставить и улучшить работу. Постараемся, чтобы вы не разучились писать. Будете изредка ездить, в Москве писать по крупным событиям. Больше будете давать передовых. Вы пишите быстро и мы вам будем поручать передовые в номер. Постарайтесь специализироваться, готовиться к определенному кругу передовых. Что вы хорошо знаете? Видим, вопросы Севера. И авиацию? Очень хорошо. Вы очеркист и это благоприятно скажется на стиле передовых. Недавно мы отметили ваше 15-тилетие. Мы вас ценим и доверяем вам большое и трудное дело. Руководящая работа тоже поднимает вашу журналистскую квалификацию Кроме того, это большое партийное доверие.
— Вот потому-то я и согласился.
— Очень хорошо. Подумайте о воскресных номерах, как сделать их интереснее. Видимо, материал нужно готовить заранее. Привлекайте писателей, посторонних авторов. Свяжитесь с новыми людьми. Внимательно следите за местными газетами — необязательно извлечь из них факт, иногда важнее идея. Людей мы вам из редакции дать не сможем — максимум одного-двух. Ищите вне стен — вы знаете журналистов.
Я тут же назвал имена Богорада, Ардаматского, Реута. Он одобрил. Договорился заодно о назначении Мержанова замом.
— Это хорошо, что он горит на работе, болеет за дело, не рыба.
— Последний вопрос, Петр Николаевич, смогу ли я поехать в крупную экспедицию, перелет?
— Да, сможете.
Сейчас сижу за передовой. Посвящена облику командира Красной Армии. Так как я слабо знаю эту тему, то соавтором мне предложили слушателя военно-политической Академии, героя СССР Бойко. Сегодня он приехал ко мне, рассказывал о речи т. Сталина на выпуске — приеме академиков.
На этом приеме и последовавшем затем банкете в Кремле т. Сталин выступал шесть раз (один раз на приеме и 5 раз на банкете). Идеи его выступления изложены в плане моей передовой.
Вечером ко мне в редакцию заехал Коккинаки Сегодня в доме печати книжный базар.
— Давай поедем скорее. Хочу попасть, пока мальчики не раскупили самого интересного.
16 мая
На днях в ЦК состоялось совещание, посвященное художественной кинематографии. Продолжалось оно два дня Присутствовали режиссеры, актеры, сценаристы-писатели. Участвовали т. Жданов, Андреев, Маленков.
Сегодня на заседании редакции Поспелов рассказал об этом совещании: открыл совещание Жданов. Он сказал:
— Партия рассматривает кино, как важнейшее из искусств. Наряду с такими отличными картинами, как «Суворов», «Яков Свердлов» выпускается очень много серых и немало негодных картин («Закон жизни», «Сердца четырех» и др.) В «Сердцах четырех», например, сюжета на 10 минут. Люди показаны не в кипении, не в труде, а в безделье. В наших фильмах часто наблюдается необычайно легкое превращение в героев. Жанр комедии за последнее время снизился.
В прошлом году, в сентябре, на совещании писателей в Кремле (по поводу Авдеенко) т. Сталин говорил, что порок Авдеенко не в том, что он изобразил врагов сильными людьми, а в том, что наших людей показал никчемными, бледными. А это — клевета.
Все воспитание масс нужно вести в свете двух задач: идущей сейчас войны и задач строительства коммунизма.
Наиболее яркое впечатление из выступающих в прениях произвели Довженко, Шенгелая и Корнейчук. Довженко сказал, что каждая картина должна учить, как жить. А для этого нужно знание жизни. Следует выпускать больше картин.
Шенгелая справедливо заметил, что наши исторические фильмы хороши, а современность на полках не лежит.
Александров поведал интересный эпизод с петухом. Для картины «Волга-Волга» нужен был дрессированный петух, возглашать утро. Купить!
Но отделы актерский и реквизиторский полгода спорили, что такое петух актер или реквизит, и кто его должен покупать. Установив, что реквизит, отправились в «Гастроном» узнавать цену кило петуха.