Этот случай, на мой взгляд, ярко характеризует отношение подрастающего поколения жителей Южной Осетии к самой национальности грузин. Теперь она ассоциируется с чем-то злым, даже неприличным. Она стала ругательством. Подобный эффект в свое время производило слово «фашист». Более полувека назад для пережившего войну поколения невозможно было придумать более тяжкого оскорбления. И, если подобное отношение к Грузии и грузинам было у подрастающего поколения еще до августовских событий, то что говорить о сегодняшнем положении дел? Обвинять в этом старших, неправильно воспитывающих своих детей, вряд ли уместно. Дети - полноправные свидетели происходящих событий. Все эти годы жители грузинских сел, расположенных вдоль нашей границы, чинили всевозможные препятствия нормальному существованию Южной Осетии. Эти преступные действия поддерживались и даже поощрялись официальным Тбилиси. Происходящее годами накапливалось в совокупный отрицательный опыт, который не мог не привести к крайне негативному отношению населения Южной Осетии к Грузии и к грузинам в частности.
Неудивительно, что осетинские ополченцы не сомневались в том, что в случае захвата города грузинскими формированиями находящиеся в нем люди будут уничтожены. Отстаивая каждый метр осетинской земли, они бились до конца, ясно понимая, что за ними их матери, сестры, дети. Последствия штурма легко было предугадать: мародерство, насилие, немотивированные убийства - все что угодно. Большинство жителей, так и не покинувших пределы города, организовывались и вставали на его защиту. Город боролся за каждый дом, за каждую улицу. Сдача его неприятелю была немыслима. Именно этим можно объяснить неспособность грузинских войск, несмотря на их многократное превосходство, захватить город и закрепиться в нем. Никто не сомневался, что, окажись город в руках грузин, оставшиеся люди были бы уничтожены, а над городом развевался бы напоминающий кладбище с красными крестами грузинский флаг.
В первые часы войны превосходство грузинской группировки было более чем очевидно. Обстреливая Цхинвал с дальних подступов, грузины пытались нанести ему максимальный урон. Утром, под победное улюлюканье, они входили в горящий город. Судя по тому, с какой циничностью обстреливались жилые дома, они были уверены в том, что сопротивления не встретят, что все защитники города разбежались, а женщины и дети отпора не дадут. Подбитые в первые же часы грузинские танки и серьезные потери среди грузинских солдат показали обратное.
Именно с этого момента стало возможным говорить о начале поражения грузинских войск. Сориентировавшись в обстановке, вооруженные отряды из числа ополченцев и добровольцев распределились по всему городу, блокируя грузинские подразделения и нанося им максимально возможный урон.
Первый штурм был отбит силами осетинских ополченцев и добровольцев из различных регионов Северного Кавказа. Понеся первые потери, грузинские войска сменили тактику. В том, что вовремя второго штурма будут задействованы более масштабные силы, не сомневался никто. По поступившим сведениям, Грузия направила на взятие города до 70 тысяч солдат, включая резервистов. Учитывая, что в Цхинвале, даже считая всех женщин и детей, проживало куда меньшее число жителей, эта цифра ужасала. Один из молодых ополченцев заметил: «Боже! Как неудобно и негостеприимно! У нас слишком маленький город. Они тут просто не поместятся».
Все, кто услышали его шутку, рассмеялись. Мы шутили, нам просто ничего больше не оставалось.
Готовясь к отпору, наши защитники распределились по периметру школы, заняв все этажи и ближайшие подступы к ней. Внутри, во входном отсеке, осталось всего несколько вооруженных мужчин. Распределяя задачи, один из командиров предупредил их: «Как только прекратится стрельба наверху, знайте, нас уже нет. Постарайтесь после этого продержаться подольше; с ними, - он указал в нашу сторону, - ничего не должно случиться. Но Бог даст, к этому времени подойдет подмога!» Увидев мою реакцию на сказанное, добавил: «Не пережигайте, пока мы живы, с вами ничего плохого не случится!»
Немного придя в себя, я спросила его, что мне сказать людям в нашем отсеке? Как их успокоить и не допустить паники? Самой на ум ничего не приходило. Он ответил: «Если грузины в течение четырех часов не поднимут авиацию - мы продержимся». Эти четыре часа длились как четыре года. Бои шли на подступах к городу. Опять била артиллерия. Когда я вернулась в свой отсек, меня наперебой стали спрашивать: «Ну, что там?!» Пришлось врать:
«Российские войска на подходе к городу, и уже открыли стрельбу по грузинским опорным пунктам. Теперь все будет хорошо!» Все обрадовались, начали друг друга поздравлять. Вот так в нашей секции победа наступила на целые сутки раньше. После этого было важно не допустить уныния и паники. Однако вскоре, узнав о том, что происходит за пределами нашего убежища, одна из женщин принялась делиться страшными новостями с находящимися рядом людьми. Я была в ярости. Отловив ее между проходами, я отвела ее в сторону, прижала к стене и буквально прошипела: «Скажешь еще хоть одно слово, и я вышвырну тебя из бункера!» Увидев мою решимость, та сразу сникла и забилась в угол. Зато мои мать и сестра впервые за двое суток смогли хоть немного успокоиться и ненадолго уснуть. Вскоре и другие женщины последовали их примеру.
Выйдя из погрузившегося в тревожный сон отсека, я спросила разрешения посидеть рядом с оставшимися в убежище ополченцами. Как ни странно, мне это было позволено. Хотя раньше, в периоды, когда обстрелы усиливались, наши защитники категорически не разрешали находящимся в убежище женщинам выходить за пределы более безопасных внутренних отсеков. Поблагодарив, я уселась на какой-то ящик.
Чувство благодарности к этим, защищавшим нас, мужчинам наполняло меня. Помолчав с минуту, я обратилась к одному из них: «Вы уж извините нас. Мы вам доставляем столько хлопот. А вам и без нас несладко». Он улыбнулся: «Да что ты! Это даже хорошо, что вы все здесь, - и, указав на входную дверь, добавил: - "Благодаря вам, я иду в бой без страха. Знаю, что за мной женщины и дети, которых надо уберечь и защитить от этих нелюдей, и практически не думаю о себе. Нет чувства страха, а это дает возможность оставаться хладнокровным в бою».
????
сожжены, другие разрушены или полуразрушены, школа была разрушена, но среди населения не было паники, растерянности. Не обошлось, правда, без жертв. Дальше мой путь лежал в город. Еще до въезда в город на обочинах и на дороге стояли сожженные грузинские танки, машины, наверное, с беженцами, а недалеко трупы. Въехав в город, страшная картина предстала моему взору: пусты улицы, сожженные и разрушенные дома, измученные и убитые горем люди. Люди, которые в один час потеряли своих близких людей. Многие из них похоронили своих близких людей в огородах. Какой - то жуткий запах стоял в городе. Все, что я видел, не подается описанию. Глядя на все это, я посылал проклятия человеку, который хотел уничтожить нас, наш любимый город. Не знаю, до какой степени должен дойти человек, глава государства, чтобы в 21 веке учинить такое. Такое может сделать человек-вампир. М. Саакашвили превратился в Дракулу, в Топтыгина Салтыкова-Щедрина. Он принес горе и смерть не только нам, но и грузинам. На его совести десятки и десятки убитых осетин и грузин.
В тот же день в городе от знакомых и родных узнал о мужестве защитников города, а зверствах грузинских солдат и офицеров в городе. Но это отдельная тема.
Размышляя над его словами, я постепенно поняла и свое состояние в те дни. Беспокоясь за родных, за их судьбу, я также переставала думать о себе и практически не испытывала страха - на него просто не было времени и сил.
На какое-то время я представила, что будет, если мы проиграем войну. Если земля наших предков, наш город, наши святые места и наши горы окажутся в руках врагов. От таких мыслей сразу же стало дурно. Отдать Родину врагу... Стало стыдно. Стыдно перед памятью предков, столько веков отстаивавших каждый клочок нашей земли. В подобное было страшно поверить. Такое не может и не должно случиться!
Второй грузинский штурм захлебнулся на окраинах города. В этот раз дойти до центра города грузинам не удалось. Военные, ополченцы и добровольцы бились самоотверженно, не оставляя сопернику ни малейшего шанса на победу.
Бились и ждали подмогу. Ждали!
Сообщения об участии российских войск в боевых действиях непосредственно
в городе, растиражированные уже 8 августа средствами массовой информации, не соответствовали действительности. В него прорвались лишь две группы 58-й армии, которые вели бой в отрыве от основных сил. Основные силы войти в город не смогли ни 8, ни 9 августа. Их атаки были отбиты грузинской артиллерией и авиацией. Фактически до 10 августа Цхинвал обороняли его жители и добровольцы. И только благодаря их отваге, силе духа и личному мужеству можно объяснить то, что при абсолютном превосходстве противника город отстояли, а враг был дважды выбит за его пределы.
Вступление в боевые действия основных сил 58-й армии Северо-Кавказского военного округа стало переломным моментом. Южная Осетия перестала обороняться и перешла в наступление. Распределившись на маневренные боевые группы, российские войска совместно с отрядами самообороны начали операцию по зачистке города и сел Республики от грузинских захватчиков. О паническом бегстве «бравых» грузинских солдат теперь уже ходят анекдоты. Бросая оружие и технику, они бежали вплоть до Тбилиси. По рассказам очевидцев, в самой столице Грузии многие стали готовиться к бегству, и это при том, что Российские войска тогда еще не достигли Гори, находящегося в сорока километрах от Цхинвала и, соответственно, в восьмидесяти от грузинской столицы. Военная мощь Грузии рассыпалась, как карточный домик. Как в своем интервью заметила одна из грузинских жительниц Гори: «Я поняла, что мы полностью проиграли войну, когда услышала осетинскую речь в центре моего города».
Выйти из убежища нам разрешили лишь 11 августа. Цхинвал уже было чищен от грузинских солдат, прибыли автобусы из Северной Осетии для вывоза уцелевших под грузинским огнем людей.
То, что мы увидели в городе, ужасало. Улицы были усеяны осколками стекол, ветками деревьев, обломками кровли, кирпичным крошевом... Город стал неузнаваем. В этой его части прошло мое детство. Здесь мне был известен каждый камушек, каждое дерево, каждая веточка. Теперь ничего этого не было, все уничтожено. Три дня. Всего три дня... и мое детство растоптано. Город смотрел на нас наполненными болью глазами. Его раны причиняли физическую боль. Осетинским мужчинам удалось сохранить жизни большинства женщин и детей, остававшихся в эти три страшных дня в Цхинвале, но спасти сам город от варварского уничтожения они не смогли. Это было выше человеческих сил. Безусловно, мы отстроим заново свою столицу, и, возможно, она станет еще красивее, но того моего Цхинвала с его зелеными улочками и до боли знакомыми невысокими домами уже не будет. Уезжая, я непрерывно оглядывалась. Мне хотелось опуститься на колени, обнять город и тихо прошептать: «Прости меня, мой Цхинвал!». За что? Вряд ли у меня когда-нибудь будет ответ на этот вопрос.
Знаете, как это бывает, когда видишь убогого калеку, и глубокое сочувствие охватывает тебя всего, сжимает сердце?.. Ты не виноват в его увечьи, но чувство вины давит, не хочет отпускать. Если у человека есть душа - она непременно болит. Есть такое свойство у душевной боли - она приходит навсегда. У моей боли есть короткое имя - Цхинвал.
Инал Плиев. Воспоминания о войне
Юго-осетинские журналисты осуществили чрезвычайно большой объем работы как в период нарастания напряженности между нашей страной и соседней Грузией, так и непосредственно в период августовской вооруженной агрессии неприятеля. Эту работу можно разделить на две части: если до 7 августа, включая первую половину этого дня целью журналистов было предотвращение эскалации напряженности и ее перерастание в полномасштабную войну, то с 23.00 целью журналистов было уже распространение максимально объективной информации о происходящем в невероятно тяжелых и опасных условиях (об этих условиях очень мягко можно сказать, что огни были сопряжены с риском для жизни, а говоря прямо - каждый материал выдавался с уверенностью, что является последним).
Среди них видное место занимают журналисты созданного по инициативе тогдашнего первого заместителя председателя правительства РЮО, министра по особым делам РЮО, руководителя югоосетинской части СКК Бориса Чочиева Официального сайта Юго-осетинской части Смешанной контрольной комиссии по урегулированию грузино-осетинского конфликта. За краткий период существования сайта (с марта по ноябрь 2008 года) коллективом сайта во главе с редактором Ириной Келехсаевой был подготовлен и опубликован колоссальный объем информации как событийного, так и аналитического и справочного характера. Здесь следует отметить, что в предшествующий период функционировал другой Официальный сайт югоосетинской части СКК по адресу www. iryston.ru, но он делался силами лишь одного человека, к тому же каждая страница делалась вручную на языке HTML, и он не был столь насыщен информацией.
Вооруженная агрессия Грузии 8 августа 2008 года не была результатом спонтанного решения грузинского лидера Саакашвили. Она готовилась в течение долгих лет, начиная с нелегитимного захвата им власти в результате неконституционных действий и фальсификации результатов голосования в ноябре 2003 года - январе 2004 года.
Интенсификация обстрелов, похищений и других провокаций против Южной Осетии весной-летом 2008 года, грубые демарши западных дипломатов, посещающих Южную Осетию и их недопустимый тон, включая плохо завуалированные угрозы, не оставляли сомнений в том, что Грузия готовит более масштабные действия против Южной Осетии.
И они не заставили себя долго ждать. Погибли люди в результате обстрелов 1,2,6 августа. Грузия захватила демилитаризованные по международным договорам территории в районе села Сарабук Цхинвальского района и села Нул Знаурского района, и грузинские войска начали обстреливать осетинские села и дороги, связывающие их с Цхинвалом. Нарушители были выбиты с захваченных позиций в результате законных действий наших бойцов 7 августа. В тот же день враг начал вводить крупные вооруженные силы на территорию зоны конфликта и на территорию Южной Осетии.
В связи с этим, у людей, работающих в информационной сфере, появилось больше работы, так как было необходимо посредством Интернета довести информацию до всё большего числа СМИ.
7 августа, как обычно, я остался один на работе. В этот день почти постоянно были слышны звуки боя, проходившего в районе с. Хетагурово. Ближе к вечеру начались единичные обстрелы Цхинвала из гранатометов. Однако, мы уже привыкли к обстрелам, и не только я, но и весь коллектив Юго-Осетинской части СКК, включая даже девушек, продолжали работу, передавали мы и сообщение об этих обстрелах.
8 23 часа 35 минут, когда я уже собирался домой, внезапно услышал очень громкие и резкие взрывы из видов оружия, которые были сильнее привычных гранатометов и минометов. Впоследствии я выяснил, что это были залпы из гаубиц и танков (первые выстрелы из «Градов» последовали лишь через несколько минут). Я по ICQ успел передать одно срочное сообщение о начале сильного обстрела, выключил компьютер и спустился на первый этаж Дома Правительства. Это было в 23.36 (после войны я посмотрел журнал отправленных сообщений в своем компьютере).
На первом этаже Дома Правительства вместе с ребятами из охраны здания и двумя сотрудниками аппарата Правительства укрылся на небольшом пятачке перед лифтом, откуда позвонил в «Вести» и сообщил, что Грузия начала обстрел Цхинвала невиданной ранее силы.
Если ранее обстрелы сравнительно быстро прекращались, а если растягивались, то носили характер меньшей по сравнению с этим интенсивности, но этот обстрел был крайне интенсивным и не прекращался. Я включил ICQ в мобильном телефоне и начал передавать информацию об обстреле тем журналистам, с которыми у меня была связь по этой системе.
Тем временем мне позвонили цхинвальские ребята из Москвы, которые уже были проинформированы о происходящем. Оказывается в Москве наши земляки тоже были очень встревожены и наиболее активные из них собрались вместе. Но что они могли поделать в 12 часов ночи? Одно из немногого, что они смогли реально сделать - положить мне на телефон некоторую сумму денег, на которые я осуществлял звонки в различные СМИ, преимущественно в «Вести».
В это время в Москве наш полномочный представитель Дмитрий Медоев проводил пресс-конференцию, затем показали его большое интервью в прямом эфире. Такое большое внимание к происходящему со стороны Москвы давало слабую, но все-таки надежду.
Приблизительно через 5-10 минут после начала обстрела погас свет, так как снаряды разорвали электрические провода, но в подъезде здания правительства горела единственная тусклая лампочка, питающаяся от дизель-генератора.
У ребят из охраны здания была рация, и мы могли следить за событиями. Судя по передаваемым сообщениям, ситуация становилась все хуже и хуже. У наших не было оружия, и грузинские войска продвигались все ближе и ближе. Грузинские войска обстреляли южный городок миротворцев, уничтожили бронетехнику и убили российских миротворцев.
Уже загорелись здания Парламента, Детского мира и много домов мирных жителей около Дома Правительства. Были видны зарева пожаров над домами в различных частях города.
Я снова позвонил в «Вести» и передал, что обстрел не только продолжается, но и стал более интенсивным. Из вопроса «Вестей» я понял, что грузинская сторона официально объявила Командующему Смешанными силами по поддержанию мира в зоне грузино-осетинского конфликта Кулахметову о начале войны. Я рассказал «Вестям», что огонь ведется по невоенным гуманитарным объектам, в результате чего пылают Парламент, Министерство образования, Министерство здравоохранения, Министерство социального обеспечения, Министерство сельского хозяйства, Министерство иностранных дел, Совет ветеранов, Комитет по информации, детские сады, школы, дома мирных жителей и другие.
В эту ночь, помимо «Вестей» я передавал информацию в программу новостей Первого канала, в популярные издания «Утро», «Жизнь», «Росбалт», «РИА-Новости» и другие, в том числе зарубежные СМИ.
Сообщения по рации стали все более тревожными и пугающими. У меня не было никакой надежды, что мы доживем до утра, и я прямо об этом сказал всем журналистам, с которыми разговаривал в эту ночь. А с теми, с которыми был знаком лично, даже и попрощался.
Еще до того как сгорело здание Парламента, но когда уже было известно, что у наших нет сил, чтобы воспрепятствовать грузинским войскам войти в Цхинвал, журналисты меня спросили, где находится руководство Республики. Я знал, что руководство находится в Цхинвале и хотел сказать об этом. Но в последний миг я понял, что если грузинская сторона (которая также отслеживала эфир), узнает, что власти находятся в городе, то после захвата они будут их искать. Поэтому я сказал, что у меня нет сведений об их местонахождении. Аналогичную информацию, правильно сориентировавшись, передали и другие наши коллеги, которые работали в эту ночь. Думаю, что во многом благодаря этому, грузинские войска не проводили поисков и массовых зачисток в тех кварталах, которые были захвачены.
Между тем, почти большинство представителей руководства и ответственных работников были в городе, включая председателя парламента Знаура Гассиева, министра по особым делам Бориса Чочиева, министра по делам молодежи Элеонору Бедоеву, начальника производственного объединения связи Валерия Кочиева, главы администрации президента Константина Пухаева, заворготдела правительства Валерия Петоева и других. Поименно я перечислил лишь некоторых из тех, кого видел.
О себе я не стал скрывать, что нахожусь в городе, потому что в таком случае передаваемые мной сведения не пользовались бы доверием. Ситуация была настолько критическая, что после очередного сеанса связи, когда я в прямом эфире рассказал об ухудшении ситуации, ведущая «Вестей» спросила меня, выйду ли я еще на связь, я ответил: «Выйду... если буду жив». Я сам забыл об этом, но потом мне об этом рассказали те, кто это слышал.
Еще меня спросили, где я нахожусь и кто рядом со мной. Конечно, я не мог сказать, что я в доме правительства, и я сказал, что нахожусь в подвале на глубине четырех метров. Такого подвала в Цхинвале нет, и это было сказано на всякий случай, если у грузин возникнет желание ударить по тому месту, где я нахожусь. А то, что грузинская сторона хорошо и слушала, и отслеживала звонки, об этом говорит и факт, рассказанный мне уже после войны моим другом - русским журналистом. Он набрал мой номер и услышал в трубке: «Плиев уже там, где надо, и до тебя тоже доберемся»
Я узнал и передал своим товарищам, что Россия инициировала заседание Совбеза ООН, но оно закончилось безрезультатно, чем вверг их в глубокое отчаяние.
Мы надеялись, что Россия пришлет свою авиацию, как и 8 июля, когда одно ее появление расстроило планы Саакашвили напасть на нас в июле. Однако авиации не было и не было. Во время почти каждого сеанса связи я страстно просил авиацию и помощи.
Из тех, кто находился перед лифтом в эти часы, одни стояли, другие сидели. Я то присаживался на корточки, то вставал, то облокачивался на стену, но ничто не приносило ни малейшего облегчения в этой ситуации. Я несколько раз звонил своим родственникам по телефону, но ни один из них не ответил, и мне приходилось силой отгонять от себя мысли об их судьбе, потому что думать об этом было невыносимо.
Приблизительно в три часа ночи в Дом правительства попал снаряд, в результате чего он содрогнулся с такой силой, что все, кто находился на ногах, попадали на пол, в том числе и я. Мы думали, что новых попаданий не будет и я продолжал передавать. Но в здание попало еще несколько снарядов.
Некоторым утешением для нас была полученная из Москвы информация, что по телевидению выступил президент России Дмитрий Медведев и заявил, что не допустит безнаказанного истребления граждан России.
Через некоторое время заряд моего телефона закончился, однако у меня в кармане было зарядное устройство, и я не терял надежды, что смогу его зарядить. Но было очень больно оттого, что я не могу передавать информацию в Россию.
После этого, ожидая, что Дом Правительства будут обстреливать еще, я вместе с некоторыми присутствующими через правительственную столовую перебрался в подвальное помещение бывшего Дома политпросвещения. Здесь к счастью, работал слабенький движок, и был штепсель, благодаря чему я подзарядил свой телефон и снова принялся звонить в различные СМИ, особенно в «Вести». Необходимо отметить, что не только я звонил в «Вести», но чаще именно «Вести» звонили мне самому. Я передавал все, что удавалось узнавать.
В подвале царила очень тяжелая атмосфера. Все, в том числе и я, приготовились к гибели, и считали ее неминуемой. Ребята интересовались, нет ли никакой обнадеживающей информации. Я спросил об этом «Вести» во время очередного сеанса, и мне рассказали лишь то, что я и без того знал. Ничего нового в этом не было.
Около 4 часов утра ребята, сказав дословно: «хотя бы умрем как мужчины», вышли на передовую, повязав белые ленточки, а я остался в подвале. Передав еще несколько сообщений, я вышел на поверхность и увидел, что уже светает. В крыле правительственного комплекса, в котором находилась пограничная служба, царит ужасный беспорядок, повсюду валяется битое стекло, рассыпанные документы, на улице Хетагурова валяются срезанные снарядами ветви сосен.
На заднем дворе гражданские сотрудники погранслужбы жгли секретные документы, и у меня ёкнуло сердце - будучи сугубо гражданским человеком, я все-таки из фильмов и книг знаю, что документы жгут в последнюю очередь, чтобы они не попали в руки врага.
Я снова перебрался к пятачку перед лифтом, где застал некоторых наших бойцов и попросил у них ручную гранату «на всякий случай». Но они сказали, что у них нет. Тут я услышал рев самолета. Обрадовавшись, что это прилетела русская авиация, я подбежал к разбитой стеклянной стене внутреннего фойе и, всмотревшись в небо, увидел самолет. От него отделилась маленькая точка и начала медленно падать на землю. Бомба! Я понял, что это грузинский самолет, и он бомбит нас, и пришел в полное отчаянье.
Улучшив минутку, когда обстрел был не таким яростным, я добежал до ул. Сталина и увидел проезжающий автомобиль, который замедлил ход. Оттуда выскочил один парень и побежал в сторону Дома Правительства. А я подбежал к автомобилю и прямо на ходу в него запрыгнул (тот парень, выбегая, оставил дверь открытой). Даже не пойму, как мне это удалось. Водитель заметил меня лишь спустя несколько секунд, словно очнувшись, с искренним удивлением посмотрел на меня и спрашивает: «А ты как сюда попал? Ты вошел или так появился?» Я попросил довезти меня до миротворческого батальона, в надежде, что там будут знать хотя бы кое-какую утешительную информацию.
В миротворческом батальоне царил чудовищный разгром. Пробоины в стенах и крышах, поваленные ветки деревьев. Я сразу же подбежал к штабу Командующего ССПМ Кулахметова, который был в коридоре около дежурки, и спросил его, будет ли помощь. Он ответил, что да. Я спросил, не опоздает ли. Он ответил, что нет, но я почувствовал, что он тоже ничего определенного не знает, но - верит. Оперативный дежурный - плотный немолодой человек азиатской внешности, который был окровавлен, но оставался на посту, подтвердил мне, что южный городок уничтожен, его центральное здание горит, и уничтожены российские миротворцы на некоторых заставах ССПМ.
Кулахметов попросил меня перейти в банное помещение, где находились российские журналисты и бойцы российского батальона ССПМ, вооруженные лишь бесполезными в этих условиях автоматами. А другие российские журналисты были в небольшом подвальном помещении овощехранилища, которое не создавало никакой реальной защиты, и все кто там находился, выжили только чудом. Из бани я передал несколько сообщений - то, что мне рассказал дежурный, после чего в моем телефоне снова сел аккумулятор. Зарядить его не было возможности, и я просто переставлял свою сим-карту в мобильные телефоны российских и наших миротворцев и так передавал всю информацию.
Я не мог долго оставаться на одном месте и перебрался в столовую. Здесь же были и мирные жители. У одной пожилой женщины началась истерика, и я крепко сжал ее руки, говоря что-то успокаивающее, но это плохо действовало. Тут мы услышали шум самолета, и я ей сказал: «Не бойся, уже прилетели русские самолеты», и она закричала: «Я не поверю, пока не увижу собственными глазами!» Поддерживая, я довел ее до двери, и когда она увидела самолет, то немного успокоилась, уже не кричала, и я отвел ее на место. После войны она встретила меня и очень благодарила. В это время привели одного раненого парня, совершенно мирного жителя, лет 17, который был ранен в бок осколком размером с крупный грецкий орех.
Раненого парня посадили на стул, но не было врача, и ни у кого никакого медикамента не было. Я спросил у бойцов, у кого есть одеколон или туалетная вода, и один из них сказал мне и научил, где искать в казарме. Я побежал и принес. Когда я бежал до казармы, воздух казался таким густым, как кисель, и мне казалось, что я бегу очень медленно, вязну в этом воздухе. Но когда я захлопнул за собой дверь казармы, время снова нормализовалось, я нашел что надо и побежал обратно. И по обратному пути тоже было такое же ощущение. Рану обработали одеколоном, прежде чем подошедший врач миротворцев сделал раненому перевязку. Я так и не узнал имя этого раненого парня, могу только сказать, что он стонал гораздо меньше, чем может болеть такая рана. Молодец.
Здесь тоже у людей были рации, и по ним мы слышали как наши бойцы переговариваются: «Они (то есть грузинские войска - И. П.) около 2-й школы, они около 6-й школы, они около совпрофа...» И наконец, я ощутил настоящий ужас: «Они идут в сторону миротворцев». С приближением грузинских войск уже ССПМ не обстреливался. Уже и послышался лязг их гусениц и короткие автоматные очереди, и это было более зловеще, чем предыдущие артобстрелы. Русские миротворцы повалили столы набок, и укрывшись за ними (словно они были пуленепробиваемыми), легли с автоматами наизготовку и приготовились дорого продать свою жизнь. Мирные жители заволновались, уже начиналась паника, но миротворцы успокаивали: «Вы не бойтесь, на вас нет военной формы, вас не убьют. Вас возьмут в плен, а потом отпустят или обменяют». Вот когда я испугался по-настоящему! Самым главным моим желанием было избежать плена любой ценой, и я попросил одного из них, если грузины появятся, сперва застрелить меня, потом грузина. Тот сказал, что все будет нормально, но сказал такой интонацией, что я ему, мягко говоря, не поверил.
Будучи в казарме, я заметил там военную форму. И решил надеть форму миротворцев, чтобы, в крайнем случае, грузинские военные приняли меня за миротворца и застрелили сразу, а не взяли в плен. Так и сделал. Потому я попал в фильм Антона Степаненко (который со своим оператором тоже был здесь) «Раны Цхинвала» в военной форме, а не потому, что я какой-то великий воин.
Но, несмотря ни на что, в каком бы состоянии я ни был, я был на постоянной связи с различными СМИ и постоянно передавал во внешний мир информацию о происходящем.
К счастью, сводный стихийно образовавшийся отряд под руководством тогдашнего секретаря Совета Безопасности РЮО Анатолия Баранкевича, в котором были бойцы из различных силовых структур Южной Осетии от пограничников до госохраны, смог уничтожить три единицы бронетехники противника, которые шли на комплекс Штаба ССПМ, чтобы сделать с ним то же самое, что они сделали с Верхним (Южным) городком ССПМ, а один танк «убежал» на весьма высокой скорости. Таким образом, десятки российских миротворцев, журналистов и цхинвальских мирных жителей были спасены от верной гибели.