На землю спустились сумерки. Они окутали сиреневой дымком дорогу, рисовое поле, примыкавшее к ней, тропинку через поле и лес, темневший за свежей зеленью поля. Сиреневые блики легли вокруг и придали всему что-то неустойчивое, почти прозрачное. Затем сиреневый цвет стал быстро меркнуть и наступила темнота. Неожиданно в этой темноте, в стороне рисового поля возник огонек. Он двигался, рассеивая небольшой участок темноты вокруг себя. Он явно приближался к дороге, и я остановилась, ожидая, что будет дальше. Очертания огонька сначала были неясными, но потом я поняла, что это факел. Кто-то шел с факелом через поле. Кто — я еще не знала. Я боялась, что факел исчезнет, не достигнув дороги, и я так и не узнаю, зачем его несли. Но ничего подобного не случилось.
Факел все приближался, и через некоторое время я увидела, что его нес мальчик. За мальчиком из темноты вынырнула фигура мужчины в белой купье с длинными рукавами. Купья была перетянута красным кушаком — челе. За кушаком поблескивали традиционные кургские ножи пичекатти и одикатти. Следом за мужчиной в белой купье появилось еще несколько человек. Но они были в обычных черных одеждах. Они, тихо переговариваясь, ступили на дорогу, на которой стояла я. Во всей этой группе с факелом было что-то праздничное и торжественное. Они пересекли дорогу и направились к дальнему лесу, за которым, я знала, стояло несколько деревенских домиков. Огонек факела еще долго блуждал между дорогой и лесом, но, наконец, исчез и больше не появлялся. Так первый раз я увидела часть кургской свадьбы. Простой крестьянской свадьбы, без шумихи и помпы, без музыкантов и автомобилей. Мужчина в белой купье был женихом, которого сопровождали друзья и родственники в дом его невесты. Белая купья и факел, которым мальчик освещал дорогу, были единственными предметами, указывавшими на торжественность совершаемого.
Свадьбы, свадьбы… Они — неотъемлемая часть июньского дождливого сезона в Курге. Они очень разные: от скромной крестьянской до пышной плантаторской. Но они и очень одинаковые. Одинаковые по строгому старинному ритуалу и по тому содержанию, которое курги в него вкладывают. Я видела и те и другие. Но никогда в свадебном ритуале не было отступления от традиции, не было вольного ее толкования.
На кургскую свадьбу я попала на третий день после моего приезда в эту интересную и гостеприимную страну. Свадьба имела свои сложности. Она длилась два дня и происходила сразу в двух домах. Оба дома были богаты и знамениты. Невеста, Рену Кариаппа, принадлежала окке Мадапанда, а жених Нанайя был из окки Натоланда. Дома их предков находились неподалеку от Меркары. Короче говоря, у жениха и невесты было все, чтобы свадьба прошла на высшем уровне кургской традиции. Главная свадебная церемония должна была состояться в доме невесты. Но накануне в том и другом доме проходили не менее важные ритуалы.
Так случилось, что я оказалась гостем сначала в окке Натоланда, которой принадлежал добротный каменный дом на окраине Меркары. Окка была очень пестрая по своему составу, но большинство ее семей были зажиточными. В ней были плантаторы и адвокаты, офицеры и бизнесмены, учителя и чиновники, мелкие лавочники и крестьяне. Когда я появилась, то все они сидели на деревянных скамьях в центральном зале. Отдельно мужчины, отдельно женщины. В зале горела священная лампа. В ее свете я могла разглядеть этот старинный традиционный Кург, так неожиданно представший моему взору. Мужчины в черных купья с ножами-кинжалами за расшитыми золотом красными поясами, женщины в сари, повязанными на кургский манер, в блузках со стоячими воротниками и длинными рукавами. В первый момент мне показалось, что я на Кавказе. Потом это впечатление долго не проходило.
Нанайя сидел в своей комнате, отделенный от всех родственников и гостей. Это был высокий юноша с тонкими чертами лица, одетый в белую свадебную купью.
Перед домом играл оркестр. Звуки барабанов и длинных медных труб доносились сюда со двора. Сидевшие в центральном зале были молчаливо-торжественны, и это как-то не вязалось с веселой свадебной музыкой. По знаку старшего Нанайя вышел в центральный зал и стал, повернувшись лицом к священной лампе. Таким образом он извещал предков о том, что женится. После того, как предки были извещены, Нанайя обошел по очереди старших родственников и коснулся трижды ладонями ступней ног каждого. Родственники дали жениху свое благословение. В конце церемонии мать Нанайи, высокая худая женщина, надела на шею сына золотую цепочку. Теперь Нанайя был почти готов, чтобы отправиться в дом к невесте. Я говорю «почти», потому что это была только церемония «карикмурипа». А назавтра ему предстоял еще один ритуал, который назывался «мухурта», что буквально значит «подарки».
Когда церемония кончилась, родственники и гости оживились. Предстоял свадебный пир. Пир начали женщины, а мужчины терпеливо и вежливо ждали своей очереди. За длинным пиршественным столом главной была мать Нанайи. Она всем распоряжалась и она дала команду начинать пир. Из медных котлов на разложенные на столе банановые листья клали рис и поливали его восхитительно пахнувшим карри из кабаньего мяса.
Этот пир для меня чуть не кончился трагически. Дело в том, что сначала я была приглашена за стол к женщинам. А потом — к мужчинам. Мужчин очень интересовала проблема происхождения кургов и они очень хотели знать, откуда они сами. Поэтому у меня в один вечер было два пира. Мне казалось, что до третьего, завтрашнего, я уже не доживу. К своему удивлению, на следующий день я еще могла передвигаться. Однако в этот день возникли затруднения иного порядка. Главная церемония должна была происходить в обоих домах одновременно. Мне предстояло сделать выбор. И я выбрала дом невесты.
Окка Мадапанда оказалась более многочисленной, чем Натоланда. Уже с утра во дворе дома собралось человек двести, не меньше. На одних были дорогие шерстяные купья и сверкающие золотой каймой белые тюрбаны, на других — простые купья и красные традиционные косынки. Я поняла, что члены этой окки такие же разные, как и предыдущей. Одни приезжали на своих автомобилях, другие приходили пешком. Но в конечном счете все они были кургами, и тот, кто был одет попроще и не имел автомобиля, держал себя с той же независимостью и достоинством, как и другие. Тут же во дворе играл свадебный оркестр. Барабан, флейта и медные изогнутые трубы. Музыканты, легко одетые, мерзли и время от времени грелись у разложенного тут же костра. Над окрестными горами стояли темные дождевые тучи и дул пронзительный холодный ветер. Гости все прибывали, и отец невесты, дородный мистер Кариаппа, встречал каждого из них. Многие сразу проходили в дом, стараясь укрыться от пронизывающего ветра. И как ни странно, центральный зал дома вместил всех.
Здесь все было уже готово для церемонии. Перед священной лампой стоял трехногий стул, рядом лежал раскрытый чемодан, предназначенный для подарков. Появились четыре курга с медными барабанчиками, похожими по форме на песочные часы, и затянули свадебную песню. Я не привожу ее здесь, потому что в песне в поэтической форме описана та церемония, о которой я расскажу в прозе. Церемония началась с появления невесты. Впереди невесты шли девочки со светильниками, позади ее — старшая женщина. Невеста, тоненькая, сама похожая на девочку, смущенно оглядывала всех присутствующих и, видимо, очень робела. На ней было свадебное красное сари, золотые украшения, на голову наброшен красный платок. Невеста села на трехногий стул, а рядом с ней расположился самый лучший и самый уважаемый для нее человек — дядя, брат ее матери. Дядя покрутил черные как смоль усы и обвел победным взглядом присутствующих. Все были на месте, можно было начинать. Около невесты поставили блюдо с зернами риса и серебряный чайничек с молоком. Миссис Кариаппа, подвижная и очень моложавая, первой подошла к дочери и надела на ее запястья черные стеклянные браслеты, символ замужества. Благословив дочь, она стала рядом с братом. Теперь настала очередь женщин — ближайших родственниц. Подходя к невесте, они снимали обувь и, зачерпнув горсть риса из блюда, сыпали его на голову, плечи и колени Рену. Потом поили невесту молоком из серебряного чайника. Они клали перед ней подарки: вещи, украшения, конверты с деньгами. Перед каждой из них Рену сгибалась и касалась ладонями их ступней. Остальные женщины, уже не близкие родственницы, образовали длинную очередь, в которой царили молчание и порядок. Они сыпали рис только на голову невесте, но подарки клали тоже. Чемодан постепенно наполнялся. Его унесли и принесли другой, пустой. Первый раз в своей жизни я видела, какую ощутительную пользу могут принести родственники…
После женщин настал час для мужчин. Первым в этой мужской очереди был сам мистер Кариаппа. Он выполнил все с присущей ему солидностью и серьезностью. В таком же состоянии духа находились и остальные. От этого церемония выглядела торжественной и впечатляющей. Молчаливая очередь воинов в черных одеждах, с оружием, выстроившихся, чтобы оказать свое уважение и почтение девочке в красном сари, которая сегодня покидала свой дом предков и свою окку. Каждый выполнял старательно и аккуратно свой ритуальный долг. Но за этим ритуалом стояло нечто большее. Сейчас они все представляли единую большую семью, единый клан. Свадебная церемония вернула их к этому уже утраченному единству и они, видимо, чувствовали и понимали это. Они шли один за другим бесконечной чередой, и никто из них не позволил себе ни засмеяться, ни пошутить. Рисовые зерна сыпались на голову невесты, скатывались по ее плечам и устилали пол около ее ног. Последним к невесте подошел ее дядя — «лучший человек».
Церемония кончилась и начался пир. Пир и ожидание жениха. Мне же в тот день повезло. Появился запыхавшийся мистер Соманна и сообщил, что церемония в доме жениха только начинается и я могу успеть кое-что увидеть. И действительно, я видела, как мать Нанайи надела на сына расшитый золотом кушак — челе, как подала ему блюдо с рисовыми зернами, на котором лежало оружие — пичекатти и одикатти. И то, что оружие лежало на рисовых зернах, тоже было символичным. Этот символ напоминал о. немирных временах старинного Курга, о необходимости этим оружием защищать свою землю и то, что на этой земле растет. Традиция продолжалась, хотя и утратила свою прежнюю суть. Потом Нанайе вручили жениховский жезл, с которым он должен был отправиться в дом невесты. Процессия жениха достигла дома мистера Кариаппы уже после захода солнца. Она возвестила о себе боем барабанов и хриплыми звуками медных труб. Процессия выглядела внушительно. Впереди шли женщины, которые несли на головах корзины с подарками невесте. Подарки были традиционными: рис, бананы, кокосы, листья бетеля. За женщинами шел сам Нанайя с жезлом. Над ним держали белый зонтик. Затем следовали бесчисленные члены окки Натоланда. Процессия остановилась перед домом Кариаппы, там, где в землю были врыты пять стволов банановых деревьев. Но дом невесты безмолвствовал, никто не вышел навстречу гостям. Казалось, что этот каменный, похожий на крепость дом, затаился и приготовился к осаде. Окка Натоланда, выстроившись перед банановыми стволами и образовав боевое каре, была полна решимости начать эту осаду. Теперь били только барабаны, как будто возвещали тем, кто был в осажденном доме, о готовящемся на них наступлении. Но вот в барабанный бой ворвался тревожный звук боевых труб. Он шел со стороны осажденного дома. «Противник» принял вызов.
И под эти звуки из дома вышли два человека. Отец невесты и «лучший человек». Они пересекли двор твердой, негнущейся походкой воинов и приблизились к осаждающим. Они остановились перед процессией, замкнутые и отчужденные, как парламентеры. Мужчины окки Натоланда, перестроив свои боевые порядки, оттеснили женщин и молчаливо следили за прибывшими.
Замолкли боевые трубы и прекратился барабанный бой. Казалось, что «противники» внимательно изучают друг друга. Блеснуло широкое лезвие одикатти в руках Нанайи, и он стремительно ринулся вперед. «Вжих!», еще раз «вжих». Забили победно барабаны. Тяжелый нож вошел в мякоть банановых стволов. Стволы оседали, как люди, теряя свои головы-верхушки. Нанайя пробивался через них, как воин с мечом через строй врагов. Только один удар полагался на каждого «врага». Только одним ударом нужно было перерубить его. Второй стал бы позором Нанайи, его окки и, конечно, его предков. Но Нанайя не посрамил ни тех, ни других. Окка Натоланда издала торжествующий крик. «Осаждающие» устремились в дом, который выбросил белый флаг свадебной дорожки. И первым на нее вступил Нанайя. Он шел по ней, а родственники невесты бросали в него рисовые зерна.
Потом снова воцарилась тишина, ибо появилась главная женщина, перед которой «победитель» склонил голову и коснулся ладонями ее ступней. Это была мать невесты. От нее теперь зависело принять «победителя» или нет. Но главная женщина была добра и великодушна. Она ввела Нанайю в центральный зал, где горела священная лампа клана Мадапанда и где в заветной комнате обитали духи его предков. Обоих, Нанайю и Рену, усадили под этой лампой и вновь к ним выстроилась очередь благословляющих и одаряющих родственников. Наконец наступил час самой главной церемонии. Называется она «самбанда кадупо». Эта церемония посвящает невесту в члены окки жениха. Родственники Нанайи выстроились около невесты, а родственники Рену — около жениха. Два человека вышли чуть вперед. Это были друзья окки Мадапанда и Натоланда. Их «арува». Оба арува оказались противоположностью один другого. Арува окки жениха был долговязый, длинноносый, с висячими усами, чем-то похожий на черногорца. Арува Мадапанды небольшого роста, коренастый. Его закрученные усы победно торчали кверху. Между этими двумя и начался тот известный и строго установленный диалог, который одинаково звучит на каждой кургской свадьбе. Диалог был частью свадебного спектаклями я не могу удержаться, чтобы не привести его во всех подробностях.
Эта часть очерка будет напоминать отрывок из пьесы, но в нем будет всего два действующих лица. Арува окки невесты — мистер Девайя и арува окки жениха — мистер Белиаппа. Итак, начнем.
Девайя: Стоят ли в своем ряду люди обоих надов, люди дома, родственники и друзья семьи?
Белиаппа: Да. Они стоят.
Девайя: Дадите ли вы нашему ребенку, Рену из окки Мадапанда, которую мы выдаем замуж за вашего ребенка, Нанайю из окки Натоланда, членство в окке жениха? Дадите ли вы ей право на землю окки Натоланда, на десять участков пастбищ, на хлев, на десять пар быков, на дом, на сад, на десять дойных коров, на бамбуковые сосуды для молока, на загон для скота, на рисовое поле, на удобрения, на земли, на которые посягают соседи, на топоры, мечи и ножи, на рис в зернохранилище, на меру для риса, на медное блюдо, стоящее у стены, на священную лампу, на запас соли в кухонной кладовой, на спрятанные драгоценности, на нитки и иголки, короче, на каждую вещь, хранящуюся в доме?
Белиаппа: Мы даем это право.
Девайя: В дом жениха наши слуги понесут на головах вещи и ценности нашего ребенка стоимостью в тысячу биранов[2]и деньги в сундуке на сумму в 500 биранов. Если это будет утеряно, кто из друзей окки ответит за эту потерю?
Белиаппа: Я.
Девайя: Из какой ты окки?
(Белиаппа называет).
Девайя: Кто ты — маннарува[3]или поннарува[4]?
Белиаппа: Я маннарува окки Натоланда.
Девайя: Тогда возьми эти двенадцать кусков золота.
Белиаппа: Я взял. Если ваше невинное дитя, которое выходит замуж за нашего юношу, будет жаловаться в доме мужа на то, что сваренный рис слишком горяч, что карри слишком остро, на то, что ее свекор слишком груб, а свекровь слишком скупа, на то, что муж не выполняет своих супружеских обязанностей и она не хочет с ним жить, или она будет жаловаться на то, что семья мужа бедна, и отправится в свою семью и там останется, кто возьмет на себя ответственность дать ей правильный совет и вернет ее нам, дав слуг для сопровождения и факелы, чтобы освещать дорогу?
Девайя: Я.
Белиаппа: Кто ты? (Девайя повторяет имя своей окки).
Белиаппа: Ты — маннарува или поннарува?
Девайя: Я — маннарува.
Белиаппа: Тогда возьми деньги за свидетельство (дает ему мелкую монету).
Девайя: Если наше дитя пострадает от непредвиденных обстоятельств или потеряет мужа, кто будет семейным другом, отвечающим за ее отъезд в родительский дом со слугами и факелами для дороги?
Белиаппа: Я.
Девайя: Вот возьми деньги за свидетельство (дает ему мелкую монету).
Девайя и Белиаппа вытирают потные лбы. Они очень старались, и все сказали правильно. Я тоже очень старалась и записала все слово в слово. Ибо этот свадебный диалог двух арува, вне всякого сомнения, является интереснейшим устным историческим источником, в котором нашли свое отражение экономические и социальные процессы, происходившие в Курге на протяжении веков. Этот источник требует тщательного анализа.
Перед тем, как вновь вернуться к жениху и невесте, я хочу обратить ваше внимание на «двенадцать кусков золота», о которых говорили Девайя и Белиаппа. Двенадцать кусков золота — символическая мера приданого или собственности, которые приносит невеста в дом жениха. Семье жениха отдается только одиннадцать кусков. Двенадцатый остается в распоряжении невесты и несет в себе ее женскую самостоятельность и свободу. Он дает ей право в любой момент вернуться в дом своей матери. Вот что означает двенадцать кусков золота.
Когда вопрос с этим «золотом» был решен, и Рену стала полноправным членом окки Натоланда, принесли сундук с ее приданым и выставили вещи на всеобщее обозрение. Вновь начался ритуал благословления. В конце его Нанайя подошел к Рену, и та коснулась ладонями его ступней. Он поднял ее и они обменялись цветочными гирляндами. С этого момента Рену стала миссис Нанайя. Муж взял ее за руку и направился к выходу. Но в это время группа молодых парней преградила им дорогу. Они были настроены воинственно, крутили усы, сверкали глазами и хватались за ножи. Они не хотели отдавать Рену Нанайе. Они были ее двоюродными братьями. Когда-то двоюродные братья вели себя более агрессивно и не всегда уход молодой четы из дома невесты кончался благополучно. В те давние времена существовали брачные отношения между двоюродными братьями и сестрами. В память этого кузены Рену и устроили свалку перед дверью. Нанайе пришлось заплатить выкуп. Под музыку и барабанный бой Нанайя повел Рену в свой дом, который отныне стал ее домом. В доме предков окки Натоланда ее снова будут благословлять, осыпать рисом, рассматривать ее приданое. Ее первая ночь пройдет в доме мужа, но вторую оба они проведут в доме ее матери. Это еще одна дань прошлому. Тому прошлому, когда все решали матери, а мужья жили в семьях своих жен или посещали их там.
Свадьбы бывают разные и не только по богатству и весомости предъявленных «двенадцати кусков золота», но и по существу ритуала и церемоний.
Свадьба Рену и Нанайи была обычной. Они только начинали свою жизнь. Они были молоды, и то, что у них происходило, называлось «канни мангала»— «первый брак». Но кургская традиция вмещает всю сложность конфликтов, всю неожиданность человеческих отношений. Поэтому «кании мангала» — не единственная форма брака. Есть «кудавали мангала»— женитьба на вдове или разведенной. Ни вдовство, ни развод в Курге не обрекают женщину на дальнейшее безбрачие. Разведенная может выйти замуж через год, вдова — через полгода. Но замужеству той и другой предшествует церемония разрыва с оккой бывшего мужа и освобождение от членства в ней. Однако дети по-прежнему принадлежат семье бывшего мужа. Это удерживает многих женщин от разводов, а вдов — от вторичного замужества. Но тем не менее такие браки совершаются. Музыки и песен на таких свадьбах нет. Иногда мужчину посвящают в члены окки жены. Это делается тогда, когда в семье нет мужских наследников. И такой брак называется «окка париджи». Привилегией мужчин является брак-церемония — «балемангала». Когда мужчина женится на банановом дереве. Не удивляйтесь, пожалуйста. Так поступают не сумасшедшие, а вполне нормальные мужчины. Это самый хитрый брак, брак-обман. Представьте себе мужчину, у которого одна за другой по разным причинам умирают жены. И доходит до того, что ни одна девушка или женщина не соглашается выходить за него замуж. Ибо ясно, что над этим человеком тяготеет злой рок, а умирать никому не хочется. Тогда на выручку и приходит хитроумная «балемангала». Злой рок надо провести за нос и разорвать эту цепь бесконечных смертей. Брачная церемония совершается по всем правилам. Играет музыка, банановое дерево становится полноправным членом окки потерпевшего, за него дают «двенадцать кусков золота». Короче говоря, происходит все как у людей. Злой рок «накидывается» на очередную жену, а она — дерево. И рок в недоумении отступает и прекращает свои козни. После этого можно вводить в дом настоящую невесту.
Свадьбы, свадьбы… Разные по пышности, разные по ритуалу. Они делают суровый дождливый сезон в Курге легким и веселым; Свадьбы идут без жрецов и браминов, без молитв богам. И только огонь священной лампы, «духи предков» да «двенадцать кусков золота» скрепляют союз мужчины и женщины.
Когда дают имя
Этот небольшой очерк — о девочке Пувамме. Очень маленькой девочке, которая к моменту описываемых событий, прожила на свете всего двенадцать дней. «Пув» — значит «цветок». Так назвали ее в тот день. Мутамма родила Цветок в доме своей матери. Таков кургский обычай. Очень древний обычай — воспоминание о тех временах, когда замужняя женщина не уходила из дома своей матери и рожала там детей, которые принадлежали роду ее матери. Теперь дети принадлежат семье их отца, но память о прошлом хранит обычай. Поэтому, где бы ни жила женщина, она все равно уйдет рожать в дом своей матери. Ибо для семьи мужа она считается «нечистой». Когда говорят «нечистая», мы представляем себе очень неприглядную личность. Но на самом деле это не так. «Нечистота» матери имеет свою разумную основу. Она начинается за два месяца до рождения ребенка и длится два месяца спустя после его появления. В чем же разумность этой ритуальной «нечистоты» кургской женщины? В том, что многое для нее табу. Табу — собственный муж. Она не может к нему прикасаться в эти четыре месяца. За этим табу стоит длительный человеческий опыт. Опыт, который сохраняет здоровье матери. Кухонная утварь и очаг для нее тоже табу. Значит, на все это время женщина освобождается от домашних дел. Ей не разрешают готовить еду, передвигать тяжелые горшки и чаны, не позволяют носить топливо для очага и разжигать его огонь, гнуться над низкой кладкой очага. Ей запрещают приближаться к колодцу, к его массивным ведрам. Рисовое поле для нее — табу, корова, которую надо доить, тоже табу. Короче говоря, вся тяжелая работа, связанная с усилием или неудобным положением, — для нее табу. Табу в течение четырех месяцев. А чтобы она не нарушила этого табу, ее и объявляют «нечистой» и «осквернительницей», если она вдруг ухватится за кухонный горшок или, хуже того, вытянет из колодца тяжелое, наполненное водой ведро. Тогда семье придется пройти через ритуал «очищения», довольно длительную и не очень приятную церемонию. Поэтому «нечистая» женщина должна заботиться о строгом выполнении обычая, чтобы не причинить неприятностей своим близким. В этом и состоит высокая мудрость закона «нечистоты». Эта мудрость приносит Кургу здоровых и сильных детей. Эта мудрость восстанавливает силы матери и позволяет ей рожать детей вплоть до позднего возраста.
Когда Мутамма родила дочь в доме своей матери, немедленно была послана телеграмма мистеру Чиннаппе в Меркару. Мистер Чиннаппа, муж Мутаммы и чиновник коллектората, взял ружье и произвел несколько выстрелов на пороге своего городского дома. Выстрелы насмерть перепугали его миролюбивых соседей. Соседи не были кургами. Правда, мистер Чиннаппа предпочел бы сына, наследника. Но он обрадовался и девочке, поэтому самозабвенно палил из ружья в центре города Меркары, нарушив в какой-то мере устоявшийся обычай.
Он привез Мутамму из дома ее предков домой на третий день после рождения дочери. Мутамма вошла с ребенком в свою комнату в городском доме, и комната немедленно стала «нечистой», превратилась в табу для мистера Чиннаппа и любого мужчины на следующие два месяца.
Девочка росла, и надо было подумать об имени для нее. И городские родственники Чиннаппы отправились к астрологу. Ибо найти ребенку имя в Курге дело не простое. Нельзя давать имени живого родственника, иначе возникает путаница. Астролог взял список имен живых и мертвых родственников, разложил таблицы созвездий, сделал ряд наблюдений за ночным небом и «вычислил» имя. Пувамма, или Цветок. Девочка-цветок. Это понравилось всем, и имя было принято. Оставалось только дать его ребенку. Но «дать» это тоже не просто. Вот как это выглядело. Девочка лежала в колыбели и еще не называлась Цветком. Она была просто Девочкой, которая прожила на свете всего-навсего двенадцать дней. Вокруг Девочки сидели женщины в нарядных сари и чисто умытые дети. Мужчин не было, ибо им не полагается при этом присутствовать. Плетеная колыбель Девочки была украшена цветами. Девочка смотрела на них круглыми черными глазами, и они ей казались большими цветными пятнами.
Две бабушки Девочки, седые и строгие, подошли к колыбели и склонились, над ней, как добрые феи. Злых фей среди присутствующих не было. Их не пустили на этот праздник. Бабушка, мать отца, вынула Девочку из колыбели и положила себе на колени. Она намочила руку в воде, которая стояла в медной чашке, и провела этой рукой по лбу Девочки. Девочка завертела головой от неожиданности, но не заплакала. То же самое сделала другая бабушка, которая была матерью Девочкиной мамы. Потом обе бабушки взяли черные нитки и завязали их на руках и ногах Девочки. И Девочка опять не заплакала. На таком празднике плакать не полагается. Она внимательно смотрела, что делают обе бабушки. Эти добрые феи повязали Девочке черные нитки, чтобы они защитили ее от злых духов и злых фей. Только после этого Девочку можно было поместить под медной священной лампой, зажженной в честь ее предков. Обе бабушки тоже стали под священной лампой и, известили ушедших предков о том, что в доме появилась Девочка, но имя ее обещали сообщить несколько позже.
Посреди светлой, освещенной лучами солнца комнаты стояла жаровня. Угли в жаровне, покрытые красновато-золотистой пленкой, потрескивали, и от них поднимался, голубоватый дымок, Бабушка, мать отца Девочки, посыпала на угли волшебный порошок, который назывался «самбрани». Порошок вспыхнул, желтовато-синим пламенем, и по комнате поплыл ароматный дым. Дым волшебного «самбрани» отогнал злых духов не только от колыбели Девочки, но заставил чихать и тех из них, которые заглядывали в окна комнаты или всовывали свои лихоимские головы в ее дверь.
Когда со злыми духами было покончено, бабушка, или попросту добрая фея, взяла ожерелье из черных и белых бисеринок и на всякий случай подержала его над волшебным дымом. Потом она надела ожерелье на шею Девочке, потому что уже приближался самый важный момент. Человек, у которого есть имя, должен обязательно носить такое ожерелье. Но обе добрые феи были чем-то недовольны. Они тихо посовещались между собой, сдвинув вместе седые головы. Результат совещания не замедлил проявить себя. Бабушки-феи подержали Девочку над волшебным дымом. Девочка чихнула и задрыгала ножками. Бабушек это очень обрадовало, но держать над дымом Девочку они больше не стали. Они решили ее покормить. Еда была тоже волшебная. Ее принесли в серебряном сосуде и вместо ложки ее брали золотой монетой. И хотя это был рис с молоком, но от серебра и золота он превратился в самую вкусную еду на свете. Но Девочка сразу этого не поняла и отказалась глотать. Зато ее пять двоюродных братьев и сестер, у которых уже были имена, не заставили себя ждать и с удовольствием съели этот рис с молоком и совершенно случайно не проглотили при этом золотую монету. Снова бабушки посовещались и взяли большой острый кургский нож. У пятерых двоюродных братьев и сестер, старшему из коих было шесть лет, от ужаса округлились глаза. А самый маленький из них заплакал тонко и жалобно. Но Девочка была спокойна. Она понимала, что добрые феи ей плохого сделать не могут. Бабушки протянули нож к огню и закоптили его над священной лампой. Самый маленький перестал плакать и с интересом уставился на бабушек. Бабушки коснулись сухими пальцами копоти на ноже и провели ими по лбу Девочки; отныне Девочка становилась причастной огню священной лампы. Нож положили на стол, и только что плакавший двоюродный брат Девочки завороженно устремился к нему. И не успел никто даже оглянуться, как он схватил нож и копотью, нанес, на свое заплаканное лицо боевую раскраску, более подобающую индейцу-ирокезу, нежели юному кургу. За это он был немедленно и с позором выдворен из светлой комнаты и помещен в ванную для церемонии очищения, и омовения. Когда он вернулся, в пеленку вместо Девочки уже завернули камень. Вынули Девочку из колыбели и положили туда камень. И так сделали трижды. Бабушки сказали, что камень символизирует долголетие, которое теперь даруют Девочке. Но одна женщина из далекой страны, присутствовавшая на церемонии, до сих пор подозревает, что бабушки сказали ей не все. Она думает, что камень клали, чтобы обмануть тех же неуемных злых духов. Только злой дух нацелится на Девочку, а там камень в пеленке. Злой дух щелкнет зубами от досады и удалится ни с чем. Феям тоже надо быть хитрыми, если они хотят оставаться добрыми. После того как обманули злых духов, можно было назвать имя Девочки.