ЗАПАХ СИРЕНИ
СТРАНИЧКИ
ИЗ СТУДЕНЧЕСКОЙ
ЖИЗНИ
Архангельск
«Я пытаюсь дать себе
Отчёт о той страсти,
Всякое искреннее
Проявление которой,
Носит печать прекрасного».
Стендаль «О любви»
В день радостный,
Светлый, весенний,
Смесь солнца,
Улыбок и грёз,
Дурманящий запах сирени
На крыльях нам юность принёс!
Часть первая
ДРУЗЬЯ И ПОДРУГИ
Только в юности играют
Так светло и громко трубы,
Лишь у юности бывают
Не целованные губы!
Эдуард Асадов
КАК ВСЁ НАЧИНАЛОСЬ
В молодости я был страшно влюбчив. Вид привлекательной девушки вгонял меня в нервную дрожь, а встреча с красивой ухоженной женщиной вызывала у меня душевный трепет. Я испытывал дискомфорт при виде неаккуратно одетого человека и какую-то растерянность, если этим человеком оказывалась женщина или девушка. Но в моей жизни был период, когда на какое-то время и в какой-то мере я забыл о женской привлекательности, охваченный одним, всё поглощающим стремлением стать студентом.
До сих пор помню, как, набрав по итогам вступительных экзаменов 22 балла, при проходных 23, терзаемый неопределённостью, я сидел на балконе общежития накануне дня объявления результатов, скользя взглядом по крышам домов и прилегающим улицам. «Если первым пройдёт трамвай в сторону института, - загадывал я, глядя на ленту трамвайных путей, открывающуюся в пролёте между домами, - значит, поступлю, если наоборот - нет».
Первым проходит трамвай к институту, - сердце приятно защемило. Загадываю «для крепости» ещё раз, и снова трамвай, теперь уже другого маршрута, идёт в том же направлении. Непонятно зачем загадываю третий раз, «чтоб наверняка!», но из-за поворота улицы теперь уже в сторону центра города выползает одиночный вагон трамвая. «Это не считается!» - успокаиваю я себя и загадываю снова. И так не один раз, но беспокойство не проходит. Это волнение ещё больше ощущается в комнате общежития, куда я возвращаюсь после вечернего бдения на балконе, где ещё семеро, таких же, как я, ждут с нетерпением и тревогой «ссудного дня». Списки должны были вывесить в двенадцать, и мы единодушно решаем, «выдержать характер» и не бежать с утра в институт, но нашей выдержки хватило не на долго - уже к одиннадцати мы были в институте, влившись в общую массу абитуриентов, заполнивших почти до отказа институтское фойе. Напряжение достигло апогея, когда наконец-то на стене один за другим забелели, вывешиваемые секретарём приёмной комиссии, листочки с фамилиями счастливчиков.
С трудом сдерживаю, себя, чтобы не рвануть сразу в круговорот устремившихся к спискам. И вот первый откат. Радость и восторг - в глазах одних, отчаяние и растерянность - в других. Какая-то девушка беззвучно плачет, закрыв ладошками глаза и некрасиво сморщив рот. Мысленно холодею, на миг представив себя на её месте, и, сдерживая волнение, проталкиваюсь к спискам. Почти сразу же нахожу свою фамилию, и неимоверная радость заполняет сознание.
«Ура! Принят!» - кричит ликующе внутренний голос, а меня уже оттесняют от списков, и я не сразу соображаю, о чём спрашивает меня, сжав мой локоть, Валентин Алёхин, мой сосед по комнате. Оборачиваюсь.
- Ну, как? - повторяет вопрос Алёхин.
- Всё путём! - не скрывая радости, отвечаю я. - А как ты?
- Всё подтвердилось. Принят, - Валентин мог не волноваться, он набрал 24 балла, а это была верная гарантия поступления, и он пришёл со всеми «дабы удостовериться», как пояснил он.
Вместе мы провели три недели, оказавшись в одной комнате общежития, и как-то сразу быстро сошлись. Валентин, в отличие от меня, подал документы на Автофак, меня же специальность автомеханика не прельщала, но я колебался в выборе между факультетами «промышленного и гражданского строительства» и «дорожным», и хотя ПГС более интересовал меня, я всё-таки остановился на «дорожном», памятуя слова отца, сказанные мне перед отъездом в институт: «Давай езжай, но имей в виду, я оплачиваю только одну попытку, на вторую деньги будешь зарабатывать сам». - Может быть, это было сказано для острастки, но я не хотел рисковать, и выбирал и институт, и город, чтобы риск был минимальным, и подал документы на факультет, где конкурс был ниже.
Протолкавшись ещё какое-то время по фойе, теперь уже интересуясь, как дела у других, мы зашли на институтскую почту и отправили телеграммы домой, а потом, уже не заходя в общежитие, вместе с примкнувшими к нам Володей Серковым и Евгением Бессоновым, тоже из нашей комнаты, рванули в город «развеяться». От корпусов института, расположенного, по сути, на окраине Саратова и раскинувшегося на площади более чем в два десятка гектар, до центра города можно было добраться или автобусом или трамваем, излюбленным транспортом студентов.
- Едем на Волгу, - предложил Алёхин.
Возражений не последовало. Вдоволь набродившись по набережной, присели за столиком кафе, заказав бутылку портвейна и мороженное.
- Ребята, я рад за вас, - поднял стакан с портвейном Серков.
- А ты что собираешься делать? - спросил Алёхин. Серков поступал вместе с Алёхиным, но проходного балла не набрал.
- Заберу документы и отдам в электромеханический техникум. Я узнавал, там зачитывают результаты экзаменов, так что второй роз сдавать не придётся.
- А как ты узнал? - поинтересовался Бессонов.
- Так я же ещё до сдачи последнего экзамена предполагал, что не пройду. Заранее съездил, всё разведал. Там сказали, сдавай все экзамены и приноси документы. С общежитием, правда, плохо, так что будем вместе, если вы не возражаете, искать «квартиру».
Я был искренне рад предложению Володи. Мне нравился этот парень из Рославля. Старше нас по возрасту, он, из-за войны, оканчивал школу одновремённо с нами. Война и последовавшая за ней оккупация наложила свой отпечаток на его характер, сделав его взрослее своих лет, обстоятельней и серьёзней.
После кафе мы ещё долго бродили по городу и вернулись в общежитие только поздно вечером. Ночью, лёжа в постели и не в силах уснуть, я неоднократно прокручивал в памяти эти три экзаменационные недели с пятью «красными» днями экзаменов.
Больше всего я боялся сочинения, и не из-за темы, она меня смущала меньше всего, пугал русский язык, в котором я плавал, особенно, когда писал сочинение и, увлёкшись темой, совершенно забывал о грамматике. В итоге это обычно кончалось дробной оценкой нашего учителя русского языка и литературы: «содержание отличное, за грамматику два».
Я писал много. Моё школьное сочинение по творчеству Маяковского едва уместилось на 48 листах общей тетради, и ошибок, конечно, было превеликое множество. И только один раз рука Валентины Ивановны дрогнула, и она поставила только одну отличную оценку, махнув рукой на мои грамматические ошибки. Это произошло после прочтения моего сочинения «Катерина - луч света в тёмном царстве», написанного мною по пьесе Островского «Гроза» в форме рассказа с лирическими отступлениями. Встретив меня незадолго перед отъездом в институт, литераторша настоятельно посоветовала мне:
- Не пиши много, четырёх страниц вполне достаточно. Заменяй сложные предложения простыми, а слова, в которых сомневаешься, заменяй другими или опускай. Обязательно оставь время на проверку того, что напишешь.
Её напутствие, которому я безоговорочно последовал, пошло мне только на пользу - за сочинение я получил четвёрку, даже не пришлось прибегать к совету Алёхина, которым он поделился в комнате общежития: «Никогда не мучаюсь с эпиграфом, пишу, что надо и подписываю «из газет», всегда проходит «по маслу». Письменный экзамен по математике я сдал на «отлично». На физике мне попался билет по системам МКS и MGS, и я твёрдо рассчитывал так же получить «пятак», отбарабанив ответ, который знал, и был очень удивлён, когда экзаменаторша стала вписывать мне в ведомость четвёрку.
- За что четвёрку? - удивился и одновремённо возмутился я. - Я же Вам всё рассказал!
- Ещё бы не хватало, чтобы Вы этого не знали! - вскинулась экзаменаторша. - Хотите отличную оценку, берите второй билет!
- Я что похож на сумасшедшего? - возразил я, ни сколько не задумываясь, что спорю с экзаменатором.
- Ну, раз такой умный, то иди с Богом, - уже спокойно ответила женщина.
Одним из экзаменаторов, принимавших математику устно, был институтский профессор Плохов, которого мы до экзаменов и в глаза не видели, но были хорошо наслышаны от тех, кто сдавал у него, что он требователен и «на шару» у него не проскочишь. Мы с Алёхиным решили не рисковать и записались к другому экзаменатору, про которого говорили, что он «входит в положение и особо не жмёт». Мы толкались в коридоре, дожидаясь своей очереди, когда к нам подскочил плотный седенький старичок и поинтересовался:
- Вы на математику, молодые люди?
- Да, - ответили мы, почти одновремённо.
- Тогда пошли, - это оказался Плохов. Не дав нам опомниться, он открыл дверь в аудиторию, приглашая за собой. Посадил за стол, дал каждому по билету.
Решив задачу, я протянул лист Плохову. Удовлетворившись, что задача решена правильно, Плохов спросил:
- Какой у Вас первый вопрос?
- Бином Ньютона, - ответил я и стал выводить бином.
- Это не по программе, - заметил Плохов, выслушав меня, – откуда Вы взяли это?
- Нам давали этот вывод в школьном кружке по математике, - растерянно ответил я.
- Так Вы даже посещали математический кружок? - как бы удивился Плохов и, не задавая больше вопросов, взял экзаменационный лист и поставил мне «отлично».
Краем глаза я увидел, как Алёхин взглянул на меня и одобрительно поднял большой палец.
Последним экзаменом была химия, на котором я чуть с треском не провалился. Экзамен принимали две сердобольные «старушки» из ближайших школ и институтский преподаватель химии Хохлов, плотный мужчина лет 40-45, который ко времени нашего прихода на экзамен уже поставил 12 двоек.
Народу было много и все стремились к «старушенции», что сидела в дальнем конце аудитории, у неё даже тройки были единичны. Вторая сидела в середине и принимала тоже неплохо, а прямо у входа сидел Хохлов. Время шло, а очередь, попасть хотя бы к одной из старушек становилось всё проблематичней.
- Давай на рывок, - предложил Алёхин.
- Это как? - не понял я.
- Заходим как бы к нему, чтобы нас сразу не одёрнули, и рвём мимо, прямо к старушенциям. Важно, пока он не опомнится, схватить билет хотя бы у одной из них.
Так и сделали. Вошли, проскочили мимо, схватили билеты. Дальше произошла осечка.
- Вы куда, молодые люди? - раздалось за нашими спинами, - у меня же свободно, берите билеты.
- А мы уже взяли, - откликнулся Валентин, показывая билет.
Показал свой билет и я.
- Ну и что, - возразил преподаватель, - положите там, возьмите у меня.
До сих пор не знаю почему, я, под недоумённым взглядом Алёхина, положил билет, который, в общем-то, знал, и вернулся к первому столу. Алёхин возвращаться не стал, да и экзаменатор больше не настаивал, видимо, решив ограничить свою «кровожадность» мною. Я взял билет. В нём было два вопроса:
1.Строение атома;
2 Полные и кратные ионные уравнения.
Просидев положенное на подготовку время и увидев, как очередной тринадцатый кандидат вылетел с парой, я пересел к столу экзаменатора. Первый вопрос я ответил уверенно, но на втором запутался. Послушав меня ещё какое-то время, преподаватель произнёс:
- Не знаете Вы этого.
Холодный пот прошиб меня, мелькнула мысль: «Ну, всё! Пролетел!»
Хохлов посмотрел на меня и, помедлив, добавил:
- Ну, ничего страшного, в институте узнаете, - и, увидев растерянность на моём лице, ободряюще улыбнулся.
Уже стоя в коридоре и дожидаясь Алёхина, я ещё долго не мог опомниться. Видимо, экзаменатор оценил по достоинству то, что я всё-таки положил билет, что мог и не делать, а может быть, ему просто надоела эта дребедень, когда от него бегут, как от прокаженного.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Свой первый семестр я, практически, завалил. Да один ли я? То, что произошло со мной, стало для меня хоть каким-то уроком, а вот для Женьки Бессонова, что так легко проскочил в институт, получив проходной бал, первый семестр стал и последним.В январе после зимней сессии, на которой он не сдал три экзамена из пяти, его отчислили из института, я же просто остался без стипендии, получив тройки по математике и химии. А как всё прекрасно начиналось!
На следующий день, после обнародования результатов экзаменов, мы, как и договорились накануне, сняли комнату у бабы Маши недалеко от института в уютном деревянном домике, утонувшем в яблоневом саду. Сразу же перебрались туда, и ещё шесть дней шлялись по городу. Мир был прекрасен! Снова мой взгляд выделял из окружающего мира стройные девичьи фигуры, доставляя приятное волнение моему сердцу. Иногда я ловил ответные взгляды и стыдливо отводил глаза, чтобы через мгновениеснова обратить их на «опасный предмет».
Началась учёба. Всё было вновь, всё было интересно. Казалось всё по силам, всё осуществимо. Основное время занимали лекции, пропустить которые не составляло никакого труда. Практические занятия, особенно в начале семестра, были не по всем предметам, и не каждый день. Всё это расслабляло и расхолаживало. Из шести дорожных групп наша была пятая. Из двадцати пяти человек было три девчонки, так сказать «довесок», поскольку в истинно женской шестой группе они оказались «сверх штата». Основная масса первокурсников жила по частным квартирам, в общежитие были устроены единицы.
Запомнился день знакомства с преподавателем немецкого языка, обрусевшей немкой Дианой Александровной Штейн, начавшей занятия с проверки наших способностей к чтению на языке её предков. Дошла и моя очередь. Послушав меня минуты две, она, в отличие от других, с кем ещё и обменивалась парой фраз на родном языке, остановила меня, повернув в мою сторону узкую ладонь своей ухоженной руки.
- Достаточно, Вежливцев! Не портите язык Шиллера и Гёте! Отныне Вы будете мне только переводить, я не хочу слышать Ваше отвратительное произношение!
И она сдержала своё слово, «облегчив» мою жизнь. Конечно, это было далеко от педагогики, но мне было грешно на неё обижаться. Много позже я неоднократно обзывал себя олухом, поняв, что именно у этой женщины я мог бы научиться нормальному немецкому языку, о чём и сожалел в дальнейшем.
К слову, таких «серых» в группе был не один я, но с теми, кто хотел этого, Диана Александровна занималась дополнительно, но никогда не делала этого подневольно, о чём и уведомила нас в конце того первого занятия, считая нас достаточно взрослыми, чтобы определиться самим в том, что нам необходимо. Но именно это наличие свободы выбора и сыграло со мной злую шутку, и те тысячи и тысячи печатных знаков, что пришлось сдавать на протяжении учёбы, переводили для меня и моих товарищей «за определённую мзду», чаще всего не материальную, милые девчушки с Инфака пединститута. Оставалось только выучить перевод наизусть и не запутаться при сдаче, что мне с моей памятью казалось наиболее приемлемым. Вместе с немецким языком высшая математика, и химия остались для меня в институте заоблачными вершинами, которые я так и не покорил, карабкаясь и срываясь одновремённо.
Я очень волновался и с каким-то напряжением ждал нашей встречи с Хохловым. Слава Богу, что он не вёл нашу группу, мне было бы стыдно за свои неглубокие, а может быть даже отрывочные, знания химии, и наше общение только бы подтвердило, что его оценка на экзаменах была, безусловно, завышенной. Мы встретились, совершено случайно, в один из первых дней занятий. Ещё тогда, после экзаменов, я дал себе слово, что, как только представиться возможность, поблагодарю Хохлова, а увидев его идущего по коридору, растерялся, лихорадочно соображая, что я должен сказать. Но Хохлов, молча кивнул мне в ответ на приветствие, и, с непроницаемым видом, прошёл мимо. Вполне возможно, что он даже не вспомнил меня, а может быть, даже вспомнив, не счёл необходимым что-либо слушать, ибо его поступок, по всей видимости, был эмоциональным всплеском, не соответствующим его характеру. Человек он, по отзывам студентов, был жёсткий, а мне просто улыбнулась фортуна.
Эта капризная женщина в моей жизни не была редким исключением и неоднократно баловала меня, предоставляя мне встречи с людьми, общение с которыми способствовало моим успехам, и могло бы ещё больше изменить или облегчить мою жизнь, вот только я не всегда находил возможность этим воспользоваться.
Нередко удача являлась мне в своём непосредственном образе женщины. Доходило до курьёзов. Практические занятия по высшей математике вела в нашей группе Леночка Бадикова. Ей было уже двадцать восемь, но из-за миниатюрности фигуры она выглядела значительно моложе, хотя студентки неоднократно информировали об этом мужскую половину, встречая Леночку на институтских танцах. Мои успехи в освоении высшей математики не выделяли меня в этом плане из состава группы, но я не мог не отметить привлекательности Леночки, и не скрывал, что заметил это. Правда, дифференциалы и интегралы вызывали у меня тоскливое состояние, и на занятиях я, порой, отделывался шутками в разговорах по поводу этих умных материй, предлагая Леночке поговорить «на более земные темы», чем часто вызывал её милую улыбку. В результате сдачу зачётов я затянул и пришёл сдавать первую из трёх тем только 29 декабря.
Народу собралось многовато, и Леночка, рассадив всех жаждущих получить зачёт, наградила каждого вопросом по сдаваемой теме. Мне досталось то, что я знал весьма поверхностно, и я хотел уходить, но, поразмыслив, остался и не прогадал. Просидев в ожидании около двух часов, я поднахватался недостающих знаний из ответов своих коллег и, когда дошла моя очередь, отбарабанил довольно сносно, и поднялся «на выход», но Леночка предложила мне «не затягивать, подготовиться и сдать сегодня две остальные темы» и выдала вопросы. Отказываться было глупо, но и пытаться сдавать «с налёту» то, что не читал, ещё глупее, и я, глядя в её малахитовые глазки, попросил отпустить меня из аудитории «хотя бы перекусить». Получив согласие, я более часа просидел в читальном зале, после чего зачет уже не казался мне таким сложным, да и Леночка особо не расспрашивала меня, когда уже ближе к вечеру, одним из последних, пригласила к своему столу.
- Вы не подождёте меня? - спросила она, бегло просматривая мои листочки с ответами.
Я заметил, как вздрогнули и насторожились локаторами уши Великановой Тони, готовившейся идти отвечать после меня.
- Подожду, - ответил я и присел за ближайший стол, освобождая место для Великановой.
Антонина явно плавала, но Бадикова почти не слушала её и, что-то ещё переспросив, поставила зачёт и отпустила. Уходя, Антонина обернулась и окинула меня оценивающим взглядом. Оставшихся двоих студентов Леночка приняла так же быстро и, закончив, обернулась ко мне.
- Я хотела попросить Вас проводить меня. Вы говорили, что живёте за клиниками, на Новоузенской, это совсем недалеко от моего дома.
Я утвердительно кивнул, хотя и отдалённо не знал, где она живёт. Но разве это имело какое-то значение? Уже минут через сорок я сидел у неё дома за столом вместе с её матерью, нахваливая пухленькие горячие пирожки. В доме была масса книг, и это послужило прекрасной темой для нашего разговора. Время пролетело незаметно. Леночка вышла на крыльцо проводить меня, мы ещё о чём-то говорили, потом она протянула мне свою ладошку, освободив руку из-под накинутого на плечи пухового платка. Возможно, ей просто не хватало общения, а я оказался тем человеком, с кем это общение, учитывая мой склад характера, оказалось возможным без каких-либо натяжек и запросто. К себе я вернулся около двенадцати с кулёчком пирожков, которые мне вручила Мария Николаевна, мать Леночки, и которые мы с ребятами съели, не дожидаясь утра.
Безусловно, от этого знакомства я мог бы иметь великие дивиденды в преодолении высшей математики, но я не воспользовался этим. Хуже того, когда Великанова разболтала на курсе, что я провожал Бадикову, я, вместо того, чтобы замять это дело, с дуру, хвастанул, прибавив для весу кое-что от себя, чего и близко не было. Всё это каким-то образом дошло до Леночки, может быть ещё в более искажённом виде, и мои практические занятия по высшей математике превратились в сущий ад. Нет, Леночка не выставила меня дураком, она просто игнорировала меня, ни о чём не спрашивая в течение всего семестра, тем самым лишая меня возможности получить зачёт автоматом ещё на занятиях. В группе мне искренне сочувствовали, но помочь были не в силах. Приближалась весенняя сессия.
Мой первый заход на сдачу зачёта закончился полным провалом. Через два дня я пришёл снова и снова провалил. Моё самолюбие было задето, поскольку, предчувствуя трудности при сдаче, я в течение семестра старался штудировать математику и теперь, задетый за живое, отложил все дела и готовился добросовестнейшим образом, но и в третий раз «пролетел, как фанера над Парижем». Не скажу, что Леночка придиралась ко мне, она просто требовала нормальных знаний по всем темам и всякий раз, после очередного провала назначала мне время следующей встречи. После пятой неудачной попытки я не пошёл на пересдачу, но она вызвала меня через деканат, и я опять предстал перед ней и опять был раздавлен, только на сей раз, возвращая мне зачётку, она соизволила заметить:
- Я, к сожалению, не могу назначить вам очередную пересдачу, с завтрашнего дня я ухожу в отпуск, но если бы мне представилась такая возможность, Вы проходили бы у меня до следующей сессии.
Я ничего не ответил, поскольку понимал, насколько мерзко поступил. Через три дня, довольно легко, я сдал зачёт другому преподавателю, сразу по всем темам. Сессию преодолел успешно, и когда страсти немного поулеглись, друзья на досуге незлобиво подшучивали надо мной, дескать, «была у человека возможность прожить без проблем, так нет, нашёл на свою задницу приключений». А Леночка проработала в институте ещё год, а потом уволилась «в связи с переездом в другой город».
Совершенно неожиданно для самого себя на первом курсе у меня появился интерес к предмету, который, при здравом размышлении, никак не мог заинтересовать меня, но, тем не менее, это произошло. На первом практическом занятии по основам марксизма-ленинизма преподаватель дал нам задание подготовиться к обсуждению работы Сталина «Основы ленинизма». Пришлось идти в читальный зал институтской библиотеки взять указанную работу.
Работа оказалась на удивление весьма объёмной, но, тем не менее, очень интересной. Её было интересно не только читать, но и конспектировать! Ленинские трактаты в ней Сталиным были разжёваны, как для первоклассника! Я увлёкся, и вместо одного раздела, законспектировал всю работу и с блеском выступил на семинаре, став с того времени для группы палочкой- выручалочкой, особенно когда готовность группы по той или другой теме была низкой, и требовалось затянуть время, пустив его в русло «партийных дискуссий». Соответственно и экзамен по этому предмету я сдал также легко. Жаль, что этого мне не удавалось достичь по другим предметам!
Окончание первого курса я ознаменовал визитом к ректору института, решив перейти на автомобильный факультет, который среди студентов котировался значительно выше дорожного факультета. Объяснив цель своего визита, я подал ректору своё заявление с выпиской из экзаменационных листов. Не знаю, чем это объяснить, но на меня желторотого студента профессор Прокофьев затратил чуть ли не час своего времени. Приписывать это только стечению обстоятельств и хорошему настроению ректора было бы не верно, хотя, было и это, но, главное, он очень серьёзно отнёсся к моей просьбе. Взяв моё заявление, он внимательно прочёл его, положил на стол и посмотрел на меня.
- Чем вызвано Ваше решение?
Я бы, конечно, мог отговориться, что, мол, хотел поступать сразу на Автофак, но испугался конкурса, но я сказал, что думал:
- Вы знаете, я не вижу ничего интересного в дорожном строительстве, да и в институте Автофак считается более престижным факультетом.
- То, что так думают студенты младших курсов, вполне объяснимо и совсем не подтверждает фактическое состояние дел. Отчасти, в этом вина института, что мы не достаточно полно рассказываем о каждом факультете, и хотя для нас каждый факультет, по-своему, дорог, - ректор на мгновение прервался и обратился ко мне: - Скажите, а Вы не задумывались над тем, кем Вы будете работать после окончания института? Я не говорю о первых шагах, я имею в виду перспективу, - Прокофьев помолчал, почувствовав мою растерянность, и сам же ответил: Для выпускника Автофака это - механик, старший механик, завгар, начальник автохозяйства, и, может быть, главный механик строительного подразделения. Дальнейшее продвижение уже менее связано с полученной специальностью. Так вот, из этих пяти должностей две, даже три первых, предполагают комбинезон и копание во внутренностях автомобилей и других механизмов. И поверьте мне на слово, продвижение по этой служебной лестнице дело довольно затяжное, ведь специалистов, примерно того же профиля, выпускает и механический факультет, и очень многие ВУЗы страны. Дорожная отрасль, для такой страны, как наша, перспективна до невозможности, а специалистов этого профиля выпускает только пять специализированных ВУЗов и ещё некоторые строительные ВУЗы имеют дорожные факультеты, а это мало, очень мало! Развитие нашей страны невозможно без форсирования дорожного строительства, а это кадры, кадры и ещё раз кадры. А отсюда неограниченные перспективы роста.
Прокофьев говорил долго, увлечённо и образно, приводил массу примеров, ссылаясь и на собственный опыт, наконец, закончил и хитро посмотрел на меня:
- Надеюсь, я хоть в чём-то убедил Вас или Вы по-прежнему настаиваете на переводе?
- Нет, не настаиваю.
- И правильно делаете! Пройдёт не так много времени, как Вы будете с благодарностью вспоминать меня, что я вовремя удержал Вас от опрометчивого решения.
Жизнь подтвердила его правоту, и я искренне благодарен этому мудрому человеку.
ОДНОКУРСНИКИ И ЗЕМЛЯЧКИ
Первый день практических занятий, когда группа впервые собралась вместе выпал на математику. Если на потоке я ещё кого-то знал из тех, с кем познакомился при сдаче вступительных экзаменов, то в группе из них никого не оказалось, и мне пришлось знакомства заводить заново. Первым был Саша Дербенёв, с которым я, по воле случая, на этом первом занятии оказался за одним столом. Это было сверхудачное знакомство, которое переросло в дружбу, связавшую нас на долгие годы. Хотя все кто был с нами знаком поближе, отмечали нашу крайнюю несхожесть, но, видимо, это и было одной из причин нашей длительной дружбы.
Вскоре к нашей компании присоединился Саша Шмыгин, спокойный, даже слегка флегматичный парень, приехавший поступать вместе с матерью, поскольку вся их семья и состояла из них двоих. Тётя Шура «проучилась» вместе с нами все пять лет, а потом и уехала по распределению вместе с Сашей.
Саша в детстве переболел оспой, в результате его лицо сохранило следы этого заболевания, и он очень переживал по этому поводу, хотя, на наш взгляд, это было абсолютной ерундою, а вот он расстраивался. Помню, как после нашего первого похода на танцы в электромеханический техникум, он вернулся совершенно расстроенный. Спрашиваем: «Что с тобой?», а он в ответ: «Все на меня смотрят, а я такой некрасивый!» Со временем, это прошло.
Он долгое время стеснялся девчонок, хотя, чувствовалось, что его к ним тянуло. Первый Новый год в Саратове мы решили отметить с моими землячками у них на квартире. Со мною были два Саши, Шмыгин и Дербенёв. Всё шло, как надо. После застолья начались танцы, и вот тут-то с Сашей Шмыгиным произошёл «казус». Во время танго с Ниной Рогачевской у него «поднялся братец». Безусловно, Нина это почувствовала и, как только танец закончился, отпрянула в сторону, оставив Шмыгина посреди комнаты с оттопыренными штанами. Выпитое вино и непринуждённая обстановка позволил незадачливому кавалеру выйти из этого пикантного положения.
За все годы учёбы он, по существу, так и не встречался ни с одной девчонкой, но его жена, с которой я познакомился много позднее, заехав к нему в Ялту, где они жили, была очень симпатичной и интересной женщиной, что свидетельствует, что его взросление, пусть позднее, но произошло. Саша был добрым и не обидчивым, и мы частенько пользовались этим, разыгрывая его. Правда, иногда эти розыгрыши нам же выходили боком. Как-то весной на третьем курсе, когда мы с Сашко уже жили на квартире у тёти Поли в Агафоновке, мы ждали Шмыгина, т.к. вместе готовились к очередному экзамену, он задерживался, и мы его решили наказать за вынужденное ожидание.
К калитке, что вела во двор дома, мы на длинной резине привязали старую галошу, с тем, чтобы, когда Шмыгин её откроет, галоша, сорвавшись со штопора, ударила бы по нему. Но это мы сочли недостаточным. Над дверью, что вела на веранду, мы закрепили короб со старыми шмотками и обувью, и хитроумной растяжкой соединили его с входной дверью, чтобы при открывании её, на Сашку высыпалось всё содержимое короба, что длительное время стоял в углу веранды и порядком запылился. В притвор двери в дом мы поставили щётку, метёлкой вверх, предварительно обильно смочив её водою. Вход в нашу с Сашко комнатёнку был через кухню, и в дверном проёме в кухню, примерно в 30 см. от пола, мы протянули нитку, которую соединили с рейсшиной, положенной на гвоздики над дверным проёмом, а на рейсшину положили стопку старых конспектов. И последнее, на входе в нашу комнату на растяжке маятником мы повесили толстенный английский словарь, чтобы после обрыва нитки, что была натянута внизу, этот словарь ударил «нерадивого» по самому важному месту, которое Сашко очень точно вымерял на самом себе, поскольку был со Шмыгиным одного роста.