Вышел в коридор. Встал у стеклянной перегородки красного уголка. Конечно не для того, чтобы смотреть телевизор. Хотелось, чтобы подошла она. Час назад заходил к ней, предложил прогуляться. Отказалась, хотя видел, что, по сути, ничем полезным занята не была. Разозлился, ушёл.
Стою столбом, беспощадно курю и смотрю через стекло на экран телевизора и, конечно, почти ничего не слышу, но зато ловлю все звуки в коридоре. Скрипнула дверь. По звуку определяю, что это из их комнаты. Слышу её шаги, не оборачиваюсь, как будь-то не замечаю. Подошла, остановилась рядом, взяла за локоть.
- Что здесь стоишь?
- Да вот смотрю кино.
- Что идёт?
- Какая-то дребедень.
- Давно смотришь?
- Минут десять.
- Идём, прогуляемся?
- Ты же хотела заниматься.
- Да что-то нет настроения.
- Подожди, я оденусь.
Возвращаюсь в комнату, накидываю куртку, на ходу застёгивая пуговички на рукавах. Спускаюсь вниз, на улице беру её за руку. Для себя решаю, что буду спокоен и сдержан. Пусть она почувствует, что я обиделся на неё.
Спрашивает, поправляя волосы:
- Куда пойдём?
- Едем в город.
- Нет, лучше пройдёмся здесь, быстрее вернёмся.
- Тебе видней.
Сворачиваем в боковую улицу. Почему я должен постоянно подлаживаться под неё, под её настроение? Она даже не думает, что виновата. Хотя я злюсь, но глупо демонстрировать это, поскольку поступать так, значит демонстрировать своё бессилие. Ксюша, кажется, поняла меня, тоже надулась и замолчала. Высвободила ладонь из моей руки. Идём молча. Вышли на Крайнюю.
- Куда пойдём? - в ответ молчание. Меня это с одной стороны злит, с другой - приносит удовлетворение. Значит дошло. Снова спрашиваю:
- Куда всё же пойдём? Прямо? Направо? Налево?
Не отвечает. Поворачиваю к кинотеатру «Родина».
- Ответь хоть что-нибудь!
- Я уже говорила.
- Что-то не расслышал.
- Значит, хотела сказать.
Подходим к кинотеатру, спрашиваю:
- Зайдём?
- Уже поздно.
- Почему? На десять успеваем.
- Пошли.
Вошли, купили билеты, зашли в буфет, сели. Вроде отошла. Звонок. Поспешно допиваем крем-соду.
Вечер завершаем в сквере у клиник. И опять поссорились.
А причина банальна, как божий день. Мы оба ждём друг от друга повышенного внимания и чуткости, часто забывая о взаимности.
На следующий день сам не свой. Увидел её в институте, но не подошёл. Решил объясниться в общежитии. Сразу после занятий зашёл к ним, но Ксюши ещё не было. Хотелось быстрее освободиться от этой глупой обиды и побыть вместе. Сел на подоконник в коридоре. Вот и она. Окликаю. Подходит.
- Сдала зачёт?
- Сдала.
- Как это я успел тебя обогнать?
- А я заходила в первое общежитие к нашим ребятам.
Смотрю на неё. Нет, она не чувствует себя виноватой, как будь-то ничего и не произошло, а в голове мысль: «А я то, что выпендриваюсь? Не вспоминает о ссоре, и слава Богу! И мне следует забыть об этой ерунде». - Болтаем о разных пустяках.
- Какая сегодня чудесная погода!- восклицает Ксюша, - А как, наверное, хорошо в лесу!
- В чём проблема? Едем послезавтра, Витёк обещал, отвезёт.
- Послезавтра? Мне ещё надо сдать проект. Боюсь, не успею.
- Успокойся, сдадим.
Вскинула глаза, поправляет меня:
- Я сама сдам.
Удивлённо смотрю на неё.
- Да сделаем мы, не сомневайся!
- На счёт «мы» это ещё… - и её рука описывает перед моим носом громадный знак вопроса.
- И что здесь такого? Я же совсем другое имел ввиду. Почему не поработать над проектом вместе, если я могу помочь? - и чтобы не лезть в дебри выяснения отношений, перевожу разговор на исходную тему: - Давай уточним, кого ты хочешь взять с собой?
- Я? Да мало ли кого я хочу, - заулыбалась.
- Мне бы хотелось знать твоё мнение.
- Сашу, обязательно, - скосила глаза в мою сторону, обнажив в улыбке зубки, - ну и ты, конечно, - поворот головы и взмах рукой.
- А может меня не брать? - пробую пошутить.
- Можно и без тебя, - опять улыбается.
- А что разве Машу не берём?
- А её зачем? Нам и без неё хорошо.
- Сашко без Маши не поедет.
Мой друг уже две недели, как встречается с Машей, что учится с Ксюшей в той же группе, и это идёт на пользу нашим взаимоотношениям, позволяя встречаться в более непринуждённой обстановке.
Ксюша легла грудью на подоконник, Выглянула на улицу, и вдруг чему-то тихо засмеялась. Удивлённо спрашиваю:
- Что такое?
Не поворачивая головы, отвечает:
- Да так, вспомнила один случай.
- Расскажи, если не секрет.
- Вчера или позавчера, не припомню, зашла в 108 за тарелками. Готовили обед на весь колхоз, а тут ещё подошли Ольга и Светка, ну и не хватило. Спрашивают: «Что у вас своих тарелок нет?» Я объяснила, а когда уходила, за спиной слышу: «Ну, ясно, что за девочки пришли, мужу надо».
- А ты что?
Сухо ответила:
- Ничего. Пошла и всё, словно ничего и не слышала. Вот ещё не хватало объясняться с ними!
Повернулась.
- Делать ничего не хочется. Сейчас уговорю Светку, она должна зайти, и поедем в кино.
- Так уж лучше подожди меня, поедем вместе.
- Хорошо. Съезди, возьми билеты, чтобы время не терять.
- Как будь-то, мы его раньше не теряли!
Посмотрела на меня, решил не спорить.
- Ладно, сделаю, как ты просишь.
После кино, куда ходили вместе с Любашей, Светка так и не зашла, решили прогуляться по Кировскому. Зашли в Липки.
- У меня что-то настроение неважное, - как бы в раздумье, сказала Ксюша.
- У меня, может, было хуже, после того как ты мне его вчера испортила, но я стараюсь об этом не думать.
Чувствую, надулась.
В Липках дурачимся с Любашей на пару. Играем в пятнашки. Ксюша участия не принимает и чуть отстаёт. Я начинаю злиться. Это же свинство с её стороны, если у тебя плохое настроение, носи его с собой. Зачем другим портить?
- Вы что, опять поссорились? - спрашивает Любаша.
В ответ, почти одновремённо, два возгласа:
- Кто?!
А я добавляю:
- Ты, Любаша, говоришь глупости.
К ногам Ксюши подкатывается мяч, и вслед за ним, слышим мальчишеский крик:
- Тётенька! Подкатите мяч!
Общий смех разряжает обстановку.
Идём на автобусную остановку. В автобусе предлагаю:
- Пойдём вечером за сиренью.
Любаша соглашается, Ксюша отказывается.
Любаша дурашливо предлагает:
- Тогда пойдём, Серёжа, на товарку, там у меня знакомая собака есть, нарвём без приключений.
С Любашей было трудно, а точнее - невозможно скучать. Худощавая, далеко не красавица, внешне ничем не привлекательная, она излучала импульсы доброты и благожелательности. За всё время нашего знакомства я не видел её злой или хотя бы очень рассерженной. Даже своё плохое настроение она умела скрывать. В чём-то мы с ней даже были похожи, а, главное, с ней легко было дружить, в лучшем понимании этого слова. В общежитии останавливаемся у дверей 104. Спрашиваю Ксюшу:
- Что будешь делать?
- Спать.
- Спать? Не слишком ли рано?
Зашли в комнату. Любаша ушла в буфет. Делаю шаг в сторону двери. Хватает меня за руку, притягивает к себе, заглядывает в глаза.
- Серёжа, не обижайся!
- Да не обижаюсь, я, не обижаюсь! Но зачем так себя вести?
- Это я на Любашу обиделась.
- А она то тут при чём?
- Что она не могла сразу после кино уехать? Зачем с нами в Липки потащилась? Мне так хотелось побыть вдвоём! - и добавляет: - Ты, пожалуйста, не обижайся, я, действительно, очень хочу спать.
- Успокойся, я не обижаюсь.
Входит Любаша, услышав конец разговора, задерживается в нерешительности у дверей, потом проходит к столу, приглашает поужинать. Отказываюсь, прощаюсь и ухожу.
Прошло два дня. Вечером зашёл Родька из 110. Развязной, расслабленной походкой прошёл к окну, сел на подоконник. Мы с Сашко просматриваем лекции по мостам.
- Зубарите?
- Как видишь, - отвечает Саша.
- Ну, давай-давай, - и, немного помолчав, Родька спрашивает меня: - А как ты там со своей красавицей?
Я поднял голову, встретил нахальный взгляд.
- Что ты имеешь в виду?
- Ходишь по пустому. Столько времени прошло, а толком и прижать боишься.
- Я смотрю, ты лучше меня осведомлен о моих делах, - отвечаю спокойно на его ехидное замечание.
- А что? - Родька слез с подоконника, прошёл к приёмнику, включил, потом выключил. - Столько времени ходишь, а толку никакого, а я её знаю с первого курса, чай в одной группе учимся.
- Ну и что?
- Девочка - палец в рот не клади. На первом курсе тихонькая была, а потом расхрабрилась…
- Плохо ты её знаешь.
- Да не можешь ты ничего! Ты же ни с одной девчонкой толком и не вахлялся!
Меня начинает злить этот разговор.
- Слушай, не слишком ли много ты обо мне знаешь?
- А это не для кого не секрет. Видно же, какой ты. Ты хоть раз девчонку за грудь брал? А как подол задирать, знаешь?
- Слушай, Родька, так говорит чаще тот, для кого грязная сторона всегда лицевая, - разозлился я.
- Это ты из-за Ляляевой на меня так фонтанируешь.
- Да причём тут она! Ты рассуждаешь, словно испытал бог вест что, а ты ещё сопляк. Иди отсюда, не мешай заниматься!
Родька застыл у дверей. Поднял голову Сашко.
- Ты что, не понял? Вон отсюда!
Родька берётся за ручку двери, оборачивается. На его наглой морде какое-то подобие улыбки.
- Ну, пока, зубрилы.
Готовлюсь к экзамену по мостам, послезавтра сдача. Стук в дверь. В приоткрытой двери голова Ксюши.
- Идём к нам, посидим, а то мне скучно.
Без всякого сожаления откладываю лекции, что одолжил на вечер у Генки Озерова из четвёртой группы.
Если бы кто видел наши взаимные ласки, объятия, поцелуи, в которых было столько неподдельной страсти, то, наверное, решил бы, что у этой влюблённой пары за плечами, если не годы, то многомесячные контакты.
- Почему ты вчера не зашла ко мне?
- Не хотела тебе мешать.
Но я не поверил, и причина была, действительно, тривиальной. Оказывается, я пообещал ей зайти сразу же после лекций, а сам зашёл к ребятам в первое общежитие и забыл, а она ждала. Как мало надо для наших обид и пустячных ссор!
Стоим у окна гладилки. Солнце уже наполовину скрылось за обрезом горы, по склону которой, словно наползая друг на друга, жмутся, утопая в садах, бело-серые домики Агафоновки.
- Мне давно хочется спросить тебя, но всё никак не решаюсь. Слова вертятся на языке, а как посмотрю в твои глаза, и язык не поворачивается.
Заинтересованный взгляд исподлобья.
- А ты не смотри в глаза, а делай вот так, как я, - она чуть опустила голову и отвела взгляд в сторону. - Я так всё могу сказать, - снова смотрит на меня. - Ну что, не можешь?
Не отвожу взгляда, сжимая пальцы её рук.
- Ты последнее время стала какая-то дёрганная, твоё изменяющееся настроение не поддаётся объяснению. В чём дело? Тебе нравится кто-то ещё? - не столько спрашиваю, сколько утверждаю я.
Наклонила и чуть повернула голову в сторону. Холод пронзил до костей. Видимо мне было не суждено испытать уверенности в наших взаимоотношениях, а наши последние встречи вносили в мою душу всё большее смятение.
- Нет у меня никого… другого…- ответила Ксюша после недолгого молчания, - а что нравится, не нравится - это ведь сама жизнь. Я, порой, и сама себя не пойму…
Позднее я понял, что у неё и самой эта мысль «о другом» возникла спонтанно, как следствие моего неожиданного вопроса, попавшего на подготовленную почву собственных метаний. Она, видимо, боялась этой определённости, на которой настаивал я, боялась протягивать между нами более зримую нить, и чаще просто старалась ни о чём не думать.
Неожиданный оборот разговора вывел меня из душевного равновесия, было почему-то грустно слышать эти слова, хотя в них и не было прямого подтверждения моим сомнениям.
- Кто знает, пройдёт лет двадцать, ты и не вспомнишь обо мне, - с грустью говорю я.
- Нет, почему же? Я вспомню обязательно, что был такой… рыжик, - и она, стараясь разрядить обстановку, кокетливо кинула взгляд в мою сторону и засмеялась.
Меня уколола эта фраза, и я снова повторил:
- Нет, не вспомнишь.
- Да ведь и ты тоже забудешь! - Ксюшу задел мой ответ.
- Никогда, - убеждённо ответил я. - Я не забуду о тебе, по крайней мере, по двум причинам: во-первых, ты перевернула всю мою жизнь, во-вторых, странички моих записных книжек сохранят память о наших встречах надолго. А ты стала меньше уважать меня, - продолжаю я после некоторого раздумья. - Знаю, это произошло из-за моей чрезмерной привязанности к тебе. Я очень часто уступаю тебе, а ты воспринимаешь это, как должное.
- Я тебе тоже уступаю.
- Это было только один раз, ну, от силы, два…
Опять зашёл разговор о поездке в лес. Всё складывалось так, что поездке ничего не мешало. Решил ещё раз уточнить.
- Ты не забыла, что завтра едем в лес?
- Ой, Серёжа, ну я ещё не знаю… - протяжный, извиняющийся голос.
- Значит, едем, передай Маше.
- А что сам Саша сказать не может?
- Он не хочет. Они опять что-то повздорили. Скажи ты.
- Не буду я говорить.
- Почему?
- Вот ещё не хватало! Они там оба выпендриваются, а я пойду уговаривать!
- Хорошо. Ты только её вызови, а я переговорю сам.
Отвечает безапелляционно:
- Нет.
Я разозлился.
- Тогда едем без Маши.
- Без Маши я не поеду.
Ушёл злой, а к вечеру всё разрешилось само собой - позвонил Витёк и сказал, что машины не будет.
Воскресенье. Теплынь. Все окна настежь, ни черта не работается. Хочется съездить в город, встряхнуться, но, увы! -«финансы поют романсы». Все сидим дома, Сашко листает тетрадь с лекциями, Мишка читает книгу, я бездумно валяюсь на койке. Славка высунулся в окно, обозревает окрестности и вдруг быстро соскакивает с подоконника.
- Ребята, где у нас половая щётка?
- Посмотри в шкафу, кажется там - отрывается от книги Мишка. - Что решил заняться приборкой?
Славка, ничего не отвечая, устремляется к шкафу, достаёт щётку и, теперь уже со щёткой, вновь высовывается в окно и начинает елозить щёткой по карнизу слева. Мы все заинтересованно, ничего не понимая, следим за его странными манипуляциями. Славка оборачивается:
- Подержите кто-нибудь меня за ноги.
Моя койка ближе всех. Я поднимаюсь, обхватываю Славку за ноги и одновремённо пытаюсь рассмотреть, что он делает. Славка, извиваясь ужом и опираясь одной рукой на карниз, что проходит под окнами вдоль стены общежития, старается концом щётки дотянуться до беленьких полотняных туфелек, стоящих на карнизе под окнами соседней 108 комнаты, видимо, выставленных для просушки, после того как их тщательно вымыли и натёрли мелом. Наконец, это ему удаётся, и он, подцепив осторожно за дужку ближайшую туфельку, ставит её на наш подоконник. Ещё через минуту рядом с первой стоит и вторая туфелька. Славка с улыбкой во весь рот соскакивает с подоконника и, не отвечая на наши недоумённые взгляды, прячет туфельки под свою кровать. И делает это совершенно своевременно, ибо буквально в следующее мгновение наша дверь в комнату с шумом распахивается и в дверном проёме появляется разгневанная Евгения из 108 и возмущённо кричит уже с порога:
- Скоты! Отдайте туфли!
«Возмущённый» бесцеремонностью гостьи, Славка, не менее громко, рявкает на неё:
- Ты чего расшумелась? Какие тапки? И при чём тут мы?
Ищи свою обувь у себя!
Я гляжу на девчонку, Только что такая возмущённая, она вдруг теряется от Славкиного окрика, слёзы заполняют её глаза и она, закрыв лицо рукой, поворачивается и убегает, забыв закрыть дверь. Мишка поднимается с койки, закрывает дверь, потом оборачивается и, с укоризной, смотрит на Славку:
- Обидел девушку, надо бы нежнее…
Славка не успевает ответить, как в нашу дверь кто-то стучит. Входит Зоечка Чемодурова, на лице улыбка.
- Ребята, пошутили, хватит. Женька на свидание собирается. Отдайте туфли, кроме вас, их с карниза взять было некому.
В разговор вступает Миша, уловивший Славкину «идею»:
- Зоя, с тобой приятно разговаривать, но мы не видели ни туфель, ни тапочек. Мы, безусловно, могли бы помочь в их поисках, а при определённых условиях взаимопомощи, я думаю, это не заняло бы много времени. К примеру, червончик взаймы и мы их из-под земли, но достанем.
Зоя понимающе обводит нас взглядом и уходит, а минут через пять возвращается снова.
- Ребята, только восемь рублей, - она протягивает деньги.
- Спасибо, Зоечка! А мы тут порасстарались и нашли потерю, - Славка достаёт из-под кровати матерчатое сокровище и, передавая его Зое, и, с серьёзным видом, добавляет: - Нашли совершенно случайно под окном. Я выглянул, смотрю - лежат. Наверное, свалились с карниза. Мы бы сразу отдали, если бы Евгения нас не обматерила. Мы же очень ранимые. Ты, пожалуйста, так ей и передай.
Зоя прыскает в кулак и выскакивает из комнаты. Славка, с улыбкой во весь рот, обводит взглядом нашу компанию.
- Есть предложение съездить в кинушку, да и на пивко хватит. Возражений нет?
Возвращаясь поздно вечером, мы завернули на одну из улиц Агафоновки и наломали четыре охапки, свисающих через заборы веток сирени. Две охапки, связав их в букеты, Славка умудрился закинуть в открытое окно 108 комнаты. Свой букет я передал Ксюше, постучав к ним в дверь, А куда дел свои цветы Сашко, я не знаю. Он куда-то испарился, как только мы подошли к общежитию, и вернулся в комнату значительно позднее нас. Зачем-то зажёг свет, поглядел на нас с дурацкой улыбочкой, после нашего общего возмущения погасил его, что-то мурлыча под нос. Видимо он рассчитывал, что мы поинтересуемся его ночным походом, но нам было «по фиг», мы хотели спать.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ СВЕТКИ
Как-то, ещё в марте, я зашёл в 104 и увидел незнакомую девушку, сидящую у стола.
- Знакомься, это моя подруга, - кивнула Ксюша в сторону девушки. Девушка, не вставая из-за стола, протянула руку:
- Светка.
- Сергей, - ответил я и пожал протянутую ладошку.
Девушка посмотрела на меня и улыбнулась, заметив моё смущение. После того мы встречались ещё несколько раз, но всё, как-то походя, а потому приглашение на день рождения было для меня полной неожиданностью. Где-то дня за два Ксюша сказала мне об этом, как о чём-то давно решённом:
- Послезавтра мы едем к Светке на день рождения.
Светка жила далеко, почти у самого подножия северо-восточного склона горы, что за Глебичевым оврагом, в аккуратном домике в четыре окна, спрятавшемся в глубине яблоневого сада. Испытывая определённую долю волнения от предстоящей встречи с незнакомыми людьми, я открыл садовую калитку, пропуская вперёд свою спутницу.
Светка встретила нас, как давних друзей, увидев в окно, как мы входим в сад, выбежала на крыльцо, чмокнула Ксюшу в щёчку, схватила меня за руку и ввела в дом. Стеснительность, что по началу испытывал я, исчезла сама собой. Нас приветливо встретила Светина мама, что хлопотала у праздничного стола. Из гостей были две её школьные подруги и белобрысый, как и я, парень, как я понял со слов Ксюши, давний Светкин воздыхатель. Было весело, пили домашнее вино, пели и танцевали. Из всех песен запомнилась одна, старая, как мох:
Чёрные стрелки
Обходят циферблат,
Быстрые, как белки,
Колёсики стучат…-
со всеми её студенческими переделками и дополнениями:
Нам электричество
Любую тьму разбудит,
Нам электричество
Пахать и сеять будет,
Нам электричество
Любой заменит труд –
Нажал на кнопку «чик-чирик»
И тут как тут!
Гости разошлись под самое утро, а мы с Ксюшей прошли в маленькую Светкину комнатку, что она уступила нам, заняв диван в гостиной. Ксюша лежала на Светкиной кровати, закинув руки за голову, а я сидел рядом. Мы опять до одури целовались. Правда, чуть осторожней, чтобы ситцевая занавеска, заменяющая дверь в комнатку, не выдала нас.
Не знаю, кому первому пришла в голову мысль встретить утро на вершине горы. Да это и не так важно. Мысль была интересной, да к тому же мы, не смотря на относительную «автономность», чувствовали себя в этой комнатке, с ситцевой занавеской вместо двери, несколько скованно. Тихонечко выскользнув из дома и прикрыв калитку, мы устремились к вершине по извилистой улочке, круто забирающей вверх. Дома быстро кончились, сменившись огородами, потом дорожку обступил кустарник, а за ним открылась поляна, на другой стороне которой, у самого леса, стоял памятник трём поколениям. От середины поляны был великолепный вид на Саратов, сияющий, приглушенными рассветом, россыпями огней в мешанине домов среди густой зелени насаждений, со стенами уже высвеченными лучами восходящего за Волгой солнца. На небе ни облачка, и солнце, как-то сразу осветило и лес, и поляну. Не задерживаясь, мы прошли ещё дальше, миновав перелесок. На светлой, очерченной низким кустарником полянке, чуть поменьше первой, присели на траву, расстелив, захваченный с собою, Светкин плед. Потом прилегли.
И снова Ксюша лежала на спине, закинув руки за голову и закрыв глаза. Я полулежал рядом, жадно целуя её щёки, глаза, губы. Одурев от поцелуев, я вздрагивающими пальцами стал расстегивать её кофточку. Ксюша не пошевелилась и не раскрыла глаз. Расстегнув все пуговички и раздвинув полы кофточки, я отстегнул бретельки лифчика и стянул его вниз. Две упругие грудки мягкими холмиками осели в стороны у меня под рукой. Это было настолько ново и неожиданно для меня, что я задохнулся от восхищения и стал гладить и ласкать эти прекрасные холмики, целоватьих бордовые маковки, и не мог насытиться.
И хоть прошло с того времени много лет, и время изгладило в памяти многое из тех давних событий, но этот волнительный испуг, восторг, прозрение, назовите это как угодно, но вид открытой девичьей груди, в ярком утреннем солнце, ошеломил и восхитил меня, поверг в душевный трепет, сохранив надолго остроту восприятия. Я и ранее касался неоднократно её груди, сжимал и гладил бархатистую кожу, перебирая сосочки, но то, что воочию видели мои глаза, было так ново, так необычно, что я совсем потерял голову. Лаская руками эти прекрасные холмики, я, словно помешанный, вновь и вновь осыпал их поцелуями и, не чувствуя противодействия, решив, что мне дозволено всё, смял юбку и потянул за трусики.
Ксюша не сделала ни одного движения, чтобы пресечь мои поползновения, и только тихо, по-прежнему не открывая глаз, сказала всего четыре слова:
- Не сходи с ума…
На меня словно вылили ушат ледяной воды. На душе стало так гадко и паршиво, словно я обворовал её. Ксюша села и стала приводить себя в порядок, не глядя на меня.
- Прости меня, Ксюша, - сдавленно прошептал я.
- Пойдём обратно, - сказала она и поднялась.
Когда мы вернулись, Светка на кухне уже разогревая чай.
- Ходили встречать солнце? - встретила она нас вопросом и, не дожидаясь ответа, пригласила за стол.
Ксюша была спокойна и сдерженна, и, если было что-то можно заметить, то только по моему растерянному виду, на что, безусловно, Светка обратила внимание, бегло окинув меня взглядом, но ничего не сказала.
Было ещё очень рано, когда мы добрались до общежития. Всю дорогу Ксюша молчала, а я чувствовал себя последним подлецом.
Я зашёл к ней в тот же день ближе к вечеру, не в силах терпеть неопределённость. Ксюша была одна и что-то писала за столом. Я накрыл ладонью её руку, лежащую на тетради и, стараясь скрыть дрожь в голосе, предложил:
- Пойдём, прогуляемся.
- Пойдём, - сразу же ответила она, встала, прошла к двери, сунула ноги в босоножки.
Вышли из общежития, бездумно повернули в сторону Агафоновских улочек. О том, что произошло, не говорили, и вообще разговор был какой-то нейтральный, незапоминающийся. Долго сидели на скамейке в одном из тупичков. Я притянул Ксюшу к себе, она не сопротивлялась, нашёл её губы, поцеловал раз, другой, третий. Она отвечала, разве что не так пылко.
- Самое большое счастье для меня - это время, проведённое с тобой, Хочется встречаться каждый день!
- А раньше ты говорил, что достаточно и раза в неделю.
- Если это и было, то в самом начале, а сейчас я просто не могу без тебя жить! Сашко махнул на меня рукой, сказал, что перестал понимать меня. Да я и сам, порой, не пойму, что со мной творится. Что-то хочется, а что и сам не разберусь.
- А всё-таки, что?
- Чего-то большого и светлого!
- Мне тоже.
Расстались около одиннадцати. Проведённый вместе вечер поставил всё, более - менее, на ноги. Ксюша простила меня. Стало немного легче, но от сознания своей вины избавиться не мог ещё долго. Безусловно, более опытный парень сразу бы на месте разрешил бы это «недоразумение», извинившись и найдя соответствующее объяснение своему поступку, но для меня всё это было абсолютно внове, и я просто не мог вести себя иначе. На душе было тяжело, всё валилось из рук. Мучила совесть.
Трудно объяснить, откуда брались силы для сессии, кою сдавал, словно по инерции, вместе с группой, в то же время, помогая и Ксюше, для которой отставание было совершенно не свойственно, это страшно беспокоило и выводило её из себя, и она как-то заметила:
- Если я отстану, то в этом будешь виноват только ты, да и о своей сессии ты, по-моему, совершенно не думаешь.
- Семь бед - один обед, - соглашаюсь бездумно.
- Ты самоуверен.
- Тебе это тоже свойственно.
И опять нашелся повод для размолвки, про которую вскоре в сутолоке дней совершенно забываем.
Постепенно прихожу в себя. Люблю поздним вечером сидеть с ней, обнявшись, в одном из бесчисленных тупичков Агафоновки, где, почти у каждой калиточки, есть скамейка, и можно бесконечно смотреть на звёздное небо, которое поражает воображение своей бездонностью.
Был страшно удивлён реакцией Ксюши на мой восторженный рассказ о звёздах.
- Брось ты эти звёзды, романтик неисправимый!
- Ну и что, что романтик. Вера в светлое и доброе помогает людям жить. Я считаю, что человек, который способен мечтать, неосознанно продлевают свою жизнь.
И опять поссорились из-за какого-то пустяка. Не выдержал, зашёл в 104. Девчонки обрадовались моему приходу. Смеялись, болтали о разной ерунде, и только Ксюша сидела, как нахохлившаяся курица, словно боялась, что одно тёплое слово, улыбка обяжет её передо мной в лице девчонок. А ведь изменись она, и я бы ушёл с хорошим настроением, и не было бы этой нервотрёпки. А так хочется чуткости и понимания! Хожу злой, на душе муторно. Встретил в институте Валю, не удержался, спросил про Ксюшу. Услышал в ответ интересную фразу:
- Ксения беспокоится о твоей сдаче экзаменов. Она сказала, только ты ей не говори, что, мол, если ты завалишь сессию, то она будет чувствовать себя, в какой-то степени, виноватой в этом, и добавила: «Мы же с ним поссорились!»
Не хочу, чтобы она считала виноватой себя в моих учебных неудачах! Да и потом, почему они должны быть? Что уж я совсем не в состоянии сдать сессию из-за душевной неустроенности? Вечером занёс ей рейсшину, что брал три дня назад (повод конечно), отдал и сразу вышел. Ксюша выбежала за мной в коридор. Окликнула. Лёд тронулся.
Утром проснулся, как от толчка. В тишине комнаты был слышен Славкин голос:
- …внизу сидит, а он её, наверное, во сне видит, Вот воистину или очень счастливый, или несчастный человек!
Мишка что-то негромко ответил. Я окончательно проснулся, но не подал виду. Заворочался, как бы со сна, открыл глаза. Разговор смолк.
Наклонившись над чертёжной доской, стоял Славка, а за столом сидел Мишка, и что-то писал. В голове застряла нечаянно услышанная фраза. Но почему «или очень счастливый или несчастный человек»? Им же про нас ничего неизвестно, или почти ничего!
А в общем-то Славка, сам того не сознавая, попал в самую точку, хотя в данный момент я не был ни тем, ни другим. «А вот интересно насколько бы я был счастлив, если бы Ксюша ответила мне полной взаимностью? - размышлял я, умываясь, а потом возвращаясь по коридору в комнату. - Трудно говорить об этом, но, по крайней мере, я чувствовал бы себя счастливейшим человеком, и радовался бы, как ребёнок».
Вечером получил письмо от Томки. Сказал Ксюше, что писал о ней.
Ксения выразила недовольство:
- Наши отношения совершенно ни к чему афишировать! Всё ещё совершенно не ясно!
Я обиделся:
- Ты словно боишься более зримых нитей наших отношений, и заходишь в этом отрицании до абсурда!
В воскресенье Ксюша решила съездить к Светке. Были кое-какие дела, а главное хотелось просто поговорить обо всём в более спокойной обстановке, не боясь, что кто-то услышит или помешает разговору. Подруги пили чай на веранде у открытого в сад окна. Яблоневый цвет обсыпал деревья, и они стояли в саду, как невесты на смотринах.
- После дня рождения вы так быстро уехали, что мы с тобой толком так и не поговорили, - продолжила Светка разговор, - а в институте всё как-то спёхом. Что всё-таки случилось? Вы поссорились? По крайней мере, Серёжка был какой-то потерянный.
- Не то чтобы поссорились, но всё так неожиданно обернулось…
- Это когда вы ходили «встречать солнце»?
- Ты знаешь, было так красиво! И это солнце сначала узкой полоской, а потом такое яркое-яркое!
- Целовались?
- Как всегда.
- А что потом? Ну, не тяни, рассказывай!
- Кофточку расстегнул. Грудь стал целовать… Да видно, мало показалось, голову совсем потерял. Под юбку полез…
- А ты?
- Что я? Сказала, чтоб не сходил с ума. А он растерялся, лицо красными пятнами. Он же совсем мальчишка!
- Ты так думаешь?
- А что тут думать? Это же чувствуется! Он и за грудь-то брать толком не умеет! Разве что, целуется хорошо.
- У тебя с ним серьёзно?
- Света, я и сама не пойму. Мне так хорошо с ним! Тянет меня к нему. И всегда хочется снова быстрее встретиться, а потом, если не встретились на следующий день, проходит ещё день-два, и такого острого стремления уже нет. Я к нему как-то привыкла. Порой кажется, что больше ничего и не надо.
- Так может, есть смысл и остановиться?
- Не знаю. С Витькой у нас было всё как-то иначе, хотя они с Серёжей в чём-то похожи.
- А с Костей?
- Да, там было многое, что трудно забыть, но сравнивать я бы не стала…
Они ещё долго говорили, и, как много позднее рассказывала мне об этом Светлана, Ксюша уехала от неё, видимо, приняв какое-то решение, но с ней не поделилась.
И СНОВА СОРВАЛСЯ
Стоим у открытого окна в коридоре на третьем этаже общежития. Вечер. Напротив, через дорогу, контуры тёмных корпусов института, и только из окон дипломок льётся свет на институтские скверы. Тёплый ветер, задувающий в окно, треплет волосы, гладит по разгорячённым щекам, щекочет в носу. Хочется вздохнуть глубоко, глубоко и не выдыхать запахи этого летнего коктейля. Не поворачивая головы, спрашиваю:
- Через восемь дней я уезжаю в лагеря, придёшь провожать?
- Нет, - тихо отвечает Ксюша.
- Значит передумала? Ну, что ж, бывает, - мой голос не дрогнул, я лишь крепче сжал зубы.
А в окно рвётся песня, там по середине улицы два ряда студентов:
Появился парень,
стильный и красивый,
Парень из Чикаго,
Бойля - Мариот! – и их чуть хрипловатым голосам вторит аккордеон
- Идём, уже поздно, мне завтра рано вставать, - как-то робко, тронув меня за рукав, просит Ксюша.
- И что это вдруг ты так решила? - не обращая внимание на её слова, спрашиваю я.
- Я не могу. Понимаешь, Серёжа, есть причина, её даже можно назвать… Хотя, нет. В общем, не могу, не нужно мне этого делать, - словно извиняясь, торопливо, проглатывая окончания слов, говорит она, заглядывая мне в глаза.
Я отвернулся. Меня мутило от её слов. К глазам подступали слёзы, которые мне трудно было сдержать. Тягостное минутное молчание. Чувствовалось, что и ей было не по себе. Не оборачиваясь, взял её за руку, и мы стали спускаться по лестнице на свой этаж. Остановились за углом коридора. Через пелену слёз я смотрел в её широко открытые глаза и чувствовал, что всё глубже и глубже погружаюсь в их жуткую глубину.
Понять ли хотела она меня или проверяла мою искренность, а может быть вид моих слёз, заполнивших глаза был слишком необычен для неё, но в её ответном взгляде не было безучастности, не было нездорового интереса к виду парня, с трудом сдерживающего слёзы, и не было желания, побыстрей избавится от тягостных объяснений.
- Не смотри на меня так, - попросила она,- ну, не надо.
Пустой коридор, освещённый лишь слабым светом лампочки, с тёмными проёмами дверей, сковывал и давил.
- А что же мне улыбаться? - зло бросил я.
К горлу подкатил комок, было больно и обидно, что она не хочет понять, как важно для меня увидеть её перед отходом поезда. Но что я мог сказать ей? Нет, слов было много, но зачем? Я не хотел уговаривать и упрашивать.
Я не исключал, что стоило мне быть настойчивей, и она бы согласилась, её отказ не был категоричным, но хотелось, чтобы она сама поняла необоснованность отказа. Ведь гарантии встречи после лагерей, практически, не было. Время выезда её на практику было за неделю до предполагаемого моего возвращения.
Но в жизни часто бывает так, что люди цепляются за свои доводы, порой, тем сильней, чем яснее их несостоятельность. И то, что в начале было оговоркой, становиться краеугольным камнем непонимания и основой безапелляционного отрицания. Так было и здесь, и я не хотел уговаривать и просить её изменить своё решение. Было страшно обидно, что любой, даже самый малый зримый знак наших отношений стал вызывать у неё жгучий протест, и, если я и добивался чего-то, то достигал это с неимоверным трудом.
- До свидания, - Ксюша потянула меня за руку, я не ответил. Она снова окунула меня в бездну своих глаз, казавшихся ещё чернее, ещё глубже. Надо было что-то делать, что-то решать. Я повернулся и, как бы рубя с плеча, бросил:
- Иди, - взял её за плечи, повернул к двери в её комнату и, не оглядываясь, боясь не сдержать слёз, бросился прочь.
Мы опять сидим в гладилке. Очень поздно. Ксюша у меня на коленях, и не столько говорим, сколько обнимаемся и целуемся и никак не можем оторваться друг от друга. И эта близость вновь затуманила и закружила мою голову. Под руками было её тело, упругие бёдра, обворожительная грудь. Жаркие руки обвили мою шею, под моими губами были её сладкие губки, пухленькие щёчки, глазки с длинными ресничками, завитки волос на шее и снова губы, снова щёки и вновь глаза. Мы оба тяжело дышали. Моё сердце неистово колотилось и, казалось, что готово было вырваться из груди. Этот стук я ощущал и в голове, и в висках.
Мне было дозволено всё, я касался самых сокровенных мест её тела, и, не выдержав, стал снимать с неё трусики. В ответ ни звука, только ещё сильней она прижималась ко мне, словно пыталась втиснуться в мою грудную клетку, вталкивая свои губы в мои и не давая им сомкнуться.Я бросил на пол куртку, что висела на спинке стула, и стал бережно отпускать на неё Ксюшу, и потянулся к ней. И опять этот голос, прерывающийся от волнения:
- Не надо, не надо!!
Это было хуже ледяной воды, Мои руки дрожали, голова кружилась. Я сел на пол и опёрся спиной на стенку. Ксюша встала, поправляя одежду, и ни слова не говоря, вышла из гладилки. Придерживаясь за подоконник, поднялся и я и, как пьяный, пошёл следом.
Ночь было похожа на кошмар. Я не спал ни минуты, вставал и снова ложился. Выкурил пачку «Беломора», искал какое-то решение, в мыслях было желание всё бросить и уехать.
Написал записку, которую утром отдал ей, постучав в дверь.
Ксюша! После всего того, что было оправдываться смешно, глупо и подло. Прощай, и только не вини себя. Ты ни в чём не виновата. Слышишь? – Ни в чём. На свете очень много хороших людей, в сотни раз лучше меня, а из меня, видно, хорошего человека не получится. Себе я этого никогда не прощу. Можешь ненавидеть меня, нет – презирать (ненавидят врагов, а я хуже), говори всем, что я за чудовище, только знаю, это не принесёт мне боли сильнее, чем я сам себе причинил. Ночью я чуть было не уехал отсюда. Да только от себя куда убежишь? Об одном прошу у тебя, нет, не прощения – его я не заслужил. Позволь мне закончить твой проект, что я начал, мне это значительно проще сделать, а то ты и так из-за меня отстала.
Сергей.
Безусловно, моё решение, уехать было мальчишеством и, в большей степени, всплеском эмоций, чем реальностью, но в остальном, записка была криком души, искренним до последнего слова. Я переживал страшно. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я удивляюсь, как я мог в тот период такого накала страстей, неудержимого всплеска эмоций, не только