ГАНС-МОРИЦ АЙРМАНН
ЗАПИСКИ
ЗАПИСКИ АЙРМАННА О ПРИБАЛТИКЕ И МОСКОВИИ
Гг.
Рукопись Айрманна о его путешествии в Прибалтику и Россию, относящаяся к 1666—1670 гг., до последнего времени оставалась совершенно неизвестной. Вместе с другими бумагами семейства Айрманн она хранилась в Прусской государственной библиотеке в Берлине (Ms. Germ. Fol. 1031), под названием “Айрманновские фамильные бумаги”. Материалы эти впервые обработаны Куртом Шрейнертом и с его вводной статьей в части, относящейся к Прибалтике и России, изданы на немецком языке в трудах Тартуского университета (Acta et Commentationes Universitatis Tartuensis (Dorpatensis), Humaniora, vol. XL, Tartu, 1937. Размер опубликованной части записок — около 3 печатных листов (стр. 17—61). Публикация сопровождена репродукцией одной из страниц рукописи Айрманна).
Ряд бумаг Айрманновского архива позволил издателю выяснить биографические данные об авторе записок и его семье; дополнительные справки в шведских и германских архивах более подробных материалов не дали. Приводим вкратце наиболее нас интересующие сведения об Айрманне.
Автор записок Ганс-Мориц Айрманн (Ayrmann) родился в Нюрнберге в 1641 г. Отец его Георг Айрманн был крупным лейпцигским негоциантом, оказывавшим своим большим состоянием деятельную помощь ряду германских князей; в 1623 г. ему было пожаловано дворянское достоинство. Во время Тридцатилетней войны он примкнул к шведскому королю Густаву-Адольфу и получил ранг генерал-провиантмейстера и ротмистра. В 1639 г. он переехал в Нюрнберг, где был членом Великого совета. Скончался он около 1650 г.
Ганс-Мориц (автор записок) был третьим ребенком от второго брака. Он получил хорошее домашнее воспитание; с 1652 г. посещал школу в Кобурге, в 1657 г. перешел в гимназию; в 1662 г. поступил в университет в Иене, где изучал богословие. В 1664 г. он вступил в полк Фридриха фон Вольфрамсдорфа, чтобы сражаться против турок, но, по-видимому, дело до этого не дошло, и он покинул военную службу в поисках иной карьеры. Он побывал в Австрии, Богемии, Моравии и, вероятно, в 1666 г. устроился, наконец, на шведской государственной службе, чему, очевидно, способствовали прежние заслуги его отца.
В 1666 г. Айрманн морем отправился в Ревель (Таллин), где пробыл около года, затем побывал в Риге и попал в Копенгаген. В [266] октябре 1667 г. он снова отправился морем в Ригу, но сильные бури затянули путешествие на семь недель. Из Риги он сушей перебрался в Нарву, оттуда в июле 1668 г. отплыл на английском судне в Голландию, но уже в конце сентября вернулся на голландском судне в Ревель, откуда в ноябре через Або проехал в Стокгольм. Весной 1669 г. Айрманн побывал в Померании и летом 1669 г. вернулся в Стокгольм.
В августе 1669 г. началось его наиболее продолжительное, интересующее нас путешествие. В составе свиты графа Христиана Горна он проехал в Ригу и оттуда — на сейм в Варшаву к выборам короля. Одним из кандидатов на польский престол был выставлен московский царевич Алексей Алексеевич. По другим сведениям, свои претензии на польскую корону заявил и сам царь Алексей Михайлович. Русские кандидатуры успеха не имели, и, по-видимому, не без поддержки Швеции избранным оказался князь Михаил Вишневецкий. Шведскому правительству надо было дипломатическим путем восстановить добрые отношения с царем Алексеем Михайловичем, разгневанным неудачей, и в Москву с большой поспешностью направлено было посольство во главе с графом Христианом Горном. Айрманн с радостью примкнул к посольству, между тем как его другие товарищи всячески, и даже за деньги, старались отделаться от этого поручения.
Посольство пробыло в Москве около трех месяцев и в феврале 1670 г. отправилось в обратный путь через Новгород и далее санным путем через Финляндию в Стокгольм. Путешествие длилось шесть недель, путники болели лихорадкой и чесоткой; восемь членов посольства, а также посланник граф Горн не выдержали тягот пути и умерли, не доехав до родины. Сам Айрманн долгое время не мог оправиться от последствий тяжелой дороги.
В феврале 1671 г. он вновь отправился морем в Амстердам. Кораблекрушение прервало путешествие; Айрманн спасся, ухватившись за доску. После этого он вернулся на родину в Нюрнберг, где тяжкая болезнь обрекла его на полгода неподвижного образа жизни. Очевидно, за это время и были составлены его записки.
Дальнейшая судьба Айрманна мало освещена. В 1686 г. он женился и поселился в Лейпциге, получил интендантскую должность при саксонской армии и скончался в 1710 г. в г. Торгау.
Сын его Христофор-Фридрих (1704—1744) избрал более спокойную научную карьеру и состоял профессором истории в Гиссене. По-видимому, с его деятельностью и связано то собрание документов, которое в 1885 г. поступило в Берлинскую библиотеку.
Записки Айрманна не являлись связным повествованием, предназначенным для опубликования. Излагая пережитое, он лишь намеревался зафиксировать свои воспоминания, как он пишет, “для себя и для своих дорогих”. Неоднократно он ссылается на ограниченность своей памяти, на отсутствие времени и возможности рассказывать о [267] всем виденном, отмечает ненужность подробного изложения, в виду наличия изданной литературы о посещенных им странах. Действительно, знаменитое описание Олеария, вышедшее в свет впервые в 1647 г., давало настолько богатые сведения, что Айрманну, проведшему в России всего около трех месяцев, трудно было рассчитывать на соперничество с голштинским путешественником. Для этого у Айрманна не хватило бы и умения, по сравнению с большой ученостью Олеария. Хотя он и обучался в университете, но образованность его проявилась почти исключительно в обильном применении латинских терминов и выражений, по существу искажающих текст. Слог Айрманна довольно тяжел — фразы нанизываются в длинные, плохо согласованные периоды, изложение неровное. Проезжаемый путь характеризуется им относительно кратко; более подробно останавливается он на описаниях городов и городской жизни. Интересующие его факты — преимущественно бытового и анекдотического характера. Последовательность повествования довольно случайна: начиная излагать один факт, он нередко переходит к другому, потом снова возвращается к первому и т. д.; так, например, о русских банях, особенно поразивших его воображение, он рассказывает в трех местах; о сельских занятиях населения повествует в разделе, посвященном Москве, московские впечатления вставлены в разных местах и т. д., и т. п. Действительно, его текст представляет ряд довольно бессистемных воспоминаний, изложенных, очевидно, без каких-нибудь предварительных записей, без определенного плана и последующей обработки.
Служебная сторона деятельности Айрманна мало отразилась на его записках- он ничего не говорит ни о цели, ни о результатах шведской миссии 1669 г., совершенно не касается официальных вопросов и не упоминает конкретных лиц, с которыми приходилось иметь дело. Надо полагать, что его положение в составе шведского посольства в Москву было третьестепенным и к деловой стороне он имел мало касательства. О царе Алексее Михайловиче он говорит только в отношении его внешности, очевидно не имев случая участвовать в какой-либо аудиенции. Можно думать, что посольство графа Горна и не было удостоено приема царем; до крайней мере, никаких сведений об этом посольстве ни в “царских выходах”, ни в иных документах нам обнаружить не удалось. Отсутствие каких-либо упоминаний о посольстве Горна в числе других “шведских дел” заставляет предполагать, что посольство существенных последствий не имело. Вообще, отношения России со Швецией, как и внутренние дела русского государства, стоявшего на пороге крестьянской войны под предводительством Степана Разина, оставались вне интересов Айрманна, записки которого заключают преимущественно описания бытового порядка.
Публикация Тартуского университета воспроизводит только тексты, относящиеся к Лифляндии, Курляндии, Польше, Литве и России; первые части довольно кратки. Описывая природу Прибалтики, Айрманн особенно останавливается на рыболовстве. О Риге он пишет немного, [268] неодобрительно отзываясь о чрезмерной внешней “светскости” и любви к нарядам ее обитателей. Более пространное описание посвящает он Ревелю (Таллину), где прожил больше года. Он рассказывает о местных гильдейских установлениях и о своеобразном братстве “черноголовых” — остатке старинной полурыцарской организации, объединявшей неженатых горожан. В обоих случаях отзывается он с возмущением о второстепенном положении ремесленников, которые зачислялись в одну только “малую” гильдию, а в состав “черноголовых” не допускались совершенно. В этом отношении, очевидно, сказалась его природа нюрнбержца, воспитанного на уважении к высоким достижениям ремесленного труда; и в дальнейшем его внимание к предметам декоративного искусства и к внешней красивости может быть объяснено теми же свойствами. Далее он рассказывает о Нарве, преимущественно останавливаясь на описании ее укреплений, и о Дерпте (Тарту), в то время еще не оправившемся от военных действий 1656— 1661 гг. и большого пожара 1667 г.; здесь особенно интересно описание сессии коронного суда, происходившей в Тарту в январе каждого года. Во многих городах отмечает он наличие русского населения. Записи о Курляндии, Польше и Литве имеют лишь характер кратких путевых заметок.
Наиболее детальны и пространны записи Айрманна, относящиеся к России. Как указывалось выше, они охватывают период конца 1669 и первой” четверти 1670 гг. По времени они близки к запискам Коллинса 1659—1667 гг., Стрюйса —1668—1670 гг., Рейтенфельса — 1671— 1673 гг., Кильбургера — 1674 г., ван Кленка — 1675 г., но, конечно, не могут быть сопоставлены по полноте с этими значительными и более проработанными сочинениями, являвшимися либо официальными отчетами, либо предназначенными для печати. Можно отметить, что Айрманн касается ряда вопросов, затронутых также и у Рейтенфельса; возможно, что их сведения были основаны на общих источниках.
Записки Айрманна представляют известный интерес, как непритязательное изложение непосредственных впечатлений иностранца о России XVII в. Автор не стремится дать полного описания страны, а воспроизводит на досуге и для собственного удовольствия то, что больше всего привлекло его внимание, поэтому наиболее интересными остаются те разделы его повествования, которые относятся к его личным впечатлениям. Его описания сельского хозяйства, жизни и обычаев крестьян довольно отрывочны, что вполне оправдывается поспешностью его путешествия, совершавшегося к тому же зимой. Хотя, очевидно, он не мог быть свидетелем полевых работ и писал о них с чужих слов, тем не менее, сообщаемые им сведения о подсечной системе подготовки пахотной земли, о сельских промыслах, о печальных условиях быта подневольного крестьянства пополняют имевшиеся до сих пор сведения.
О тяжком положении закрепощенных крестьян как в Московии, так и в Прибалтийских странах, он пишет в нескольких местах, [269] проявляя несомненное сочувствие к их печальной судьбе. Отмечая некультурность и убогость условий жизни русских крестьян, Айрманн в то же время воздает должное их упорству в труде и их изобретательности в использовании даров природы. Особенно поразило его уменье русских крестьян извлекать из растений и кореньев “самые красивые краски”. Способы замораживания рыбы и сохранения ее в свежем виде в продолжение нескольких месяцев описываются самым детальным образом. Так же подробно останавливается он на способах варки пива и приготовления других напитков; вообще, нельзя не отметить, что темы, связанные с вопросами питания, трактуются им особенно обстоятельно.
С упоением рассказывает он об устройстве русских бань и о связанных с ними обычаях; применение веника заставляет его вспомнить о тех скребках, которыми пользуются его соотечественники для удаления грязи со своего тела,— оказалось, что русские люди в таких энергичных мерах надобности не испытывали.
Москву Айрманн описывает относительно подробно. Надо отдать должное его наблюдательности, благодаря которой он метко установил характерные черты застройки кварталов по внешнему периметру, с оставлением внутренних пространств под дворы. Кремль обрисован им довольно сбивчиво, и, что всего поразительнее, он придает ему фантастический термин “стерлиц”, очевидно, переиначенный из обозначения не то “стрельниц”, не то “стрельцов”. О церквах Айрманн говорит немного, но, как истый нюрнбержец, отмечает качество колоколов и их перезвоны, вспоминая также и о других произведениях литейного производства.
На московском торгу его пленила экзотическая картина полуазиатского базара с красочной роскошью восточных товаров. Любопытно его упоминание о торговцах-китайцах, которые в это время представляли необычайное явление на московском торгу, если вспомнить, что китайское правительство крайне неохотно давало своим подданным разрешение на выезд в другие страны.
Относительно нравственных свойств русских людей оценка Айрманна не отличается от отзывов других его соплеменников, в первую очередь отмечавших дурные и порочные стороны, очевидно, тех категорий людей, с которыми им более всего приходилось иметь дело. Сообщая по этому поводу о превратной судьбе и горестной кончине самозванца Тимошки Анкудинова, Айрманн безжалостно искажает все события, заставляя Тимошку выдавать себя за истинного царя Алексея. Описывая казнь Анкудинова, последовавшую в 1654 г., Айрманн рассказывает об употреблении раскаленного железного трона, на котором якобы изжарили злополучного самозванца и который будто бы демонстрировался в вышеупомянутом “стерлице”. В действительности же Анкудинов выдавал себя за царевича Ивана, внука царя Василия Шуйского; кончил он свою жизнь, будучи четвертован, а не на раскаленном троне. [270]
Искажает Айрманн и имя одного из участников поимки Анкудинова — любекского купца Иогана фон Горн, называя его фон-Гурен и приписывая пожалование ему от царя звания князя, а не гостя, как то было в действительности. Здесь любопытен факт, насколько исказились за 15 лет сведения о довольно крупном политическом событии (ДАИ, т. III, стр. 261 сл., т. IV, стр. 212 сл.; Г. Форстен. Сношения Швеции и России во второй половине XVII в., Журн. мин. нар. просв 1898, февраль, стр. 224, 228, Состояние России в 1650—1655 гг. по донесениям Родеса, Чт. ОИДР, 1915, кн. II, стр. 71—76, 78 и др.).
Из других русских городов Айрманн упоминает лишь о Новгороде и Пскове и о Печерском монастыре. Но эти описания почти исключительно касаются внушительных оборонительных сооружений этих мест и настолько сжаты, что ничего нового не дают.
Айрманн слишком недолго побыл в России, чтобы дать серьезное описание жизни ее обитателей. Ряд его сообщений основан на дошедших до него слухах и на рассказах третьих лиц. Поэтому далеко не все даваемые им сведения могут послужить для дальнейших обобщений. Отметим, например, его настойчивые указания на исключительное распространение подсечной системы сельского хозяйства, на отсутствие умения унавоживать пашню, тогда как исторические материалы XVI и XVII вв. с полной достоверностью говорят о повсеместном преобладании трехполья, о широком распространении удобрения земли навозом и т. п. (Н. Рожков. Сельское хозяйство Московской Руси, М., 1899, стр. 110 и др.; Ю. Готье. Замосковный край в XVII в., М., 1937, стр. 298 и др.). По характерным чертам описываемых Айрманном сельских районов можно считать, что его сообщения относятся преимущественно к северо-западным областям страны, к обильным водой местностям Полесья, Озерного края и Карелии, по которым пролегал маршрут его путешествия. На некоторую поспешность обобщений, свойственную иностранцам, писавшим о России, указал Ю. В. Готье в отношении записок Коллинса по схожим вопросам. Не менее критической оценке подлежат и записи Айрманна.
При переводе текста на русский язык мы старались соблюсти речевые особенности слога Айрманна; местами, однако, приходилось изменять структуру предложений, затруднявшую их понимание. Латинские слова мы не выделяли, в отдельных случаях заменяя их подходящими выражениями, принятыми в русском языке: отдельные, необходимые для понимания вставки заключены в прямые скобки.
Текст воспроизведен по изданию: Записки Айрманна о Прибалтике и Московии 1666-1670 гг. // Исторические записки, Том 17. 1945
ГАНС-МОРИЦ АЙРМАНН
ЗАПИСКИ
ЛИВОНИЯ, ИЛИ ЛИФЛЯНДИЯ
Эту страну я поистине мог бы назвать полуостровом, ибо, как я наблюдал от Риги вплоть до Нарвы, таковая обтекается по нашу сторону Балтийским морем, а по направлению к Московии — твердая [271] земля, и я до самого города Москвы не был задержан никаким морем. Эта страна — совершенно ровная земля, покрытая большими лесами, а среди них большие и обширные болота и реки; ее изо дня в день все тщательнее обрабатывают, и на многих местах устроены большие поля; по сравнению с другими странами, она много производит зерна, которое ежегодно в больших количествах вывозится в далекие страны, вследствие чего вся страна может получать большую выгоду и некоторые [люди] наживают хорошие состояния. Там есть хорошее скотоводство и, по свойству отдельных мест,— отличные пастбища для скота. У них есть много овец, коз, свиней и крупного скота. Из диких зверей, служащих пищей человеку, имеется много зайцев, также — косули и дикие козы, но нет оленей; также имеются лоси и множество птицы, как тетерева, тетерки, глухари, дикие утки и гуси (которых во множестве стреляют на больших озерах), равно и лебеди и еще другие породы птиц, у нас малоизвестные. Мелких птиц, как жаворонков или скворцов или дроздов и т. п., они не считают заслуживающими ловли, и если бы они и были зажарены, то они остерегались бы есть их. Это множество птиц в известное время столь дешево, что я их мог покупать по более низкой цене, чем другое мясо, а местные жители так ими до пресыщения обжираются, что охотнее едят кусок солонины или копченой колбасы, или ветчины, нежели жареного тетерева или глухаря.
Что касается диких зверей, созданных во вред человеку, то их в стране тоже множество: например, медведей больших и малых, с которыми крестьяне ведут вечную, без перемирия, войну и которых должны постоянно остерегаться; волков также очень много, так что зимой их можно увидеть по 10 или 20 сразу, и они наносят большой вред людям и скоту. Рысей там тоже много ловят, их шкура составляет там обычную подкладку. Еще много есть лисиц, диких кошек, горностая и всякого тому подобного. Из птиц, причиняющих земледельцу большой убыток, я сам видел подстреленными таких больших хищных птиц, что у них было сил унести гуся, тем более — курицу, да и маленьких ягнят, и так как в этой стране как путешествующим иноземцам, так и местным жителям разрешается стрелять всякую вредную и полезную птицу и других зверей, то эта нечисть много убивается и истребляется, и нет ни одного крестьянина, который не был бы хорошим стрелком; и даже когда они отправляются в лес на работы, то у них постоянно при себе их заряженное ружье, которое им разрешается и допускается иметь вследствие опасности от диких зверей. У них также всегда подвешен на поясе вместе с ножом маленький топорик, который они так уверенно умеют метать, что на 30 или более шагов кидают его в цель величиной в ладонь и не часто дают промах; и топор всегда так отточен, как нож, который они тоже носят на боку для защиты от медведей и волков и ничего им не работают.
В рыбной ловле в этой Лифляндии также нет недостатка: близ Ревеля ловятся великолепные и обильные лососи, притом совсем без [272] труда и, так сказать, сами собой улавливаются в устроенных для этого приспособлениях. В море и также в Двине ловятся в чрезвычайно большом количестве маленькие рыбки, около одной или полуторы четвертей длиной, называемые “штермлинги” [кильки— Н. Л. ], которыми никак нельзя пресытиться, ибо их можно на все лады парить, варить, жарить, а также сушить или солить и вкушать через годы, что является хорошим подспорьем и питанием для бедного крестьянина, так как когда я закупал их на 3 или 4 пфеннига на наши деньги, то я имел хорошее блюдо. Их можно просто отварить с солью, и они все-таки вкусны. Их они ловят в большом множестве, вследствие чего они сложили рифмованную поговорку:
Если б для нас штремлинги не нарождались,
То мы, шведы, бы пропали,
Вся добыча — для нас.
У Дерпта в Лифляндии, в протекающей под городом речке, называемой Эмпек (Эмбах), вытекающей из Пейпуса (Чудское озеро) (это большое озеро в Московии, длиной в 20 миль и шириной в 18), они в течение всего года и всех месяцев ловят свою особую рыбу и поэтому имеют там хорошее питание. Особенно в начале весны, в марте или апреле, когда зима покидает эти места, доставляет большое удовольствие смотреть (ибо в других странах это не бывает лучше), как в указанной речке близ самого города начинается рыбная ловля (Приписка: ловли тянутся вверх по реке на 8 или 10 миль, так как протяженность вод препятствует выбрасывать сети еще далее; да это и ненужно, так как рыба стремится из соленой воды в пресную и более ограниченную); часто, если счастье захочет, они в один прием вылавливают 30, 40, 50 прекраснейших и крупнейших щук или других известных и полезных местных рыб. Есть там особенно хорошая рыба, которую они называют язем.
Тогда отправляются туда хорошие друзья, парни, девушки, мужчины и женщины, или плывут по воде, и затем один за другим на счастье или на здоровье забрасывают сети (причем обычно надо отдать за такой заброс пол-, или если сеть очень велика, то и целый рейхсталер). Окажется счастье хорошим, то часто награждаешься за талер 6- или '8-кратно, а если нет, то нередко получишь очень мало или ничего; тут мужчины или даже парни должны для своих лифляндских девиц, которым хотят оказаться приятными, разомкнуть свою щедрую руку и дать им забрасывать сети столько раз, пока чего не уловят; тут они сразу набрасываются, вскрывают их, заранее приготовляют бочки и часть [рыбы] засаливают, а часть забирают для высушивания и вяления. И пока так развлекаются, то женки тоже не бездельничают и вытаскивают из принесенных корзин свои холодные [273] пироги; тогда располагаются в заранее приготовленных палатках или шалашах и потребляют, что бог дал, также можно при этом по желанию получить свежей рыбы. Тут уж надо привозить на рыбную ловлю с собой в погребцах испанского вина, рейнской водки и тому подобного для того, чтобы согреть остывшие желудки и чтобы не причинилось бы никому какого повреждения при этих домоводческих заботах и больших трудах, о которых впоследствии муж вынужден выслушивать от своей жены в течение года, как только он будет есть эту рыбу. “Да, говорят они, если бы я в прошлом году не выехала на рыбную ловлю, то что бы у нас было теперь для еды? Поэтому, мой милый муж, когда заблаговременно и умно всего заготовишь, то имеешь все, что надобно”.
Независимо от того, что при такой рыболовной поездке в 4 раза более сожрано и выпито, и участвовавшие парни на обратном пути хорошенько наставляли мужу рога и несколько дней угощались за уплаченные при ловле деньги, муж должен все это одобрить, за это благодарить и признать это хозяйственной предусмотрительностью или тщательным домоводством; остальное указано в тексте.
Столько о рыбах. В раках здесь тоже нет недостатка, и в этих водах имеются вкусные и крупные раки. В общем, эта Лифляндия — настоящая “обжорная страна” (Fressland), и если бы даже пришлось ходить с босыми ногами, то иной согласился бы это стерпеть, лишь бы не лишать чего-либо своего желудка и переносить голод, об этом много можно бы рассказать, чего я теперь не собираюсь делать.
Главнейшие места этой страны следующие:
РИГА
Это столица Лифляндии, широко известный морской и торговый город, куда из всяких мест, расположенных близ и при Балтийском море, а также из Голландии, Франции, Испании, Англии, Португалии прибывают корабли (В 1669 г. Ригу посетили 264 корабля); с одной стороны его протекает Двина (которая является довольно широкой рекой, возникающей в Московии), впадает в двух милях от Риги в море, и там расположено укрепление, очень сильное, где все корабли при выезде и въезде должны уплачивать свои пошлины; называется Дюнамюнде (Даугавгрива, Усть-Двинск), и при нем блокгауз.
Этот город имеет прекрасный вал, и ров с водой, и отличные бастионы, но стены в настоящее время мало полезны для фортификации города, за исключением того, что на стене имеется страшная башня, расположенная в сторону суши, которая может подвергнуть обстрелу [пространство] вокруг всего города, особенно там, где можно приближаться к нему с суши; и действительно, она могущественно помогала городу в последней Московитской войне (Осада Риги в 1656 г. Описана существующая Песочная, или Пороховая, башня, высотою 28 м, диаметром 15 м; построена в конце XV—начале XVI вв.), тем более, что до сих пор [274] заметно, какими огромными ядрами неприятель обстреливал эту башню и намеревался ее разрушить; но все было тщетно, и он не причинил ей вреда; с этой башни можно настигать далеко в поле, что русские, вероятно, хорошо испытали.
Сам по себе город внутри украшен красивыми сплошь достроенными из камня домами, включая 4 церкви, и некогда имел на главной церкви красивую башню. Таковая 7 лет тому назад точно расселась пополам, свалилась и вместе с собою разрушила полцеркви, без больших человеческих жертв, все же 3 человека были убиты, и в мое время ее начали воздвигать вновь (Церковь св. Петра строилась в 1408—1491 гг.; башня обрушилась в 1666 г., причем было убито 8 человек. Восстановили ее к 1690 г. Айрманн неправильно называет церковь св. Петра “главной”, так как первое место принадлежит соборной церкви (Domkirche), начатой сооружением в XIII в.).
Там есть прекрасный рынок, где стоит ратуша и еще другие благоустроенные дома, также и большая гильдейская палата. Около города и внутри вала расположен замок, сам по себе не укрепленный, но защищаемый городским валом. По одну сторону города и замка протекает Двина, и еще есть вал впереди города. В замке постоянно резидирует генерал-губернатор; так в мое время этот пост обслуживал его превосходительство мой милостивый господин граф Тотт; кроме того, есть еще губернатор для управления солдатней и страной, каковым в мое время служил шведский полковник Форстер. Но вследствие того, что королем Швеции Густавом Адольфом этот город был захвачен мечом и сделан собственностью, а до того издавна был польским, то до сих пор находишь на улицах сильную королевскую стражу как днем, так и ночью, и там еще ощущается сильная склонность к полякам, поскольку обитатели не отменяют большинства церемоний, танцев и тому подобных польских обычаев и там скрыт, хотя и втихомолку, весьма польский уклад.
Жители города из всех других лифляндцев весьма приветливо относятся к иноземцам и воздают каждому по достоинству большим респектом, но за это тоже охотно ждут ответных почестей и много уделяют внимания светскости и церемониальности. Особенно роскошествуют они в одежде и любят, чтобы тот, кто желает жить с ними в общении, также был хорошо облачен и не ходил бы обтрепанным. Если поступаешь против этого, то теряешь всякий респект и будешь мало или совсем не уважаемым; ибо они делают без всяких проверок вывод, что плохо одетый малый является пропойцей и не имеющим значения.
Более чем следует, позволяют они своим женам и девицам бездельничать и заниматься светскостью (что там очень развито среди женщин), так что в летнее (время до и после еды они презентуют себя и стоят перед дверьми, и когда с утра побывали в церкви, то, говорят: “Сегодня, мой милый муж, надо нам немного поехать гулять”,— и это желание общее среди них. То одна посещает другую, и это так [275] продолжается изо дня в день. Зимой они прилежно пользуются санями для катанья по Рингу. (Приписка. В Риге надо отметить такое потешное: когда даже среди лета, а еще более осенью или в весеннее время, немного пройдет дождь и только лишь намокнут камни, то старые матроны или дети, а иногда и взрослые бабенки заставляют тащить себя из церкви или еще за город на запряженных лошадью санях, снабженных внизу большими и широкими полозьями, и чрезвычайно этим чванятся. Потому и говорится: по стране и обычаи.) Тамошние мужчины привыкли или приучаются женами, что они скорее сами под плащом принесут домой рыбу или что-нибудь подобное, чем утрудят свою супругу выйти за дверь и что-либо закупить, а тем менее отправиться на рынок, что было бы для почтенной дамы или девицы высшим позором.
Вокруг этого города приятно гулять, и есть прекрасные прежние и вновь устроенные сады. Там есть большой пригород, который они называют “Хакельверк” [укрепление], где живут многие ремесленники, а на окраине расположен Русский двор, где пребывают все торгующие там русские и продают свои товары. И этот пригород почти весь окружен палисадами и небольшим рвом, имеет порядочные ворота, где постоянно стоят стража. Еще более можно было бы об этом вспомнить, но из-за краткости ограничусь этим.
И надо отметить, что Лифляндия имеет три главных района или округа, среди них Рижский — главнейший, и эта местность, расположенная в сторону Курляндии и Литвы, отделяемая Двиной, называется Латвией. Этот язык почти подобен литовскому, и они могут друг друга понимать; в каковом округе еще расположен городок.
ВОЛЬМАР
Таковой расположен в 24 милях от Риги по пути, которым едут в Дерпт, находится на открытом поле; там есть порядочная крепость, и он может в случае нужды хорошо обороняться, имеет вокруг себя вал и ров, и по крепостному хорошо устроен; есть в нем замок, а по прочим строениям это незначительное место, так как часто и много выгорал дотла.
РЕВЕЛЬ
Таковой после Рижского второй округ Лифляндии и называется Эстляндией; эстонский язык несколько сходится с финским, и они друг друга могут хорошо понимать. Этот город не меньше Риги, а по фортификации еще почти превосходит город Ригу, поскольку Ревель имеет не только великолепный вал и мощные бастионы, но также и глубокий ров, в котором местами вода, а местами он сухой; за валом передовые укрепления и затем городовая стена, идущая вокруг города, и очень много башен, встроенных; в стену совсем близко, на расстоянии около броска камнем друг от друга. Он очень приятен с виду и еще пользуется славой быть девственным (то есть, пока он существует, не был врагами покорен и взят), вследствие чего на их городском гербе; [276] который у них высечен в камне над воротами и в других 'местах, они изображают деву с распущенными волосами и с венком на голове,— по происхождению основан и обстроен королем Дании. И когда много лет тому назад Москвитянин однажды жестоко осаждал и держал этот город под угрозой в течение двух или более лет (Осады города во время Ливонской войны Ивана IV в 1570—1571 и в 1577 гг.) (Приписка: в память этой пережитой жестокой осады ежегодно в день отступления русских там торжественно справляется благодарственное и радостное празднество), и они из-за этой длительности почти претерпели беду, то они более не захотели признавать датского короля, который конспирировал с русскими, а решили на этот раз просить короля Швеции о помощи с обещанием впредь принять и признавать его за это своим покровителем, что и было удовлетворено королем, и им по суше и по морю доставлена помощь, вследствие чего и до сего дня Швед признается покровителем города.
Но в общем, однако, он не имеет иной власти в городе, так как совет сам нанимает и оплачивает городских солдат и оберегает ворота; а в замке (который расположен на высоте у самого города и укреплен природой вследствие того, что кругом находятся высокие скалы, на которых утвержден замок) король содержит своих солдат и охрану замка, где и проживает губернатор; там вверху имеется много места, и оно представляется маленьким городком, где расположены жилища, принадлежащие дворянам, проживающим в своих имениях, и там находится все, что более связано с королем (Аристократическое население Замковой горы имело свое обособленное от общегородского управление и подлежало особой юрисдикции).
Там также красивая большая церковь (Соборная церковь основана в начале XIII в.) с многими эпитафиями, древностями, и висят великолепные праздничные и траурные знамена высоких офицеров, графов и господ, и в ней еженедельно проповедуют по-немецки и по-шведски. Из города сразу через ворота, подымаясь и гору, попадаешь в замок; поэтому, когда в городе происходит что-нибудь по юрисдикции совета и связывается с королевскими или замковыми делами, то они обычно производят взаимные судебные передачи в этих воротах, принадлежащих пополам замку и городу.
Чтобы кратко и само по себе описать этот город Ревель: он хорошо украшен красивыми каменными домами, построенными по местным обычаям, и здесь более крепкий строительный камень, чем в Риге. В городе три церкви, из которых стоящая на рынке, называемая “Святого духа” (Основана в XIV в.), является ненемецкой; при ней не приставлен немецкий священник, но еженедельно по понедельникам один [пастор] из большой городской церкви обязан проповедовать по-немецки. Они все красиво сооружены внутри и снаружи, и две наибольшие имеют каждая башню, покрытую медью, как и самые церкви покрыты медью. Неподалеку [277] от небольшой приморской пристани внутри города Московиты (состоящие под защитой короля и города и имеющие в городе свои лавки) имеют свои церкви, где они могут действовать по своей вере (См. Русские путеводители по Ревелю, например, Н. Р., СПб., 1839, стр. 38 сл., или путеводитель с рис. худ. Шпренгеля, Ревель, 1896, стр. 141 сл.).
А вообще в этом городе, а также в Риге и по всей Лифляндии, существует в общем устройстве и в бюргерстве такой против нас обычай, что у них (против того, как мы в нашей стране знаем о цехах) имеются в каждом городе две гильдии, большая и малая, для чего существуют особые здания (В Таллине хорошо сохранилось здание Большой гильдии 1410 г., с характерным щипцовым завершением фасада), называемые: одно — большой гильдейской палатой, а другое—малой гильдейской палатой. В большой гильдейской палате объединяются все купцы, лавочники и торговцы, как бы ни именовались, также туда принимаются люди ученого звания, которые здесь проживают, сочетались браком или имеют огонь и очаг, вольные художники, как ювелиры, живописцы и т. д., но таковые не так сильно жаждут этой чести вследствие крупных взносов. Но если некто стремится стать бюргером, то, будучи в указанных сословиях, должен он прежде всего хлопотать о приеме членом в эту гильдию и представить истинное подтверждение своего честного рождения и происхождения; если это не может быть сделано, то он не принимается, несмотря на свою честно проводимую торговлю и образ жизни. И если кто все-таки получит право гражданства в городе (например, по благоволению совета или по предписанию короля), но не будет одновременно вписан в гильдию, то его можно назвать покалеченным или едва половинным бюргером, ибо он не может употреблять той пищи, как другие, также не имеет права в больших количествах и не всяких товаров покупать и продавать с кораблей и на корабли, также не может питаться, как другие, пивоварением; в общем он во всем ограничен, о чем много бы рассказать можно было.
И что я здесь рассказал о большой гильдии, то я столь же хорошо могу сказать о малой гильдии, и от большего к меньшему сделать правильные выводы. Эта малая гильдейская палата включает в себя всех ремесленников, как бы они ни назывались, которые кормятся своим ремеслом (причем надо здесь отметить, что в этом месте против нашей страны существует непохвальный обычай, что разделением большой и малой гильдий торговые и иные люди так отгораживаются от своих ремесленников, что состоящий в большой гильдии почти стыдится выходить с кем-либо из малой гильдии, тем менее дружить с ним или покумиться, или еще менее жениться на дочери ремесленника; а если таковое случается, то примеры крайне редки, и во всяком случае приходится потом трудно и требуется много процедур, пока такой будет принят в большую гильдию и вписан в нее), да этих чертовских купцов тщеславие так вознеслось, что там какой-нибудь дрянной пес, способный предложить едв