Мы можем выделить три формы интроекции объектов любви в младенчестве и проследить их развитие в дальнейшей жизни. Самая известная нам – это та, что обеспечивает формирование инстанций «Я» и «Оно». Значимые фигуры детства являются основой для формирования у младенца как позитивных, так и негативных интроектов. Таким образом, наряду с процессами идентификации, возникают формы, матрицы упомянутых инстанций. При этом соответствующая форма может быть интроецирована и в том случае, когда реальная утрата объекта не может быть принята «Я». «Я» пытается заместить утраченный объект, создавая его образ (imago). Нарциссическая боль, сопутствующая утрате, успешно отрицается. Это отчетливо видно в ситуации переживания горя в связи с утратой близких. Психическая энергия забирается из внешнего утраченного объекта и переадресуется интроекту путем замещения или даже наложения. Из этого следует, что в случае, когда основной объект был утрачен в первые два года жизни, сильное регрессивное нарциссическое или оральное желание «ухватить, удержать объект» может быть сбалансировано уже во взрослой жизни с помощью «замещающей интроекции».
Порой этот процесс приводит к очевидной стабилизации Self и «Я» и может сочетаться с ростом доверия к собственному окружению и обретением уверенности в себе, что прослеживается в целом ряде клинических сюжетов. Открытие такого эффекта применения символдрамы стало одним из самых больших сюрпризов в процессе развития данного метода. Kraft (1982), Lang (1982) & Watcher (1982) сообщают о сходных клинических наблюдениях.
ПРИМЕР
Пациент 45 лет, продавец, с преимущественно шизоидным, невротическим типом развития личности. Период раннего детства проговаривался на довольно позднем этапе терапии. В детстве он воспринимал свою мать как «отсутствующую», «исчезающую», и горничная, уделявшая ему определенное внимание, сыграла для него роль «второй матери». Когда ему было 5 лет, она покинула их дом, и он пережил ее отъезд как тяжелую утрату. При обращении к образу матери пациент спонтанно визуализирует «толстую негритянскую мамочку».
«Это чувство безопасности с архаической матерью успокаивало меня и компенсировало недостаток внимания и отсутствие взаимности в моей любви к горничной, которые я ощущал, когда был ребенком. Негритянская мама ласкала, убаюкивала, успокаивала меня, сдерживала мои проявления ярости и агрессии, которые я чувствовал в себе из-за недостатка взаимности с ее стороны. Раны заживали вновь после обращения к образу «негритянской мамы». Порой меня наказывали. И как только я представлял себе мою негритянскую мать, которая никогда бы не наказала меня за такие проступки, которая бы утешила меня, обняла и успокоила, – какая она хорошая, эта негритянская, архаическая мама! Кроме того, она играла со мной и всегда была рядом. Как я помню, у меня были разные игрушки, но мне было важнее поиграть с кем-то, ведь я часто оставался один и сильно скучал. Итак, я изменил свою личность согласно этому настрою и создал «позитивную замещающую мать», которая основывалась на образе негритянской матери. Я могу еще раз подтвердить то, что способность толстой негритянской матери отдавать мне столько преданности была для меня громадным опытом, конкретным, реальным опытом. Невероятно, но фигура, созданная фантазией, удовлетворила мою душу, компенсировала нечто недостающее. Я, видимо, еще должен хорошо проработать и прожить произошедшее, так как для меня это было громадным обогащением. Я чувствую себя спокойным и сбалансированным, внутренне примиренным с собой, умиротворенным, как ребенок, который испытывает жизненную, экзистенциальную необходимость в одобрении».
КОММЕНТАРИИ
Этот интроект, созданный в данном случае как замещающий утраченный объект хорошей матери, – идеальная утешающая мать, удовлетворяющая оральные желания. Я привел дословно описание своего переживания пациентом, чтобы полнее охарактеризовать процедуру, в которой наглядно проявилась впечатляющая подвижность катексического потока энергии в направлении замещающего интроекта. Важно отметить, что при использовании техники символдрамы, с присущей ей контролируемой регрессией и высокой подвижностью энергетического катексиса, происходит настолько глубокое расслабление на уровне первичных процессов (primary procedure), что, до некоторой степени, удовлетворяются долговременно подавляемые оральные, а также, с другой стороны, нарциссические архаические потребности. Для пациента оказывается сюрпризом такая обширность базового орального опыта. Это указывает на высокую степень переполнения нового интроекта, так что окончательное оральное урегулирование скорее всего еще не достигнуто. Этот случай представляет собой серию символдраматических сессий, в которых прорабатывались оральные сцены и сцены нарциссического слияния как с символическим, так и с реалистическим представлением хорошей матери, – до тех пор, пока не была достигнута устойчивая стабилизация Self и «Я». Изложенная выше идея, что избыточный катексис ведет к отрицанию утраты, кажется мне слишком поспешной, если исходить из описанных здесь процессов. По моему мнению, эти процессы в случаях длительной терапии могут быть определены как интроекция замещенного объекта, что и было показано выше. Melanie Klein (1962) делает заключение, что ребенок обычно (также и в терапии) имеет всеобщую тенденцию забирать энергию от «злого» объекта («плохой матери») и создавать «хороший» объект. (Другие примеры - Leuner 1982).
2.4 Проработка расщепления на хороший и плохой объект.
Существуют примеры проработки расщепления даже в случаях тяжелого пограничного расстройства с расщеплением (по Kernberg, 1979) в ходе относительно долгосрочной терапии. O. Lang опубликовал случай, где предлагается хорошая инструктивная модель этой возможности. Нам еще предстоит обрести дальнейший опыт такого рода. Природа этого опыта такова, что может быть представлена лишь посредством тонкого анализа отдельных случаев. Следующий пример взят (с разрешения автора) из работы O. Lang (1962).
ПРИМЕР
Пациент – 43-летний бизнесмен, женат, имеет двоих детей. Тот факт, что он сам основал небольшое предприятие, которое успешно развивал, несмотря на трудные обстоятельства, определенно свидетельствует о сильном «Я». В ознакомительном интервью описывается цепь ужасных злоключений, в том числе трагическая автокатастрофа, в которой погибли пять человек.
Диагноз: «пограничный синдром (Borderline) с тяжелым нарциссическим расстройством на фоне истерической структуры личности». К тому же пациент страдает язвенной болезнью и обратился за помощью с симптомами абсцесса языка, который до сих пор лечили безрезультатно.
Символдрама длится два года с четвертью, состоялось 148 сеансов.
Пациент смог принять тему первых в жизни рождественских подарков (как позитивных детских воспоминаний) только на последующем этапе терапии. После обсуждения этой темы он обратился к своему раннему детству, к отношениям с матерью, которая явилась в символическом обличие кошки. Кошка хочет уговорить его изменить свои первоначальные желания (выбор подарка). Но так как он настаивает на них, она угрожает ему «ужасающими когтями из стальных ножей». Преэдипальные взаимоотношения с матерью, по мнению автора, регрессивно визуализируются в символике кошки, которая связана с устрашающей деструкцией. Это интерпретируется терапевтом как страх кастрации. Попытки успокоить враждебное животное с помощью направляющих техник не увенчались успехом. Принцип приближения и кормления был также не помог, как и попытка создать конфронтацию символов или визуализировать защиту от кошки с помощью контейнера.
В конце концов терапевт дал выход давлению архаических импульсов ненависти (нарциссической ярости?). Пациент ослепил кошку, а затем обезглавливает ее. Кроме того, он обнаружил тенденцию к архаическим формам поведения в символдраме, в том числе в сцене, в которой жестоко умерщвляются люди на конвейере, причем это происходит из страха, что они его убьют, если он устанет и его внимание ослабнет. Его отношения с враждебной кошкой того же рода. В конце концов, последним усилием ему удается убить появившуюся снова безголовую кошку. Далее в этой сцене разыгрывается сказочное превращение садистской «матери - кошки», которую он держит убитой в своих руках. Она шепчет ему: «Спасибо, ты освободил меня!» Удивительный мотив освобождения стал сюрпризом и для терапевта, и для пациента. В предыдущих сессиях не делалось никаких соответствующих намеков, за исключением попытки подвести его к пониманию агрессивных импульсов матери, которая, очевидно, перенесла на детей свои подавленные импульсы ярости в адрес отца.
Некоторое время спустя автор нашел вариант сказки о коте в сапогах в сборнике Wittgenstein (1973). В сказке о глупом короле кот требует, чтобы герой отсек ему (коту) голову в плату за оказанные им услуги. Герой сперва отказывается, но затем все-таки делает это, и результате появляется прекрасная женщина, его мать, которая прежде была заколдована.
Убийство и освобождение матери - кошки стало переломным моментом в динамике символдрамы и, следовательно, всей терапии. Пациент видит себя младенцем, лежащим на оголенной груди своей любящей матери. Он сосет ее и играет с ней. Эта орально-нарциссическая визуализация могла повторяться и вне сеансов символдрамы и приносила ему глубокое удовлетворение.
В этот период пациент становиться намного спокойнее и свободнее в своем поведении, он в большей степени нарциссически сосредоточен на себе, он не стремиться уделять особенно много внимания требованиям окружающих и особенно жены. Он был удивлен своими участившимися ссорами с ней и своей, почти неистовой, реакцией. При этом в символдраме актуализировались проявления инфантильного невроза, и наряду с образами «хорошей матери» присутствовали активные формы «плохой матери». В своих фантазиях он постепенно успокаивался через ощущение напряжения от садистского терзания матери. Со временем эта потребность исчезла сама собой.
Раны, демонстрируемые матерью, заживают при зализывании их собакой, которая здесь впервые появляется в образах. «Плохая мать» все больше и больше приветствуется теплыми объятиями «хорошей матери». Затем они много разговаривают между собой, веселятся вместе, что можно рассматривать как некий вид спонтанного примирения. Несколько месяцев спустя, образы хорошей и плохой матери слились вместе, наложились подобно фотоснимкам на одной пленке, что можно расценить как знак интеграции долгое время разведенных частей инфантильного «Я».
КОММЕНТАРИИ
На фоне освобождения плохой матери помредмтвом кровавого убийства происходят поразительные изменения, которые психодинамически могут быть объяснены с помощью концепции механизмов защиты, в частности по типу «превращения в противоположность» (conversion into the opposite). Впрочем, я не хочу вдаваться в дальнейшие теоретические объяснения. Параллель с мотивом сказки просто восхищает и рассматривается мной как пример применения метода амплификации (Jung 19..). Регрессия на младенческую стадию переживалась в фантазиях пациента полностью и закрепляла либидинозный катексис, гарантируя удовлетворение интроектов (т.е. замещающих объектов), как это уже было показано выше. Но в то же время становится очевидным, что пациент проецирует интроект своей, лишь частично расщепленной, «плохой матери» на жену. Игра имаго негативной и позитивной матери продолжается и переносится пациентом в реальность, ведь в жизни он остается активным действующим лицом. Также можно предположить и определенную проекцию на терапевта. Неожиданно появившаяся собака представляется не совсем очевидным интроектом, в котором, имея в виду данные обстоятельства, возможно, проявляется инфантильная тяга пациента к нежности и прорабатывается чувство вины. Наконец, интересен и оральный акт примирения между двумя образами с последующим слиянием и, как следствие, упразднение неразрешимого противоречия, имевшего место при расщеплении.
Все течение терапии по Lang, по моему мнению, весьма инструктивно. Он четко демонстрирует, с какой пластичностью и феноменологической ясностью может быть представлена в символдраме сложнейшая психодинамика. Rohde-Docher (1982) отметила, что, согласно с ее наблюдениям, пациенты с пограничными расстройствами имеют достаточно хорошую силу воображения. С этой точки зрения они особенно подходят для лечения по методу символдрамы.